ко не мазали! Эхъ, если бы намъ по винтовке. Мы бы... поразговаривали...
     Долженъ сознаться, что "поразговаривать" и у меня руки чесались... И въ
такой  степени, что если бы было оружие, то  я не  столько былъ бы озабоченъ
спасениемъ  собственной  жизни,  сколько  показомъ  этимъ  неизвестнымъ  мне
комсомольцамъ  всехъ неудобствъ азарта  охоты  за человекомъ. Но  оружия  не
было.  Въ  конечномъ счете,  это  вышло  не  такъ  плохо.  Будь  оружие, мы,
вероятно,  ввязались  бы  въ перепалку. Кое-кого  ухлопали  бы,  но  едва-ли
выскочили бы изъ этой перепалки живьемъ...
     Была  и   такая  переправа...  Днемъ  мы   подошли  къ  какой-то  реке,
разлившейся неширокими  затонами и озерками.  Прошли версты две вдоль берега
--  и на  противоположномъ берегу  увидели рыбачью лодку. Лодка, повидимому,
была "на ходу" -- въ ней лежали весла,  багоръ и  что-то еще... Въ сущности,
это было большою неосторожностью, но  мы решили воспользоваться этой  лодкой
для переправы. Юра молниеносно  разделся, переплылъ реку, доставилъ лодку къ
нашему  берегу, и  мы въ две-три минуты очутились на той стороне. Отъ  места
нашего причала, круто  подымаясь въ гору, шло нечто вроде дорожки. До гребня
горы было метровъ пятьдесятъ. Юра, какъ  былъ въ голомъ виде, быстро поползъ
къ гребню, заглянулъ по другую его сторону -- и стремительно скатился внизъ,
делая мне  тревожные знаки. Я подхватилъ  уже выгруженное изъ лодки все наше
имущество, и мы  оба бросились  вправо, въ чащу  леса. Пробежавъ  сотни  две
метровъ, я остановился. Юры не было. Кругомъ  стояла непроницаемая для глазъ
чаща, и  въ ней не  было  слышно ни Юриныхъ шаговъ, ни Юринаго голоса  -- да
подавать  голоса и  нельзя было:  очевидно,  Юра  за  этимъ гребнемъ кого-то
увидалъ,  можетъ  быть,  патруль...  И  какъ   это  мы  съ  нимъ  ухитрились
разъединиться? Я постоялъ еще  минуты две. Юры не  было видно...  Вдругъ онъ
какъ-то проскочить мимо меня -- вотъ пойдемъ оба мы играть въ жмурки въ этой
чаще  --   подъ  самымъ  носомъ   у  какой-то  --  мне  еще  неизвестной  --
опасности?... И  съ рискомъ  такъ и не найти другъ друга... Въ душу  заползъ
холодный ужасъ. Юра -- совсемъ  голый,  какъ онъ станетъ пробираться  черезъ
эти кустарники, что  онъ будетъ делать,  если мы запутаемся --  ведь у  него
ничего,  кроме  очковъ, -- ни ножа,  ни спичекъ,  ничего...  Но  этотъ ужасъ
длился недолго...  Еще черезъ  минуту я услышалъ легкий хрустъ ветвей где-то
въ  стороне  и  тихонько   свистнулъ.   {473}  Изъ-за   кустовъ   показалась
исцарапанная ветками фигура Юры и его побледневшее лицо...
     Юра наскоро  оделся. Руки  его  слегка  дрожали. Мы  снова  всползли на
гребень и заглянули  по  ту  сторону:  тамъ,  внизу, разстилалось  озеро, на
берегу  его  двое  рыбаковъ   ковырялись  съ  сетями.   Рядомъ  сидело  трое
пограничниковъ съ  винтовками и съ  собакой -- до  нихъ  было около трехсотъ
метровъ... Мы сползли обратно.
     -- Сказано въ Писании -- не искушай Господа Бога твоего всуе: на Миколу
Угодника мы переправъ больше устраивать не будемъ.
     -- Не стоитъ, -- согласился Юра, -- ну его...
