меръ. Года
промучиться еще не пришлось.
НАБАТЪ
Такъ мы проводили наши редкие вечера у печки товарища Марковича, то
опускаясь въ философския глубины бытия, то возвращаясь къ прозаическимъ
вопросамъ о лагере, о еде, о рыбьемъ жире. Въ эти времена рыбий жиръ спасалъ
насъ отъ окончательнаго истощения. Если для средняго человека "концлагерная
кухня" означала стабильное недоедание, то, скажемъ, для Юры съ его растущимъ
организмомъ и пятью съ половиною пудами весу -- лагерное меню грозило
полнымъ истощениемъ. Всякими правдами и неправдами (преимущественно,
конечно, неправдами) мы добывали рыбий жиръ и делали такъ: въ миску
крошилось съ полфунта хлеба и наливалось съ полстакана рыбьяго жиру. Это
казалось необыкновенно вкуснымъ. Въ такой степени, что Юра проектировалъ:
когда проберемся заграницу, обязательно будемъ устраивать себе такой пиръ
каждый день. Когда перебрались, попробовали: ничего не вышло...
Къ этому времени горизонты наши прояснились, будущее стало казаться
полнымъ надеждъ, и мы, изредка выходя на берегъ Свири, оглядывали
прилегающие леса и вырабатывали планы переправы черезъ реку на северъ, въ
обходъ Ладожскаго озера -- тотъ приблизительно маршрутъ, по которому
впоследствии пришлось идти Борису. Все казалось прочнымъ и урегулированнымъ.
Однажды мы сидели у печки Марковича. Самъ онъ где-то мотался по
редакционно-агитационнымъ деламъ... Поздно вечеромъ онъ вернулся, погрелъ у
огня иззябшия руки, выглянулъ въ соседнюю дверь, въ наборную, и таинственно
сообщилъ:
-- Совершенно секретно: едемъ на БАМ.
Мы, разумеется, ничего не понимали.
-- На БАМ... На Байкало-Амурскую магистраль. На Дальний Востокъ.
Стратегическая стройка... Свирьстрой -- къ чорту... Подпорожье -- къ чорту.
Все отделения сворачиваются. Все до последняго человека -- на БАМ.
По душе пробежалъ какой-то, еще неопределенный, холодокъ... Вотъ и
поворотъ судьбы "лицомъ къ деревне"... Вотъ и мечты, планы, маршруты и
"почти обезпеченное бегство"... Все {136} это летело въ таинственную и
жуткую неизвестность этого набатнаго звука "БАМ"... Что же дальше?
Дальнейшая информация Марковича была несколько сбивчива. Начальникомъ
отделения полученъ телеграфный приказъ о немедленной, въ течение двухъ
недель, переброске не менее 35.000 заключенныхъ со Свирьстроя на БАМ. Будутъ
брать, видимо, не всехъ, но кого именно -- неизвестно. Не очень известно,
что такое БАМ -- не то стройка второй колеи Амурской железной дороги, не то
новый путь отъ северной оконечности Байкала по параллели къ Охотскому
морю... И то, и другое -- приблизительно одинаково скверно. Но хуже всего --
дорога: не меньше двухъ месяцевъ езды...
Я вспомнилъ наши кошмарныя пять сутокъ этапа отъ Ленинграда до Свири,
помножилъ эти пять сутокъ на 12 и получилъ результатъ, отъ котораго по спине
поползли мурашки... Два месяца? Да кто же это выдержитъ? Марковичъ казался
пришибленнымъ, да и все мы чувствовали себя придавленными этой новостью...
Какимъ-то еще неснившимся кошмаромъ вставали эти шестьдесятъ сутокъ
заметенныхъ пургой полей, ледяного ветра, прорывающагося въ дыры теплушекъ,
холода, голода, жажды. И потомъ БАМ? Какия-то якутския становища въ страшной
Забайкальской тайге? Новостройка на трупахъ? Какъ было на канале, о которомъ
одинъ старый "белморстроевецъ" говорилъ мне: "тутъ, братишка, на этихъ
самыхъ плотинахъ больше людей въ землю вогнано, чемъ бревенъ"...
Оставался, впрочемъ, маленький просветъ: эвакуационнымъ диктаторомъ
Подпорожья назначался Якименко... Можетъ бытъ, тутъ удастся что-нибудь
скомбинировать... Можетъ быть, опять какой-нибудь Шпигель подвернется? Но
все эти просветы были неясны и нереальны. БАМ же вставалъ передъ нами
зловещей и реальной массой, навалившейся на насъ почти такъ же внезапно,
какъ чекисты въ вагоне № 13...
