лагается.
  Наши историки подходят к государственному устройству
Москвы не с русской, а с дидеротовской точки зрения: они пытаются
юридически анализировать чисто моральные явления. Ключевский,
правда, смутно догадывается, что люди Собора действовали так, как
полагается действовать представителям армии, созванным на
военный совет к полководцу: обсуждали вопрос о победе, а не о
справедливом распределении интендантских запасов среди полков и
дивизий.

  ПРОЛЕТАРСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ

  Психологии, как науки, у нас еще нет: есть только "первые робкие
встречи". Социальной психологии и вовсе нет: есть только социальное
шаманство. Я утверждаю, что семья, нация, государство строятся на
психологии. Из всех методов познания человеческой психологии у нас,
собственно, есть только один - чрезвычайно примитивный, но действенный:
метод самонаблюдения.
  Когда я изучаю историю Смуты и методы действия тяглых
мужиков - я ощущаю совершенно ясно: на их месте я поступил бы
точно так же. И планирую - в будущем - поступить так же, как
поступили и они: как-то придти в Москву и разогнать все к чертовой
матери - и воров, и коммунистов, и профессоров, и поляков - в
переносном и в буквальном смысле этого слова. Восстановить
одиннадцативековой престол и всякого Милюкова, который
пытается этот престол как-то контролировать - повесить сразу
  - по возможности в буквальном смысле этого слова. Нам нужно
народное представительство - но также, чтобы царь его
контролировал, а не оно бы контролировало царя. Государственной
Думой мы сыты.
  Всякий мало-мальски просвещенный иностранец, услыхав
такую околесицу, станет смотреть в телефонный справочник и
вспоминать те диагнозы, которыми его снабжал Великий и
Многоликий Российский Бердяй: я, Иван Солоневич есть: реакционер,
шовинист, мазохист, раб, несчастная жертва многовекового
угнетения, - или в немецком переводе всех этих эпитетов -
унтерменш. Я же не желаю - и не имею решительно никаких
оснований соглашаться хотя бы с одной десятой долей хотя бы
одного из этих эпитетов.
  Реакционером мне быть неоткуда. Я - не дворянин, не
генерал, не князь и даже не коллежский регистратор. Я -
крестьянин и даже не великорусский, а белорусский. У меня не было в
царской России ни клочка земли и ни копейки денег.
  Я не страдаю решительно никакими комплексами
неполноценности и не имею никаких оснований оными страдать.

                  * * *

  Мы, конечно, сидим в дыре. Но это не есть основание для конфуза.
Исторически и морально оказались правы МЫ. Исторически и морально
оконфузились именно все те, кто шел против Царя - то есть против HАС,
против трудовой, тяглой "рабоче-крестьянской" России - рабоче-крестьянской
в православном, а не в пролетарском смысле этого слова. Мы разбиты
физически: бывает. Но каждый день уготовленного мировой профессурой хода
мировой истории показывает воочию, что правы были MЫ. Так что даже и
Организация Объединенных Наций никак не поколеблет того, что о ее
предшественнице - Лиге Наций написал м-р Черчилль. Теперь, сегодня, мы
можем сказать, при Государе Императоре Николае Первом всего этого не было и
все это было бы немыслимым. Было бы труднее доказать, что при жизни
Государя Императора Николая Второго всего этого не было бы и все это было
бы немыслимым, - но даже и это положение с каждым днем становится все более
и более очевидным. Совершенно было бы немыслимым, чтобы при победе России
Государя Императора Николая Второго пять миллионов русских рабочих и
крестьян - не графьев и князьев - отказались бы возвращаться на свою
победоносную Родину. Совершенно было бы немыслимым, чтобы пятые колонны
России организовывали бы забастовки во Франции, Италии и САСШ. Были бы
совершенно немыслимыми: и Вторая мировая война и Третья мировая война. Но
как доказать Томми и Сэмми. что они гибли на полях Второй мировой войны и
еще будут гибнуть на полях Третьей, потому и почти только потому, что
двухсотмиллионная громада русской государственности была заражена
спирохетами профессоров Милюковых. Сэмми этого, я боюсь, не поймет никогда.
Но Иванам это следовало бы понять.
  Русскую государственность построили MЫ. Не немцы,
татары, латыши, как это утверждает Горький и его ученик
РОзенберг; не князья и бояре, как это утверждают Маркс и Ленин; не
Византия или Золотая Орда - а МЫ: несколько сот миллионов
Иванов, прекрасно помнящих свое великое, гордое и грозное родство и
прекрасно понимающих, что собственно им, этим Иванам, нужно.