     Въ этотъ день мы постарались сделать  очень много верстъ... Вотъ такъ и
шли  дни за днями... Десятый, одиннадцатый, двенадцатый. Ночь -- въ холодной
сырости или подъ дождемъ, днемъ -- безмерная усталость отъ переходовъ черезъ
болота и засеки, все время  -- звериная  настороженность къ каждому шороху и
ощущение  абсолютной  отрезанности  всякихъ  путей  назадъ...  И  --  ничего
похожаго на границу...  Мы  пересекали многочисленныя просеки,  прорубленныя
большевиками сквозь  карельскую тайгу,  осматривали  вкопанные то  тамъ,  то
здесь столбики,  натыкались на таинственныя  палки, вбитыя  въ  землю:  одна
сторона палки отесана и на ней химическимъ карандашомъ таинственная надпись:
"команда  помвзвода Иванова  семь  человекъ  прошла 8/8 7  ч.  40 м. Держимъ
С.-З., следовъ нетъ"...
     Чьихъ следовъ  искала  эта  команда?  Мы  круто сворачивали  съ  нашего
маршрута  и усиленными  переходами выбирались изъ  района, оцепленнаго этими
таинственными палками...  Раза  четыре  намъ уже  казалось,  что  мы перешли
границу:  натыкались  на столбы, на одной стороне которыхъ  давно уже заросъ
мхомъ грубо вырезанный русский двуглавый орелъ, на другой -- финский левъ. Я
предполагалъ, что это -- старая граница России и Финляндии, новая же граница
повторяетъ почти все очертания старой...  Но проходилъ  день-другой -- снова
шли  столбики  съ буквами  П К  или  съ таинственными  письменами  какого-то
очередного комвзвода...
     Началось   нечто  вроде  галлюцинаций...  Однажды  вечеромъ,  когда  мы
укладывались спать подъ срезанное одеяло изъ влажнаго  мха, Юра приподнялся,
прислушался и сказалъ:
     -- Послушай, Ва, по моему -- поездъ...
     Я  прислушался.  Откуда-то  издалека,  съ запада,  доносился совершенно
отчетливый стукъ колесъ  по стыкамъ  рельсъ:  та-та-та,  та-та-та...  Откуда
здесь можетъ быть  железная дорога?  Если бы стукъ  доносился съ востока, мы
могли бы предположить почти  невероятную, но все  же теоретически  возможную
вещь, что мы путали, путали и возвращаемся все къ той же Мурманской железной
дороге:  со  многими  беглецами  это  случалось.  Но  съ  запада?  Ближайшая
финляндская  дорога  отстояла  на  150  километровъ  отъ  границы  -- такого
пространства мы  не  могли пройти по финской территории, не  заметивъ этого.
Но, можетъ быть, за последние годы тамъ построена  какая-нибудь новая ветка?
{474}
     Стоило сделать надъ  собой усилие  воли, и  стукъ колесъ превращался въ
своеобразно ритмический шумъ сосенъ. Стоило на минуту ослабить это усилие, и
стукъ колесъ доносился такъ ясно, такъ соблазнительно и такъ убедительно.
     Эти полугаллюцинации преследовали  насъ до самой Финляндии. И съ каждой
ночью все навязчивее и навязчивее...
     Когда я разрабатывалъ  нашъ маршрутъ, я расчитывалъ  въ среднемъ восемь
дней ходьбы: по воздушной линии намъ нужно было покрыть 125 километровъ. При
нашей тренировке  по хорошей дороге  мы могли бы проделать эту дистанцию  въ
двое сутокъ.  О "хорошей дороге"  и речи  быть не могло --  я  взялъ  восемь
сутокъ. Юра  велъ дневникъ нашего перехода, безъ дневника мы совсемъ сбились
бы со счета времени. И вотъ: прошло восемь дней и десять и двенадцать -- все
тотъ же перепутанный  сухими ветвями  буреломъ на вершинахъ хребтовъ, все те
же  болота, озера  и  протоки...  Мысль  о  томъ,  что  мы  запутались,  все
назойливее и назойливее лезла въ голову. Сильно сбиться съ направления мы не
могли. Но  мы могли завернуть  на северъ,  въ  обходъ  Поросозера, и  тогда,
значитъ, мы идемъ приблизительно параллельно границе, которая въ этомъ месте
заворачиваетъ на северо  западъ... И  тогда  мы  рискуемъ очень  неприятными
встречами... Утешалъ нашъ огромный запасъ продовольствия: съ такимъ запасомъ
мы долго  еще могли  идти,  не  страшась  голода. Утешало  и оптимистическое
настроение Юры, которое портилось разве только подъ очень сильнымъ дождемъ и
то, когда этотъ дождь лилъ ночью... Мы все продолжали  идти по пустыне, лишь
два  раза  натолкнувшись  на  близость  населенныхъ пунктовъ  и  одинъ  разъ
натолкнувшись на пунктъ уже ненаселенный...