Надъ тысячами метровъ развешенныхъ въ баракахъ и на баракахъ,
протянутыхъ надъ лагерными улицами полотнищъ съ лозунгами о перековке и
переплавке, о строительстве социализма и безклассоваго общества, о мировой
революции трудящихся и о прочемъ -- надъ всеми ними, надъ всемъ лагеремъ
точно повисъ багровой спиралью одинъ единственный невидимый, но самый
действенный: "все равно пропадать".
ЗАРЕВО
"Совершенно секретная" информация о БАМе на другой день стала известна
всему лагерю. Почти пятидесятитысячная "трудовая" армия стала, какъ
вкопанная. Былъ какой-то моментъ нерешительности, колебания -- и потомъ все
сразу полетело ко всемъ чертямъ...
Въ тотъ же день, когда Марковичъ ошарашилъ насъ этимъ БАМомъ, изъ
Ленинграда, Петрозаводска и Медвежьей Горы въ Подпорожье прибыли и новыя
части войскъ ГПУ. Лагерные пункты {137} были окружены плотнымъ кольцомъ
ГПУ-скихъ заставъ и патрулей. Костры этихъ заставъ окружали Подпорожье
заревомъ небывалыхъ пожаровъ. Движение между лагерными пунктами было
прекращено. По всякой человеческой фигуре, показывающейся вне дорогъ,
заставы и патрули стреляли безъ предупреждения. Такимъ образомъ, въ
частности, было убито десятка полтора местныхъ крестьянъ, но въ общихъ
издержкахъ революции эти трупы, разумеется, ни въ какой счетъ не шли...
Работы въ лагере были брошены все. На местахъ работъ были брошены
топоры, пилы, ломы, лопаты, сани. Въ ужасающемъ количестве появились
саморубы: старые лагерники, зная, что значитъ двухмесячный этапъ, рубили
себе кисти рукъ, ступни, колени, лишь бы только попасть въ амбулаторию и
отвертеться отъ этапа. Начались совершенно безсмысленные кражи и налеты на
склады и магазины. Люди пытались попасть въ штрафной изоляторъ и подъ судъ
-- лишь бы уйти отъ этапа. Но саморубовъ приказано было въ амбулатории не
принимать, налетчиковъ стали разстреливать на месте.
"Перековка" вышла съ аншлагомъ о томъ энтузиазме, съ которымъ "ударники
Свирьстроя будутъ поджигать большевицкие темпы БАМа", о великой чести,
выпавшей на долю БАМовскихъ строителей, и -- что было хуже всего -- о
льготахъ... Приказъ ГУЛАГа обещалъ ударникамъ БАМа неслыханныя льготы:
сокращение срока заключения на одну треть и даже на половину, переводъ на
колонизацию, снятие судимости... Льготы пронеслись по лагерю, какъ
похоронный звонъ надъ заживо погребенными; советская власть даромъ ничего не
обещаетъ. Если даютъ такия обещания -- значитъ, что условия работъ будутъ
неслыханными, и никакъ не значитъ, что обещания эти будутъ выполнены: когда
же советская власть выполняетъ свои обещания? Лагпунктами овладело безумие.
Бригада плотниковъ на второмъ лагпункте изрубила топорами чекистскую
заставу и, потерявъ при этомъ 11 человекъ убитыми, прорвалась въ лесъ Лесъ
былъ заваленъ метровымъ слоемъ снега. Лыжныя команды ГПУ въ тотъ же день
настигли прорвавшуюся бригаду и ликвидировали ее на корню. На томъ же
лагпункте ночью спустили подъ откосъ экскаваторъ, онъ проломилъ своей
страшной тяжестью полуметровый ледъ и разбился о камни реки. На третьемъ
лагпункте взорвали два локомобиля. Три трактора-тягача, неизвестно кемъ
пущенные, но безъ водителей, прошли железными привидениями по Погре, одинъ
навалился на баракъ столовой и раздавилъ его, два другие свалились въ Свирь
и разбились... Низовая администрация какими-то таинственными путями --
видимо, черезъ урокъ и окрестныхъ крестьянъ -- распродавала на олонецкий
базаръ запасы лагерныхъ базъ и пила водку. У погрузочной платформы
железнодорожнаго тупичка подожгли колоссальные склады лесоматериаловъ. Въ
двухъ-трехъ верстахъ можно было читать книгу.
Чудовищныя зарева сполохами ходили по низкому зимнему {138} небу,
трещала винтовочная стрельба, ухалъ разворованный рабочими аммоналъ...
