-  Потому  что тысячу  раз от него это слышала.  Мы не  во  всем с  ним
расходились.  Он, например, тоже считал, что  не надо саботировать  лекции -
опускаться до  этого.  Но и  он считал, что с евреями надо кончать, что  они
никогда не поддадутся  нацистскому перевоспитанию,- посмотри, говорит, на их
кривые улыбки: их сам черт не переделает, носятся со своим Богом под мышкой,
будто  присвоили его,  взяли  себе на откуп, совещаются  с ним каждый  день,
считают  себя  поэтому всегда правыми. В  этом отношении он  целиком доверял
Гитлеру. "Майн Кампф" у него всегда был на столе...
     -  Француз?  -Нинель уже начала кое-что понимать: у них  в городе  тоже
были фашисты.
     - Из Эльзаса. Отец - немец: поэтому его в летный отряд взяли.
     - А почему вы  сошлись  с ним? -  осторожно спросила Нинель, которая не
могла  ни  позволить  себе  того  же со  своим женихом, хотя они  давно были
повенчаны, ни даже перевести этого вопроса  матери. Та, впрочем, догадалась,
о чем идет речь: у нее тоже открылись вдруг лингвистические способности.
     -  Почему  сошлись?  -  Рене тут  и вправду задумалась, и в ее рассказе
немец-фашист,  которого звали Францем, связался почему-то с Яковом.-  Потому
что я люблю людей, знающих, чего  они  хотят. То есть  люблю  я  улыбчивых и
веселых,  а  тянет  меня  именно к  таким  - серьезным и идейным.  Они  меня
чуть-чуть подавляют, но мне это даже нравится...
     - Что она говорит? - спросила мать.
     - Думаешь, это легко? - сказала Нинель и перевела что сумела.
     - Это потому, что  она  крестьянка,- упрямо повторила донья Бланка.- Ей
нужен человек, который бы говорил ей, что надо делать.
     Рене не обиделась на нее: замечание было колким,  но она  сама думала о
том же.
     - Нет, донья Бланка. Мне  поводырь не нужен, я  без  него обойдусь. Что
мне  нужно -  так  это  то,  что всякой  женщине,- надежного друга.  Мне они
видятся среди идейных, и тут-то я, наверно, и ошибаюсь. Если во мне есть что
от крестьянки, то излишняя доверчивость. Но ведь и не все крестьяне таковы -
большая часть, наоборот, хитра и лукава... Знаешь, что он мне  сказал, когда
я  сказала ему "да"? - спросила она Нинель, надеясь на то, что мать вовсе не
понимает по-французски.  Так оно  и было, но  по краске, залившей прекрасное
непорочное  лицо  дочери,  мать  почувствовала неладное.-  "Теперь мы  будем
делать  вдвоем фашистскую революцию!"..  - Нинель засмеялась, а мать, ничего
не поняв, поджала губы и поглядела на обеих в высшей степени подозрительно.
     - А ты что?
     - Да мне показалось это  немного странным, и я спросила: "А что, если я
вдруг  не захочу ее делать?"  "Получишь  тогда  полный расчет",- сказал он и
весь день потом дулся: нельзя шутить на такую тему. Так оно в конце концов и
вышло.
     - Не захотела вступить в партию?
     - Не  в этом дело  - хотя и это тоже... Сказала ему как-то, что  нельзя
всех  стричь  под одну гребенку, надо людям  дать  свободу,  чтоб  жили  как
хотели, а он  мне на  это  -  это у тебя  от гнилого  либерализма, от твоего
лживого католичества, что раз так, то нам не о чем больше говорить и незачем
жить вместе - раз мы не понимаем друг друга в главном.
     -  Он  был  протестант?  -  спросила  донья Бланка, поняв  только слово
"католический".
     - Не знаю,- сказала  Рене.- Их не понять. Вместо апостолов у них Гитлер
- ему его было достаточно. Нас никто не подслушивает? - спохватилась  она  и
огляделась по сторонам.
     - Никто,  Марта,  тебя  в Португалии в этом не  упрекнет и  не выдаст,-
торжественно обещала  донья Бланка: Рене знала,  на какую  педаль нажимала.-
Наши  фашисты  ходят  в  церковь. Попробовали  бы  не ходить -  их  бы сразу
поставили на место.
     -  Не  все,- поправила ее  дочь.- Брат ходит каждую  неделю,  а  синьор
Томмази, кажется, ничего не признает, кроме своей ячейки. Хотя и итальянец.
