енного  состояния,  граничившего  с
галлюцинациями, люди, задержавшие меня и втянувшие меня в провокацию, сумели
внушить  мне свою точку зрения и заставить меня выступить с ней как со своей
собственной. 3.  Я  ни разу не был в советском  консульстве,  не обронил  ни
слова  в разговоре с его  сотрудниками,  ни разу не встречался с ними.  Я не
крал  найденные  при мне паспорта. Я их  нашел  на  улице  маршала Петена во
французской концессии в 5 часов пополудни в четверг 4 мая и собирался, но не
успел сдать в полицию. 4. Против меня ведется нечестная игра, осуществляется
крупномасштабная  провокация, имеющая целью ложно связать меня  с  советским
консульством, но я не знаю ни одного его сотрудника и никогда не имел с ними
дела. Задача полиции - установить тех,  кто украл документы,  найденные мной
на  улице. Вместо  этого  она  присоединилась  к моим  грязным  очернителям,
поставившим перед собой задачу моего физического устранения, к их махинациям
и проискам".
     Дальше была дата и, вместо подписи - "Ха". Неясно, что он  имел в виду,
но газеты, опустив  "а",  начали  именовать его отныне  то  Мистером  Х., то
"Неизвестным красным".
     Яков, как  было  велено,  настоял  на  внесении  заявления  в  протокол
судебного  заседания и с  важным видом  подал  его стенографу. На  заседание
пришел Прокофьев - как всегда, неприметный на вид  и неброский. Ему хотелось
еще раз взглянуть на  противника: чтобы освежить свои впечатления и  оценить
его  нынешние  силу и  выдержку. Он  остался  озабочен  увиденным. В  Якове,
который  не уделил ему  никакого внимания,  не убавилось, а лишь прибавилось
внутренней  злости  и  упрямства. Но  его  меморандумом, состоящим из многих
пунктов, Прокофьев остался доволен, и это  высветилось на его лице, нарочито
бесцветном и  невнимательном.  Эта игра чувств  не ускользнула  и от Якова и
чуть  не  ввела  его в заблуждение: он  вдруг подумал, что  передачу записки
организовал не кто  иной, как этот перевербованный белый, но, слава богу, он
поостерегся от каких-либо шагов в его сторону.  Прокофьев мог иметь и другие
причины ликовать и радоваться.
     Так оно  на самом  деле и  было.  Обрадовался  он тому, что с  запиской
получал  достаточно  пространный  образец почерка  задержанного,  с  помощью
которого можно было идентифицировать пометки  на полях и надписи на листках,
найденных в его карманах,  и в  бумагах Ло, обнаруженных у того дома. До сих
пор записи были слишком  кратки и разрозненны, чтоб можно  было  утверждать,
что  они  написаны  одним  человеком.  В  частности,  наиболее  интересующий
Прокофьева  список  лиц,  причастных  к  коммунистической  деятельности,  за
которыми велось  активное  наблюдение, был снабжен  загадочной  пометкой "от
дантиста". Прокофьеву было ясно, что написана она той же рукой, что и список
расходов на апрель, найденный при Якове и несомненно ему принадлежавший,  но
эксперты говорили  лишь  о сходстве, а не об идентичности почерков, ссылаясь
на  краткость  текстов;  теперь  они  смогут   судить  обо  всем  с  большей
определенностью.
