ма
власти во что бы то ни стало, показала  миру  недосягаемый образецъ "техники
власти"...
     Какъ  бы мы  ни  оценивали советскую  систему, безспорнымъ  кажется еще
одно:  ни  одна  власть  въ  истории  человечества  не  ставила себе  такихъ
грандиозныхъ целей и ни одна въ истории власть по дороге къ своимъ целямъ не
нагромоздила  такого   количества  труповъ.   И   при   этомъ  --   осталась
непоколебленной.
     Этотъ  треугольникъ: целей,  труповъ  и  непоколебленности  -- создаетъ
целый  рядъ  оптическихъ  иллюзий... За  голой техникой  властвования людямъ
мерещатся: и "энтузиазмъ", и "мистика", и "героизмъ", и славянская душа -- и
много вещей въ стиле Откровения св. иоанна. Или, во всякомъ случае, столь же
понятныхъ...
     ...Въ  1918  году въ  германскомъ Киеве мне какъ-то пришлось этакъ  "по
душамъ" разговаривать съ Мануильскимъ -- нынешнимъ  генеральнымъ секретаремъ
Коминтерна, а тогда представителемъ красной Москвы въ весьма неопределеннаго
цвета Киеве. Я  доказывалъ  Мануильскому, что  большевизмъ  обреченъ  -- ибо
сочувствие массъ не на его стороне.
     Я помню, какъ сейчасъ,  съ какимъ искреннимъ пренебрежениемъ посмотрелъ
на меня Мануильский...  Точно  хотелъ  сказать:  --  вотъ  поди-жъ  ты, даже
мировая война -- и та не всехъ еще дураковъ вывела...
     --  Послушайте, дорогой мой, -- усмехнулся  онъ весьма презрительно, --
да на какого же намъ чорта сочувствие массъ? Намъ нуженъ аппаратъ власти.  И
онъ у насъ  будетъ. А сочувствие массъ? Въ конечномъ счете -- наплевать намъ
на сочувствие массъ...
     Очень много летъ спустя, пройдя  всю суровую, снимающую всякия иллюзии,
школу советской власти, я, такъ сказать, своей  шкурой прощупалъ  этотъ, уже
реализованный, аппаратъ власти въ городахъ и въ деревняхъ,  на заводахъ и въ
аулахъ,  въ ВЦСПС и въ лагере,  и въ тюрьмахъ. Только после всего этого  мне
сталъ ясенъ  ответъ на  мой давнишний вопросъ:  изъ  кого же можно сколотить
аппаратъ власти при условии отсутствия сочувствия массъ?
     Ответъ заключался въ томъ, что аппаратъ можно сколотить изъ сволочи, и,
сколоченный изъ сволочи, онъ  оказался непреоборимымъ; ибо для сволочи  нетъ
ни сомнения, ни мысли, ни сожаления, ни сострадания. Твердой души прохвосты.
     Конечно, эти твердой души активисты -- отнюдь  не специфически  русское
явление. Въ Африке они занимаются стрельбой по живымъ чернокожимъ целямъ, въ
Америке  линчуютъ  негровъ,  покупаютъ  акции  компании  Ноева Ковчега.  Это
мировой  типъ.  Это типъ человека  съ  мозгами  барана,  челюстями  волка  и
моральнымъ  чувствомъ  протоплазмы.  Это  типъ  человека,  ищущаго   решения
плюгавыхъ  своихъ проблемъ въ распоротомъ  животе ближняго {100} своего.  Но
такъ какъ никакихъ  решений въ этихъ животахъ не обнаруживается, то проблемы
остаются  нерешенными,  а  животы вспарываются  дальше. Это  типъ  человека,
участвующаго шестнадцатымъ въ очереди въ коллективномъ изнасиловании.
     Реалистичность  большевизма  выразилась,  въ частности,  въ  томъ,  что
ставка на сволочь была поставлена прямо и безтрепетно.
     Я  никакъ не хочу  утверждать, что Мануильский  былъ сволочью, какъ  не
сволочью былъ и Торквемада.  Но когда христианство  тянуло людей въ небесный
рай кострами и пытками, а большевизмъ -- въ земной чекой и пулеметами, то въ
практической деятельности -- ничего не поделаешь -- приходилось базироваться
на сволочи. Технику организации и  использования  этой последней большевизмъ
отъ средневековой и  капиталистической  кустарщины  поднялъ до  уровня эпохи
самолетовъ и  радио. Онъ этотъ  "активъ" собралъ со всей земли, отделилъ отъ
всего остального населения химической  пробой на доносъ и  кровь, отгородилъ
стеной изъ ненависти, вооружилъ пулеметами и танками, и... сочувствие массъ?