     - Кто этот Томмази?
     -  Руководитель их  фашистской секции,- сказала Нинель.-  Мой брат ведь
тоже фашист.
     - Но не такой, как Томмази,- сказала мать.- Наш Хорхе прежде всего внук
своего деда...
     С  братом Рене познакомилась на следующий день. Тот  был недоволен тем,
что мать взяла на пансион чужого человека: он не любил посторонних в доме. В
первый  день   он  нарочно  не  пришел  обедать  вовремя   -  под  предлогом
затянувшейся прогулки, но когда все-таки пришел и сел в одиночестве за стол,
мать рассказала ему трогательную историю о девушке, последовавшей за женихом
чуть  ли не на поле  боя, и  он  проникся к Марте  тем  особенным  чувством,
которое военные испытывают к женщинам, сопровождающим их в военных тяготах и
сражениях.
     - Тогда  не  бери с нее совсем денег! - объявил он.-  Что за обед такой
вкусный? И вино замечательное?
     - Потому и замечательное, что ее взяли,- объяснила она. Он принял это к
сведению и проникся поэтому к Рене еще большей симпатией.
     - Кого она ищет хоть? Может, помочь нужно?
     - Она не называет имени - говорит, что не положено.
     -  И правильно  говорит,- одобрил  сын, у которого  одной заботой стало
меньше.
     -  Отряд  назвала.  Не  то ночные грифы,  не  то черные вороны.  Летная
эскадрилья - формируется в Лиссабоне. А сам он полунемец-полуфранцуз. Отец -
немец, поэтому взяли в германские войска.
     - Все правильно. А почему у нее фамилия такая, если она француженка?
     -  От отчима.  Отец, видно, непутевый был, прощелыга -  она до сих  пор
опору в жизни ищет. Ездит за ней по всему свету.
     -  Все женщины такие -  других не  бывает. Рыба у тебя  сегодня,  мама,
бесподобная. Попробую узнать про этих летающих птичек.
     - Осталось еще на гостью посмотреть,- осторожно ввернула мать.- Богатая
-  денег куры не клюют. Продала фамильные  бриллианты, чтоб сюда приехать...
Может, врет?
     -  Почему?  Так  оно  и  есть. Мы тратим,  они  копят.  Врут,  когда за
аристократов себя выдают, а не когда в крестьяне записываются... Может,  эти
бриллианты ее дед у своего графа в доме нашел - в их Великую революцию.
     - Сейчас все в прошлом,- сказала благоразумная  мать.- Кто взял, того и
деньги... Симпатичная, между прочим.  Десять языков знает. Училась  в Высшей
школе в Париже.
     Хорхе удивился.
     -  Ты  что,  меня за нее сватаешь?  Чтоб я  у своего  боевого  товарища
невесту отбил? -  шутливо сказал он и добавил серьезнее: - Хватит нам одного
мезальянса в доме.
     Мать с ним не согласилась: для нее свадьба Нинель была решенным делом.
     - Аугусто хорошо относится к Нинель. И ей с ним хорошо.
     - Не хватало еще, чтоб плохо к  ней относился... Я не  против их брака,
но он не из тех, которым хвастают в обществе...
     Хорхе пропустил  из  приличия ужин и  пришел  знакомиться  с Мартой  на
следующий  обед, где подавалась  знаменитая  испанская паэлья:  донья Бланка
хотела показать, что знает не  одну только португальскую кухню, и  начала со
своих ближайших соседей. Хорошая еда настраивает на дружеский лад.
     -  Как  вам  в  Лиссабоне?  -  спросил  Хорхе, блюдя  этикет и  задавая
протокольные вопросы:  как аристократу,  как военному и просто как красивому
молодому человеку ему  достаточно было говорить банальности, чтобы нравиться
женщинам.
     - Мне кажется, это самый красивый город  в  Европе,- с чувством сказала
Рене.
     - Самый красивый город в мире,- поправил он.
     - Но я не везде еще была.
     - И не  надо. Это  и так всеми признано... Навел я справки,- сказал он,
обращаясь не то к Рене, не то к матери.- Не черные грифы и не ночные вороны,
а королевские фазаны. И не отряд, а эскадрилья.
     -  А  мне  сказали,  грифы,-  упрямо возразила  Рене:  ей никто  ничего
подобного не говорил, но если начала врать, надо поддерживать свою версию.
