аршала  Жоффра,
являла собой анфиладу комнат, общая  протяженность  которых  была  более чем
достаточна для антенны; во-вторых, у подъезда постоянно дежурил полицейский.
Это было ей кстати, и она даже не спросила, чего ради он тут дневалит. Нужен
же он ей был потому, что  самой большой неприятностью для нее был бы визит к
ней воров-домушников,  которым для обыска квартиры не  нужно  ордера. Что бы
они сделали, найдя  у  нее передатчик, предсказать  было  трудно:  бывают  и
грабители-патриоты, готовые сдать полиции шпиона и предателя родины.
     Квартира была богатой, просторной,  нарядной и  мало  того что радовала
взгляд,  но  еще  и точно  попадала  в цель  - соответствовала роли  богатой
канадки,   которую  она  должна   была   здесь  сыграть   и   которая   (она
предчувствовала  это)  должна  была  иметь успех  и найти отклик  в  здешнем
обществе:  донья  Инесса прозрачно намекнула ей  на  это. Теперь можно  было
заняться рацией. Ее надо  было  собрать конечно  же самой - без обращения  к
специалистам.  Приемное устройство  легко переделывалось из  радиоприемника,
который  она  купила  в  соседнем  магазине, но  для  передатчика нужны были
особые, только для этой цели используемые лампы и силовой трансформатор. Его
можно было заказать в  мастерской, но для  этого  надо  было указать  адрес,
который  оставался в книгах заведения,- она решила рискнуть, но сделать это,
пока  жила  в  Амбассадор Палас.  Для покупки ламп  оставлять адрес было  не
нужно.  Удивленный продавец спросил только, зачем они ей, богатой  канадке,-
она сказала, что ее просили  об этом дома и чтоб она купила их именно в  его
магазине, который  понравился ее  родственнику  при  его последнем посещении
Португалии. Как ни глупа лесть,  она  всегда действует безотказно:  продавец
посмеялся  наивности  ее родича, но гордость за предприятие взяла верх, и он
продал  ей  лампы  с  особенно  приятным чувством  и,  наверно,  дома  еще и
рассказал  жене  о своей  заокеанской известности. Ободренная  успехом,  она
узнала  адрес  мастерской и пошла покупать силовой  трансформатор. Здесь  на
хозяина произвела впечатление гостиница, в которой она остановилась: так же,
как  на  донью  Инессу, только еще  больше  -  он продал  трансформатор,  не
спрашивая, зачем он  ей: предположив,  наверно,  что  это  очередной  каприз
обитателей роскошных апартаментов.
     Больше  она не рисковала: остальное доделала сама -  намотала  катушки,
собрала контуры,  даже  смастерила ключ для морзянки.  Можно  было работать.
Ночью  она  вышла  в эфир,  связалась  с  рацией  Разведупра, работавшей  на
испанской  территории,  передала,   с  помощью  чудом  сохранившейся  у  нее
бульварной  книжицы,  которую  она   так  и  не  прочла,  хотя  обещала  это
таможеннику,-  что остановилась  в  Лиссабоне и  ждет  случая перебраться  в
Испанию.


13
     Утром можно было переезжать в новую квартиру,  где  Рене  провела ночь,
налаживая  рацию,  но  она вернулась в  гостиницу  и дождалась здесь гостьи.
Нинель  оказалась живой,  красивой,  исполненной  внутреннего  благородства,
словно сошедшей с фамильной  портретной галереи девушкой  двадцати пяти лет,
нисколько  не кичившейся  аристократическим  происхождением, равно как и  не
стеснявшейся  нынешней   бедности   ее   семейства:   истинные   аристократы
воспринимают  перемены,  происходящие  с  ними,  как  от  них  не зависящие:
знатность сама  по себе,  а судьба  - неотвратимая к ней поправка, с которой
приходится считаться и мириться.
     -  Вы Марта  Саншайн? Я Нинель Мендоса,-  и глянув особым образом, дала
понять, что знает о ней достаточно, чтобы избежать лишних разговоров.- Какой
номер  красивый!  Я  никогда  в  таком не  была! Дорогой,  наверно?  - и  не
дожидаясь  очевидного ответа,  спросила:  - Как  мы  с  вами говорить будем?
Французский я знаю плохо, испанский лучше.
     - А я наоборот. Но по-испански почти все понимаю.
     - А я то же по-французски. Значит, я буду к вам обращаться по-испански,
а вы ко мне по-французски.