-- Наплевать намъ на сочувствие массъ...

        ЛАГЕРНЫЕ ПРОМЫСЛЫ АКТИВА

     Когда  я  несколько  осмотрелся  кругомъ  и   ознакомился  съ  людскимъ
содержаниемъ УРЧ, мне  стало какъ-то очень не  по  себе...  Правда,  на воле
активу никогда не удавалось вцепиться мне въ икры всерьезъ... Но какъ будетъ
здесь, въ лагере?..
     Здесь, въ лагере,  --  самый неудачный,  самый озлобленный, обиженный и
Богомъ, и Сталинымъ активъ -- все те, кто  гляделъ и недогляделъ, служилъ  и
переслужился,  воровалъ   и  проворовался...   У   кого   --   вместо  почти
облюбованнаго партбилета -- года  каторги,  вместо  автомобиля  -- березовое
полено  и  вместо власти -- нищенский лагерный  блатъ  изъ-за  лишней  ложки
ячменной каши. А пирогъ? Пирогъ такъ мимо и ушелъ...
     -- За что, же боролись, братишечки?...
     ...Я сижу на полене, кругомъ на полу валяются кипы "личныхъ  делъ", и я
пытаюсь   какъ-нибудь   разобраться   или,  по  Наседкинской   терминологии,
определить  "что  --  куда".  Высокий  жилистый   человекъ,  съ   костистымъ
изжеваннымъ лицомъ, въ  буденовке,  но безъ звезды  и  въ военной шинели, но
безъ  петлицъ  --   значитъ,  заключенный,  но  изъ  привиллегированныхъ  --
проходитъ мимо меня и осматриваетъ меня, мое полено и мои дела. Осматриваетъ
внимательно  и  какъ-то  презрительно-озлобленно.  Проходитъ  въ   следующую
закуту, и оттуда я слышу его голосъ:
     -- Что  эти  сукины дети  съ  Погры  опять  намъ  какого-то  профессора
пригнали?
     -- Не, юресъ-кон-сулъ какой-то, -- отвечаетъ подобострастный голосъ.
     -- Ну, все равно. Мы ему  здесь  покажемъ университетъ. Мы  ему очки въ
задъ вгонимъ. Твердунъ, вызови мне Фрейденберга.
     -- Слушаю, товарищъ Стародубцевъ.
     Фрейденбергъ  --   это  одинъ  изъ  украинскихъ   профессоровъ,   {101}
профессоръ математики.  Въ  этомъ качестве онъ почему-то попалъ на должность
"статистика"   --  должность,  ничего  общаго  со  статистикой  не  имеющая.
Статистикъ  --   это  низовой  погонщикъ  УРЧ  долженствующий  "въ  масштабе
колонны", т.е. двухъ-трехъ бараковъ, учитывать использование  рабочей силы и
гнать на  работу  всехъ, кто  еще  не  померъ.  Неподходящая для  профессора
Фрейденберга должность...
     -- Товарищъ Стародубцевъ, Фрейденбергъ у телефона.
     -- Фрейденбергъ? Говоритъ Стародубцевъ... Сколько разъ я вамъ, сукиному
сыну, говорилъ, чтобы вы мне сюда  этихъ очкастыхъ  идиотовъ не присылали...
Что? Чей приказъ? Плевать мне на приказъ! Я вамъ приказываю. Какъ начальникъ
строевого  отдела... А  то  я васъ со всемъ очкастымъ г...  на девятнадцатый
кварталъ  вышибу.   Тутъ  вамъ  не   университетъ.   Тутъ  вы  у   меня   не
поразговариваете. Что? Молчать, чортъ васъ раздери... Я вотъ васъ самихъ  въ
ШИЗО посажу. Опять у васъ вчера семь человекъ на работу  не вышло. Плевать я
хочу на ихния болезни... Вамъ приказано всехъ гнать... Что? Вы раньше матомъ
крыть научитесь, а потомъ будете разговаривать. Что, ВОХРа  у  васъ  нетъ?..
