Что Дорио твой - прохвост каких мало?! Партийные
деньги на веселых девиц тратит?  Не веришь, считаешь,  вру?  -  Он забылся и
снова перешел  с полушепота на звонкую речь,  слышную всем,  кто хотел  и не
хотел этого.
     - Не знаю.- Рене всегда была честна  с собой  и с другими.- Но  вы  все
равно хуже,- и вконец разозлилась - чему, сама не зная.
     - Это почему же?
     -  Потому  что  думаете, что  все  купить можно. И всем  распоряжаться.
Родили дочку внебрачную и всю жизнь откупаетесь  - сами только что  сказали.
Меня сюда  позвали - чтоб  купить  этим...- И  Рене обвела пренебрежительным
горящим взглядом окружавшую их роскошь и остановилась  на стоящих перед  ней
тарелках.- Да покупаете еще не за  свой  счет,  а  налогоплательщиков. Вы же
этот счет на службе предъявите: на работу с агентами - или как там у вас?
     - Поэтому ты и не ешь? - запоздало сообразил Морис.
     - Поэтому и не  ем! -  отрезала та и  со зла толкнула от себя тарелку с
креветками, так что она скользнула в направлении к Морису и выплеснула часть
содержимого  на  скатерть.  Морис  вздрогнул   и   невольно   отпрянул:  как
полицейский, который среди допроса чувствует, что арестованный может напасть
на него.  Рене наградила его последним памятным взором  и пошла прочь - мимо
посетителей  ресторана, давно настороженно  их слушавших, к  вестибюлю,  где
стояла и курила Летиция: это была новая ее привычка. Увидев подругу, Летиция
сделала шаг в ее сторону:
     - Так я в "Максиме" и не побывала...- Но Рене прошла мимо, словно ее не
заметила.
     - Своенравная барышня,- заметили Морису толстяки за соседним столом.
     -  Не говорите,- сказал  Морис.-  Это она плакаты  на конечной  станции
автобуса испоганила.- Мы знали только, что кто-то из пригородов.
     Те закивали.
     -  Это мы слышали,- сказал один из двух толстяков, бравший на себя труд
говорить за обоих.- Так плюньте на нее. Что она вам?
     - Она с моей дочерью за одной партой сидит.
     - Аа,- протянул тот, а второй посоветовал:
     - Тогда пусть пересядет.
     - Скажу. Если послушает.
     -  Послушает,-  успокоил  его тот.-  Она  не  по этой  части.-  И отец,
которому пришелся не по душе этот сомнительный комплимент, замкнулся в себе,
смолчал и пошел к дочери. Официант послушно убрал со стола, и Морису даже не
пришлось  предъявлять в полиции счет  за пирушку  - настолько был  велик его
кредит в этом заведении...
     А  Рене  в этот  же день передала  через Ива согласие занять  пустующую
должность:  ярость  продолжала  бушевать в  ней и диктовать  свои  поступки.
Конференция,  которая только  и ждала этого решения, состоялась  в  Народном
доме Сен-Дени, представлявшем помещение единомышленникам из других парижских
районов. Собралось несколько десятков молодых  людей  и девушек, настроенных
по-боевому  и празднично. Рене  никого  здесь не  знала  и чувствовала  себя
неловко.  Она сидела в президиуме,  рядом с Фоше,  который вел  конференцию.
Дорио, как и обещал, приехал поддержать ее кандидатуру.
     - Ты здесь, пропащая? - приветствовал он ее, усаживаясь рядом.- Что так
долго раздумывала?
     -  Трусила,-  слукавила Рене -  но лишь наполовину, потому что  сейчас,
глядя на волнующийся зал, действительно испытывала это чувство.- Боялась, не
справлюсь. Как я ими руководить буду?
     - Не  робей,- поддержал он ее, сказал  загадочную фразу:  -  Они только
того и  ждут, чтоб ими  руководили...- и взлетел на трибуну, схватился за ее
боковины.
     - Почему мы выдвинули  и предлагаем вам эту девушку?  - бурным  потоком
полилось оттуда.-  Девушку, которой нет  еще  и семнадцати?  - (Рене недавно
исполнилось шестнадцать.)-  Потому что именно такие  люди нам нужны сегодня.
