ишь  помимо воли
глупости  -  у  нее бывали  такие сновидения,  от которых она просыпалась  в
холодном поту, с чувством ужаса.- Дворец построен при Луи Четырнадцатом!
     Он осекся, поглядел на нее с упреком.
     - Ну может быть. Я в лицее не учился, а в морском училище это проходили
поверхностно...  Я  не  про то хочу  сказать. Я хочу, чтоб ты  почувствовала
величие старой Франции.
     - А это зачем?
     - Да так. Без этого нельзя. Надо оставаться собою. Но об этом  после...
Вот  и  дворец.  Пойдем  - тут  надо  осмотреть  все  по  очереди, ничего не
пропуская...- а Рене подумала, что революционеры не в первый раз уже берутся
за ее воспитание: чтоб дотянуть ее до своего уровня.
     В Версале была бесконечная анфилада зал с богатым убранством, в которых
постоянной была  только позолота, а цвет тканей, которыми были обиты стены и
потолки, менялся: синий, зеленый,  красный, желтый. Огюсту нравилась мебель:
столы, кресла, лежанки с  балдахинами -  он то и  дело примерял  ее к своему
воображаемому жилищу,  мысленно садился на  них  и ложился.  Рене  же больше
понравился парк с его газонами, каналами, скульптурами и фонтанами.
     - Почему? - спросил он.
     - Потому что парком пользовались  многие, сюда ходил народ,  а в  твоей
тронной кровати лежали только двое. Мы же с тобой социалисты.
     - Не социалисты, а коммунисты, не путай, пожалуйста,- поправил  он ее.-
Не делай таких ошибок. Чем тебе не нравится  этот столик? Подошел бы к  моей
комнате... Я здесь квартирку снял недалеко, в Медоне,- прибавил он.- Зайдем,
когда нагуляемся?
     - Снимаешь квартиру? -  не  споря с приглашением, удивилась она.- Это ж
недешево, наверно?
     - Не я плачу, а Центральный комитет. Я там за сторожа.
     - Тебе и деньги за это платят? - Она вспомнила Бернара.
     - Это уж нет. Ты плохо их  знаешь.  Хватит того, что пользуюсь ею время
от времени...
     Она  пошла  смотреть  явку  Центрального  комитета.  Это  был  приятный
сельский  домик в стороне от  больших дорог, с крохотным  садом и огородом -
идеальное жилье для молодой семейной парочки...
     - Здесь  я  ем,  когда  приезжаю,  здесь  сплю,- совсем как в  Версале,
показывал он ей,  бегая по комнате  и убирая со стульев  тряпки, а со  стола
тарелки с засохшей трапезой.- Тут печурка - подложишь уголь, всю ночь греет.
Не прибрано: я  давно не  был, а те, что  из Центрального  комитета, этим не
занимаются...
     Наконец он сел, посмотрел на нее особенно ласково и пристально.
     - Ну что, Рене?
     - Не знаю,- искренне отвечала она.- Что ты мне хотел сказать про любовь
к Франции? Какое она имеет ко всему этому отношение?
     - Прямое... Если б тебе дали выбирать  между французом и чужим, кого бы
ты выбрала?
     - Своего, наверно.
     - Даже если этот чужой был Фантомасом?
     Она изумилась:
     - Кем?!
     -  Фантомасом. Который всегда уходит  от полиции. Я тебя  приревновал к
нему. Поэтому и хочу увести в свою компанию.
     - С чего ты взял? У  меня с ним  никаких отношений. Виделись - и то раз
только.
     - Он так тебя хвалит... И ты бы не сошлась с ним?
     - Неприличный вопрос, но почему же? Сошлась  бы на необитаемом острове.
К англичанину и на необитаемом острове не  подошла бы,- пошутила она,  потом
сказала серьезнее: - Шая - милый человек, но свои ближе.
     -  Вот  это-то я  и  хотел от тебя  услышать!  Свои  ближе!  -  и начал
приставать к ней, побуждая перейти в спальню.
     - Перестань! Французы лучше, но не ты же один!
     - В настоящую минуту один!
     -  Ну значит,  давай закончим ее,  эту  минуту! - Она выскочила из  его
рук.-  Договорились:  это  больше   не  повторится?!..-  и  ушла,  сердитая,
восвояси...
     Но никогда не надо зарекаться. Всякое жилье притягательно помимо  своих
хозяев. Да  и слова людей имеют самостоятельную силу,  не зависящую от того,
кто их произносит.
     Началась  осень  и  с ней  - долгожданные  занятия  в  двух институтах.