Если у васъ завтра хоть одинъ человекъ не выйдетъ...
     Я  слушаю  эту  тираду,  пересыпанную  весьма  лапидарными,  но  отнюдь
непечатными  выражениями,  и "личныя дела" въ  голову мне  не лезутъ...  Кто
такой этотъ Стародубцевъ, какия у  него права и функции? Что означаетъ этотъ
столь  много обещающий  приемъ?  И  въ  какой  степени моя теория советскихъ
взаимоотношений  на воле  --  можетъ  быть  приложена здесь?  Здесь  у  меня
знакомыхъ -- ни  души. Профессора? Съ  однимъ -- вотъ  какъ  разговариваютъ.
Двое  служатъ   въ  УРЧ...  уборщиками  --   совершенно  ясно,  изъ  чистаго
издевательства   надъ   "очкастыми".   Одинъ,  профессоръ   "рефлексологии",
штемпелюетъ личныя карточки: 10-15 часовъ однообразнаго движения рукой.
     ..."Профессоръ  рефлексологии"...   Психология   въ   Советской  России
аннулирована: разъ  нетъ души,  то  какая же  психология?  А профессоръ былъ
такой:  какъ-то, несколько  позже,  не помню,  по  какому  именно поводу,  я
сказалъ что-то о фрейдизме.
     -- Фрейдизмъ, -- переспросилъ меня профессоръ -- это что? Новый уклонъ?
     Профессоръ  былъ  советскаго  скорострельнаго   призыва.  А  ужъ  новую
советскую интеллигенцию  "активъ" ненавидитъ  всеми  фибрами своихъ твердыхъ
душъ.  Старая --  еще  туда-сюда. Училась при  царскомъ строе --  кто теперь
разберетъ.  А вотъ новая, та,  которая  обошла  и обставила  активистовъ  на
самыхъ глазахъ, подъ самымъ носомъ... Тутъ есть отъ чего скрипеть зубами...
     Нетъ, въ качестве поддержки профессора никуда не годятся.
     Пытаюсь разсмотреть свою ситуацию  теоретически. Къ чему "теоретически"
сводится  эта ситуация? Надо  полагать, что  я попалъ сюда  потому, что былъ
нуженъ более высокому начальству -- вероятно, начальству изъ чекистовъ. Если
это  такъ --  на  Стародубцева, если  не  сейчасъ,  такъ  позже можно будетъ
плюнуть, Стародубцева можно  будетъ обойти такъ,  что  ему  останется только
{102} зубами лязгать.  А  если  не  такъ? Чемъ я  рискую? Въ  конце концовъ,
едва-ли большимъ,  чемъ просто лесныя работы. Во всякомъ  случае, при любомъ
положении, попытки  актива вцепиться  въ икры --  нужно  пресекать въ самомъ
корне.  Такъ говоритъ  моя советская теория. Ибо, если не  осадить сразу, --
заедятъ. Эта  публика  значительно хуже урокъ. Хотя бы потому,  что  урки --
гораздо толковее.  Они,  если и  будутъ пырять  ножомъ,  то во имя какихъ-то
конкретныхъ интересовъ. Активъ  можетъ вцепиться  въ горло просто изъ  одной
собачьей злости --  безъ всякой выгоды для себя и безо всякаго, въ сущности,
расчета... Изъ одной, такъ сказать, классовой ненависти...
     Въ тотъ же вечеръ прохожу я мимо стола Стародубцева.
     -- Эй, вы, какъ ваша фамилия? Тоже -- профессоръ?
     Я останавливаюсь.
     -- Моя фамилия -- Солоневичъ. Я -- не профессоръ.
     -- То-то... Тутъ идиотамъ плохо приходится.
     У меня становится нехорошо на душе. Значитъ -- началось. Значитъ, нужно
"осаживать" сейчасъ же... А я здесь, въ УРЧ, -- какъ въ лесу... Но ничего не
поделаешь.  Стародубцевъ смотритъ  на меня  въ  упоръ  наглыми, выпученными,
синими съ прожилками глазами.
     -- Ну, не все же  идиоты... Вотъ вы,  насколько я  понимаю, не такъ ужъ
плохо устроились.