     После  обысков на  столе  у  Прокофьева  вырос  ворох бумаг,  требующих
надлежащего прочтения.  Кроме  блокнота  расходов  в бумажнике  Якова  нашли
записную   книжку,   состоявшую   из  разрозненных   слов   на   английском,
перемежавшихся  рядами цифр: они могли означать что угодно, но не могли быть
расшифрованы   без   помощи   автора  -   стало   быть,  не  могли   служить
доказательством его вины, но лишь указанием  на необычайно скрытный характер
его  деятельности.  Во  время первого  обыска, когда  Яков  сидел  и  мрачно
смотрел,  как  исследуют  содержимое его карманов, молодой  детектив спросил
его, что означают эти слова и цифры,- Яков, ни минуты не раздумывая, сказал,
что  вспоминал  иностранные слова и записывал, сколько секунд  ему для этого
требовалось. Версия  была настолько нелепа и  неправдоподобна,  что  молодой
сыщик ей  поверил,-  только  Прокофьев  неодобрительно покачал  головою:  не
коллеге, а задержанному - мол, чем  вы только  не гнушаетесь,  на что  Яков,
разумеется,   ответил   лишь   презрительным   молчанием.  Список   расходов
задержанного,  написанный  его жесткой, уверенной рукой,  велся  с  дотошной
мелочностью: будто хозяин,  человек далеко не  бедный,  должен  был отдавать
кому-то отчет в самых  мизерных своих затратах.  Прокофьев  отметил это  про
себя: такие находки не пришьешь  к делу, но для следствия они  бывают важнее
других  улик  и  доказательств.  Была еще одна  заинтересовавшая  Прокофьева
бумага с  китайскими  иероглифами: над ними  Мистер Х. написал своей  рукой:
"Адрес человека из  Сычуани". Внизу  адреса  не  было:  Яков, не зная языка,
ошибся, но  дело было  не в этом. "Человек  из Сычуани" был у  Прокофьева на
слуху  и,  насколько  он  помнил, был  псевдонимом  одного из  руководителей
шанхайской  компартии,  постоянно  менявших  свои   адреса,  но  не  клички;
задержанный  хотел,  видно,  разыскать его  в  последние  смутные дни  и  не
надеялся на  свою  память;  Прокофьев  тоже  не был  в  состоянии  запомнить
китайские иероглифы  и  потому не  винил  его  в нарушении  конспирации.  Но
вообще-то Мистер  Х. был  слишком рассеян для своей профессии - и,  странным
образом,  для  Прокофьева  это  тоже  было  подтверждением  его  российского
происхождения.    Он   знал   по   себе,   что    в   России    теперь   нет
шпионов-профессионалов  - есть одни одержимые  фанатики,  плохо  ладившие  с
требованиями  своей  профессии.  При  арестованном  была  также   связка  из
семнадцати  ключей, что  многовато  для  горожанина, не имеющего подворья  с
амбарами,  и четыреста двадцать американских долларов в  удобных  десяти-  и
однодолларовых купюрах - тоже сумма,  которую  обычные  граждане с собой  не
носят, потому что в ходу давно были банковские чеки.
     В собранном  материале было, таким образом, много  зацепок и  отправных
точек для  расследования, но не  было  прямых улик, и Прокофьеву  предстояла
трудная работа.  Мало  того,  что главный  обвиняемый стоял стеной  и на его
сотрудничество  нечего  было   рассчитывать,  надо   было   еще   преодолеть
сопротивление  китайцев,  которые  юлили до последнего и,  припертые в угол,
меняли  показания, признавали одно,  упорствовали  в  другом, находили новые
рубежи  обороны,  за  которые  цеплялись с  таким же непреоборимым и  внешне
бессмысленным упрямством. Они никогда не ломались до  конца, не признавались
во всех грехах сразу, не  рвали на себе  рубаху и на саму смерть шли, словно
разыгрывая театр и не желая выходить из роли, которую иногда сами  меняли по
ходу спектакля, как актеры традиционного китайского театра с переодеваниями.
К тому же  Ванг  сразу вывели из  игры, а Прокофьев был  уверен, что если бы
мандарины не сговорились за его спиной, он  бы в полной  мере использовал ее
след:  в  конце концов, детективы  опознали Ванг  в девушке,  приходившей  к
госпоже Лю  накануне  ее побега.  Сам  побег  тоже  был загадочен. Детективы
говорили, что оставили госпожу одну, потому  что  погнались  втроем  за тем,
кого посчитали  ее  мужем.  Двоих  для  его  поимки  было  бы  действительно
маловато, и госпожа Лю  воспользовалась данным ей шансом, но сделала она это
безусловно не без посторонней помощи. Прокофьев не  в первый раз сталкивался
с  таким  поворотом дела.  Сколько-нибудь высокопоставленные особы  с  обеих
сторон обладали  удивительным даром  исчезать  из-под носа преследователей -
ловилась  и гибла мелочь,  до которой никому не было дела. Верхушка  с обеих
сторон,  видно, знала  друг  друга и  в  последний  момент  выводила  старых
знакомцев  из-под удара  - может быть, руководствуясь при  этом  собственной
безопасностью. Его генерал сказал ему, чтоб он не хлопотал лишнее. Их задача
- установить связь "Красного незнакомца" с китайской разведывательной сетью,
материалы для этого  собраны; если он не  назовет себя и не окажется  ничьим
подданным, его передадут в китайский трибунал и там от него рожек и ножек не
останется.  Вот и  вся работа, но  Прокофьев  делал ее с  тройным  усердием:
боялся, что не  соберет достаточно улик  для того, чтоб незнакомца (которого
он  так  же  глубоко и проникновенно чувствовал,  как если бы  тот  был  его
соседом  по лестнице)  осудили,  как  он  того  заслуживает. Его  английский
начальник, у которого была географическая фамилия  Эверест, с  высоты своего
положения не пенял  ему за это: в конце концов, каждый русский на его памяти
вынашивал месть и мучился, в связи с этим, старой, неизжитой ненавистью.