Сорбонну она  посещала  вместе  с  Марсель, которая  тоже выбрала  профессию
юриста. Они сели рядом как близкие подруги, но если Рене ничем не выделялась
среди заполонившей аудиторию молодежи, то Марсель  с самого начала оказалась
на виду:  как дочь  известного всей стране  политического деятеля. Так вышло
само собою:  фамилия была у  всех  на слуху, а Марсель не только не скрывала
своего родства, но то и дело о нем напоминала и говорила, что поступает так,
борясь за признание партии, потому что отец и партия, как сиамские близнецы,
неразлучны  и неразделимы.  Она вращалась в кругу заметных  на курсе особ  -
чаще   молодых  людей,   чем   девушек,  а   к  Рене  возвращалась,  вдоволь
наговорившись или для того, чтоб наверстать  упущенное и просмотреть то, что
та успела записать в тетрадках: Рене вела их  со свойственной ей с малых лет
дотошностью.  Это  списывание не мешало  Марсель  сохранять по  отношению  к
подруге  прежний  покровительственный  тон  и  считать,  что  Рене  все  еще
нуждается   в  некой   доводке  и  шлифовке,  что  ей   не  хватает  чего-то
трудноопределимого: не то  светскости,  не  то феминизма,  входящего тогда в
моду,  и в любом случае -  уверенности в себе и  в своих суждениях. Рене все
это терпела и сносила, потому что друзей, вопреки общему мнению, не выбирают
и относиться к ним надо по возможности снисходительнее.
     В Сорбонне  была  спокойная  рабочая  обстановка, хуже - в Политической
школе. Здесь преподавали международное право  и начинали предмет издалека, с
античных времен и с Гуго Гроция.  Вел курс профессор Блюм, лучший специалист
по  этому  автору.  Он  превосходно  читал лекции.  Это был невысокий лысый,
стареющий человек, который  загорался при одном упоминании о своем любимце и
готов был часами излагать  его мысли, уснащая  их ссылками из его книги и из
использованных  им авторов  - из этих  цитат и заимствований слагалась некая
ступенчатая Вавилонская башня, лезущая головой в небо и упирающаяся ногами в
землю,  в основание человеческой пирамиды. Рене больше всего  заинтересовало
естественное  право, которое существовало как  бы вне человеческих законов и
распространялось даже  на животных: еще Плиний, оказывается, говорил,  что у
слонов  существует  нечто вроде  справедливости. Мысль  эта так  взволновала
Рене, что она готова была  часами  над  ней думать  и  конечно же попыталась
поделиться  соображениями со своей  передовой,  продвинутой соседкой,  но та
ничего не поняла ни в Плинии, ни в Гроции и сказала только, что  Маркс вывел
свои законы  из экономики, а не из международного права и тем более - не  из
учения  об  инстинктах. Это  было  полбеды: можно  было  обойтись и  без  ее
понимания  -  хуже  было  то,  что  лекции Блюма  постоянно  срывала  группа
фашиствующих  молодчиков, которые не  хотели  учиться у  еврея.  На  третьей
лекции они начали  стучать линейками по столам, свистеть, топать ногами, так
что профессору пришлось свернуть четвертую лекцию, а пятой Рене не дождалась
вовсе. Она возмущенно оглядывалась по  сторонам, делала замечания хулиганам,
призывала соседей к тому же, но никто не хотел вмешиваться. Гроций был им не
столь  интересен, как ей,  а ссориться  с компанией бретеров было невыгодно,
потому  что  там были  отпрыски известных семей, которым  была предуготована
блестящая дипломатическая карьера.
     Она была вне себя от бесчинств сынков аристократов и подумывала уже над
тем, чтоб позвать в Школу боевиков Дорио, но это  было конечно же из области
фантазий. Ей приходилось много работать.  Денег не  было, она почти  не ела,
ходила только пешком,  перестала  покупать  книги  как раз тогда,  когда они
стали всего нужнее, искала уроки, но это было непросто - несмотря на степень
бакалавра: заботиться об  этом надо было даже не перед занятиями, в августе,
когда все было решено и ставки сделаны, а задолго  до того, годом или  двумя
раньше,-  чтоб теперь  существовать более или менее  безбедно.  Кроме  того,
нужно было  ходить  еще и на  улицу Мучеников и следить  там за ходом дел  и
движением  бумаг  - она похудела, осунулась, стала сдавать и  выбивалась  из
сил.  В этом  взвинченном,  напряженном состоянии души она пошла на  русский
фильм, который  имел  вещее  название: "Путевка  в жизнь"  и произвел на нее
неизгладимое и опасное впечатление. Сюжет его всем известен, но дело было не
в нем: ее  потрясла улыбка  старшего Баталова. Это  была  лукавая, призывная
улыбка  человека  скромного  и  ненавязчивого,  но  счастливого  и  зовущего
разделить с  ним радость жизни - эмблема  или  символ  нового  света: что-то
вроде ожившего и задвигавшегося по  экрану серпа и молота. Иногда целый  мир
виден  через маленькое окно  - ей показалось тогда,  что она увидела свет  в
окошке: всю Советскую Россию через одну  эту улыбку. Она вспомнила еще пение
казаков и решила,  что если в этой стране умеют так хорошо петь и улыбаться,
то, значит, и все остальное в ней должно быть так же прекрасно...
