ковывать  детям  и
родителям   азы  политической  грамоты,  рассказывать,  куда  идут   деньги,
предназначаемые бюджетом  на детские нужды, и набирать  таким образом очки в
борьбе за  детские  и родительские души!  Мы уже  начали этот эксперимент  в
Стене.  Через десять лет те и  другие будут у нас в кармане!...- Он кивнул в
сторону Рене и долго еще распространялся таким образом, нисколько не теряя в
азарте и в убедительности,  так  что,  хотя кафе было маленьким  и уютным  и
скрадывало лишний шум,  посетители за  соседними столиками,  услыхав и малую
толику сказанного, начали недовольно оглядываться...
     -  Ладно,  Серж.  Во  всем  этом  есть  что-то  дельное. Я  предложу  в
Секретариате. А может, и еще где-нибудь. На детей деньги найдутся. Вы только
составьте бумагу. Все, что вы сказали, плюс приблизительную смету. Идет?
     -  Правда?!  - не веря ушам, воскликнул Серж, уже видя  себя  во  главе
национального пионерского движения.
     - А почему нет? Только не знаю, весь  ли  ты фонд получишь  или  только
часть его. И не самую большую.
     - Как так?! - вознегодовал тот.- Ни одного су не отдам. Знаешь, сколько
по Франции лагерей построить надо?
     -  Построишь...  Что  шкуру  неубитого  медведя делить  -  как  русские
говорят? Их деньги - их и пословицы. Ну что, Рене? Идем? Ты с нами, Серж?
     - Я домой. Мне проект писать надо.
     - Давай. Не забудь про палатки, горны, вымпелы, значки и все прочее...
     Огюст провожал Рене до дому.
     -  Пойдем пешком? -  предложил  он.-  Надо привыкать  ходить на большие
расстояния.   У    водителей   автобусов   и   железнодорожных   проводников
феноменальная память на лица - так что, если хочешь проскочить незамеченной,
лучше,  чтоб  тебя вообще не видели. Могут,  конечно, на  дороге остановить:
почему в поздний час  и как тут оказалась, но  это уже другой  разговор:  от
полиции можно  отделаться, если одет прилично и не  производишь  впечатления
уголовника. До тебя и  не  так далеко  идти. Стен  - это ж рядом с Сен-Дени:
город увеличивается, ты скоро парижанкой станешь... Так ведь?
     - Возможно,-  неопределенно согласилась она, не зная, к чему он клонит.
Он понял причину ее сдержанности.
     - Но я тебя не для того,  конечно,  вызвался  проводить, чтоб пророчить
такие  истины.  И не потому,  что ты красивая...- Он поглядел на  нее сбоку,
удостовериваясь в сказанном.- Хотя и этого было бы достаточно... В тебе есть
что-то монгольское, скуластое - не знаешь этого?
     Рене осталась  недовольна  его замечанием. Она не любила, когда ставили
под   сомнение   ее  французскую   кровь,  и   была  в   каком-то  отношении
националисткой.
     - Разве? Мне никто этого не говорил.
     - Ну вот я говорю. Сойдемся если ближе, буду тебя звать монголочкой,- и
поскольку не  доставил ей этим удовольствия, поспешил  добавить:  - Это пока
что шутки.  Серьезное только  начинается. Давай перейдем на ту сторону - там
народу меньше и тротуар хуже освещен...
     - Я, Рене,- собравшись с духом и с мыслями, сызнова начал он,-  навел о
тебе справки, спросил ребят, имевших с  тобой  дело,- кругом выходит, что ты
из тех,  кто нам нужен. И  пойми,  что я говорю сейчас с тобой  не как Огюст
Дюма, не как бывший моряк, волочащийся  за очередной красоткой, а как вполне
ответственное  лицо партии, уполномоченное делать  такие  заявления.  Ты уже
коснулась работы  с рабкорами, да? - Он опередил ее согласие кивком.- Мы это
узнали случайно, но такие вещи не должны  проходить мимо нас, и я, поскольку
за это отвечаю, вмешался и сделал кое-кому выговор...
     -  А  как  это  стало  вам известно?  -  Рене  была недовольна оглаской
происшедшего.
     - Это хороший вопрос. Ты с Марсель об этом не говорила?
     - Нет, конечно.
     - Значит, отец ей сказал. Он  в курсе таких  вещей. По старой  памяти,-
прибавил он многозначительно.
     - А ей это зачем?