     Нашъ  дневной  привалъ  мы  провели на  берегу  совсемъ очаровательнаго
озера,  въ  камышахъ.  Отойдя  съ  привала,  мы  увидели  на  берегу   озера
развалившиеся   деревянные   мостки  и   привязанную   къ   этимъ   мосткамъ
полузатонувшую  и полуистлевшую  лодку. Въ  лодке были  весла --  какъ будто
кто-то бросилъ ее только вчера... Никакихъ путныхъ теорий мы на  этотъ счетъ
изобрести  не  смогли. И вотъ въ пяти минутахъ ходьбы  отъ озера, продираясь
сквозь чащу молодого кустарника, березокъ и прочаго, я натолкнулся лицомъ къ
лицу на  какую-то бревенчатую  стену. Стена  оказалась  избой.  Мы обошли ее
кругомъ.  Изба  еще  стояла  прочно,  но все  кругомъ  заросло буйной лесной
порослью. Вошли  въ  дверь.  Изба была  пуста,  на полкахъ  стояли  какие-то
горшки. Все было покрыто пылью и  плесенью, сквозь щели пола проросла трава.
Отъ избы веяло сыростью и могилой. Мы вышли обратно. Оказалось, что изба эта
не одна.  Въ  несколькихъ десяткахъ метровъ, надъ зеленью поросли, виднелись
еще полдесятка  крышъ.  Я сказалъ  Юре,  что  это, повидимому, раскулаченная
деревня. Юра  подалъ  советъ  обойти  ее -- можетъ быть,  найдемъ что-нибудь
вроде  оружия. Мы прошли по избамъ, такимъ же запустелымъ, какъ и первая. Въ
нихъ не было ничего, кроме заплесневелыхъ горшковъ, переломанной деревенской
мебели,  полусгнившихъ остатковъ одежды и {475} постелей. Въ  одной избе мы,
правда, нашли человеческий скелетъ, и это отбило всякую охоту къ дальнейшимъ
поискамъ...
     Подавленные   и  несколько  растерянные,  мы  вышли  изъ  этой   заново
отвоеванной лесомъ деревни...  Метрахъ въ  ста  отъ нея  подымался гранитный
обрывъ хребта, на который намъ предстояло взбираться. Пошли вдоль  обрыва въ
поискахъ наиболее подходящаго места для подъема. У подножья  обрыва стлались
каменныя  розсыпи,  на  которыхъ  даже  травка  не  росла --  только  чахлый
карельский  мохъ  покрывалъ  камни своимъ  серо-зеленымъ  узоромъ. Юра  шелъ
впереди. Какъ-то неожиданно онъ сталъ, какъ вкопанный,  и  тихо выругался. У
подножья обрыва лежала куча костей, среди которыхъ скалили свои зубы  восемь
человеческихъ череповъ.
     -- А вотъ тебе и следы отъ пуль, -- сказалъ Юра.
     На  высоте человеческой  головы  въ скале было  около десятка глубокихъ
щербинъ...   Картина  раскулаченной  карельской   деревушки   получила  свой
заключительный штрихъ... Мы обошли груду  костей и  молча  двинулись дальше.
Часа черезъ два ходьбы Юра сказалъ:
     -- Давно уже нужно было драпануть...
     -- Давно уже и пробуемъ...
     Юра передернулъ плечами...