Нужны как  воздух! Вы знаете историю с плакатами! Это ей пришла в голову эта
мысль! - Он  выбросил руку  в ее направлении.-  И она же  - мало ли кому что
придет в  голову - сделала это:  нашла ребят-исполнителей, организовала  их,
сама  присутствовала   при   этой   акции,  стояла  на  стреме  и  отвлекала
полицейских,  которые  чуть  не загребли в участок всю  компанию! Нам  нужны
люди, умеющие не  только фантазировать и геройствовать в воображении, а  те,
кто  не боится и умеет провести в жизнь свои  планы и задумки,  кто знает, с
какого боку за них взяться, как зажечь ими людей и как не попасться при этом
в  лапы  блюстителей порядка  - вы  знаете, какой порядок они охраняют и как
карают тех, кто с  ним  не согласен.  Те, кто не ждет, когда  ему разжуют  и
положат  в рот  - так  что только проглотить  остается, а сам умеет заварить
кашу и  разложить  ее  по  тарелочкам! Именно такие  люди меняют нашу жизнь,
именно  так  и делается  революция! Теперь разрешите  мне перейти к наиболее
важным, насущным  нашим проблемам. Впереди - Первое  августа, День  борьбы с
угрозой   новой  империалистической  бойни,  с   планами   капиталистических
государств развязать новую мировую войну, отправив на нее лучшие  умы и силы
рабочего класса и крестьянства!..
     Дорио гремел  с трибуны, зал, подогреваемый им,  дружно гудел в  ответ,
одобрительно кричал  с мест и приходил в движение. Рене тоже увлеклась речью
и откликом на нее в зале. Она почувствовала себя в этот миг одним из звеньев
единой монолитной цепи, приобщилась к новому таинству,  прониклась ее духом,
взошла на помост,  который  каждую минуту,  как и у ее любимицы Жанны д'Арк,
мог обернуться эшафотом: стала, иначе говоря, секретарем комсомола, или - на
французский лад - комсомольской молодежи девятого Парижского округа.


11
     После своего избрания Рене стала ходить на улицу Мартир (Мучеников) как
на службу:  Компартия снимала здесь  этаж доходного дома для своих  окружных
комитетов, кружков и  классов политучебы.  На  том, чтобы  она  каждый вечер
дежурила  на этом  посту,  настаивали  вышестоящие органы партии: на случай,
если  придется передать какое-нибудь  срочное  сообщение -  вроде  сигнала к
общему восстанию. Среди тогдашних руководителей партии было много деятелей с
крайне  левыми  убеждениями, подталкиваемых русскими товарищами,  которым не
терпелось перенести в Европу эстафетный огонь революции. Никаких сигналов не
было и быть не  могло, и Рене зря отсиживала  часы у  аппарата  - совсем как
связная,  садящаяся в определенное время  суток у телефона в ожидании звонка
от канувшего в небытие товарища.
     Шла она  туда сразу  после  окончания  занятий в  лицее,  стараясь уйти
незамеченной: подруги знали ее обычный маршрут и обратили бы внимание на его
изменение - домой же  попадала только к вечеру.  Здесь  перемены в  ее жизни
восприняли сдержанно.  Жан стал  относиться  в  последнее  время к партийным
обязанностям  спустя рукава, с прохладцей, мать же давно перестала обсуждать
дела дочери - с тех пор, как та поступила в лицей и вышла из круга доступных
ей понятий и представлений.
     - Я не против,- сказала  она все-таки, совсем в этом не убежденная.- Но
как ты теперь заниматься будешь?
     -  Я  уже  об  этом думала,-  успокоила ее  дочь.- Буду брать  с  собой
учебники.- Действительно, времени читать у нее там было больше, чем дома.
     -  А сидеть зачем? -  спросил недоверчиво  отчим, который лучше  матери
знал партийные нравы и порядки.
     - Ждать: может, кто-нибудь позвонит.
     - У тебя что, телефон свой?
     - Нет. У Дуке.- Дуке был партийный секретарь округа.
     - Вот он пусть и сидит,- сказал отчим.- У кого телефон, тот и дежурит.
     - Сказали, что и я должна.
     - Мало ли что они скажут,- пренебрежительно отозвался Жан, но придержал
язык: чтоб не давать пищу сомнениям и без того насторожившейся матери.