     - А вам  никогда правды не скажут,- сказал красавец в нарядном мундире,
делавшем  его еще более  привлекательным и мужественным.- За такую  болтовню
могут и по шее надавать. Но мне это уже не грозит, потому как здесь их нет -
отбыли в неизвестном направлении: каком, сами догадывайтесь.
     -  Королевские  фазаны? -  повторила,  заучивая, Рене:  готовила ночную
шифровку.
     - Да, и я вам не говорил ничего. Теперь она базируется в Андалузии.  На
юге Испании.  Приходите  к  нам в  клуб.  Завтра  воскресенье -  мы  едем  с
экскурсией в Порто.
     - Не в сторону Испании? - не без грусти спросила она.
     - В прямо противоположную,-  и засмеялся: - Ее туда тянет. Не надо было
мне говорить  об эскадрилье. Теперь ей Португалия в тягость будет. Приходите
- может,  развлечем вас немного.  Будут мои  друзья-офицеры  и  их сестры  с
подругами. Народ в высшей степени приличный.
     - Женатые остаются дома?
     - А  что  им  еще делать?  У  нас  тут  не Франция.  Поэтому  мы  и  не
торопимся...-  и  улыбнулся,  как  бы  приглашая  ее  в   соучастницы  этого
неторопливого ожидания...
     Вечером  того же дня, ближе к ночи, из дома, охраняемого полицейским, в
Москву полетела эфирная голубка, извещающая тамошних орнитологов о перелетах
королевских  фазанов,  о  миграции  этой  редкой  породы  птиц   в  пределах
Иберийского полуострова...
     Она  поехала на следующий день в Порто - город,  расположенный севернее
Лиссабона, второй по  значению порт Португалии.  Старенький потертый автобус
был  занят  молодыми  людьми  с  военной  выправкой  и  горделивой  осанкой,
свидетельствующей о их высоком происхождении. С ними было несколько девушек,
державшихся  среди  них привычно  и  уверенно и словно  записанных в  состав
курсантского училища: это  были невесты  будущих офицеров.  Рене представили
как богатую канадку, приехавшую в Лиссабон для встречи с женихом, но здесь с
ним разминувшуюся:  после этого  она  как бы со  всеми  породнилась, вошла в
теневой женский список военного училища.
     -  Это Марта  Саншайн,- объявил Хорхе, заводила в  этой компании.-  Она
приехала сюда к  своему жениху: он  готовился в одном  военном лагере, но не
застала  его, потому что он уже отбыл в неизвестном направлении! - И автобус
в дружном  патриотическом порыве  загудел и зааплодировал, давая понять, что
догадывается в каком направлении улетел неизвестный герой и что они заодно с
ним  - если не телом, то  душой и мыслью. Рене села возле Нинель и ее жениха
Аугусто, которого Нинель, пользуясь ее присутствием, уломала поехать с ними:
чтоб  познакомить с подругой и заодно с  друзьями  ее  брата.  Он согласился
только  из-за  Марты,  к которой  на расстоянии чувствовал симпатию -  из-за
того, что та не скрывала своего крестьянского происхождения:  сам он терпеть
не  мог  аристократического чванства  и был дворянин лишь  наполовину - отец
его, видно, любил простых женщин. Когда раздались  аплодисменты, Рене встала
и  сказала на ломаном португальском  (небольшой нации приятно услышать  свою
речь  от  иностранца), что  надеется  все же найти своего суженого. Это было
встречено  новым смехом и одобрением и  воспринято почему-то как французская
фривольность, позволяемая  одним парижанам  и парижанкам.  Она извинилась за
свой португальский, попросила заранее простить ей будущие оговорки, которые,
как она видит, уже  успели из нее вылететь, и наконец села - популярность ей
была отныне обеспечена: португальцы, даже аристократы, впечатлительны, любят
яркое слово и довольствуются в жизни малым.