        ___

     Границу  мы, повидимому, перешли  яснымъ августовскимъ утромъ. Довольно
высокий  хребетъ обрывался  на севере крутымъ спускомъ къ озеру,  по  гребню
хребта шла, довольно основательно  протоптанная  тропинка.  Натолкнувшись на
нее, мы  быстро  свернули  въ кусты.  Въ конце  тропинки Юра успелъ заметить
массивный  каменный столбъ; я этого столба не заметилъ. Внизу, на западъ отъ
хребта, разстилалось поросшее мелкимъ  кустарникомъ  болотце,  и по  болотцу
протекала обычная  речушка, въ плывучихъ  берегахъ,  метровъ восемь  ширины.
Принимая во внимание  наличие  тропинки и, вероятно, пограничныхъ  патрулей,
нужно  было  действовать стремительно и быстро.  Я почти на  ходу  разделся,
переплылъ; Юра сталъ перекидывать наши вещи, завернулъ  мои сапоги въ рубаху
и  брюки и во что-то еще и этакимъ дискоболомъ метнулъ этотъ узелокъ ко мне.
Свертокъ на  лету  раскрылся парашютомъ, и  все содержимое его плюхнулось въ
воду. Все, кроме сапогъ, мы успели вытащить. Сапоги пошли  ко дну. Ругался я
сильно. Хорошо еще, что были запасные футбольные ботинки...
     Откуда-то  съ   юга,  съ  вершины  гребня,  хлопнулъ  выстрелъ,  и  мы,
недоодевшись  и  недоругавшись, въ полуголомъ  виде бросились по  болоту  на
западъ.  Хлопнуло еще два  выстрела, но лесистый берегъ  былъ  близко, и  мы
кинулись въ чащу. Тамъ закончили нашъ туалетъ, сообразили, что преследование
можетъ быть не такъ скоро, и пошли дальше,  опять перемазывая подошвы нашими
снадобьями.
     Никакого преследования  мы не заметили --  вероятно,  мы  уже  были  по
буржуазную сторону границы. {476}
     Часа черезъ  три  ходьбы  я  заметилъ  въ  траве кусокъ какой-то  рыжей
бумаги. Поднялъ. Бумага оказалась кулькомъ  -- двойнымъ кулькомъ изъ крепкой
проклеенной бумаги, какой въ советской России и въ заводе нетъ. Кулекъ  былъ
подвергнуть изследованию по методу  Шерлока Хольмса. Изъ него были извлечены
крошки  белаго хлеба  -- явственно  буржуазнаго. Края  кулька  были когда-то
склеены   полоской   белой  бумаги.  На   кульке  виднелся  следъ   когда-то
перевязывавшаго его шпагата  -- въ буржуазномъ происхождении этого кулька не
было никакого сомнения.
     Юра  торжественно  поднялся,  торжественно  облапилъ  меня,  и такъ  мы
стояли,  тыкая  другъ въ друга  кулаками,  и говорили  всякия хорошия слова,
непереводимыя ни на какой языкъ  въ мире. Когда все слова были сказаны,  Юра
снялъ свой  рваный шлемъ,  сделанный  по образцу красноармейскаго  изъ куска
стараго одеяла, и, несмотря на все свое свободомыслие, широко перекрестился.
     Однако, я  не былъ вполне уверенъ, что  мы уже на  финской  территории.
Кулекъ  могъ  быть  брошенъ  какимъ-нибудь  контрабандистомъ,  какимъ-нибудь
тихимъ    идиотикомъ    изъ   финскихъ    коммунистовъ,    стремившимся   въ
социалистический  рай,  наконецъ,  просто пограничникомъ:  у  нихъ,  кто ихъ
знаетъ, какия отношения со всякимъ пограничнымъ народомъ.
     Наконецъ,   я   зналъ   и  такие  случаи,  когда  беглецы   изъ  лагеря
захватывались  пограничниками и на финской территории --  съ  международнымъ
правомъ "товарищи" не очень стесняются...
     Вечеромъ  мы расположились  на  ночлегъ на  какой-то горе.  Погода  все
портилась. Резкий ветеръ шумелъ  соснами,  моросилъ мелкий, холодный  дождь.
Юра  устраивалъ какое-то  логово подъ  мохнатыми ветвями елей,  я  спустился
внизъ добыть  воды.  Внизу разстилалось озеро, задернутое пеленой  дождя, на
противоположномъ  берегу озера,  несколько  наискосокъ  отъ  меня, виднелось
какое-то большое строение. Больше ничего нельзя было разобрать!