     -  Этого  он  действительно  мог  и  не  говорить,-  согласился он.- Но
сказал... Дал знать, чтоб остерегалась. Чтоб сузила знакомство с тобой.
     - Со мной?!
     -  А  ты  как  думала?  Легальные  и  нелегальные  товарищи  не  должны
соприкасаться и проводить вместе время. На людях, во всяком случае...
     - Но вам-то она почему это сказала?
     - Почему мне? -  Он примолк, не зная,  разглашать  ли  эту,  последнюю,
тайну, затем надумал:  был настроен  в  этот вечер решительно.- С ней  у нас
свои  счеты.  Она  мне одни вещи  говорит, я ей  другие. Ее интересует,  что
наверху об отце думают  и  что говорят в руководстве в партии,-  я делаю что
могу...- Он  решил, что зашел все-таки слишком далеко в своей откровенности,
поправился: - Вообще-то такие вещи не обсуждаются. Это я для тебя исключение
делаю: чтоб поняла,  что к чему, и чтоб ближе с тобой познакомиться...  Тебе
показали  работу  с  рабкорами, но это не  то, что нас сейчас интересует: на
очереди  у нас  другое дело, и вот  тут-то  я и хочу тебя задействовать.  Я,
иначе говоря,  хочу украсть  тебя у  Жака и Шаи. Хочу только предупредить  с
самого начала: мы в  этой работе  остаемся  французами,  действуем  в  своей
стране, для своего блага и своего народа, а отношения с братскими странами и
партиями -  ты знаешь, о ком  я говорю - они  у  нас не то чтобы  на  втором
плане, но органично вытекают из первого и ему не противоречат... Ясно?
     - Не очень.
     -  Возможно,- повинился  он.- Мы  все здесь  путаемся.  Я  тебе объясню
сейчас суть, хотя  делать этого  не стоило.  Рабкоры - хорошая выдумка, мы с
ними  узнаем  много для себя интересного. Партия получает материал, которого
нет и у  правящего класса,  с  его полицией и вездесущими осведомителями. Но
есть категория профессий, которая не пишет нам, хотя могла  б это  делать. Я
имею в виду государственных служащих. Их надо искать самим и выбирать из них
возможных сотрудников и корреспондентов. Это понятно?
     - Понятно. И как вы хотите это сделать?
     -  В  этом и  заключается суть. Мне  как бывшему моряку  поручили найти
таких во флоте... Я говорю тебе вещи, о  которых  не стоит болтать,- еще раз
предостерег он.- Иначе это прежде всего мне боком выйдет.
     - Этого можно было и не говорить,- сказала она.
     - Мне так  про  тебя и  говорили,-  успокоился  он.-  Вот  я  сейчас  и
советуюсь  с  тобой, как лучше это сделать. Есть  у меня список,  о  котором
говорить не следует...
     -  И  не  говорите,  если  так,-  перебила  она  его:  ей  надоели  его
бесконечные зигзаги и оговорки.- Зачем болтать лишнее?..
     - Чтоб ввести тебя в курс дела... Мы думаем разослать всем письма.
     Рене поглядела на него строптиво.
     - И что будет в этих  письмах? Что  вы хотите  узнать?- Она против воли
увлеклась поставленной перед ней задачей.
     Он помедлил.
     - Кто из моих  бывших товарищей или их коллег  по службе придерживается
наших,  левых,  красных, розовых - называй как хочешь - убеждений.  Прямо не
спросишь - сразу возникнет вопрос, для чего и кому это нужно?
     - Сделайте простую вещь.- Она глянула с легким  превосходством.- Вы  не
служите?
     - Нет.
     - А хотели бы вернуться, - уже не спросила, а предложила она.- Спросите
у  ваших  прежних  товарищей:  к кому  можно  обратиться, учитывая, что  вас
уволили с флота из-за ваших идей и вам, чтоб восстановиться, нужно, чтоб  на
них посмотрели сквозь пальцы. Если рядом таких нет, пусть  назовут на других
кораблях.  Напишите,  что  вам  опостылела гражданская  жизнь,  что вам есть
нечего - люди обычно идут навстречу в таких случаях ...- и примолкла, потому
что мимо них шла припозднившаяся парочка.- Какой список у вас?
     -  Общий министерский  - с  фамилиями и главными  должностями  на  всех
больших кораблях флота.
     - Я бы так не рисковала. Все лучшее рождается снизу, а не поверху.
     Он озадачился.
     -  Это  целая  программа.  Нашему  Барбе   бы  сказать...  Это  в  тебе
отец-анархист говорит.
