рабочия сведения на талоны на хлебъ и на обедъ,
потомъ  стать въ очередь  за  хлебомъ, потомъ  стать  въ очередь за обедомъ.
Пообедавъ,  мы  заваливались  спать,   тесно  прижавшись  другъ   къ  другу,
накрывшись всемъ, что у  насъ  было, и  засыпали, какъ убитые, безъ  всякихъ
сновъ.
     Кстати, о снахъ. Чернавины разсказывали мне, что уже здесь, заграницей,
ихъ долго терзали мучительные кошмары бегства и  преследования. У насъ всехъ
трехъ тоже есть свои кошмары -- до сихъ поръ. Но они почему-то носятъ  иной,
тоже какой-то стандартизированный, характеръ.  Все  снится, что  я снова  въ
Москве и  что  снова нужно бежать. Бежать, конечно, нужно -- это аксиома. Но
какъ  это  я  сюда  опять  попалъ?  Ведь   вотъ  былъ  же  уже   заграницей,
неправдоподобная  жизнь на свободе ведь уже была реальностью  и, какъ  часто
бываетъ  въ снахъ, какъ-то  понимаешь, что  это --  только сонъ, что  уже не
первую  ночь наседаетъ на душу этотъ угнетающий кошмаръ, кошмаръ возвращения
къ советской жизни. И  иногда просыпаюсь отъ того, что  Юра и  Борисъ стоятъ
надъ кроватью и будятъ меня.
     Но въ Медгоре сновъ не было. Какой бы холодъ ни стоялъ  въ бараке, какъ
бы  ни  выла полярная вьюга  за его  тонкими  и дырявыми стенками, часы  сна
проходили, какъ мгновение. За свои сто тридцать пять процентовъ выработки мы
все-таки старались изо всехъ своихъ силъ.  По  многимъ  причинамъ.  Главное,
можетъ, потому,  чтобы не показать барскаго отношения къ  физическому труду.
Было очень трудно первые дни.  Но килограммъ съ лишнимъ хлеба и  кое-что изъ
посылокъ, которыя здесь, въ лагерной столице, совсемъ не разворовывались, съ
каждымъ днемъ вливали новыя силы въ наши одряблевшия было мышцы.
     Пяти-шестичасовая  работа  съ  полупудовымъ  ломомъ  была  великолепной
тренировкой. Въ обязательной  еженедельной  бане  я  съ  чувствомъ  великаго
удовлетворения  ощупывалъ   свои  и  Юрочкины  мускулы  и  съ  еще  большимъ
удовлетворениемъ отмечалъ, что порохъ въ пороховницахъ  -- еще есть. Мы  оба
считали, что мы устроились  почти идеально: лучшаго и не придумаешь. Вопросъ
шелъ только о томъ, какъ бы намъ на  этой почти идеальной позиции удержаться
возможно   дольше.  Какъ  я  уже  говорилъ,  третий  лагпунктъ  былъ  только
пересыльнымъ  лагпунктомъ, и на  задержку здесь расчитывать не  приходилось.
Какъ всегда и везде въ Советской России, приходилось изворачиваться.

        ИЗВЕРНУЛИСЬ

     Наши работы имели еще и то преимущество, что у меня была возможность въ
любое  время прервать ихъ  и пойти околачиваться  по  своимъ личнымъ деламъ.
{263}
     Я пошелъ въ УРО --  учетно распределительный отделъ лагеря. Тамъ у меня
были    кое-какие     знакомые    изъ    той     полусотни    "специалистовъ
учетно-распределительной работы", которыхъ Якименко привезъ въ Подпорожье въ
дни бамовской эпопеи. Я толкнулся къ нимъ. Объ устройстве въ  Медгоре нечего
было  и  думать:   медгорския  учреждения  переживали  периодъ  жесточайшаго
сокращения. Я  прибегнулъ къ путанному и, въ сущности,  нехитрому трюку: отъ
несколькихъ отделовъ УРО  я получилъ  рядъ  взаимноисключающихъ  другъ друга
требовании  на меня  и на  Юру  въ разныя  отделения, перепуталъ наши имена,
возрасты  и  специальности  и потомъ  лицемерно  помогалъ нарядчику  въ УРЧе
перваго  отделения  разобраться  въ полученныхъ  имъ  на насъ  требованияхъ:
разобраться  въ  нихъ вообще  было  невозможно.  Я  выразилъ нарядчику  свое
глубокое и искреннее соболезнование.