     На  шестой  лекции  профессор  выглядел  дряхлее  прежнего,  помятым  и
потертым. Он был бессилен опровергнуть обвинения врагов: он  не отрекался от
еврейства, но не мог и плюнуть им в лицо  - ему не хотелось терять места, за
его спиной стояли столетия унижений и  преследований, и он невольно принимал
их  если не за  должное, то за  обычное,  не впервые  случающееся  в истории
свинство.  Лекцию  снова  сорвали  -  на  этот  раз  с особенным  рвением  и
пристрастием. Взбешенная, Рене отправилась оттуда в Сорбонну и, не говоря ни
слова, потребовала от Марсель, чтобы та немедля связала ее с Дюма.
     - Зачем? -  спросила Марсель,  потому что все  хотела знать и  во  всем
принимать участие.
     - Просто так.
     - Но все-таки?
     Рене разозлилась.
     - Тебе этого знать не надо.
     - Личное что-нибудь?  - догадалась Марсель, и Рене согласилась, подумав
про себя, что двести франков для нее теперь настолько личное дело, что ближе
и не бывает....
     На встрече с Огюстом, который не заставил себя ждать, она дала согласие
на участие в нелегальной  работе. Огюст сказал,  что немедленно передаст это
по инстанции,- попросил только написать подробную  автобиографию и заполнить
столь   же   пространную   анкету.  Ей   было   семнадцать  лет,   она  была
несовершеннолетней, но  этот  пункт анкеты  ничего  не  значил для  ее новых
работодателей.
     Так из-за улыбки Баталова: той, с которой он нахлобучивает на лоб шапку
- и еще из-за того, что фашиствующие студенты, приверженцы полковника Рокка,
не дали ей заниматься полюбившимся  ей Гуго  Гроцием,  да еще,  конечно  же,
из-за нищеты, сызмала к ней приставшей, Рене перешла на подпольное положение
и вскоре самым естественным образом стала рядовым Красной Армии.


21
     Не прошло  и  трех  дней  после  разговора  с Марсель, как  она увидела
Огюста, поджидавшего ее у ворот Сорбонны.
     - Что через  Марсель не передал? - спросила она. Ее подруга задержалась
в кругу умствующих и мудрствующих приятелей, и она пошла домой одна.
     -  Теперь  она не передатчик,- сказал он.-  Не  почтовый ящик,  как  мы
говорим. Надо найти какой-то другой способ вызывать друг друга. Но это потом
- сейчас нас  ждут  люди. Очень важная  встреча.  Они  прочли  твои  бумаги,
остались  ими довольны.  За тебя  Шая хлопотал - знаешь  такого?  - иронично
спросил он.
     - Знаю.
     - Я знаю, что  ты  знаешь,- веско  сказал  он.- Ты только там не говори
лишнего - а то можешь иной раз такое ляпнуть, что уши вянут.
     Это ее не волновало: об этом еще думать,  когда столько  поставлено  на
карту.
     - Кто будет? - спросила она только.
     - Русский из  Коминтерна,  то есть поляк,- зашептал он, оборачиваясь  и
глядя  с  предосторожностью  по  сторонам.-  Вообще-то   он   как  будто  бы
Владимиров, но у нас проходит за  Казимира. Шая тот  же,- приревновал он (но
это была  ревность  не любовника, а вербовщика).- Которого никто  не  видел,
одна ты знаешь.  И еще Филип, который у них как бы за главного.  Хотя за ним
стоят, конечно, другие... Ты не говори там про идею с письмами. Ту, что мы с
тобой в прошлый раз обсуждали.
     - Не прошла?