     -  Или  бабушка-крестьянка.  Крестьянство из  мозгов не  выветривается.
Идите от знакомых.
     -  Да?  -  Он  не совсем  понял ее: это было выше его соображения.- Это
интересно,  что ты говоришь. Я подумаю...- Потом прибавил просительно:  - Но
тут  ряд деталей...-  Она  ждала.-  Как  такие  запросы  рассылать? Частными
письмами?
     - Частными, наверно.
     - Под своей фамилией? Это верный способ подставиться.
     -  Можете не подписывать. Дайте понять,  что боитесь -  поэтому себя не
называете, но надеетесь, что вспомнят, о ком идет речь.
     - А обратный адрес?
     - На какую-нибудь гостиницу, до востребования. На липовое имя.
     Он помялся.
     - А ты бы не хотела этим заняться?
     - Чем?
     - Писать письма... Мне некогда - да и нехорошо, если почерк опознают...
Ты, между прочим, за это деньги получать будешь. Не бог весть какие - двести
франков, но ведь и я столько же получаю. Всю жизнь  на двухстах франках сижу
- как начал с них, так, видно, ими и кончу...
     Рене подумала, сказала:
     - Нет. Я этим  заниматься  не буду. Мне лицей надо кончать и  бакалавра
получить. Я и так уже зашиваюсь.
     - Так это ж  не сию минуту! - возразил он.- Это пока только проект, как
у Сержа. Он, кстати, напрасно радуется. Если  и получит что, то хорошо, если
десятую часть пирога, на который рассчитывает.  Каждый захочет пристроиться.
Это ж пойдет, наверно, по линии Рабочего  Красного Креста.  Или  Организации
помощи жертвам революции. Там много  желающих... Ну так  как? Пока я это  со
всеми все согласую, ты как раз бакалавром станешь. По риторике?
     - По философии.
     - Вот как!  Но  надо в тайне все держать... Тут, Рене, сложная  игра и,
наверно, тебе не очень нужная.
     - Если  очень сложная, то не нужная,- согласилась она.- Подождем, когда
проще станет. Пришли уже.
     - Уже?! - удивился он.- А я думал, у меня время есть - на неофициальную
часть знакомства...-  Но она  уже прощалась  с  ним: у нее  не было  желания
стоять с ним  на улице, да и родные заждались ее:  в последнее время она так
часто задерживалась по вечерам, что на нее стали  смотреть как на постоялицу
в собственном доме, что ей, естественно, не нравилось...
     Все описанные выше события имели логическое развитие и продолжение. Обе
поездки: и Марсель на побережье, и  Кашена в  Москву - были катастрофичны по
своим последствиям. Кашену сказали, чтоб  он ждал  перемен и что дни его как
политического  деятеля сочтены. Но он продолжал  ходить  на службу,  так как
официального снятия с должности не последовало. Тетка же сказала, что  лишит
Кашенов наследства на перешедшие к ней участок и на жалкую хибару при нем, и
публично, в церкви, возмущалась тем, что ее парижский зятек живет на русское
золото: такая осведомленная оказалась антикоммунистка -  держала только язык
за зубами при жизни мужа.
     - Посмотреть бы хоть раз на это золото! -  возмущалась Марсель.-  Хочет
просто на свою родню дом переписать!..
     Сержу  обещали  Фонд  пионерского  движения, но  он  и  дня не проходил
героем: все отведенные на это деньги должны были  пойти по  другим каналам и
адресатам  - нашли просто благовидный повод для  их ввоза во Францию. Ему, в
виде  компенсации,  предложили подписывать и узаконивать этот  увод средств,
сделав его в Фонде почетным председателем. Они с Огюстом кричали на крик, не
обращая внимания на сотрудников, которые,  чувствуя неладное, разбежались по
комнатам редакции, чтоб не слышать их ссоры.
     - Чего ради  я буду подписывать то, о  чем не имею никакого понятия?! -
возмущался Серж.-  Чтоб меня потом привлекли за хищения - как  какого-нибудь
Рокфеллера?! Да берите сами этот фонд и делайте в нем, что хотите!
     -  Погоди,- грозно увещевал его Огюст.- Ты хочешь, чтоб другой делал за
тебя работу, которую ты  считаешь грязной? Это что - недоверие к  партии или
желание выйти сухим  из воды, с чистыми руками?.. Историю в белых перчатках,
Серж,  не делают. Ты думаешь, я  от себя это тебе говорю? Как бы  не так - я
передаю тебе мнение руководства, и сейчас ты рискуешь действительно  многим!