     -  Идет.  А потом начну  учить португальский.  Говорят,  нетрудно после
испанского.-  В Рене жила лингвистическая жилка, и она любила блеснуть  ею и
похвастаться знаниями в этой обманчивой и ненадежной области.
     -  Может быть,  и  так,- с сомнением  в  голосе согласилась  та,  потом
пояснила: - Мы не любим, когда так говорят. Знание испанского только мешает.
Лучше  начинать с  португальского...-  и  оглянулась, запоминая обстановку.-
Мебель, конечно, новая  - хотя сделана под старую. Старой на  все номера  не
хватит...- Затем лукаво спросила: - Донья  Инесса сказала,  что у вас личные
неприятности и вы бы хотели у нас забыться?
     -  И для  этого  приехала  поближе  к жениху?  Нет, конечно,  я  хотела
разыскать его, но теперь раздумала.
     - Почему?
     - Походила  по вашему городу - он  такой же большой, как наш Квебек или
Брюссель, откуда я приехала,- как его искать тут? Я не хочу быть назойливой.
И  так уже  сделала больше,  чем  нужно.  Пусть теперь  сам  меня  ищет  или
наткнется вдруг на меня на улице. Это лучше, чем если я разыщу его в казарме
- вот, мой дорогой, я у твоих ног, делай со мной что хочешь.
     Нинель улыбнулась.  Ей  пришлось  по  душе это чисто женское  сочетание
поиска и убегания.
     - Хотите предоставить дело случаю? А где он служит здесь?
     - Если б я  знала. Мне сказали по  секрету, что у вас собирается "отряд
ночных филинов", но об этом и спрашивать нельзя: можно вызвать подозрения.
     -  Я спрошу  у брата. Он у меня военный: правда, не летчик. Может и  не
знать. Ну и шуба у тебя! Это ничего, что я на "ты" перешла? На испанском это
проще, чем если б я говорила с тобой на португальском.
     - На французском еще легче.  Мы "вы" только совсем незнакомым  господам
говорим или очень уж  почтенным.  В Брюсселе купила. Свои в Канаде оставила:
не думала, что на зиму здесь останусь.
     - Соболь?
     - Норка. Соболь у  меня  в  Квебеке,  а  вторую  покупать и мне  не  по
карману. Не знаю только, придется ли носить здесь.
     - Если на  что-нибудь легкое, то  и здесь пару раз надеть можно. Это  у
нас  особый шик - накинуть  шубу, когда  идешь, например, в театр. Хорошо от
ветра защищает. Ты у нас столоваться будешь?
     - Да. Если позволите, конечно.
     - Я сказала  матери  - она забеспокоилась:  не знаю, говорит, угожу  ли
твоей богачке.
     - Я совсем не богачка - у себя дома во всяком случае.
     - А  здесь  ею станешь. Но это она  напрасно:  готовит  она  прекрасно.
Прислуги нет - за всем сама смотрит. Ты здесь будешь жить?
     - Нет, завтра перееду. На Авенида  де Либертадо.  Возле церкви  святого
Роха - знаешь?
     - Знаю, конечно. Это недалеко от нас. В новых домах, наверно? Номера не
помнишь?
     - Тот, что с полицейским.
     - Да что ты? - весело удивилась Нинель.- В одном подъезде с начальником
лиссабонской  полиции  жить будешь.  Для  чего,  думаешь,  там  полицейского
поставили?..
     Тут пришла очередь  изумляться  Рене: с  неприятным  осадком в душе и с
довольно кислой физиономией - она подумала здесь про рацию  и предстоящие ей
бдения в  ночном  эфире. К  счастью,  радиоволны  на  слух не  определялись,
передаточный ключ  она  клала на толстый слой фланели,  гасившей звуки, а  в
Лиссабоне, как ее уверили в Управлении, пеленгаторов не было: у Салазара  не
было  для  них  денег.  Но  в  Испании  радисты  уже разъезжали  с  кочевыми
передатчиками  по  дорогам  страны,  отчего   "почерк"  их  изменился,  стал
неровным, дрожал на ухабах. Франкистов обеспечили  немцы.  Они могли ссудить
деньги и Лиссабону.
     -  Ничего страшного,-  успокоила ее Нинель, поняв  все по-своему.- Тебе
даже не придется с ним здороваться. Он выходит через свою  дверь в вестибюле
и сразу садится в машину: не хочет, чтоб его знали в лицо.
     - Чтоб не грохнули.