     Нинель чувствовала себя в родной стихии: она была сестрой своего брата,
Аугусто же  - как рыба, выброшенная  на берег. Он  разговаривал вполголоса и
обращался к одной  Нинель,  а  та,  напротив, говорила нарочито громко и все
пыталась  вывести его на  общий разговор:  ей он  нужен  был для того, чтобы
узаконить наконец в глазах друзей брата их непростые, хотя и давно тянущиеся
отношения. Курсанты относились к ее жениху не то чтобы настороженно, но вяло
и без интереса -  он был не их  поля ягода,  это было видно на расстоянии  и
читалось  с  его  лица  большими заглавными  буквами.  Рене  посочувствовала
Аугусто. Она ломала здесь комедию, делала это по расчету, и  неизвестно, что
бы  испытывала  сама,  будь  на  его  месте.  Это был красивый  (как  многие
португальцы) высокий черноволосый молодой человек сугубо интеллигентного, то
есть  вдумчивого  и  слегка саркастического типа:  ни то ни  другое  военной
братии не нравится и ею не одобряется. Рене,  вообще говоря, военных любила,
но они ей  нравились, если так  можно сказать, в подневольном состоянии: она
ведь была на стороне всех унижаемых и  угнетенных, но здешние курсанты, хотя
и не были  еще офицерами (а  может  быть именно  поэтому), были раньше срока
высокомерны  и спесивы, и у  многих  эта черта  грозила остаться навеки: они
метили в большие начальники. Но как  разведчице это было только ей на  руку:
спесь  и  гордость болтливы - ребята говорили  без удержу и, чувствуя себя в
своем  кругу  (они оглядывались  только  на Аугусто,  а  Рене сразу признали
своею), кичились друг перед другом осведомленностью и  посвященностью в дела
взрослых.  Поскольку  это  были дети больших родителей и военных,  послушать
было о чем, и Рене только этим и занималась.
     -  Слышали: наши заняли  Картахену,- говорил румяный щекастый крепыш, у
которого были уже все замашки офицера  генерального штаба.- Вчера у отца был
генерал Миранда - говорил это  как факт, не подлежащий сомнению. Много наших
погибло   -  минимум   втрое  больше,  чем  сообщают,  но   и   тех  полегло
видимо-невидимо.
     -  Ура!  Виват!  -  прокричал  автобус,  и  вместе  с  ним  и  дружески
настроенная  Рене -  лишь  Аугусто  не ко  времени покривился:  он не  любил
публичных изъявлений  патриотизма.  Рене начала уже  подумывать  о нем как о
возможном  объекте  вербовки,  но дело  было  деликатное:  к нему надо  было
подступаться  не  сразу, а  исподволь,  осторожно; кроме того, она не хотела
отбивать жениха у Нинель, с  которой подружилась,- в  той мере, в  какой это
было возможно в их положении.
     - Это  очень  важный плацдарм для последующего  наступления,- продолжал
розоволицый  стратег -  не  то  развивал  свои взгляды на  положение воюющих
сторон,  не  то повторял  услышанное.- Там,  кстати,  отличилась  эскадрилья
королевских фазанов! - и  с особым значением поглядел на  Рене:  видно, и до
него дошел адрес ее любимого.
     - Виват Марте! Ура, ура, ура! - прокричала трехкратная здравица, и Рене
снова встала и поклонилась. Лицо ее сияло тихой радостью от услышанного.
     - Я надеюсь, что смогу попасть к нему,- сказала она, оставляя в стороне
скромность и подавая таким образом заявку на поездку в Испанию.
     -  Браво! - закричали дружные молодые люди, и среди  них  первый  - сын
генерала.- До встречи в Мадриде!
     -  Если  там все  кончится,- предупредил  мудрый Хорхе,  который не зря
пользовался тут авторитетом.- Эта история  грозит, друзья, затянуться. Но мы
ко  всему  готовы - мы воины, а  воин  думает и размышляет, но прежде  всего
подчиняется - такова его участь, и мы с ней не спорим!
     - Браво, Хорхе! Ты говоришь как поэт. Как Камоэнс!
     -  Все  равно!  - стоял  на своем  пылкий  поклонник Франко.- Как евреи
говорят: в следующем году  в Иерусалиме, так  и я скажу: в следующем году  в
Мадриде!
     - Что  ты  помянул  их?  -  зашикали  на  него, будто он  сказал что-то
неприличное.- Хорошо Томмази нет - он бы задал тебе перцу.
     - Так потому и говорю, что  его  нет,- упрямствовал тот.- Я его  люблю,
конечно: он мой идейный вождь и руководитель, но гуляю я без него. Как и без
родителей и без ротного воспитателя... Что: не так сказал что-нибудь?
     - Все так, но помолчи лучше. Не говори лишнего.
     -  Среди нас  чужие? -  и огляделся  по  сторонам  в поисках  возможных
соглядатаев,  но  встретил  лишь сочувственный и  вместе  с тем  насмешливый
взгляд  Аугусто: тот не мог существовать  без иронии  - остальные сочли тему
неприличной и исчерпанной.
     - Замяли разговор,- сообща решили они.- В Порто в казино пойдем играть.
Марта, играть будете?