     Кто-то   сзади  хихикнулъ   и   заткнулся.  Стародубцевъ   вскочилъ  съ
перекошеннымъ  лицомъ. Я постарался всемъ  своимъ лицомъ и фигурой  выразить
полную и немедленную, психическую и физическую, готовность дать  въ морду...
И  для меня  это, вероятно, грозило  бы несколькими неделями  изолятора. Для
Стародубцева -- несколькими неделями больницы. Но  последняго обстоятельства
Стародубцевъ  могъ  еще  и  не  учитывать. Поэтому  я, предупреждая  готовый
вырваться изъ  устъ  Стародубцева матъ, говорю  ему  этакимъ  академическимъ
тономъ:
     -- Я, видите ли,  не знаю вашего служебнаго положения.  Но долженъ васъ
предупредить, что, если вы хоть  на одну секунду попробуете разговаривать со
мною такимъ  тономъ,  какъ разговаривали съ  профессоромъ Фрейденбергомъ, то
получится очень нехорошо...
     Стародубцевъ   стоитъ   молча.  Только  лицо   его  передергивается.  Я
поворачиваюсь и иду дальше. Вследъ мне несется:
     -- Ну, подожди же...
     И уже  пониженнымъ голосомъ  присовокупляется  матъ.  Но этого  мата  я
"оффициально" могу и не слышать -- я уже въ другой комнате...
     Въ тотъ  же вечеръ, сидя на своемъ  полене, я слышу въ соседней комнате
такой диалогъ.
     Чей-то голосъ:
     -- Тов. Стародубцевъ, что такое их-ти-о-логъ?
     -- Ихтиологъ? Это рыба такая. Допотопная. Сейчасъ ихъ нету.
     -- Какъ нету? А вотъ Медгора требуетъ сообщить, сколько у насъ на учете
ихтиологовъ. {103}
     --   Вотъ   тоже,   сразу   видно   --   идиоты   съ   университетскимъ
образованиемъ... -- Голосъ Стародубцева повышается въ расчете на то, чтобы я
смогъ  слышать  его афоризмъ. -- Вотъ  тоже удивительно:  какъ  съ  высокимъ
образованиемъ  --  такъ  непременно  идиотъ.  Ну,  и  напиши  имъ:  никакихъ
допотопныхъ рыбъ въ распоряжении УРЧ не имеется. Утри имъ .... носъ.
     Парень замолкъ, видимо, приступивъ къ "утиранию носа". И вотъ, къ моему
ужасу, слышу я голосъ Юры:
     --  Это  не  рыба,  товарищъ  Стародубцевъ, а  ученый...  который  рыбъ
изучаетъ.
     -- А вамъ какое дело? Не  разговаривать,  когда  васъ  не  спрашиваютъ,
чортъ васъ возьми!..  Я васъ тутъ научу разговаривать... Всякий сукинъ  сынъ
будетъ лезть не въ свое дело...
     Мне становится опять нехорошо. Вступиться съ кулаками на защиту  Юры --
будетъ  какъ-то  глупо,  въ  особенности,  пока  дело  до  кулаковъ  еще  не
доходитъ...  Смолчать? Дать этому активу прорвать нашъ фронтъ, такъ сказать,
на  Юриномъ участке?..  И  на  какого  чорта  нужно было Юре  лезть  съ  его
поправкой... Слышу срывающийся голосъ Юры:
     --  Слушаюсь... Но только я доложу  объ  этомъ начальнику УРЧ.  Если бы
ваши допотопныя рыбы пошли въ Медгору, -- была бы неприятность и ему.
     У меня  отходитъ  отъ сердца.  Молодцомъ Юрчикъ, выкрутился...  Но какъ
долго и съ какимъ успехомъ придется еще выкручиваться дальше?

        ___

     Насъ поместили на жительство въ палатке. Было электрическое освещение и
съ потолка вода не лилась. Но температура на нарахъ была градусовъ 8-10 ниже
нуля.
     Ночью пробираемся "домой". Юра подавленъ...
     -- Нужно куда-нибудь смываться,  Ватикъ...  Заедятъ.  Сегодня я видалъ:
Стародубцевъ  выронилъ папиросу,  позвалъ изъ другой комнаты профессора М. и
заставилъ ее поднять... Къ чортовой матери: лучше къ уркамъ или въ лесъ...