     - Что такое "грохнули"? А, поняла: чтоб не  съездили  по физиономии. Но
это их заботы - они нас мало касаются, верно? Приходи завтра. Мама уже  меню
на неделю  составила.  А я на уроки  пойду: надо зарабатывать. Мама  просила
первый  завтрак  пропустить:  не успеет приготовиться  и перемыть  посуду  -
начнем с завтрашнего обеда. Но  потом надо будет ходить  три  раза в день  -
иначе она тебя заставит  съесть в один  присест  и завтрак,  и обед, и ужин:
если загуляешь. Если предупредишь - другое дело...- и ушла, обертывая тонкое
открытое  смуглое лицо легким кружевным платком, спасавшим  местных красавиц
от здешних холодов не хуже канадской шубы.
     Мать, донья Бланка,  оказалась на вид столь же  приятная женщина, что и
ее  дочь: обе статные и  осанистые, но если Нинель с легкостью несла по миру
свое стройное и подвижное тело,  на  котором  поневоле  задерживались  общие
взоры, то у матери оно утратило гибкость и причиняло ей неудобства: она то и
дело бралась за поясницу. Особняк их,  старый, темный снаружи и изнутри, был
обставлен  мебелью прежних  веков,  нуждавшейся  в смене  обивки  и  ремонте
дерева, о чем хозяйка напомнила, едва гостья перешла порог дома.
     -  Осторожней  -  не  заденьте  этот  комод  и  на  стул  не  садитесь:
развалиться может,-  с мимолетным  стыдом в глазах  предупредила она Рене на
своем языке, хотя та пока мало что понимала по-португальски и была  на таком
расстоянии и от стула и от комода, что никак не могла  нарушить их целости.-
Никак не  можем починить,-  повинилась хозяйка.-  Ремонт стоит дорого, проще
купить новую мебель, но не хочется: к этой привыкли, да и дети не позволяют:
как-никак, наши деды на них сидели. Дед Нинель и Хорхе был грандом.
     Из  всего  сказанного  ею Рене  поняла  только это  и  для  поддержания
разговора пошутила на испанском:
     -  Это не он  сломал стул? Великие  люди  обычно неуклюжи,- но этого не
поняла уже донья Бланка: ее познания в испанском были ограничены, а понимать
шутки  на чужом  языке,  как известно,  всего труднее. Беседа  их непременно
зашла  бы  в тупик, если бы  к  ним  из  своей комнаты  на  втором  этаже не
спустилась Нинель, ставшая посредником и переводчиком в их переговорах.
     - Вы какую  кухню любите? - спросила мать, ободрившаяся с ее приходом.-
Французскую,  наверно?  Она  похожа  на  нашу,  но  наша  острее -  не знаю,
понравится ли. Я сегодня овощи  фаршировала - старалась меньше класть перцу:
ребята  добавят,  если  покажется  пресным.-  Она  подождала,   пока  Нинель
переведет,  спросила  затем  то,  из-за чего  завела  разговор  и испытывала
душевные  муки: - Не  знаю, сколько брать с вас... Сколько скажете, наверно,
столько и будет.
     -  Что  она  сказала? -  спросила Рене, уловив,  что  разговор  пошел о
главном.
     - Говорит, что ты сама должна определить цену за обеды,- вынуждена была
перевести  Нинель, но  упрекнула  мать: - Наверно, так все-таки не делается.
Наша гостья может и ошибиться: она не знает здешних цен.
     - Пять тысяч рейсов ей много будет?
     - В день? - Рене испугалась этих тысяч, но не подала виду и мужественно
попросила перевести их в другую, более понятную ей, валюту по действующему в
этот день курсу.
     -  Пять  франков,  наверно,-  посчитала  Нинель:  они  все здесь быстро
считали.
     Рене вздохнула с облегчением:
     - Так это мало? Пусть будет десять.
     - Десять тысяч рейсов серебром? - поразилась донья Бланка.
     - Ну да. Если это десять франков. Сколько это будет в долларах? У меня,
собственно, доллары. Но не американские, а канадские.
     - А они везде ходят? - встревожилась мать.
     -  Конечно,- успокоила ее дочь.- Канадский доллар дороже американского.
Но его курса я не знаю.
     - Я поменяю на португальские рейсы, и все станет ясно,- сказала Рене.
     - Разберемся! - мать устала  от  этой бухгалтерии.- Посмотрите, что  за
обеды, потом будем торговаться...
     Фаршированные овощи  были  восхитительны -  немного,  правда, остры для
непривычного неба Рене,  но она  была рада познакомиться с новой кухней: она
ведь была богатой туристкой и искала развлечений.