     -- Вотъ, сукины  дети, сидятъ тамъ,  путаютъ, а потомъ на насъ ведь все
свалятъ.
     Нарядчикъ, конечно,  понималъ:  свалятъ  именно  на  него,  на  кого же
больше? Онъ  свирепо собралъ пачку  нашихъ требований  и засунулъ  ихъ  подъ
самый низъ огромной бумажной кучи, украшавшей его хромой, досчатый столъ.
     --  Такъ ну ихъ всехъ  къ чортовой  матери. Никакихъ  путевокъ по этимъ
хреновинамъ я вамъ выписывать не буду. Идите сами въ УРО, пусть мне пришлютъ
бумажку, какъ следуетъ. Напутаютъ, сукины дети, а потомъ меня изъ-за васъ за
зебры и въ ШИЗО.
     Нарядчикъ посмотрелъ на меня раздраженно и свирепо. Я еще разъ выразилъ
свое соболезнование.
     -- А я-то здесь при чемъ?
     -- Ну, и я не при чемъ. А отвечать никому не охота. Я вамъ говорю: пока
оффициальной  бумажки отъ УРО не будетъ, такъ  вотъ  ваши требования хоть до
конца срока пролежать здесь.
     Что мне и требовалось. Нарядчикъ изъ УРЧа не могъ подозревать, что я --
интеллигентъ -- считаю свое положение на третьемъ лагпункте почти идеальнымъ
и что  никакой  бумажки отъ  УРО онъ  не получитъ. Наши документы выпали изъ
нормальнаго  оборота  бумажнаго  конвейера  лагерной канцелярщины,  а  этотъ
конвейеръ,  потерявъ бумажку,  теряетъ  и  стоящаго за ней  живого человека.
Словомъ, на  некоторое время мы  прочно угнездились на третьемъ лагпункте. А
дальше будетъ видно.
     Былъ еще одинъ забавный эпизодъ. Сто тридцать пять процентовъ выработки
давали  намъ право на сверхударный паекъ  и  на сверхударный обедъ. Паекъ --
тысячу сто граммъ хлеба -- мы получали регулярно. А сверхударныхъ обедовъ --
и  въ заводе не было. Право на сверхударный обедъ, какъ  и очень многия  изъ
советскихъ правъ вообще, оставалось какою-то  весьма  отдаленной, оторванной
отъ  действительности абстракцией, и  я,  какъ  и другие, весьма,  впрочемъ,
немногочисленные, обладатели столь счастливыхъ рабочихъ сведений, махнулъ на
эти  сверхударные обеды  рукой. Однако,  Юра  считалъ,  что махать  рукой не
следуетъ: съ лихого пса хоть шерсти клокъ. После некоторой {264} дискуссии я
былъ  принужденъ  преодолеть свою лень  и  пойти къ заведующему  снабжениемъ
третьяго лагпункта.
     Заведующий снабжениемъ принялъ меня весьма неприветливо -- не то, чтобы
сразу послалъ меня къ чорту, но во всякомъ случае выразилъ весьма близкую къ
этому мысль. Однако, заведующий снабжениемъ несколько ошибся въ оценке моего
советскаго стажа. Я  сказалъ, что  обеды -- обедами,  дело тутъ вовсе не  въ
нихъ,  а въ  томъ, что  онъ, заведующий, срываетъ политику советской власти,
что онъ,  заведующий, занимается уравниловкой,  каковая уравниловка является
конкретнымъ проявлениемъ троцкистскаго загиба.
     Проблема сверхударнаго обеда  предстала передъ  заведующимъ совсемъ  въ
новомъ для него аспекте. Тонъ  былъ сниженъ на целую октаву. Чортова  матерь
была отодвинута въ сторону.
     -- Такъ что же я,  товарищъ, сделаю, когда у  насъ такихъ обедовъ вовсе
нетъ.
     --  Это,  товарищъ заведующий,  дело не мое.  Нетъ обедовъ,  -- давайте
другое. Тутъ вопросъ не въ обеде, а въ  стимулировании.  (Заведующий поднялъ
брови и сделалъ видъ,  что  насчетъ стимулирования онъ, конечно, понимаетъ).