Одно  дело  -  эпиграммы  на  Андре Марти  писать,  как  Венсан: тут  только
посмеются - в конце концов, Франция - свободная страна и  каждый имеет такое
право,  но отказываться  от того, что  сам  предложил в Секретариат  партии,
написал в виде объемистого доклада со сметой и бухгалтерскими выкладками?!
     -  Я  предлагал не это,-  устало,  но  несговорчиво возражал  Серж,-  а
честное, праведное и нужное детям дело.
     -  А  ты  считаешь,  что  мы нечестны, неправедны  и  не думаем о детях
Франции?..- Огюст стал похож в эту минуту на платного провокатора.
     Серж хотел сказать "да",  но  вовремя  удержался.  Над  ним и без  того
висела угроза увольнения. Но  он был научен горьким опытом Венсана, а теперь
еще и Кашена, и продолжал ходить в редакцию, как если б ничего не случилось.
     Эта тактика оказалась  верной - прежде всего потому, что и в самом деле
ничего  не  произошло:  фондов  так  и не дали и  дележка  русского  медведя
оказалась воистину преждевременна.


20
     Экзамены  были сданы.  Рене  написала  сочинение по  Гете на  немецком,
которое было признано  лучшим  среди  работ  экзаменующихся. Но  и остальные
девушки  получили  заветный  "бак",  были  полны  радужных  надежд  и  ждали
выпускного вечера, чтобы  расстаться с лицеем  и  окунуться в  новую  жизнь,
свободную  и ничем более не сдерживаемую. Наступил праздник окончания учебы.
Директриса торжественно  вручила  Рене  диплом и если  и  выделила  ее среди
других, то одним только взглядом, который был  слишком проницателен и слегка
придирчив, но вслух сказала лишь самое лестное и вполне ею заслуженное. Мэтр
Пишо, принарядившийся и причесавшийся  по  случаю  праздника, вертелся  юлой
среди выпускниц, чудил по  своему обыкновению, но тоже говорил одно приятное
и даже приторное и не  пропустил  и  Рене в своем  славословии: перед  лицом
экзаменаторов и воспитателей все равны, даже заблудшие овцы - хотя  напрасно
думают, что к ним испытывают особенно теплые чувства.
     Потом был бал, на котором царила  Летиция. У нее был теперь официальный
жених, журналист-американец из нью-йоркской газеты, и хотя ее отец и слышать
не хотел об этом браке (он слишком любил дочь, чтобы  с ней расстаться), они
давно  решили уехать и  ждали только  окончания  лицея,  а нужна ли  будет в
Нью-Йорке парижская степень бакалавра по  философии  или нет, их не очень-то
занимало. Летиция пришла на бал с этим  Гарри, который  стал предметом общей
зависти. Она сильно переменилась  за последний  год: повзрослела,  стала еще
красивее  и  увереннее  в себе, но утратила всякий  интерес ко всем  молодым
людям, кроме Гарри, о котором, как язык проглотила, никому не  рассказывала:
может, боялась  сглаза или вправду отцовской слежки. Американец был высокий,
плечистый, костюм сидел на нем свободно, и  сам он казался вольным, ничем не
стесняемым  -  олицетворением свободы  и независимости, которая  ждала  всех
после  окончания  школы.  Он  охотно  танцевал со  всеми  девушками  подряд:
исправно стриг длинными ногами-ножницами паркетные газоны  лицейского зала и
делал это с согласия и при попустительстве Летиции, которая не боялась,  что
его уведут от нее, и вовсе его не ревновала, что тоже было необычно и дышало
раздольем американских прерий. Большое  и  крупное, без европейских ужимок и
манерностей,  просторное  лицо  Гарри  было  сосредоточено  на  танцах и  на
очередной  партнерше, с которой  он, путаясь во  французском, любезничал как
мог, но это,  конечно  же, были только  слова и необходимые  знаки внимания,
потому  что  он  то и  дело  оборачивался  на свою подругу, которая сама  не
танцевала - за ненадобностью, но чувствовала себя королевой бала и улыбалась
за  обоих. Сам Гарри улыбался редко,  но тем более зазывно  и завлекательно;
широкая,  непритязательная  и  неожиданная   улыбка  его  говорила  примерно
следующее:  мне хорошо, я  всем доволен  и предлагаю разделить  со мной  эту
радость,  но если  вы  откажетесь,  это  ваше  право,  я  не  буду  на вас в
претензии. Он держал со  всеми  некую уважительную и непривычную для здешних
мест  дистанцию:  в  ней  была  естественность и  непринужденность  молодого
человека,  воспитанного  среди   равных   и  столь  же   самостоятельных   и
независимых, как он, товарищей; лицеистки, привыкшие к тому, что их приятели
держались  скованно и вымученно,  потому что им  с детства прививали правила
хорошего тона, а  школу  чувств и  развязности они  проходили у проституток,
сразу это почувствовали, и в этом-то и была причина  их зависти и ревности к
тому, чего у  них никогда  не  было  и, может  быть, никогда  не  будет. Все
подпали  под  его  обаяние  -  все, кроме  Рене, которая и здесь оказалась в
привычном ей меньшинстве и изоляции.