     -  Наоборот,  прошла,  мы  провернем  ее, но не  хотим  оглашать раньше
времени... Так настоящую сеть можно создать. Мы  немного иначе все сделаем -
как,  я говорить сейчас не  буду,  но ею  можно  весь флот  охватить...-  Он
помолчал многозначительно.- Это  может стать  нашей  козырной картой. У  нас
достаточно сложные отношения с русскими и с частью  партийного руководства -
я  тебе  говорил  уже  об  этом.  Русские  ориентируются  на  Жака,  а  нами
пренебрегают.  И  вообще, чересчур  всем распоряжаются. Хотя  у них  деньги,
конечно...  Шая  -  человек  Жака,-  прибавил   он  для  большей  ясности  и
определенности.
     - Кто это - мы?
     - Группа товарищей,- дипломатично ответил он.- Руководители партии.
     - Я в нее не вхожу?
     - Нет, если б вошла, мы  б тебе сказали,- отвечал он, не расслышав в ее
голосе иронии.- Тебе всего знать пока не надо.
     -  Я и не  стремлюсь к этому,- спокойно  отвечала она.- Я не любопытна.
Когда только  я  успею сегодня за  римское право  взяться? Там целый  раздел
наизусть учить надо.
     - О чем? - безразлично спросил он.
     - О семье, женах и конкубинках. А что?
     - Ничего, но  боюсь, оба института тебе, Рене, придется пока  оставить.
Ты  еще  молода  -  успеешь  закончить.  Перерыв  сделай - оно и  для головы
полезно.  И  с  секретарства в  районе надо уходить.  И сделать  это хлопнув
дверью.
     - А это зачем?
     - Ты хочешь, чтобы секретарь района коммунистической молодежи был еще и
нелегалом? Чтоб нас снова обвинили в шпионстве в пользу Советского Союза?  У
нас были такие случаи. Разгром сети Креме знаешь?
     - Слышала.
     - До сих пор не  можем отмыться. Из Москвы категорическое требование  -
не вовлекать членов Компартии в нелегальную деятельность.
     - И вы не вовлекаете?
     - Вовлекаем, но  тут же выводим из ее членов. Так что ты и из комсомола
должна уйти. Если мы сегодня поладим.
     В этом была своя логика, хотя и парадоксальная. Рене вздохнула.
     - А ты как же? - спросила она Огюста.- Ты же член Секретариата.
     - С такими, как я, сложнее. Мы как бы связные. Сами ни во что не лезем,
но  все  знаем и как  бы  ведем  вас за  руку.  "Пасем",  если  на  их языке
говорить.- Судя по  тому, как ему нравился подпольный жаргон, он  сам только
учился  этому новому для него делу.-  Но и  нам лучше не попадаться. Поэтому
будем соблюдать предосторожности. Вот и дом. Ты дорогу запомнила?
     - Конечно.
     - А адрес забудь  и не смотри на него. Чтоб лишнего не запоминать: чтоб
не вспомнить потом где не надо...
     Они вошли в большой многоэтажный красивый  дом -  такой,  в  каком жили
преуспевающие коммерсанты,  которые могли себе  это позволить,  и  артисты и
всякого  рода авантюристы, которые жили шире,  чем  разрешали  их  средства.
Внизу была консьержка, встретившая их  более чем  любезно. Они сказали номер
квартиры,  она кивнула и назвала  этаж. Они поднялись  на  лифте, отделанном
дорогим  деревом,  как  каюта  на океанском теплоходе. Встретил их невысокий
средних  лет  толстяк  в  очках:  с  польским  шармом  и   грацией  в  самых
незначительных  его движениях, делавшимися особенно заметными в  обращении с
девушкой. Взгляд у него был чуть рассеянный и исподволь изучающий;  но он не
злоупотреблял  этим  и  старался  смотреть  в  сторону:   чтоб  не   смущать
собеседницу. Говорил он с акцентом, но быстро и без запинок.
     - Консьержка  не спрашивала ни  о чем?.. У меня с ней, правда,  хорошие
отношения... У меня с ними всегда хорошие  отношения,- усмехнувшись, добавил
он, беря у Рене пальто и делая это бережно и заботливо.
     - Как  вы этого добиваетесь? - спросил  Огюст; он не хотел отставать от
разговора и, сняв пальто,  без приглашения вошел в гостиную. Казимира, с его
церемонностью шляхтича, это покоробило, но он не подал виду.
     - Да  так и добиваюсь, как все. Подарки делаю  да говорю приятные вещи.