     Беда  была не в отсутствии звонков, а в  том, что, кроме Рене, в тесной
клетушке, отданной  окружному  комсомольскому комитету,  никого не  было. До
своего поступления  на эту должность, по тому,  что  она видела  в Сен-Дени,
Рене думала, что в таких  местах кипит боевая жизнь и что ей придется только
направлять ее в нужную сторону, а тут - как шаром покати, как в дневные часы
в театре.  Прежнего секретаря давно  надо было  выгнать,  и не  делали этого
только  потому, что не было  подходящей замены: он все развалил - после него
не осталось  даже списка членов  организации.  Была, правда, конференция, на
которой  ее выбрали и где присутствовало  около трех десятков молодых людей,
но она оказалась сен-денийским  блефом, организованным по приказу Дорио и по
его  подобию:  его  сорванцы провели  мероприятие  и исчезли  в  неизвестном
направлении. Осталось четверо любопытствующих. Фоше, которого ничто не могло
смутить или выбить из седла, зорко оглядел их и подбодрил Рене:
     -  Это  твой  актив будет. Смотри,  какие ребята  боевые.  Надо  только
распределить между ними обязанности. Ну давайте,  кто за что отвечать будет?
В соответствии с вашими наклонностями...
     Те, однако, сказали, что  живут в другом районе и не могут быть членами
вновь избираемого комитета, но что, если  надо, придут на  следующий день  и
помогут  организовать работу. Только один из них, Люк, действительно зажегся
делом:  ему  понравилась  Рене, он  был  в  восторге от  ее выдумки с дулей,
нарисованной на плакатах  правых.  Это был  простоватый белобрысый  паренек,
глядевший заговорщиком: он прятал свои глаза, но они у него горели.
     - Он у тебя будет, Рене, по  кадровым вопросам.- Фоше показал тогда  на
Люка, даже не спросив его имени.- Что-то мне подсказывает, что он  отлично с
этим справится...
     Тут он как в  воду глядел: у него,  видно, был  хороший подсказчик.  На
следующий день в  клетушку под лестницей, отведенной для комсомольцев (в ней
хранились также швабры и ведра: приходящая  уборщица  не  захотела  насовсем
расстаться со своим помещением),  пришел только  Люк - остальных она никогда
больше не видела. Зато Люк не унывал и не падал духом.
     -  Ничего,  пойду  в  кафе  народ  искать.  Там  много  всяких  чудаков
ошивается. Я уже нашел  одного: я б, говорит, пошел,  но мне философию учить
надо.   Он  на   киномеханика   поступает.  Нельзя  помочь   человеку?..-  и
вопросительно глянул на Рене.- Его Алексом звать.
     -  Пока нет. Может, потом. Позови еще кого-нибудь. Пока я здесь сижу...
Только не очень странных.
     - Нет, чумных  звать  не буду. Тут  комики нужны. Кто юмор понимает.  А
ему, видишь ли, философию учить надо...- и отправился на новые поиски...
     Через   неделю  Рене  пошла  за  советом  к  Дуке.  Дуке  не  очень  ей
обрадовался. Во-первых, он  считал ее человеком Дорио,  а с сен-денистами  у
него были сложные отношения, основанные на обидной для него зависимости: они
вечно  помогали и выручали, но взамен относились к  нему  пренебрежительно -
как школьники старших классов к младшим; во-вторых,  у него  самого были эти
же проблемы: с людьми и у него  было  туго. Революция любит праздники  и  из
ряда  вон  выходящие обстоятельства:  тогда  она выплескивается на  улицу  и
творит чудеса,  но  серые будни  для  нее  -  сущее  наказание,  вынужденное
безделье,  которое  надо уметь заполнить видимостью  дела: в этом и  состоит
задача партийных активистов.
     - Как дела твои? Что-то я совсем тебя не вижу. Сколько ты у нас?
     - Неделю.
     - И что успела  за это время? - Дуке  все глядел на нее  и никак не мог
взять  в толк, чего ради ее сорвали с  места и  возвысили таким сомнительным
образом.
     -  Ничего,- тяжко  призналась Рене: на ней уже висел груз невыполненных
дел и  обязательств  -  каких, она сама  толком не знала.- Не  могу  собрать
актив.
     - Зачем он тебе?
     - Распределить обязанности. Надо комитет избрать.
     - Да? А по плану  у тебя что? - Он вынужден был взять над ней шефство.-
Ты папку с календарем мероприятий нашла?
     - Нашла.-  Рене положила  на стол заветную  папку  -  единственное, что
прежний секретарь не успел потерять или пустить по ветру.
     - Только не делай всего,  что там  написано: никакой  жизни  не хватит.
Только то, что красным карандашом отчеркнуто. Что у нас сейчас?
     - Май.
     - А впереди что? Красным карандашом?
     - Первое августа. День международной  борьбы с  империализмом,-  прочла
Рене.