                  * * *

  Многоликий товарищ Переплетчиков, населяющий собою
сточные трущобы фабричных задворков всего мира, считает себя,
как и мы все, достаточно разумным и вполне достаточно
порядочным человеком - даже и тогда, когда он идет громить
булочные - для того, чтобы завтра остаться и вовсе без хлеба.
  Товарищ Переплетчиков полагает, что он понимает почти все. А того, что он
еще не успел понять, ему, товарищу переплетчикову, другой товарищ, товарищ
оратор, сообщит на соответствующем собрании в ближайшей пивной. Или на
ближайшем заседании Государственной Думы - что в сущности одно и то же. В
пивной будет сказано просто: "долой самодержавие". С высоты парламентской
трибуны это будет средактировано несколько тоньше: "глупость или измена?"
Товарищ Переплетчиков пойдет месить своими мозолистыми ногами
демонстративную уличную грязь на Невском проспекте или на парижских
бульварах, но будет голосить и голосовать за те теории, которые ему будут
преподнесены владельцами наиболее мощных голосовых связок. Он.
  товарищ Переплетчиков, не понимает и, боюсь, никогда не поймет,
что все то, о чем он будет голосовать и голосить, есть
самоубийственный вздор.
  Товарищи переплетчики - они тоже бывают разные.
  Русские в общем голосовали за Царя и потом - faut de mieux - за
Колчака и Деникина. Не все, но большинство. Немецкие -
"культурные" - голосовали за Эбера и потом за Гитлера -
голосовали почти все. Французские голосовали за Торреза и против
американской манны небесной. Английские голосовали за
национализацию и социализацию - и вот мы имели возможность
прослушать заявление м-ра Шинуелля - какие мы, у себя дома,
слышали уже сотни и сотни раз: с социализацией и национализацией
выходит, правда, ерунда, но это только потому, что население
старой веселой Англии еще недостаточно социал-демократично.
  Это - мы уже слыхали.
  Я не пойду ни к какому русскому царскому правительству с
заведомо идиотским требованием: "долой тайную дипломатию", ибо
я знаю, что пока существуют в мире "суверенные державы" и пока
они борются или воюют друг с другом за целый ряд вещей, "тайная
дипломатия" есть такая же неизбежность, как и военные тайны. Я
не буду ходить ни на какие демонстрации, ибо это, во-первых,
лошадиный способ демонстрации того, что личный состав
демонстрирующего табуна считает своим "мнением", и, во-вторых,
потому, что это есть бесчестный способ: люди, которые находятся
в Петербурге и которые, следовательно, могут шататься по
Невскому - будут давить на правительство за счет тех людей,
которые живут и работают в Донбассе, в Сибири, на Волге и но
всяких других таких местах, и не имеют никакой возможности
выписывать ногами свои точки зрения на правительственную
политику.
  Как вы видите, все это есть категорически непролетарский подход к
политической технике. Или, - еще больше - типично антипролетарский подход.
Что же касается пролетариата, то я рассматриваю его не с экономической, а с
чисто духовной точки зрения. Экономически я лично стою безмерно ниже любого
американского рабочего. Психологически средний русский рабочий стоит (или
стоял) безмерно выше среднего русского интеллигента.