     Дождь усиливался.  Ветеръ превращался въ  бурю. Мы дрогли всю ночь.  На
утро спустились къ озеру. Погода прояснилась.  Строение на той  стороне было
видно довольно ясно: что-то вроде  огромной избы съ какими-то пристройками и
съ открытой  настежь дверью.  Мы  прошли  полверсты  къ  северу, уселись  въ
кустахъ прямо противъ этого строения  и  стали  выжидать. Никакого движения.
Дверь оставалась открытой, въ ея черной дыре не появлялся никто. Решили идти
къ строению.
     Обошли  озеро,  подошли  метровъ  на  пятьдесятъ  и  стали  ползти   --
вслушиваясь  въ каждый лесной  шорохъ. Юра  ползъ  несколько въ сторонке отъ
меня, и вотъ слышу его восторженный голосъ:
     -- Никакихъ гвоздей -- Финляндия.
     Оказывается,  Юра  наползъ на  какую-то  мусорную  кучу. Тамъ  валялись
обрывки  газетъ на финскомъ языке -- правда, газеты могли быть и карельскими
(мы не  знали  ни того,  ни  другого языка),  --  но  здесь были консервныя,
папиросныя, кофейныя и прочия банки, на которыхъ были надписи и на шведскомъ
языке. Сомнений быть не могло. {477}

        ВЪ ФИНЛЯНДиИ

     Да, конечно,  никакихъ  сомнений уже быть  не могло:  мы въ  Финляндии.
Оставалось неизвестнымъ,  какъ далеко  прошли мы  вглубь  ея  территории, въ
какихъ местахъ мы находимся и какъ  долго придется еще блуждать по тайге  въ
поискахъ человеческаго  жилья. По  нашей беглецкой теории -- намъ полагалось
бы  попасться  на глаза  любымъ иностраннымъ властямъ  возможно  дальше  отъ
границы: кто  его знаетъ, какие тамъ неписанные договоры могутъ существовать
между двумя соседствующими  пограничными заставами. Политика -- политикой, а
бытъ  --  бытомъ.  Въ  порядке  соседской  любезности  --  могутъ  и  выдать
обратно... Правда, финская граница была въ свое время выбрана, въ частности,
и  потому,  что изъ  всехъ границъ  СССР -- тутъ  можно было расчитывать  на
наиболее  корректное   отношение  и   наиболее   культурную  обстановку,  но
опять-таки, кто  его  знаетъ,  какое "обычное  право"  существуетъ  въ  этой
таежной  глуши?  Пока  я  путано  размышлялъ  обо  всемъ  этомъ --  Юра  уже
устремился къ строению. Я его попридержалъ, и мы съ ненужной осторожностью и
съ бьющимися  сердцами вошли внутрь.  Это, очевидно, былъ баракъ лесорубовъ,
обитаемый только зимой  и  пустующий летомъ. Баракъ --  какъ баракъ,  не  на
много  лучше  нашего  медгорскаго  --  только  посередине  стояли  развалины
какого-то гигантскаго очага  или  печи,  а полъ, нары,  столы были  завалены
всякими  буржуазными  отбросами.  Тутъ  Юра  разыскалъ  сапоги,  которые, по
буржуазнымъ масштабамъ, видимо, никуда уже  не годились, но которые могли бы
сойти за предметъ  роскоши въ СССР,  валялись  банки отъ консервовъ,  какао,
кофе,  сгущеннаго молока и пустыя папиросныя коробки. Я не курилъ  уже  пять
или шесть дней и устремился къ этимъ коробкамъ. На полъ  папиросы  наскребъ.
Юра  разыскалъ нечто, похожее на  топленое  сало и  несколько  изсохшихъ  въ
камень хлебовъ -- хлеба у насъ не было тоже уже дней шесть.
     -- Сейчасъ устрою буттербродъ со смальцемъ, -- сказалъ онъ. Я попытался
было протестовать -- но  слишкомъ былъ занятъ поисками табаку. Юра  намазалъ
саломъ кусокъ сухаря и отправилъ все это въ ротъ. Лицо его стало задумчивымъ
и взглядъ устремился, такъ сказать, внутрь.