     -  И  милитаризмом,- добавил  Дуке:  он  не  был  педантом,  но  партия
требовала от руководителей четкости  формулировок, и он заговорил ментором:-
Милитаризм для нас, пожалуй, опасней всего прочего. Мы как-то посчитали: 82%
наших  осужденных сидят  за  оскорбление  армии  и  за  призывы  к воинскому
неповиновению. Экономические требования - пожалуйста, это они нам позволяют:
добивайтесь повышения зарплаты, это ваше право, а наше  - идти, или нет, вам
навстречу, а армию не трогайте, это не вашего  ума дело, это для нас святое!
Конечно! - разгорячился он.- На нее одну они и рассчитывают! А  не на вшивый
парламент  и не на муниципалитеты -  которые только разлагают тех,  кто туда
попал, своими сварами и  тактическими  союзами! Для них штык как был, так  и
остается лучшим  доказательством  в  политических дискуссиях...  - Он глянул
испытующе  на  Рене,  все  еще  не  зная,  можно  ли  быть  с  ней до  конца
откровенным.- Как будешь  отмечать этот день? Что делать вообще, когда людей
нет  и  никто  ничего  делать не хочет?.. Народ  за нас,  конечно,- поспешил
поправиться  он: чтоб  Рене  не  поняла его превратно,-  а вот коммунистов -
семьдесят человек на весь девятый район. А  если считать действующих,  а  не
платящих взносы, то вдвое меньше. В  Сен-Дени больше,- нехотя признал он, но
и  тут не сдался:  - Хотя и там  сколько, тоже никому  не  ясно.  Голосовать
приходят, а сколько активных членов партии, скрыто в тумане неизвестности...
С Дорио тоже проблемы,- как бы случайно  проронил он, хотя видно  было,  что
это давно  вертится у  него на  языке.-  Политбюро  от него  не  в восторге.
Указывает ему на это, а  он  не очень-то реагирует...- но не стал испытывать
судьбу  далее: вдруг побежит докладывать своему  другу - прекратил скользкий
разговор, пообещал:  - Насчет актива  я к тебе  Барбю пришлю. Подскажет, как
это делается. Он у нас спец по работе с кадрами. Книгу даже  об этом написал
-  может,  издадим ее  еще. Если Сен-Дени из нее  пособие для муниципального
работника сделает. Денег нет - как всегда и на все...
     Барбю был пожилой, больного вида человек с одутловатым лиловым лицом  и
неровным  спертым  дыханием. В тесной комнатке,  пахнущей жавелевой водой  и
половыми  тряпками,  оставляемыми  уборщицей на  ночь,  ему вовсе нечем было
дышать, он задыхался, но потребность говорить была у него сильнее.
     -  Я Барбю - бородатым  должен быть,  а видишь,  какой? -  и  провел  с
шутовским сожалением по гладкому  подбородку.- С тех пор как болеть стал, не
растет.  Я сердечник, мышца сердца плохо работает. И с легкими так себе.  На
лекарствах сижу, а проку нет. Врачи - те же эксплуататоры, разве что в белых
халатах. Только деньги из тебя  вытрясут - с душою вместе. Можно, конечно, и
бесплатно лечиться - больницы не отказывают, а что  толку? Хочется к светилу
попасть, а они кусаются! Принимают, правда,  раз  в году и бесплатно  нашего
брата,  но очередь год ждать надо.  Вот  и собираешь крохи, чтоб  попасть на
прием,- а результат один, только  в еще большие расходы вгонят: профессора -
они и лекарства назначают себе под стать, такие, что закачаешься... Что тебя
интересует?
     - Как работу организовать. У меня пока что плохо получается.
     - Как работу организовать? - одновременно оживился и  погас он,  потому
что  это  было  делом его жизни, а  в конце  жизненного пути вспоминать  его
особенно трудно и даже больно.- Это вещь сложная. Сейчас я говорить начну, а
ты  запоминай или  записывай: пока  есть кому рассказывать. Книгу все равно,
видно, не напечатают...-  и приготовился к пересказу своего сочинения.- Я-то
вообще металлист  - слыхала про таких? В партии с самого  ее основания.  Был
секретарь ячейки в Альене. Знаешь такое?
     - Нет.
     -  Это к  Бельгии  ближе. У нас  боевая ячейка была.  Держали патрона в
страхе  - это  тебе и Дуке рассказать может. У нас там всего один завод был:
трамваи чинили - вот его хозяина и держали в ежовых рукавицах. У  них до нас
те еще порядки были. На  работу на пять минут опоздаешь  - иди  объясняйся с
администрацией, не пойдешь, выгонят без выходного пособия... Что тебе сейчас
нужно?