  Пролетарий - это не тот, у кого нет денег. Пролетарий это тот, у
кого - по марксистскому определению "нет родины". Нет корней,
нет традиции - нет и Бога. Но паче всего - нет мозгов. Он, этот
пролетарий, полагает, что он знает или может знать все. И о
национализации, и о социализации, и о тайных договорах, и о пользе
мощных колонн, демонстрирующих где попало и что попало.
  Пролетарий считает, что он вправе и в состоянии дать ответ на
вопрос о национализации каменно-угольной промышленности, о
Ялтинском договоре, о перспективах войны между: Германией и
Англией в 1914 году, Германией САСШ в 1939, СССР и остальным
миром в 19..?, о технических предпосылках девальвации франка, или о
дележке Палестины между Иерусалимским Муфтием и Еврейским
Агентством.
  Я - не пролетарий. У меня есть родина, есть традиция, и есть Бог. Есть
кроме того и мозги. Я считаю - удовлетворительного качества. Во всяком
случае, достаточного для того, чтобы отдать себе совершенно ясный отчет в
том, что для решения целого ряда вещей у меня данных нет и в обозримое
время быть не может. Я достаточно опытный в политическом отношении человек,
для того, чтобы решение целого ряда вещей предоставить - по
старомосковскому рецепту - "Богу и Великому Государю", ибо этот способ
решения даст наилучшие результаты из всех мыслимых.
  Здесь я подхожу к выводу, который категорически
противоречит большинству пролетарских общепринятых мнений.
  Принято говорить: да, при данном культурном уровне русского народа - без
монархии не обойтись. Я говорю: при исторически доказанном умственном
уровне русского народа - мы монархию восстановим. И не потому, что мы
"некультурны", а потому, что мы, по крайней мере в политическом отношении,
являемся самым разумным народом мира. Если M Ы, от Олега до Сталина, при
всяких смутах, нашествиях, Батыях, Гитлерах, при ужасающей "географической
обездоленности" страны - построили Империю, которая существует одиннадцать
веков, то не Великобритания на нас, а мы на Великобританию можем смотреть,
как на некоего исторического выдвиженца. Великобритания началась в сущности
только при Кромвеле - середина XVII века, и кончается при Эттли - середина
ХХ-го. Мы видели все: батыев и гитлеров, республики и монархии, самые
разнообразные республики и довольно разнообразные монархии. В Москве бывали
и татары, и поляки, и французы и почти были немцы, и мы поили наших сивок в
Амуре, на Висле, на Шпрее и на Сене: "все промелькнуло перед нами, все
побывали тут". И мы коегде промелькнули. Культура? Культура не имеет к
государственности почти никакого отношения. Тем более, что еще вовсе
неизвестно, что именно мы должны понимать под культурой:
  моторизованного дикаря из Бечуанланда или римского пахаря из
долины Тибра? Культура должна была бы подразумевать культ -
религиозную и государственную традицию, уважение к религиозной и
государственной традиции. И кто был культурнее: Рим с его
Сивиллиными Книгами, или Италия с ее Маккиавели? Кто
культурнее: тургеневский Хорь или горьковский Кувалда? И на чем
можно что-то строить? На истовости Хорей или на неистовости
обитателей интеллектуальных ночлежек современности?