Необходимо стимулировать лагерную массу. Чтобы никакой уравниловки. Тутъ же,
понимаете, политическая линия.
     Политическая линия доканала заведующаго окончательно. Мы стали получать
сверхъ обеда то по  сто граммъ творогу,  то по  копченой рыбе,  то  по куску
конской колбасы.
     Заведующий   снабжениемъ  сталъ   относиться  къ   намъ   съ  несколько
безпокойнымъ вниманиемъ: какъ бы эти сукины дети еще какого-нибудь загиба не
откопали.

        СУДОРОГИ ТЕКУЧЕСТИ

     Однако,  наше "низовое положение" изобиловало не одними розами, были  и
некоторые шипы. Однимъ изъ наименее приятныхъ -- были  переброски изъ барака
въ  баракъ: по  приблизительному  подсчету  Юры,  намъ  въ  лагере  пришлось
переменить 17 бараковъ.
     Въ  Советской  России "все  течетъ".  а  больше всего  течетъ всяческое
начальство. Есть  даже такой  оффициальный терминъ  "текучесть  руководящаго
состава". Такъ вотъ: всякое такое текучее и протекающее  начальство считаетъ
необходимымъ   ознаменовать  первые  шаги  своего  новаго  административнаго
поприща хоть какими-нибудь, да  нововведениями.  Основная цель показать, что
вотъ-де  товарищъ X. инициативы не лишенъ. Въ чемъ же товарищъ Х. на новомъ,
какъ и на старомъ, поприще  не  понимающий ни уха, ни рыла, можетъ  проявить
свою просвещенную инициативу? А проявиться нужно.  События развертываются по
линии  наименьшаго  сопротивления:  изобретаются безконечныя  и  въ среднемъ
абсолютно безсмысленныя переброски съ места на место вещей и людей. На  воле
это   непрерывныя  реорганизации  всевозможныхъ  советскихъ  аппаратовъ,  съ
перекрасками   вывесокъ,  {265}   передвижками   отделовъ   и   подотделовъ,
перебросками людей,  столовъ и пишущихъ машинокъ съ  улицы на улицу или,  по
крайней мере, изъ комнаты въ комнату.
     Эта традиция  такъ  сильна, что  она  не можетъ  удержаться  даже и  въ
государственныхъ границахъ СССР. Одинъ изъ моихъ знакомыхъ, полунемецъ, ныне
обретающийся  въ томъ же  ББК,  прослужилъ  несколько меньше трехъ  летъ  въ
берлинскомъ торгпредстве  СССР. Торгпредство занимаетъ колоссальный  домъ въ
четыреста  комнатъ.  Немецкая кровь моего знакомаго  сказалась въ некоторомъ
пристрастии къ статистике. Онъ подсчиталъ, что за два года и восемь месяцевъ
пребывания его  въ торгпредстве  его отделъ  перекочевывалъ  изъ  комнаты въ
комнату  и изъ этажа въ этажъ ровно двадцать  три раза.  Изумленные немецкие
клиенты  торгпредства  безпомощно тыкались  изъ  этажа  въ этажъ въ поискахъ
отдела,  который  вчера былъ въ  комнате, скажемъ,  сто семьдесятъ первой, а
сегодня пребываетъ Богъ  его знаетъ где. Но новое становище  перекочевавшаго
отдела  не  было известно не  только немцамъ, потрясеннымъ  бурными  темпами
социалистической текучести, но и самимъ торгпредскимъ работникамъ. Разводили
руками и советовали: а вы пойдите въ справочное бюро.  Справочное бюро  тоже
разводило  руками  и говорило: позвольте, вотъ же записано -- сто семьдесятъ
первая комната.  Потрясенному иностранцу  не оставалось ничего другого, какъ
въ свою очередь развести  руками, отправиться  домой и  подождать,  пока  въ
торгпредскихъ джунгляхъ местоположение отдела не будетъ установлено твердо.