Казалось, для этого затеряннаго въ лесахъ участка Божьей земли настаютъ
последние дни...
О КАЗАНСКОЙ СИРОТе И О КАЧЕСТВе ПРОДУКЦиИ
Само собою разумеется, что въ отблескахъ этихъ заревъ коротенькому
промежутку относительно мирнаго жития нашего пришелъ конецъ... Если на
лагерныхъ пунктахъ творилось нечто апокалипсическое, то въ УРЧ воцарился
окончательный сумасшедший домъ. Десятки пудовъ документовъ только что
прибывшихъ лагерниковъ валялись еще неразобранными кучами, а всю работу УРЧ
надо было перестраивать на ходу: вместо "организации" браться за
"эвакуацию". Картотеки, формуляры, колонные списки -- все это смешалось въ
гигантский бумажный комъ, изъ котораго ошалелые урчевцы извлекали наугадъ
первые попавшиеся подъ руку бумажные символы живыхъ людей и наспехъ
составляли списки первыхъ эшелоновъ. Эти списки посылались начальникамъ
колоннъ, а начальники колоннъ поименованныхъ въ списке людей и слыхомъ не
слыхали. Железная дорога подавала составы, но грузить ихъ было некемъ.
Потомъ, когда было кемъ грузить -- не было составовъ. Низовая администрация,
ошалелая, запуганная "боевыми приказами", движимая темъ же лозунгомъ, что и
остальные лагерники: все равно пропадать, -- пьянствовала и отсыпалась во
всякаго рода потаенныхъ местахъ. На тупичкахъ Погры торчало уже шесть
составовъ. Якименко рвалъ и металъ. ВОХР сгонялъ къ составамъ толпы
захваченныхъ въ порядке облавъ заключенныхъ. Бамовская комиссия отказывалась
принимать ихъ безъ документовъ. Какие-то сообразительные ребята изъ
подрывниковъ взорвали уворованнымъ аммоналомъ железнодорожный мостикъ,
ведущий отъ Погры къ магистральнымъ путямъ. Надъ лесами выла вьюга. Въ леса,
топорами прорубая пути сквозь чекистския заставы, прорывались целыя бригады,
въ расчете где-то отсидеться эти недели эвакуации, потомъ явиться съ
повинной, получить лишние пять летъ отсидки -- но все же увернуться отъ
БАМа.
Когда плановый срокъ эвакуации уже истекалъ -- изъ Медгоры прибыло
подкрепление: десятковъ пять работниковъ УРО -- "специалистовъ
учетно-распределительной работы", еще батальонъ войскъ ГПУ и сотня
собакъ-ищеекъ.
На лагпунктахъ и около лагпунктовъ стали разстреливать безъ всякаго
зазрения совести.
Урчевский активъ переживалъ дни каторги и изобилия. Спали только
урывками, обычно здесь же, на столахъ или подъ столами. Около УРЧ
околачивались таинственныя личности изъ наиболее оборотистыхъ и "социально
близкихъ" урокъ. Личности эти приносили активу подношения отъ техъ людей,
которые надеялись бутылкой водки откупиться отъ отправки или, по крайней
мере, отъ отправки съ первыми эшелонами. Якименко внюхивался въ
махорочно-сивушные ароматы УРЧ, сажалъ подъ арестъ, но сейчасъ же выпускалъ:
никто, кроме Стародубцева и иже съ нимъ, {139} никакими усилиями не могъ
определить: въ какомъ, хотя бы приблизительно, углу валяются документы,
скажемъ, третьяго смоленскаго или шестого ленинградскаго эшелона, прибывшаго
въ Подпорожье месяцъ или два тому назадъ.
Мои экономическия, юридическия и прочия изыскания были ликвидированы въ
первый же день бамовской эпопеи. Я былъ пересаженъ за пишущую машинку --
профессия, которая оказалась здесь дефицитной. Бывало и такъ, что я сутками
не отходилъ отъ этой машинки -- но, Боже ты мой, что это была за машинка!
Это было советское изделие советскаго казанскаго завода, почему Юра и
прозвалъ ее "казанской сиротой". Все въ ней звенело, гнулось и
разбалтывалось. Но хуже всего былъ ея норовъ. Вотъ, сидишь за этой сиротой,
уже полуживой отъ усталости. Якименко стоитъ надъ душой. На какой-то
таинственной букве каретка срывается съ зубчатки и летитъ влево. Отъ всехъ
12 экземпляровъ этапныхъ списковъ остаются одни клочки. Якименко испускаетъ
сдержанный матъ въ пространство, многочисленная администрация, ожидающая
этихъ списковъ для вылавливания эвакуируемыхъ, вздыхаетъ съ облегчениемъ
(значитъ, можно поспать), а я сижу всю ночь, перестукивая изорванный списокъ
и пытаясь предугадать очередную судорогу этого эпилептическаго советскаго
недоноска.