     Она хотела сказать, что не играет на казенные, но конечно же  этого  не
сказала.
     - Сама не буду, но куплю по жетону для каждого.
     - Это взятка? - шутливо осведомился кто-то.
     - Почему взятка?  Это взнос в  ротную кассу. У  кого есть деньги, тот и
платит - так, кажется, в армии?
     - Так!  - воскликнул тот, что не хотел гулять с идейным вождем: он  был
чуть  ли  не влюблен в канадку.- Вы,  Марта, своя в доску!  Я  бы вас выбрал
своим  ротным  и гулял бы  с  вами  как со  своим  товарищем, как  с простым
курсантом.- (Откуда ему было знать,  что она старше его по чину - лейтенант,
только из другой армии?)- Долой деньги! Да  здравствует казино! Гип-гип-ура,
камарадос!
     - Ты выпил сегодня? - спросил его сосед.
     - Нет,  со вчерашнего  не  отойду.  А  что -  заметно? -  и  оборотился
почему-то на Аугусто.
     - Вам и  вправду нравится,  что  испанцы  колошматят друг  друга? -  не
обращая на него внимания, спросил Аугусто Рене  на  хорошем французском.- По
вашему виду не скажешь, что вы так кровожадны.
     Нинель услышала  это, упрямо  и недовольно мотнула головой, но не стала
вмешиваться  в разговор:  была  слишком  хорошо  для этого  воспитана.  Рене
внимательно  посмотрела на ее жениха. К ним прислушивались, кто-то мог знать
французский, ей надо было быть начеку и не говорить лишнего.
     -  Мне   не  нравится,   когда  люди  убивают   друг  друга  -  это  не
по-христиански,- благожелательно  и  спокойно сказала  она,-  но  когда люди
дерутся,  приходится  выбирать чью-то сторону.  Иначе остаешься  посредине и
тебя с обеих сторон затолкают и затопчут.
     - Ты ему этого не втолкуешь,- вполголоса  и тоже на французском сказала
Нинель.- Хочет быть над всеми. Или в стороне от всех - сама никак не пойму.
     Рене это тоже было интересно - только по другой причине, чем  Нинель, и
она посмотрела на Аугусто в поисках разъяснений.
     - На самом деле я думаю,- упорствовал тот, черпая упрямство в соседстве
военных,-  что было бы  лучше, если бы мы  остались в стороне от  конфликта.
Малые страны должны уступать большим право драться...
     Он  все-таки  поостерегся  сказать  это на  родном  языке или  хотя  бы
испанском, который  понимали многие. Но и Франция была не за горами: кое-кто
слушал  его внимательно и  скептически,  а  те, что не  понимали,  старались
уловить  смысл   по   общим   латинским   корням  слов   и   по   настроению
разговаривающих. Рене решила кончать с опасным противоборством.
     - Думать можно  что угодно,- сказала она  нарочно по-испански, чтоб все
поняли,- но когда дело доходит до драки, нужно действовать, и тут без выбора
не обойдешься. Немцы,  я думаю, все-таки ближе к  нам, чем русские.- И все в
автобусе, до того  делавшие вид, что заняты  разговорами между  собой, здесь
снова   как  сговорившись  и  без  задержки  прокричали  здравицу   в  честь
решительной канадки,  которая  не  ждет  у моря погоды. Ее теперь только  за
канадку и принимали - к французам здесь относились с симпатией, но предметом
для подражания они быть не могли: с ближних соседей никто не берет примера.
     -  Вы  именно  канадка,-  сказал  ей  Хорхе,-  а   француженкой  только
прикидываетесь. Что я, француженок не знаю?  Сидят дома  - ждут мужей, потом
детей,  а  вы все  бросили и поехали!  Как на лыжи стали!  Там правда  много
снега?
     -  Достаточно,-  сказала  Рене, вспомнив  российские снегопады.- Иногда
дома с крышами заносит.
     - Красиво?
     Рене  была готова к таким вопросам: она не напрасно часами разглядывала
в библиотеке  Управления,  хранившей фотографии всех  стран  и частей света,
ландшафты новой родины и  могла  говорить  о  них  часами,  но вместо  этого
сказала только:
     - Красиво.
     - Но как? Рассказали бы, пока едем.
     - Что рассказывать? Приезжайте и увидите.
     - Далеко же?
     - Разве? - удивилась Рене: для нее действительно не было теперь дальних
расстояний.- Подумаешь: Тихий океан.  Сели на  самолет  или  на пароход и не
заметите, как окажетесь на