Шоколад помогает. А как еще с женщинами  вести себя и разговаривать?.. Вы не
так  считаете?  Вас  ведь  Рене  зовут?  -  Он   посмотрел  на  свою  гостью
внимательнее прежнего.
     - Не знаю,- уклонилась от ответа  Рене: ее заинтриговал этот человек, и
интерес  к необычным и одаренным людям со странной  судьбой надолго задержал
ее потом в разведке.- Я не ем шоколада.
     - Ответ  предельно  ясен, хотя  и  зашифрован,- сказал  Казимир.- Люблю
ясность иносказания. Без нее в нашем деле никуда. А где Шая? - В  его голосе
послышалась озабоченность.-  Он  обычно не  задерживается. А  вот он...-  Он
открыл дверь Шае. Тот, как и в прошлый раз, был весел и подвижен, как ртуть,
и круглое лицо его лучилось и щурилось  в хитрой и лукавой улыбке, будто шел
он не на конспиративную явку, а на свидание с женщиной.- Что задержался?
     -  Смотрел за  консьержкой. Между парадными  дверьми стоял: не будет ли
звонить после вас. За вами шел,- кивнул он Огюсту и Рене.
     - Мы вас не видели,- сказала Рене.
     - А меня никто не видит. Прозрачный, как из целлулоида. А  консьержка с
телефоном  - нет  ничего хуже.  Одной  рукой вам машет  вслед,  другой номер
набирает.
     - Не звонила?
     - Нет. Спросила только, не к вам ли и я тоже.
     - Это потому что сразу после них. А Филип где?
     - Теперь он смотрит: не звонит ли после меня. Что вы ей говорите хоть?
     - Говорю, что  набираю  людей  в колонию.  В  Пондишери,  на  работу  с
каучуком.-  И  уточнил: -  Не  бойтесь: администраторами,  а  не  сборщиками
гуттаперчи.  Знайте,  если   спросит.  Объявление  дал  для  прикрытия.   Не
куда-нибудь,  а  в "Пти-Паризьен". Приходится отвечать на телефонные звонки,
когда сижу здесь. Что, слава богу, не часто бывает. Вот и Филип. У него свой
ключ.
     - А почему у меня нет? - пожаловался Шая.- Мне как раз такой комнаты не
хватает!  - и подмигнул  Рене.- В ней спрятаться  ничего  не стоит.  В  этом
огромном гардеробе, например. Тут для двоих уголок найдется,- и огляделся по
сторонам в поисках других укромных мест, в которых можно было скрыться, если
бы вдруг нагрянула полиция...
     Пришел Филип, они посерьезнели.  Филип  вел заседание: видно, занимался
бумажной стороной дела.
     - У нас сегодня  Рене  Марсо, дочь  профсоюзного  деятеля и крестьянки,
секретарь  Коммунистической  молодежи  девятого  района  Парижа. В юношеском
движении с пятнадцати лет, недавно получила степень  бакалавра по философии,
сейчас студентка Сорбонны и  Политической  школы, но хочет целиком посвятить
себя  боевой нелегальной  борьбе с международным империализмом. Самые лучшие
рекомендации от  нескольких известных коммунистов - каких, не буду называть,
чтоб не очень зазнавалась,-  пошутил он.-  А  если говорить правду, то такие
рекомендации не  оглашаются.  Так  что  всем  нашим  требованиям  ты,  Рене,
подходишь - давай теперь тебя послушаем, что ты хочешь найти для себя в этом
закрытом для других участке международного рабочего движения, который, сразу
скажу тебе, опаснее всех прочих. Мы, конечно,  не оставим  тебя в беде, если
что случится,  но об этом  надо знать  с самого начала, да  ты  и  сама  это
понимаешь. Многие  из  товарищей,  которых,  как  мы  говорим,  посадили  за
антимилитаристскую деятельность, на самом деле были  связаны  с нами. Не все
конечно, но многие.
     Казимир перебил его:
     - Что  ты все о грустном? Совсем это не обязательно. Умный человек в их
сети не  попадает  - погляди  вон  на Шаю. Чем  бы  ты,  Рене,  хотела у нас
заняться?
     Она не поняла:
     - Есть выбор?
     - Спросим, конечно, к чему у тебя  душа лежит. Иначе толку не будет. Не
знаешь  нашей работы?  Курьером можешь быть,  вербовать  новых  сторонников,
секреты воровать - к чему у тебя душа ближе?
     - Там разберемся,- сказал Шая.- Что вы девушку в краску вгоняете? Такие
вопросы и уголовникам не задают - каждый выбирает по ходу дела.
     -  Я бы хотел