О горестной советской продукции писали много. И меня всегда повергали
въ изумление те экономисты, которые пытаются объять необъятное и выразить въ
цифровомъ эквиваленте то, для чего вообще въ мире никакого эквивалента нетъ.
Люди просиживаютъ ночи надъ всякаго рода "казанскими сиротами", летятъ
подъ откосы десятки тысячъ вагоновъ (по Лазарю Кагановичу -- 62 тысячи
крушений за 1935 годъ -- результаты качества сормовской и коломенской
продукции), ржавеютъ на своихъ железныхъ кладбищахъ сотни тысячъ тракторовъ,
сотня миллионовъ людей надрывается отъ отупляющей и непосильной работы во
всякихъ советскихъ УРЧахъ, стройкахъ, совхозахъ, каналахъ, лагеряхъ -- и все
это тонетъ въ великомъ марксистско-ленинско-сталинскомъ болоте.
И, въ сущности, все это сводится къ "проблеме качества": качество
коммунистической идеи неразрывно связано съ качествомъ политики, управления,
руководства -- и результатовъ.
И на поверхности этого болота яркими и призрачными цветами маячатъ:
разрушающийся и уже почти забытый Турксибъ, безработный Днепрострой, никому
и ни для чего ненужный Беломорско-Балтийский каналъ, гигантския заводы --
поставщики тракторныхъ и иныхъ кладбищъ... И щеголяютъ въ своихъ
кавалерийскихъ шинеляхъ всякие товарищи Якименки -- поставщики кладбищъ не
тракторныхъ.
Долженъ, впрочемъ, сознаться, что тогда все эти мысли о качестве
продукции -- и идейной, и не идейной -- мне въ голову не приходили. На всехъ
насъ надвигалась катастрофа. {140}
ПРОМФИНПЛАНЪ ТОВАРИЩА ЯКИМЕНКО
На всехъ насъ надвигалось что-то столь же жестокое и безсмысленное,
какъ и этотъ Бел-Балт-Каналъ... Зарева и стрельба на лагпунктахъ у насъ, въ
управлении, отражались безпросветной работой, чудовищнымъ нервнымъ
напряжениемъ, дикой, суматошной спешкой... Все это было -- какъ катастрофа.
Конечно, наши личныя судьбы въ этой катастрофе были для насъ самыми
болезненными точками, но и безсмысленность этой катастрофы, взятой, такъ
сказать, "въ социальномъ разрезе", давила на сознание, какъ кошмаръ.
Приказъ гласилъ: отправить въ распоряжение БАМа не менее 35.000
заключенныхъ Подпорожскаго отделения и не более, какъ въ двухнедельный
срокъ. Запрещается отправлять: всехъ бывшихъ военныхъ, всехъ уроженцевъ
Дальняго Востока, всехъ лицъ, кончающихъ срокъ наказания до 1 июня 34 г.,
всехъ лицъ, осужденныхъ по такимъ-то статьямъ, и, наконецъ, всехъ больныхъ
-- по особому списку...
По поводу этого приказа можно было поставить целый рядъ вопросовъ:
неужели этихъ 35 тысячъ рабочихъ рукъ нельзя было найти где-то поближе къ
Дальнему Востоку, а не перебрасывать ихъ черезъ половину земного шара?
Неужели нельзя было подождать тепла, чтобы не везти эти 35 тысячъ людей въ
заведомо истребительныхъ условияхъ нашего этапа? Неужели ГПУ не подумало,
что въ двухнедельный срокъ такой эвакуации ни физически, ни тактически
выполнить невозможно? И, наконецъ, неужели ГПУ не понимало, что изъ
наличныхъ 45 тысячъ или около того заключенныхъ Подпорожскаго отделения
нельзя набрать 35 тысячъ людей, удовлетворяющихъ требованиямъ приказа, и, въ
частности, людей хотя бы относительно здоровыхъ?