     Но на воле на это более или менее плевать. Вы просто связываете въ кучу
ваши  бумаги,  перекочевываете  въ   другой  этажъ   и  потомъ   две  недели
отбрыкиваетесь отъ всякой работы: знаете ли, только что переехали, я  еще съ
делами не  разобрался. А въ  лагере это хуже.  Во-первыхъ, въ другомъ бараке
для  васъ и  места можетъ  никакого нету, а во-вторыхъ, вы никогда не можете
быть увереннымъ --  переводятъ ли васъ въ другой баракъ, на другой лагпунктъ
или,  по  чьему-то,  вамъ  неизвестному, доносу,  васъ  собираются  сплавить
куда-нибудь верстъ на пятьсотъ севернее, скажемъ, на  Лесную Речку -- это  и
есть  место, которое  верстъ на  пятьсотъ севернее  и изъ котораго выбраться
живьемъ шансовъ нетъ почти никакихъ.
     Всякий  вновь  притекший  начальникъ лагпункта или  колонны обязательно
норовитъ выдумать какую-нибудь новую комбинацию или классификацию для новаго
"переразмещения"  своихъ  подданныхъ.  Днемъ  --  для  этихъ  переразмещении
времени нетъ: люди или на  работе,  или  въ очередяхъ за обедомъ. И вотъ, въ
результате этихъ тяжкихъ начальственныхъ размышлении, васъ среди ночи кто-то
тащитъ съ наръ за ноги.
     -- Фамилия?.. Собирайте вещи...
     Вы, сонный и  промерзший, собираете ваше  борохло и топаете куда-то  въ
ночь, задавая себе безпокойный  вопросъ:  куда  это васъ волокутъ? То-ли  въ
другой  баракъ, то-ли  на  Лесную Речку? Потомъ  оказалось,  что,  выйдя  съ
пожитками  изъ  барака и потерявъ  въ  темноте  свое начальство,  вы  имеете
возможность плюнуть на {266}  все его классификации и реорганизации и просто
вернуться  на старое место. Но  если  это место было у печки, оно въ течение
несколькихъ   секундъ   будетъ   занято   кемъ-то   другимъ.   Ввиду   этихъ
обстоятельствъ, былъ придуманъ другой методъ. Очередного начальника колонны,
стаскивавшаго  меня  за  ноги,  я съ  максимальной  свирепостью  послалъ  въ
нехорошее место, лежащее дальше Лесной Речки.
     Посланный  въ нехорошее  место,  начальникъ  колонны  сперва  удивился,
потомъ разсвирепелъ. Я послалъ его еще разъ и высунулся изъ наръ съ заведомо
мордобойнымъ  видомъ.   О   моихъ  троцкистскихъ  загибахъ  съ   заведующимъ
снабжениемъ начальникъ  колонны уже зналъ,  но, вероятно, въ его  памяти моя
физиономия съ моимъ именемъ связана не была...
     Высунувшись,  я  сказалъ,   что  онъ,  начальникъ  колонны,  подрываетъ
лагерную  дисциплину  и  занимается  административнымъ головокружениемъ, что
ежели онъ меня еще разъ  потащитъ за  ноги,  такъ я его такъ  въ "Перековке"
продерну, что онъ света Божьяго не увидитъ.
     "Перековка", какъ я уже говорилъ, -- это листокъ лагерныхъ доносовъ. Въ
Медгоре было ея  центральное издание. Начальникъ колонны заткнулся  и ушелъ.
Но впоследствии эта сценка мне даромъ не прошла.

        КАБИНКА МОНТЕРОВЪ

     Одной изъ самыхъ  тяжелыхъ работъ  была пилка и рубка дровъ.  Рубка еще
туда сюда, а съ пилкой было очень тяжело. У меня очень мало выносливости  къ
однообразнымъ  механическимъ движениямъ. Пила же была советская,  на сучкахъ
гнулась, оттопыривались въ стороны  зубцы, разводить мы ихъ вообще не умели;
пила тупилась после пяти-шести часовъ работы. Вотъ согнулись мы надъ козлами
и   пилимъ.  Подошелъ  какой-то  рабочий,  маленькаго  роста,  вертлявый   и
смешливый.
     -- Что, пилите, господа честные? Пилите! Этакой пилой хоть отца родного
перепиливать. А ну ка, дайте я на струментъ вашъ посмотрю.