     Я тоже  думалъ, что лучше къ уркамъ  или  въ лесъ.  Но я еще  не  зналъ
всего, что намъ готовилъ УРЧ,  и месяцы, которые намъ предстояло провести въ
немъ. Я  также недооценивалъ волчью  хватку Стародубцева: онъ  чуть было  не
отправилъ  меня  подъ разстрелъ. И никто  еще не  зналъ, что впереди  будутъ
кошмарныя  недели отправки  подпорожскихъ  эшелоновъ на БАМ, что эти  недели
будутъ безмерно тяжелее Шпалерки, одиночки и ожидания разстрела...
     И  что все-таки, если  бы не попали въ УРЧ, то едва-ли бы  мы выбрались
изъ всего этого живьемъ.

        РАЗГОВОРЪ СЪ НАЧАЛЬСТВОМЪ

     На другой день ко мне подходитъ одинъ изъ профессоровъ-уборщиковъ.
     -- Васъ вызываетъ начальникъ УРЧ, тов. Богоявленский... {104}
     Нервы,  конечно,  уже  начинаютъ  тупеть.  Но  все-таки  на душе  опять
тревожно  и  нехорошо.   Въ  чемъ  дело?   Не  вчерашний  ли  разговоръ   со
Стародубцевымъ?
     -- Скажите мне, кто, собственно, этотъ Богоявленский? Изъ заключенныхъ?
     -- Нетъ, старый чекистъ.
     Становится  легче. Опять -- одинъ изъ парадоксовъ советской путаницы...
Чекистъ --  это хозяинъ.  Активъ -- это свора.  Свора норовитъ вцепиться  въ
любыя  икры, даже и те, которыя хозяинъ предпочелъ бы видеть неизгрызанными.
Хозяинъ  можетъ быть любою сволочью, но накинувшуюся  на васъ свору  онъ  въ
большинстве  случаевъ  отгонитъ  плетью.   Съ  мужикомъ  и  рабочимъ  активъ
расправляется  более или  менее безпрепятственно. Интеллигенцию сажаетъ само
ГПУ...  Въ  столицахъ,  где  активъ  торчитъ совсемъ на задворкахъ, это мало
заметно, но въ провинции ГПУ  защищаетъ интеллигенцию отъ актива...  Или, во
всякомъ случае, отъ самостоятельныхъ поползновений актива.
     Такая же закута,  какъ и остальные "отделы" УРЧ. Задрипанный письменный
столъ. За  столомъ --  человекъ въ  чекистской  форме. На столе передъ  нимъ
лежитъ мое "личное дело".
     Богоявленский окидываетъ меня суровымъ чекистскимъ  взоромъ и начинаетъ
начальственное  внушение,  совершенно  безпредметное и безсмысленное: здесь,
дескать,  лагерь, а не  курортъ,  здесь,  дескать,  не миндальничаютъ,  а съ
контръ-революционерами  въ  особенности,  за малейшее упущение или нарушение
трудовой  лагерной  дисциплины  --  немедленно  подъ  арестъ,  въ  ШИЗО,  на
девятнадцатый кварталъ, на  Лесную  речку... Нужно "взять большевицкие темпы
работы", нужна ударная работа. Ну, и такъ далее.
     Это свирепое внушение действуетъ, какъ  бальзамъ на мои  раны: эффектъ,
какового Богоявленский  никакъ не  ожидалъ. Изъ этого внушения я умозаключаю
следующее: что Богоявленский о моихъ статьяхъ знаетъ, что оныя статьи въ его
глазахъ никакимъ препятствиемъ не служатъ, что о разговоре со Стародубцевымъ
онъ или ничего  не  знаетъ, или, зная, никакого значения ему  не  придаетъ и
что, наконецъ, о моихъ будущихъ  функцияхъ онъ имелъ то самое представление,
которое столь блестяще было сформулировано Наседкинымъ: "что -- куда"...
     --   Гражданинъ   начальникъ,   позвольте   вамъ  доложить,  что   ваше
предупреждение совершенно безцельно.
     -- То-есть -- какъ такъ безцельно, -- свирепеетъ Богоявленский.
     --  Очень просто: разъ я  попалъ  въ лагерь  --  въ  моихъ собственныхъ
интересахъ работать, какъ вы говорите,  ударно и  стать ценнымъ работникомъ,
въ частности, для васъ. Дело тутъ не во мне.