     Англичане,  впрочем,  тоже  были по-своему педантичны. Изъятые у  Якова
паспорта были в  первый  же день пересняты и трижды перепроверены. Все  они,
как  уже было сказано, были отданы незадолго до их исчезновения  в советское
консульство  для  проставления  транзитной  визы. Два  из  них  принадлежали
почтенным,  преуспевающим  французским негоциантам,  едущим  в Европу  через
относительно дешевую Транссибирскую магистраль; третий - чешской музыкантше,
которая аккомпанировала более удачливой подруге в гастролях в Японии, но  та
неожиданно  умерла,  и  она вынуждена  была вернуться  в  Чехию;  владельцем
четвертого был  двадцатидвухлетний  китаец из  Тяньцзиня,  именовавший  себя
предпринимателем.  Полковник  Эверест этим  не  удовольствовался,  но  пошел
дальше и  велел  проверить  первую версию показаний задержанного:  вдруг тот
вначале  сказал  правду  и   теперь  русские  скрывают  неприятную  для  них
внутреннюю кражу. Он запросил у своих подчиненных ни  больше,  ни меньше как
список служащих советского консульства: нет ли  среди них лиц подозрительных
на совершение подобного деяния,- решил, видимо, помочь Советской Республике.
Список  ему дали:  там  были  указаны  все,  кто  работал в консульстве  и в
связанных с ним  коммерческих фирмах: кто, когда,  зачем  и на чем прибыл на
китайскую  территорию. Эверест поглядел на новую гору  бумаги, высокую,  как
его тезка в Гималаях,  махнул рукой, но  распорядился все-таки  пришить ее к
делу: авось, когда-нибудь пригодится.
     Паспорта  были как шило в мешке: отовсюду торчали и  всем мешали - Яков
всем задал работу. Их требовали русские: надо было ставить визы и отправлять
людей дальше - но идти за ними в полицию они не хотели: чтоб не привлекать к
себе лишнего внимания и не замарываться в  прессе.  Через день после  ареста
Якова,  когда  вечерние газеты разгласили весть о  поимке вора с паспортами,
похищенными в  советском  консульстве,  вице-консул СССР  М.В.  Миликовский,
прекрасно знавший, кого задержали, обратился в шанхайскую мэрию с просьбой о
возвращении  документов  для  совершения  необходимых  консульских действий.
Мэрия с  почтением  отвечала,  что  готова  сделать это,  но  просит,  чтобы
консульство  прислало  человека, который  бы  заполнил  необходимые в  таких
случаях   запросы  и   дооформил  дело,  возбужденное  против   сознавшегося
похитителя.  Миликовскому предлагали,  таким  образом,  начать  дело  против
собственного  шпиона  -  он  ответил  мэрии,  что  в  консульстве  такое  не
практикуется.  Тогда-то  и   раздался  грозный  окрик  сверху,  который   из
похитителя сделал человека, подобравшего на улице то, что должно было лежать
там до прихода полицейского. Показания задержанного были изменены, это  тоже
прозвучало во всех вечерних  выпусках - Миликовский  обратился в  полицию  с
новым прошением: если паспорта найдены  и не являются объектом преступления,
то не проще ли  отдать их в консульство, не чиня  дальнейших препятствий.  В
конце  концов паспорта  отдали  - троим иностранцам поставили  визы,  и  они
покинули   тревожную  китайскую   землю,  а  четвертый,   китаец,  настолько
перепугался, что за паспортом не явился и  из страны  не  уехал:  видно, ему
было  что  скрывать,  и  он  стал предметом отдельного  рассмотрения  -  как
англичан, так и собственной контрразведки.