     -- Ну, какъ?
     Юра сталъ старательно выплевывать свой буттербродъ.
     --  Ну,  что?  --  переспросилъ  я  еще  разъ  --  не  безъ  некотораго
педагогическаго злорадства.
     --  Лыжная мазь,  --  сказалъ  Юра  деланно  безразличнымъ  тономъ... и
скромно отошелъ въ уголокъ.
     Мы вышли изъ барака. Небо казалось вымытымъ какъ-то особенно тщательно,
а  таежный  ветерокъ  -- особенно ароматнымъ.  У барака  оказался столбъ  съ
надписью, которая  была намъ непонятна, и со стрелой, указывавшей на западъ.
Въ направлении стрелы шла  полузаросшая  травой тропинка. Юра подтянулъ свой
рюкзакъ  и даже  запелъ:  "эхъ, полнымъ  полна  коробушка,  плечъ  не давитъ
ремешокъ" --  ремешокъ, действительно, не давилъ: во-первыхъ, {478}  потому,
что наши рюкзаки за  шестнадцать сутокъ пути были  основательно облегчены и,
во-вторыхъ, потому, что после таежныхъ болотъ, заваловъ, каменныхъ осыпей --
такъ легко было идти по человеческой дороге и, наконецъ, потому, что на душе
было, действительно, очень весело.
     Но это настроение было перебито мыслью о Борисе: какъ онъ дошелъ?
     --  Nobiscum Deus, -- оптимистически сказалъ Юра. -- Борисъ насъ уже въ
Гельсингфорсе дожидается.
     Юра приблизительно оказался правъ.
     Часа  черезъ  два ходьбы  мы  вышли  къ какому-то холмику, огороженному
типичнымъ карельскимъ заборомъ:  косо уставленныя еловыя жерди. За  заборомъ
былъ тщательно обработанный огородикъ,  за огородикомъ, на  верхушке  холма,
стояла  небольшая чистенькая изба.  На  стене  избы я сразу  заметилъ  бляху
страхового  общества,  разсеявшую последния  притаившияся  где-то въ глубине
души сомнения  и страхи. У избы  стояло два сарая. Мы заглянули въ одинъ изъ
нихъ.
     Тамъ  за какой-то работой  ковырялась девочка летъ этакъ  10-11-ти. Юра
просунулъ въ  дверь  свою  взлохмаченную  голову и попытался  изъясняться на
всехъ известныхъ ему диалектахъ. Его попытки произвели несколько неожиданное
впечатление. Девочка ринулась къ  стенке,  прислонилась къ  ней  спиной,  въ
ужасе прижала руки  къ груди и стала судорожно  и беззвучно хватать  воздухъ
широко раскрытымъ ртомъ. Юра продолжалъ свои лингвинистическия упражнения. Я
вытащилъ его изъ сарая: нужно подождать.
     Мы сели  на бревно  у стены сарая  и предались ожиданию.  Минуты черезъ
полторы-две девочка стрелой выскочила  изъ сарая, шарахнулась въ сторону отъ
насъ,  какимъ-то  фантастическимъ "стилемъ"  перемахнула  черезъ  заборъ  и,
только  подбегая  къ  крыльцу  избы,  подняла  неистовый  вопль.  Дверь избы
раскрылась, оттуда  выглянуло перепуганное женское  лицо, девочка исчезла въ
избе. Дверь  снова закрылась, вопли девочки стали раздаваться глуше и потомъ
утихли.
     Юра осмотрелъ меня внимательнымъ окомъ и сказалъ:
     -- Собственно говоря,  есть чего испугаться -- посмотрелъ бы ты на себя
въ зеркало.
     Зеркала не  было. Но  вместо зеркала, мне достаточно было посмотреть на
Юру:  грязная и опухшая отъ комариныхъ укусовъ физиономия,  рваное  лагерное
одеяние, на поясе -- разбойничий ножъ, а на  носу --  угрожающе черныя очки.
Да,  съ  такой  внешностью  къ  десятилетнимъ девочкамъ  нужно бы  подходить
несколько осторожнее.
     Прошло  еще  минутъ десять-пятнадцать. Мы терпеливо сидели на бревне въ
ожидании дальнейш