     -- А въ комъ же, по вашему, дело?
     --  Гражданинъ начальникъ, ведь черезъ неделю-две въ одной только Погре
будетъ 25-30  тысячъ заключенныхъ. А по  всему отделению ихъ  будетъ  тысячъ
сорокъ-пятьдесятъ. Ведь вы понимаете: какъ при такомъ аппарате... Ведь и мне
въ конечномъ счете придется отвечать, всему УРЧ и мне -- тоже. {105}
     -- Да, ужъ насчетъ -- отвечать, это будьте спокойны. Не поцеремонимся.
     -- Ну,  конечно. На воле тоже  не церемонятся. Но вопросъ въ томъ, какъ
при  данномъ  аппарате  организовать   разсортировку  этихъ  сорока  тысячъ?
Запутаемся ведь къ чертовой матери.
     -- Н-да. Аппаратъ у насъ -- не очень. А на воле вы где работали?
     Я изобретаю соответствующий моменту стажъ.
     -- Такъ. Что-жъ вы стоите? Садитесь.
     -- Если  вы разрешите, гражданинъ начальникъ. Мне кажется, что  вопросъ
идетъ  о  квалификации существующаго  аппарата.  Особенно -- въ  низовке, въ
баракахъ  и  колоннахъ.  Нужно  бы  небольшие курсы организовать.  На основе
ударничества.
     И  я  запинаюсь...  Усталость...  Мозги  не  работаютъ...  Вотъ дернула
нелегкая ляпнуть  объ  ударничестве.  Не  хватало еще  ляпнуть  что-нибудь о
социалистическомъ  соревновании:  совсемъ  подмочилъ  бы  свою нарождающуюся
деловую репутацию.
     -- Да, курсы -- это бы не плохо. Да кто будетъ читать?
     -- Я  могу взяться. Медгора должна  помочь.  Отделение, какъ  никакъ --
ударное.
     -- Да это надо обдумать. Берите папиросу.
     -- Спасибо. Я староверъ.
     Моя  образцово-показательная коробка  опять появляется на  светъ Божий.
Богоявленский смотритъ на нее не безъ удивления. Я протягиваю:
     -- Пожалуйста.
     Богоявленский беретъ папиросу.
     -- Откуда это люди въ лагере такия папиросы достаютъ?
     -- Изъ  Москвы  приятели  прислали.  Сами  не  курятъ,  а  записаны  въ
распределителе номеръ первый.
     Распределитель  номеръ первый  -- это  правительственный распределитель
такъ, для наркомовъ и иже съ ними. Богоявленский это, конечно, знаетъ...
     Минутъ черезъ двадцать мы разстаемся съ Богоявленскимъ, несколько не въ
томъ тоне, въ какомъ встретились.

        ТЕХНИКА ГИБЕЛИ МАССЪ

     Мои  обязанности  "юрисконсульта"  и  "экономиста-плановика"  имели  то
замечательное свойство,  что никто решительно не  зналъ, въ чемъ именно  оне
заключаются.  Въ  томъ числе  и  я. Я знакомился съ новой для меня  отраслью
советскаго  бытия  и  по  мере  своихъ  силъ  пытался завести  въ  УРЧ  хоть
какой-нибудь  порядокъ.   Богоявленский,  надо  отдать  ему  справедливость,
оказывалъ мне въ этихъ  попыткахъ  весьма  существенную  поддержку. "Активъ"
изводилъ насъ съ Юрой  десятками мелкихъ безсмысленныхъ подвоховъ, но ничего
путнаго сделать не могъ и, какъ оказалось впоследствии, концентрировалъ силы
для генеральной атаки.  Чего этому активу  было нужно, я такъ и не узналъ до
конца. Возможно, что одно время онъ боялся, какъ бы  я не сталъ на скользкие
пути  {106}  разоблачения  его  многообразнаго  воровства,  вымогательства и
грабежа,  но  для  такой  попытки  я  былъ  все-таки   слишкомъ  стреляннымъ
воробьемъ. Благоприобретенные за  счетъ  мужицкихъ  жизней бутылки советской
сивухи распивались, хотя и келейно, но вкупе съ "головкой" административнаго
отдела, третьей части  и прочихъ лагерныхъ заведений...  Словомъ  --