По существу, все эти вопросы были безсмысленны. Здесь действовала
система, рождающая казанскихъ сиротъ, декоративныхъ гигантовъ, тракторныя
кладбища. Не могло быть особыхъ сомнений и насчетъ того, какъ эта система
взятая "въ общемъ и целомъ" отразятся на частномъ случае подпорожской
эвакуации. Конечно, Якименко будетъ проводить свой промфинпланъ съ "железной
безпощадностью": на посты, вроде Якименскаго, могутъ пробраться только люди,
этой безпощадностью обладающие, -- другие отметаются, такъ сказать, въ
порядке естественнаго отбора. Якименко будетъ сажать людей въ дырявые
вагоны, въ необорудованныя теплушки, Якименко постарается впихнуть въ эти
эшелоны всехъ, кого только можно -- и здоровыхъ, и больныхъ. Больные,
конечно, не доедутъ живыми. Но разве хотя бы одинъ разъ въ истории советской
власти человеческия жизни останавливали победно-халтурное шествие хотя бы
одного промфинплана?
КРИВАЯ ИДЕТЪ ВНИЗЪ
Самымъ жестокимъ испытаниемъ для насъ въ эти недели была угроза
отправки Юры на БАМ. Какъ достаточно скоро {141} выяснилось, ни я, ни Борисъ
отправке на БАМ не подлежали: въ нашихъ формулярахъ значилась статья 58/6
(шпионажъ), и насъ Якименко не смогъ бы отправить, если бы и хотелъ: нашихъ
документовъ не приняла бы приемочная комиссия БАМа. Но Юра этой статьи не
имелъ. Следовательно, по ходу событий дело обстояло такъ: мы съ Борисомъ
остаемся, Юра будетъ отправленъ одинъ -- после его летней болезни и
операции, после тюремной и лагерной голодовки, после каторжной работы въ
УРЧ-евскомъ махорочномъ тумане по 16-20 часовъ въ сутки...
При самомъ зарождении всехъ этихъ БАМовскихъ перспективъ я какъ-то
просилъ Якименко объ оставлении Юры. Якименко отвечалъ мне довольно коротко,
но весьма неясно. Это было похоже на полуобещание, подлежащее исполнению
только въ томъ случае, если норма отправки будетъ более или менее выполнена.
Но съ каждымъ днемъ становилось все яснее, что норма эта выполнена быть не
можетъ и не будетъ.
По миновании надобности въ моихъ литературныхъ талантахъ, Якименко все
определеннее смотрелъ на меня, какъ на пустое место, какъ на человека,
который уже не нуженъ и съ которымъ поэтому ни считаться, ни разговаривать
нечего. Нужно отдать справедливость и Якименке: во первыхъ, онъ работалъ
такъ же каторжно, какъ и все мы, и, во-вторыхъ, онъ обязанъ былъ отправить и
всю администрацию отделения, въ томъ числе и УРЧ. Не совсемъ ужъ просто было
-- послать старыхъ работниковъ УРЧ и оставить Юру... Во всякомъ случае --
надежды на Якименку съ каждымъ днемъ падали все больше и больше... Въ связи
съ исчезновениемъ могущественной Якименковской поддержки -- снова въ наши
икры начала цепляться урчевская шпана, цеплялась скверно и -- въ нашихъ
условияхъ -- очень болезненно.
Мы съ Юрой только что закончили списки третьяго эшелона. Списки были
проверены, разложены по столамъ, и я долженъ былъ занести ихъ на Погру. Было
около трехъ часовъ ночи. Пропускъ, который мне должны были заготовить,
оказался незаготовленнымъ. Не идти было нельзя, а идти было опасно. Я
все-таки пошелъ и прошелъ. Придя на Погру и передавая списки администрации,
я обнаружилъ, что изъ каждаго экземпляра списковъ украдено по четыре
страницы. Отправка эшелона была сорвана. Многомудрый активъ съ Погры
сообщилъ Якименке, что я потерялъ эти страницы. Нетрудно было доказать
полную невозможность нечаянной потери четырехъ страницъ изъ каждыхъ 12
экземпляровъ. И Якименке такъ же не трудно было понять, что ужъ никакъ не въ
моихъ интересахъ было съ заранее обдуманной целью выкидывать эти страницы, а
потомъ снова ихъ переписывать. Все это -- такъ... Но разговоръ съ Якименкой,
у котораго изъ-за моихъ списковъ проваливался его"промфинпланъ", -- былъ не
изъ приятныхъ... -- особенно, принимая во внимание Юрины перспективы... И
инциденты такого типа, повторяющиеся приблизительно черезъ день, спокойствию
души не способствовали.
Между темъ, эшелоны шли и шли... Черезъ Бориса и {142}
железнодорожниковъ, которыхъ онъ лечилъ, до насъ стали доходить сводки съ
крестнаго пути этихъ эшелоновъ... Конечно, уже и отъ Погры (погрузочная
станция) они отпр
Политика