  ЦЕРКОВЬ В МОСКВЕ

  Государственное право современности также упорно занимается вопросами об
отношении Церкви к Государству, как и современная политическая практика. В
Москве этот вопрос был решен без всякого государственного права:
Государство было всецело подчинено религии и Церковь была всецело подчинена
Государству:
  порядок, который не влезает ни в одну из существующих схем
государственного права. Это - не "цезарепапизм", но и не
"папоцезаризм" - не попытка Государства распоряжаться
религией, но и не попытка Церкви распоряжаться Государством. В
Москве Государство и Церковь и Нация жили определенными
религиозными (или, если хотите, - религиозно-национальными)
идеалами и чувствовали себя единой индивидуальностью. Выдавать
друг другу какие бы то ни было письменные обязательства было бы в
этом случае так же глупо, как если бы я давал бы себе самому
расписки в получении от самого себя трех рублей и обязательства
эти три рубля вернуть такого-то числа самому себе.
  Я боюсь, что это жизнеощущение нами несколько утеряно.
  Царь считал себя Нацией и Церковью, Церковь считала себя Нацией
и Государством. Нация считала себя Церковью и Государством. Царь
точно так же не мог - и не думал, - менять православия как не мог
и не думал менять, например, языка. Нация и не думала менять на
что-либо другое ни самодержания, ни православия - и то и другое
входило органической частью в личности Нации. Царь был подчинен
догматам религии, но подчинял себе служителей ее.
  Отношение к князьям Церкви у московской монархии было по
существу то же, что и к князьям земли: люди нужные, но давать им
воли нельзя. Воля в руках Царя, "Сердце царево в руках Божиих", ибо
царь есть прежде всего общественное равновесие. При нарушении
этого равновесия - промышленники создадут плутократию,
военные - милитаризм, духовные - клерикализм, а интеллигенция
любой "изм", какой только будет в книжной моде в данный
исторический момент.
  Русское духовенство никогда на особой высоте не стояло. В
Москве оно было еще менее грамотным, чем при Николае Втором.
  Безработные, - не имевшие прихода, попы толпами скитались по
Руси, и правительство было очень озабочено: куда бы их пристроить.
  Но эти попы были народом, частью народа. Они веровали его
верованиями, они защищали вместе с ним Троице-Сергиевскую Лавру,
они благословляли его "на брань", и они сражались в его рядах.
  Служилые, то есть небезработные попы Московской Руси
были выборными. Их выбирал приход. И он же их оплачивал. Эта
система имела свои неудобства: временами возникало нечто вроде
аукциона: кто будет служить дешевле? Но в общем она означала
непрерывный "контроль масс". Выборность спасала духовенство от
превращения его в орудие господствующего класса. Этим орудием
наше духовенство сделалось только после Петра.
  Святейший Синод, заседавший под контролем гвардейских
офицеров, потом армейских офицеров, потом - чиновников, и Бог
его знает, кого еще - уже не мог быть выразителем голоса русского
православия.
  Был, например, такой случай: Елизавета, женщина добрая,
хотя в государственных делах не понимавшая ровным счетом ничего
пыталась смягчить зверство тогдашних наказаний. По ее почину
Сенат выработал указ, уничтожавший пытку для малолетних - с
семнадцатилетнего возраста. Синод возражал против этого
проекта, ибо, по каноническим законам, несовершеннолетние
считаются только до 12 лет, следовательно, пытку можно
отменить только по отношению к лицам не достигшим
двенадцатилетнего возраста...
  Синод постепенно переставал быть голосом православной совести, а о его
обер-прокурорах - уже и говорить нечего.
  В течение всего послепетровского периода русской истории Православная
Церковь не имела непосредственного, помимо оберпрокурора, доклада Государю
- одна из крупнейших ошибок нашей послепетровской монархии. И рядовое
духовенство, лишенное по существу всякой опоры сверху, попадало
приблизительно в положение становых приставов, назначающихся местным
дворянством и от дворянства зависевших. С тою только поправкой, что низшее
духовенство не получало никакого жалованья и вынуждено было жить на требы.
В последние десятилетия это был самый забитый слой на всей русской земле.
Отданный в полное распоряжение архиерейской, "консисторской", чисто
бюрократической администрации, лишенный материальной поддержки со стороны
государства, этот слой лишен был даже того выхода, какой имели, все
остальные граждане страны: священник не мог выйти из своей "профессии".
"Расстрижение" сопровождалось такими унизительными подробностями, влекло за