     Обыск  у Ло  дал  следователям  много  разнородного материала,  который
трудно  было  сразу, с  ходу,  оценить и должным  образом  интерпретировать.
Вначале  внимание сыщиков остановилось  на тетради, в  которую  Ло выписывал
примеры из английского учебника: все они звучали  одинаково воинственно, как
армейские  команды:  "Это ключевая позиция района",  "Неотступно  следите за
происходящим", "Успех венчает  дело" - трудно было представить себе, что это
невинные  упражнения  в  английском,  а  не ключевые фразы  для  расшифровки
военных донесений.  На самом деле  Ло,  как было уже  сказано,  был  большой
фантазер  и любил поважничать не только на людях, но еще больше  перед самим
собою: что он имел  в виду, выписывая из учебника эти фразы, было только ему
известно - наверно, воображал  себя фельдмаршалом. То же со списком японских
атташе и консулов:  детективы накинулись  на него,  посчитав, что  напали на
след  большой  и разветвленной  шпионской  сети.  Прокофьев, участвовавший в
обыске,  как  и в  случае с  паспортами, пренебрег  этой  чересчур  яркой  и
бросающейся в глаза уликой и занялся делами куда  более земными и житейскими
- прежде всего  тетрадью расходов, которая  у шпионов более  содержательна и
обстоятельна,  чем у прочих смертных:  с ее  помощью они отчитываются  перед
своими патронами и выбивают из них новые суммы денег. Некоторые строки в ней
напомнили  тетрадь   Якова:   повторялись  расходы  на  газ,  на  письменные
принадлежности и фотоматериалы, зачем-то в большом количестве понадобившиеся
скромному преподавателю английского. Были и другие общие  цифры: три выплаты
некой нанкинской девушке,  в  которой Прокофьев  заподозрил ускользнувшую от
него Ванг; деньги были  разные: от ста долларов  до пятисот, но  так бывает,
когда суммы соответствуют оплачиваемым услугам; кроме того, дождь расходов в
последние  дни  говорил  о панике  и  лихорадочной  активности, обуявшей эту
шайку:  она наверняка была  связана с  разгромом красной  сети в Ханькоу,  и
оттуда не зря настаивали на их немедленной выдаче.
     Но  это  было  дело  китайцев.  Прокофьеву  нужно  было  выяснить,  как
произошла утечка из сыскного бюро: это было уже их внутреннее дело. Но и тут
розыски  не  увенчались ничем достойным. В Китае все  решалось на полутонах:
полууспех-полунеудача - эта страна не любила окончательных решений и потому,
наверно, просуществовала на этом свете столько тысячелетий.
     Эксперты  сравнили надпись  "от  дантиста" на  интересующем  Прокофьева
списке  с  пространной нотой-заявлением "Красного незнакомца" и на  этот раз
достоверно признали их  написанными одной бестрепетной рукою. Сам список был
никудышный,  и составлял его человек, ничего  в деле  не понимавший  и почти
неграмотный. Возглавляла перечень  признанная  королева легального шпионажа,
американская   писательница   и   журналистка  Агнесса  Смедли.   Она   была
приятельницей Сун Цинлин  и  была известна, в частности,  тем,  что  собрала
досье на всех китайских генералов, включавшие в себе не только сведения о их
профессиональной  пригодности  и  продвижении по службе,  но и  о  житейских
слабостях и привычках. Но далее  шли совсем уже случайные и даже вымышленные
лица,  и понять, как  они попали в эту  подборку, было невозможно.  Внимание
Прокофьева  остановили  две  фамилии, которые  звучали  слишком уж  свежо  и
колоритно. Он так и сяк вертел их, пока не прочел вслух  уходившим со  смены
детективам,-  те сразу  распознали  в  них  двух  героев  модного  японского
боевика,  недавно  вышедшего  на  экраны:  в  английской   транскрипции  они
изменились  до  неузнаваемости, но на  слух еще определялись. Видно,  кто-то
ловко приписал их для полноты счета и для округления гонорара, а неизвестный
покупатель  принял  за чистую  монету -  половина  доставляемых разведчиками
сведений грешит подобными приписками. Был еще один  персонаж в этом  списке,
тоже  пострадавший от здешнего  многоязычия, но  с ним  произошло, если  так