     - Ну и как? - спросила хозяйка через переводчицу.
     - Ничего вкуснее до  сих пор не ела,- искренне  отвечала  та,  утираясь
салфеткой. Донья Бланка пригляделась к ней.
     - Она к жениху приехала? - спросила она дочь.
     -  Да. Он  в армии Франко,- сказала та по-португальски и перевела затем
Рене на французский.
     - Франко?..-  Мать еще  раз присмотрелась к француженке.-  Странно. Она
мне показалась  из простых. Как твой  Аугусто,-  прибавила  она: не в  упрек
Нинель, а для большей  наглядности;  она  говорила по-португальски, полагая,
что  Рене ее  не  понимает.-  Слишком свободно  держится. Даже  твой Аугусто
как-то поважнее смотрится. Его-то отец был настоящим дворянином.
     Нинель покачала головой. Она  пропустила мимо ушей суждение об Аугусто:
оно было ей известно - но обиделась за новую подругу:
     - Даже когда столько языков знает?
     - Знание чужих языков, дочь, не  свидетельство высокого  происхождения,
а, я бы сказала, наоборот.  Зачем аристократу чужие  языки? Ему  нужно уметь
держать нож и вилку.
     Ничего  этого Нинель не  перевела, но, как ни странно, Рене  все поняла
или угадала. Она слегка обиделась за свои манеры и решила на досуге заняться
этим пробелом в  своем воспитании: в последний раз такая проблема возникла у
нее  в  Китае,  когда  она  осваивала  палочки  для   риса,-  но  от  своего
происхождения она отрекаться не думала и, скорее, гордилась им.
     -  Я,  донья  Бланка,  действительно  из  простой семьи,-  сказала  она
хозяйке.- Родители мои - крестьяне.
     - Так это же хорошо! - воскликнула та,  трубя отбой и жалея, что завела
неосторожный,  не  ко  времени,  разговор.-  Дворяне всегда душа  в  душу  с
крестьянами жили! Это ж две стороны одной медали!
     Рене  не  стала  спорить: это не  было  в  ее интересах, но на языке ее
вертелось, что  хотя медаль и  едина, но одна сторона ее  все-таки прямая, а
другая - всегда обратная.
     - Как ты познакомилась со своим женихом? - Нинель была  любопытна,  как
все невесты в мире.
     - Как познакомилась? - Рене пришлось снова сочинять и фантазировать, и,
как  всегда, ложь ее  была замешана на правде.- Я приехала учиться  в Париж,
поступила в Сорбонну и одновременно в Высшую политическую школу...
     - Это  самый  известный  институт в  Париже,-  с  гордостью  за подругу
объяснила Нинель матери.- Там готовят дипломатов.
     -  И высшую  администрацию.  Французы  хотят, чтобы их  бюрократы  были
людьми образованными.
     - И как ты туда поступила?
     - Как все. Поступить нетрудно. Платить надо за сдачу экзаменов. Они там
трудные, и плата не освобождает от необходимости знать курс лекций... Но я б
и экзамены сдала, если  б  не это...-  и Рене показала глазами  вокруг себя,
имея в  виду, конечно  же, не их гостиную, а то, что было за  ее пределами и
охватывало  Португалию, Испанию  и  еще  пол-Европы,  если  не больше.-  Вам
интересно?
     -  Конечно интересно! - воскликнула Нинель, а мать в подтверждение этих
слов  встала из-за  стола и отошла  к окну: чтоб не мешать  рассказу и  чтоб
удобнее было слушать.
     -  Там  готовили  дипломатов. А  где  дипломаты,  там,  извините  меня,
аристократы - это их сословное занятие...
     Нинель  перевела матери,  та  усмехнулась, но с  места  не  сдвинулась,
осталась стоять у окна.
     - Началось  все с ссоры.  У нас  был профессор - не  буду  называть его
фамилии -  он был еврей. Мне, простой крестьянке, это  все  равно: профессор
есть профессор и мы все французы, но у аристократов - не  всех, конечно: там
были молодые люди из очень высоких фамилий  - было другое к этому отношение.
Они вели себя из  рук вон  плохо:  стучали ногами, били линейками по парте -
специально приносили их  для этого. Их отцы и дяди были  послами  и высокими
чинами в министерствах, и они чувствовали себя хозяевами положения...
     Нинель исправно и вполголоса переводила это матери.