собой такое ограничение в правах (в частности, запрет в течение десяти лет
после снятия сана служить на государственной службе), что наше низшее
духовенство вот то, которое непосредственно обслуживало религиозные
потребности народа и призвано было его воспитывать
  - находилось, в сущности, в положении крепостных.
  Неудивительно, что именно этот слой дал пресловутых
семинаристов, поперших в нигилизм полным ходом: было от чего
переть даже и в нигилизм: с одной стороны, - правительственной,
  - полное закрепощение и пренебрежение, с другой, - общественной,
  - всяческие базаровские вариации на тему об опиуме для народа...
  Государство строило Исаакиевские и прочие соборы, но не создавало
церковных. Государство строило храмы, но оставляло в запустении
Церковь. И если на низах ее была некультурность, приниженность,
вопиющая бедность - - тон на верхах было ненамного лучше.
  Знаменитый обер-прокурор Св. Синода К. Победоносцев,
сейчас же после своей отставки, когда вчерашние подчиненные
архиереи круто отвернулись от него, писал директору синодской
типографии С. Войту:
  "Митрополита, архиереев и нынешнего поповства не вижу, и
все они стали мне противны. Подлость человеческая и низость
раскрылись теперь безо всякого стыда. Кажется, и вера-то совсем
исчезла в служителях Алтаря Господня".
  Победоносцеву, конечно, и книги в руки. Но обо всем этом ему
надо было бы подумать, еще за обер-прокурорским столом (обер-
прокурор сидел на заседаниях Синода за отдельным, от остальных
членов Синода, столом), а не тогда, когда этот стол пришлось
оставить. И увидать "нынешнее поповство" не таким, каким оно
казалось сверху, а таким, каким обер-прокуратура сделала его в
действительности. Действительность оказалась очень плохой. И
если в Московской Руси Церковь неизменно поддерживала монархию,
то первое, что сделал Синод "освобожденной России" - приказал
вынести из зала заседаний портрет Государя. Было сказано и
некоторое количество модных слов относительно самодержавия.
  Дело было в марте 1917 года. В октябре, вместо Николая
Александровича, российской православной Церковью стали управлять
Губельманы-Ярославские...
  С губельмановской точки зрения все ясно: "опиум для
народа". Есть и другие точки зрения несколько более
"обременительные для серого вещества мозга". Я не буду излагать их.
  И не буду опровергать знаменитого в истории человечества
пионерского собрания, которое "слушало" - "о существовании Бога"
и "постановило" - "Бога нет". Но даже и в аду, особенной сенсации
это историческое решение не вызвало - мир продолжает жить
своими законами, независимо от губельманов, пионеров и даже
комсомольцев.
  Но в числе этих законов есть и такой: ни нация, ни культура
без религии невозможны. Одновременно с умиранием религии,
умирает и нация. Так было в Греции, когда веселое скопище эллинских
богов стало заменяться атавизмом софистов; так было в Риме,
когда его государственный пантеон исчез в скептицизме Петрониев и
синкретизме (смешение религий) Антонинов (III и IV век по Р. X.).
  Последний удар по "язычеству" был нанесен в 395 году (эдикт
Грациона), а 476 год считается официальной датой конца Рима -
фактически Рим был кончен значительно раньше. Франция начала
падать - физически и политически с эпохи революции и ее атеизма.
  Германия накануне своего разгрома переживала те же попытки
искоренить религию, какие переживал и СССР. С той только
разницей, что у нас это делалось грубо насильственным путем, а в
Германии даже особых насилий не потребовалось.
  Я не собираюсь ставить вопроса в чисто клерикальном
разрезе: Бог, де, карает неверующих. Но в религии концентрируются
все национальные запасы инстинктов, эмоций и морали. Религия
стоит у колыбели, у брачного алтаря и у гроба каждого человека. В
ней формулируются все те представления о конечном добре, какие
свойственны данному народу - готтентоту одни, нам - другие.
  Умирание религии есть прежде всего умирание национального
инстинкта, смерть инстинкта жизни. Тогда вступает в свои права
эпикурейское смакование последних радостей жизни, - которое с
такой блестящей полнотой выражено у Анатоля Франса: ведь после
нас все равно потоп. И тогда вступают в свои права пункты и
договоры: неверие в Бога невозможно без недоверия к человеку.

                  * * *

  По-видимому, никогда и нигде в истории мира инстинкт
жизни не проявил себя с такой полнотой, упорством и цепкостью,
как в истории Москвы. По-видимому, никогда и нигде в мире не было
проявлено такого единства национальной воли и национальной идеи.
  Э