     Бал кончился. Летиция исчезла с женихом, не дождавшись конца торжества:
у них, видно, были свои планы на оставшуюся часть вечера. Подруги обменялись
последними поцелуями, адресами, телефонами (у кого они были) и разошлись кто
куда   -  многие  отправились   с  Селестой  в   ресторан  праздновать  День
освобождения. Рене, у которой не было на  это денег, и  Эжени, которая через
два дня уплывала -  тоже  в Америку,  только Южную,  пошли гулять вдвоем  по
вечернему Парижу: никому не хотелось  в этот  день возвращаться домой раньше
времени.  Эжени приехала в Париж  из  Французской  Гвианы, должна была  туда
вернуться и  не могла дождаться  этого  часа.  Кроме Летиции  две девушки  в
классе не боялись  экзаменов:  Рене,  потому  что все знала и особенно легко
чувствовала  себя в  иностранных языках, которые за месяц  не  выучишь и  не
забудешь, и Эжени - потому, что экзаменационные коллегии, никому не дававшие
спуску,  для  жителей  колоний  делали   исключения.   Это  была  спокойная,
добропорядочная  девушка,  которую   все   в   Париже   тяготило   и,  в  ее
представлении, не шло ни в  какое сравнение с ее новой родиной.  Она  и Рене
туда звала, и та  начала вдруг подумывать об этом - но Эжени, узнав случайно
о ее коммунистических и антирасистских связах  и симпатиях,  пришла от них в
ужас и  взяла  назад  свое приглашение. В Гвиане,  в обществе негров,  такие
причуды  были  совсем неуместны: негры  - хорошие люди, но  нечего  искушать
судьбу и вносить смятение в их черные души.
     - Как тебе вечер? - спросила ее Рене.
     - Неплохой, но я не о нем думаю... Я уже дома себя вижу... Боюсь очень.
     - Да пароходы сейчас как автобусы ходят - по расписанию.
     - "Титаник"-то утонул.
     - Это когда было? И он севернее шел  - в зоне айсбергов... А Гарри тебе
как?
     - Американец,- сказала та.- У нас их много.
     - И какие они?
     - Деловые, приветливые, но вращаются обычно в своем  обществе. Не знаю,
чем Летиция его пленила. Видно, сама такая же.
     - Завидуешь?
     - Нет. Мне больше мой Марсель нравится: он сентиментальнее. С Гарри мне
было бы неспокойно. А тебе он понравился?
     -  Нет,-  с   легкой   душой   сказала  Рене.-   Так-то   он,  конечно,
привлекательный, стройный, раскованный, но чего-то в нем не хватает. Слишком
легкий, с  одной  стороны, и  уравновешенный  - с  другой.-  Она успела  все
обдумать и взвесить.
     - Что ж в этом плохого?
     - Слишком довольный собою,- додумав, заключила Рене.
     - А ты таких не любишь?
     - Нет. Как можно быть свободным, когда кругом столько рабства?
     - В Америке?
     - Почему? Везде. И здесь тоже.- Она произнесла это почти легкомысленно,
не  в  тон  сказанному и  огляделась по  сторонам  в  поисках  какого-нибудь
дешевого кафе, куда можно было бы зайти  и отметить окончание учебы. Подруга
не вполне ее поняла, но согласилась:
     - Про чужие несчастья не  знаю: мне что  до них  - но  я тоже  не люблю
самонадеянных. Люблю,  когда мужчина чуть-чуть робеет. И  чувствителен,  как
мой Марсель. С ним легко себя  чувствуешь и боишься  меньше. Я от парохода в
панике, потому что его рядом не будет.
     -  Будете  всю жи