можно выразиться,  нечто прямо противоположное -  а именно его португальскую
фамилию написали по-китайски и невольно законспирировали  так, что захочешь,
лучше  не  придумаешь. Его  звали Ромео  Кунья  д'Акинья, и участвовал он  в
подпольном игорном  бизнесе, а из  него сделали Лоо Йай Кенга  и пришили ему
коммунистическую деятельность: если бы не адрес, Прокофьев, сам  проверявший
этот след, в жизни бы не додумался до этого. Результатом его изысканий была,
во-первых, записка начальству о  состоянии дел  в  сыскном  бюро,  на данные
которого до сих пор опирались как на бесспорные,- начальство приняло записку
к  сведению, но  от существа ее отмахнулось:  как от неисправимого  здешнего
зла,  подобного муссонам. Вторым  итогом его исследований было  то,  что  он
нашел-таки того, кто составил эту филькину грамоту. Это  был бывший детектив
бюро,  которого  из-за крайнего  невежества больше не  допускали  к  сыскной
работе, но разрешали подрабатывать в качестве ночного сторожа. Он не лазил в
ящики каталогов, но  списал торчавшие из них  шапки формуляры: видно, кто-то
наутро хотел проверить листки, показавшиеся сомнительными или нуждающимися в
доработке.  Старик,  в  котором  взыграл  дух  прежнего  сословия,  во  всем
повинился и  покаялся -  отказался лишь назвать  хозяина пишущей машинки, на
которой  список был  отпечатан: видно,  это был  его  новый работодатель,  с
которым он не хотел ссориться. Прокофьев плюнул на машинку - спросил взамен,
кто  поручил  ему  эту  работу.  Тут старик  оказался  уступчивее  и  назвал
представителя  уголовного  мира  по  кличке  Кривой Нож,  хорошо  известного
шанхайской полиции. Прокофьев  этому  обрадовался: суды  в Китае  не любили,
когда политические  преступники прибегали к помощи  уголовников,- это как бы
понижало их в общественном мнении. Заказчик в очередной раз сидел в тюрьме -
слава  богу, в  Шанхае. Его вызвали в  камеру  для допросов, он  был  крайне
недоволен этим, потому что прервал игру  в кости. С трудом вспомнив, о каком
заказе шла речь, он сказал через переводчика,  что сам он подобных поручений
не  дает,  а сделал  это Бродяга Ли, который  сидит  в тюрьме в другом конце
города, и господин судья может туда проехаться, если хочет, а ему нужно идти
назад, потому  что всем известно, что кости не выносят  разлуки,  уносящей с
собой  игорное счастье. Прокофьев вздохнул,  поехал на  другой конец города,
узнал, что  Бродяга Ли сидит  безвылазно уже четыре года,  повернулся,  чтоб
уйти, но охранник, важный, как все  стражи мира,  а  китайцы в  особенности,
сказал  со значительным видом, что Бродяга  Ли -  такой  проходимец,  что из
тюрьмы может и яичницу заказать, и  убрать кого  захочет. Бродяга Ли в кости
перед   вызовом   не   играл,   поэтому   в   полной   мере   воспользовался
предоставившейся ему возможностью  порисоваться и покрасоваться. Ни о  каком
списке  коммунистов  он  не  знает -  не знает даже, что это за птицы такие,
коммунисты, но это все Кривой нож, он вешает на него все подряд в  последние
десять лет, и Бродяга Ли за все это рассчитается - дайте ему только выйти на
свободу, и прочая и прочая. Прокофьев уехал не солоно хлебавши.
     Парадокс дела  заключался  в  том, что спроси  Прокофьев Якова  об этом
списке  и захоти  тот вдруг помочь  ему, то и он бы ничего  не  вспомнил. Он
припомнил бы только,  да  и то  -  смутно, что искал способ наладить связи с
сыскными агентствами,  чьи сотрудники (он знал  это  по  европейскому опыту)
охотно продают  свою работу нескольким  покупателям сразу:  этим достигается
большая рентабельность производства. В Германии Яков завербовал трех филеров
специального отдела  полиции,  которые с превеликим  удовольствием продавали
ему  то,  что  делали  бесплатно  по  месту работы:  там  был оклад, а здесь
сдельщина. Наверно, так могло  быть  и в Китае. Но  здесь  вечно приходилось
прибегать  к помощи  посредников -  из-за незнания языка и  еще  потому, что
китайцы, за исключением высокого начальства,  не  жаловали иност