     - Бывают и такие,- согласилась та,  мельком глянув на  рассказчицу.- Мы
их  тоже  не любим.  У них  душа холопов: они  редко бывают  хорошей  крови.
Настоящий  аристократ всегда помнит свой долг: он как священник - только что
не дал обета. Но я не вижу пока ни любви, ни повода для знакомства.
     - Твой знакомый был из их компании? - спросила Нинель.
     -  Нет. Если  бы!  Тогда  было  б  все просто -  я б  училась дальше! -
присочинила  Рене,  подчиняясь  законам  романической  прозы.-  Он сидел  за
отдельной партой и не принимал  участия в их бесчинствах, но именно с ним мы
и поссорились. Тем я сделала замечание: они  не давали  слушать,  а мне было
интересно, что говорил  профессор,-  но  они и не оборотились в мою сторону:
подумаешь,  девица без роду  и племени, о которой никто не знает,- что с ней
разговаривать. Только он посмотрел  на меня внимательно, ничего на лекции не
сказал, но после нее  подошел, и  здесь-то мы  и начали дискутировать...-  и
Рене примолкла, будто ей нелегко было вспоминать прошлое...
     На  самом  деле в Политшколе была  такая история  -  если не такая,  то
чуть-чуть на  нее  похожая.  Рядом  с ней,  через  ряд, действительно  сидел
молодой человек, углубленный в себя, погруженный в учебу, почти не глядевший
по  сторонам  и вызывавший  этим  любопытство  студенток,  которым было мало
простого, понятного, нужно было  еще чужое, непознанное. Рене он приглянулся
своей  сосредоточенностью: она  сама  была такой  же  -  и еще  затаенным  и
скрытным высокомерием, которое она не прощала другим, а у него оно почему-то
ей понравилось. Она первая подошла к нему, они  разговорились, он проникся к
ней доверием и сообщил,  что он  убежденный  фашист и  учится здесь, чтоб  и
дальше   бороться  за  правое   дело,  но  уже  вооруженный   знаниями:  его
однопартийцев  часто и незаслуженно считают неучами.  После этого конечно же
чувства Рене погасли, не успев вспыхнуть,- она поспешила с ним расстаться, и
вот  к  этому-то он как истинный фашист и отнесся подозрительно: угадал, что
все дело в политике.
     - Что он говорил тебе? - Нинель ждала продолжения.
     - Для  начала  скажите,  как  его звали?  -  спросила мать.- А  то  уже
интересно, а имени нет - слушать трудно.
     Это могло быть ловушкой, и Рене помешкала -  хотя сообразила потом, что
осторожничает напрасно.
     -  Имени  я вам,  донья Бланка, не назову,-  сказала она  все-таки.- Он
здесь под вымышленной фамилией. Германия участвует  в испанских событиях, но
не хочет, чтобы ее воины были известны. У него могут быть неприятности, если
я начнуу его  искать по  немецкому имени.  Поэтому я и отказалась  от прямых
розысков,- пояснила она Нинель, которой прежде давала иное объяснение  своим
поступкам.- Увидимся так увидимся, нет так нет. Будет хоть знать  потом, что
я за ним сюда ездила,- этого достаточно.
     Здесь донья Бланка ей наконец поверила.
     - До чего хитры женщины.  И  где ж ты  хочешь его увидеть? В госпитале,
если ранят?
     -  Летчиков,  донья  Бланка,  ранят  редко,-  сказала  Рене, и  хозяйка
поежилась  от  ее откровенности.- Может,  отдыхать приедет... Может, я  туда
поеду, в Испанию - если повезет,- выдала  она  наконец заветное желание.- Но
об этом я никому не говорю - так что и вы меня не подводите.
     - Значит,  любовь началась с ссоры? - спросила  Нинель, которую  любовь
привлекала больше, чем военные действия.- Он тоже из аристократов?
     - Нет. Наоборот совсем.- Рене  скинула  со лба прядь волос,  как делала
это   в  минуту   глубоких  раздумий.-  Его  отец  -  небольшой  чиновник  в
министерстве  иностранных дел  и  влиянием не  пользуется.  Но  он был самый
убежденный  фашист  из всех,  кто там  учился.  Идейный. Мечтает о всемирном
государстве  без денежных  тузов  и  профсоюзных демагогов  - без плебейских
армий,  которые,  как он  говорил, собираются на  Востоке,  чтоб  поработить
разложившийся Запад...
     - Не  так  быстро:  я не  успеваю,-  пожаловалась переводчица.-  Что ты
зачастила?