     Я съ трудомъ вытащилъ пилу изъ пропила. Рабочий крякнулъ:
     --  Ее  впустую  таскать, такъ  нужно по  трактору  съ  каждой  стороны
поставить. Эхъ, ужъ  такъ и быть,  дамъ-ка я вамъ пилочку одну --  у насъ въ
кабинке стоитъ, еще старорежимная.
     Рабочий какъ будто замялся, испытующе  осмотрелъ  наши очки: "Ну, вы, я
вижу, не  изъ такихъ, чтобы сперли; какъ попилите, такъ поставьте ее обратно
въ кабинку".
     Рабочий  исчезъ  и  черезъ  минуту  вернулся  съ  пилой.  Постучалъ  по
полотнищу,  пила действительно  звенела. "Посмотрите  -- усъ-то  какой".  На
зубцахъ пилы  действительно  былъ  "усъ" -- отточенный,  какъ иголка, острый
конецъ  зубца.  Рабочий поднялъ  пилу  къ своему глазу и посмотрелъ на линию
зубцовъ: "а разведена-то -- какъ по ниточке". Разводка действительно была --
какъ  по  ниточке. Такой пилой,  въ самомъ  деле,  можно было и  норму {267}
выработать.   Рабочий   вручилъ   мне   эту   пилу   съ   какой-то   веселой
торжественностью и съ  видомъ мастерового  человека, знающаго  цену хорошему
инструменту.
     -- Вотъ это пила!  Даромъ, что при царе сделана. Хорошия  пилы при царе
делали... Чтобы,  такъ сказать,  трудящийся классъ  пополамъ  перепиливать и
кровь  изъ него сосать. Н-да...  Такое-то дельце, господа товарищи. А теперь
ни царя, ни пилы, ни дровъ... Семья у меня въ Питере, такъ чортъ его знаетъ,
чемъ она тамъ топитъ...  Ну, прощевайте, бегу. Замерзнете -- валяйте къ намъ
въ кабинку  греться. Ребята  тамъ  подходящие --  еще при царе  сделаны. Ну,
бегу...
     Эта  пила  сама въ рукахъ ходила. Попилили, сели отдохнуть. Достали изъ
кармановъ по  куску промерзшаго хлеба и стали  завтракать. Шла мимо какая-то
группа  рабочихъ.  Предложили   попилить:  вотъ  мы  вамъ  покажемъ  классъ.
Показали.  Классъ действительно  былъ высокий  -- чурбашки  отскакивали  отъ
бревенъ, какъ искры.
     --  Ко  всякому  делу  нужно  свою  сноровку  иметь,  --  съ  какимъ-то
поучительнымъ   сожалениемъ   сказалъ  высокий   мрачный   рабочий.  На  его
изможденномъ  лице  была  характерная  татуировка углекопа  -- голубыя пятна
царапинъ съ въевшейся на всю жизнь угольной пылью.
     --  А  у васъ-то откуда такая сноровка? -- спросилъ я.  --  Вы, видимо,
горнякъ? Не изъ Донбасса?
     -- И въ Донбассе былъ.  А вы  по  этимъ меткамъ  смотрите? -- Я кивнулъ
головой. -- Да, ужъ кто въ шахтахъ былъ, на всю жизнь меченымъ остается. Да,
тамъ пришлось. А вы не инженеръ?
     Такъ  мы познакомились  съ  кондовымъ,  наследственнымъ  петербургскимъ
рабочимъ, товарищемъ  Мухинымъ.  Революция мотала его по всемъ концамъ земли
русской,  но  въ лагерь  онъ поехалъ изъ своего  родного Петербурга. История
была довольно стандартная. На  заводе ставили новый американский сверлильный
автоматъ  -- очень  путанный, очень сложный.  Въ целяхъ  экономии  валюты  и
утирания носа  заграничной  буржуазии какая-то комсомолькая бригада  взялась
смонтировать этотъ станокъ самостоятельно, безъ помощи фирменныхъ монтеровъ.
Работали, действительно зверски.  Иностранной буржуазии носъ, действительно,
утерли:  станокъ былъ смонтированъ  что-то  въ два или три раза скорее, чемъ
его  полагается монтировать на американскихъ заводахъ.  Какой-то злосчастный
инженеръ,  которому  въ  порядке  дисциплины   навязали  руководство   этимъ
монтажемъ, получилъ даже какую-то премию; позднее я этого инженера встретилъ
здесь же, въ ББК...