     - К Первому августа готовиться, а нет никого.
     -  Нет,  так  будут.  Желающие  найдутся.  Это  прежний  секретарь  все
развалил:  как по  заданию полиции  работал,  а до него тут,  говорят, много
народу было.  Ты бы  из Стена кого-нибудь позвала. Новый  руководитель когда
приходит, своих за собой тянет. Стен ведь тоже к нам относится?
     - Относится. Я подумаю,- сказала Рене, хотя на ум ей опять никто, кроме
Бернара, не пришел.
     - Я  помогу в случае  чего. Дело нехитрое. Вообще  в  этом  деле  самое
важное  - не исполнители: эти  обычно находятся, а как организовать их, чтоб
все как один были.  Толпа -  это толпа, ее в разные стороны тянет, а вот как
ее одной дорогой пустить, заставить делать  что нужно - вот в чем вопрос,- и
примолк,  не  сразу  расставаясь  со  всеми  тайнами.-  Вот  говорят,  пение
революционных песен объединяет. Объединяет, верно. Но как добиться, чтоб все
хором пели, в одно горло? Простая вещь мешает. Какая? Слов не знают. Пустяк,
а  номер   не  прошел,  воодушевления   нет  -   демонстрация,   считай,  не
состоялась... Как это  обойти? Как  заставить в  унисон петь  -  или как это
называется по-ученому? Ну-ка подумай - дело-то простое... Не знаешь? А еще в
лицее  учишься...  Надо  просто  с  ребятами  заранее слова  выучить. Напиши
куплеты  на  бумажке и раздай каждому. Они, как время придет, совсем иначе к
пению отнесутся - так заорут, что любо слушать. Пустяк,  скажешь, а на таких
пустяках  все  строится. У  нас даже  список  песен  был, которые нужно было
выучить.  Как в хоре на спевках. Я помню,  в последний раз тот  еще  концерт
устроили.  В  тюрьме:  угодили за эту  самую  антиколониальную деятельность.
Марокканцев поддержали  -  которых  в глаза не видели.  Что ты!  Надзиратели
удивлялись:  откуда столько знаете. А мы  и  "Марсельезу" и "Эй  гаркнем"  и
"Песню ветеранов  17-го  полка" -  пели час, не меньше,  там от нас  устали:
уголовники  постучали,  перервитесь,  говорят,  отдохнуть дайте.  Ей-богу!..
Ты-то сама поешь?
     - Нет,- честно призналась Рене.- Музыку люблю, а петь не умею.
     Он покосился на нее.
     -  Лучше  бы  наоборот.  Чтоб  петь,  музыку   любить   не  надо.  Надо
пролетарскую солидарность  чувствовать. Это  ведь что  петь,  что говорить -
одно и то же. Только хором говорить не получается, а петь можно. Вот так-то.
Я  тебе много  еще чего  расскажу... Ты к  Дорио  как  относишься?  Про тебя
говорят, что ты его человек.
     Рене  возмутилась:  она не  любила раздоров между  единомышленниками  и
совсем не терпела, когда ее в них впутывали.
     -  Что значит  -  человек Дорио? Люди сами по себе не  свободны? Должны
обязательно   быть   чьи-то?   Кому-то   на  оммаж  присягать?   (Договор  с
феодалом-сюзереном  с  принесением  ему  клятвы  верности  в  средние века.-
Примеч. авт.)
     -  А это что? -  Барбю не знал истории, и поскольку рассердившаяся Рене
не удосужилась объяснить  ему значения  слова,  утвердился в сомнениях на ее
счет: все новое подозрительно, а строптивость подчиненного неугодна не одним
только хозяевам...
     В  одном  он оказался прав. Прошло  немного времени,  и в комнатку Рене
полетели первые ласточки. Первым был все-таки Бернар. Его завлекла она сама:
попросту обманула - сказала, что он внесен в списки ее заместителем и должен
поэтому два дня в неделю заменять ее на дежурствах:  поняла, что Дуке сыграл
с  ней  такую  же штуку. Она стала в эти дни  попадать домой  засветло, но и
Бернар  не пострадал: хоть  и был  мямля и недотепа, но умудрился оформиться
ночным  сторожем, получал  какие-то  денежки  за  отсиживание  часов и  даже
поставил  здесь  раскладушку. "Так-то