     Словомъ  --   смонтировали.  Во  главе  бригады,  обслуживающей   этотъ
автоматъ, былъ поставленъ Мухинъ, "я ужъ, знаете,  стреляный воробей, а тутъ
вертелся, вертелся и -- никакая  сила... Сглупилъ. Думалъ, покручусь неделю,
другую -- да и назадъ, въ Донбассъ, сбегу. Не успелъ, чортъ его дери"...
     ...Станокъ лопнулъ въ процессе осваивания. Инженеръ, Мухинъ  и еще двое
рабочихъ поехали  въ  концлагерь  по  обвинению  во  вредительстве.  Мухину,
впрочемъ, "припаяли"  очень немного  {268} -- всего  три  года; инженеръ  за
"советские темпы" заплатилъ значительно дороже...
     ...--  Такъ  вотъ,  значитъ,  и  сижу... Да  мне-то  что? Если про себя
говорить  --  такъ  мне здесь лучше, чемъ  на воле было. На воле  у  меня --
однихъ  ребятишекъ четверо: жена,  видите ли, ребятъ очень  ужъ  любить,  --
Мухинъ  уныло усмехнулся. --  Ребятъ,  что и  говорить, и я люблю,  да разве
такое теперь время... Ну, значитъ -- на заводе  две смены подрядъ работаешь.
Домой  придешь -- еле  живой.  Ребята  полуголодные,  а  самъ  ужъ  и  вовсе
голодный... Здесь кормы  -- не хуже, чемъ на воле,  были:  где въ квартире у
вольнонаемныхъ проводку поправишь, где -- что: перепадаетъ. Н-да, мне-то еще
-- ничего. А вотъ -- какъ семья живетъ -- и думать страшно...

        ___

     На другой день мы все пилили те же дрова. Съ северо-востока, отъ Белаго
моря и тундръ, рвался къ  Ладоге пронизывающий полярный ветеръ. Бушлатъ  онъ
пробивалъ насквозь. Но даже и бушлатъ плюсъ кожанка очень мало защищали наши
коченеющия тела  отъ его сумасшедшихъ порывовъ. Временами  онъ вздымалъ тучи
колючей, сухой снежной пыли, засыпавшей лицо  и проникавшей во все  скважины
нашихъ костюмовъ,  пряталъ  подъ  непроницаемымъ для глаза пологомъ соседния
здания,  электростанцию и прилепившуюся къ  ней кабинку монтеровъ,  тревожно
гуделъ въ ветвяхъ сосенъ. Я чувствовалъ, что работу нужно бросать и удирать.
Но  куда удирать? Юра  прыгалъ поочередно то на правой,  то  на левой  ноге,
пряталъ свои руки за пазуху и лицо его совсемъ ужъ посинело...
     Изъ кабинки монтеровъ выскочила какая-то смутная, завьюженная фигура, и
чей-то относимый въ бурю голосъ проревелъ:
     --  Эй, хозяинъ, мальца  своего  заморозишь. Айдате къ намъ въ кабинку.
Чайкомъ угостимъ...
     Мы съ великой готовностью  устремились  въ  кабинку.  Монтеры -- народъ
дружный  и хозяйственный.  Кабинка представляла  собою досчатую пристроечку,
внутри  были   нары,  человекъ   этакъ   на  10--15,  стоялъ  большой  чисто
выструганный  столъ,  на стенкахъ висели  географическия  карты  --  старыя,
изодранныя  и  старательно  подклеенныя  школьныя  полушария,  висело весьма
скромное  количество  вождей,  такъ  сказать,  --  ни  энтузиазма, но  и  ни
контръ-революции, вырезанные  изъ  какихъ-то журналовъ  портреты  Тургенева,
Достоевскаго и Толстого --  тоже изорванные и тоже подклеенные. Была полочка
съ книгами  --  десятка  четыре книгъ. Была  шахматная  доска и  самодельные
шахматы. На специальныхъ полочкахъ  съ  какими-то  дырками  были поразвешаны
всякие  слесарные  и  монтерские  инструменты.  Основательная  печурка -- не
жестяная, а каменная -- пылала приветливо и уютно. Надъ ней стоялъ громадный
жестяной чайникъ, и изъ чайника шел