рку.- Словом, вы неплохо справились с
заданием,- подытожил он.- Теперь, прежде чем окончательно принять вас в наши
ряды и  представить вас, пока  заочно, командованию,  я бы хотел расспросить
вас  о прошлом. В  общих чертах  оно  нам  известно, но мы  бы хотели узнать
некоторые подробности...-  Марк тут изготовился отвечать, а Эдвин  осекся, и
лицо его вытянулось, будто ему было что скрывать  и он был не вполне готов к
такому  расспросу.-  Вы   ведь   оба   из   хороших   семей?   -   продолжал
благожелательный Яков,  не  замечая этих  нюансов.- Так называемых  хороших,
потому что для нас нет ничего лучше настоящего  пролетарского происхождения.
-  Марк был с  этим согласен:  он давно отрекся  от  родителей,  да и  Эдвин
ободрился, узнав, что  ветер  дует не с той стороны, какой он опасался.- Как
все-таки вы  вышли на верный путь? Как произошел поворот? Мне  и  самому это
интересно. Общие  закономерности я  знаю,  но  каждый  случай  индивидуален.
Давайте начнем с вас, Марк. Родители были, наверно,  против вашего  решения?
Или это произошло тогда, когда они не имели уже на вас большого влияния?..
     Что-то  жесткое   проглянуло   в  лице  Марка,   до  того  беспечном  и
покладистом.
     - Они  на меня  никогда большого  влияния не имели,- против обыкновения
кратко и почти недружелюбно сказал он.
     - Вы были самостоятельны?
     - Да  нет. Просто им было все равно, что со мной и с моим  братом.  Оба
были заняты собственными проблемами.
     - Финансового свойства?
     -  Всякого.-  Марк поглядел внушительно,  и  на  его  лице  прорезалась
жесткая складка.- Жили-то мы как раз обеспеченно. Просто не думали они о нас
- и все тут. В доме было всегда полно гостей - не дом, а проходной двор.
     - Вы, наверно, дружили со старшим?
     - Еще того меньше. Объединялись против родителей, это да, а между собой
дрались как заклятые враги. Он вечно меня задевал: был старше, но я ему тоже
не спускал.  Сейчас он помощник  прокурора.  Всегда был такой: искал, кому б
ножку подставить.
     - Не скажешь, глядя на вас, что у вас такое детство.
     - Потому что я веселый? Это видимость - и то благодаря Эдвину: он мне и
друг и брат и родственник.
     - Он вас и  к марксистской идее подвел? -  Внимание Якова переключилось
на его товарища, который снова застеснялся и стушевался.- Вместе учились?
     - Снимали вместе квартиру,- сказал Марк, потому что  Эдвин  по-прежнему
не хотел отвечать ни за себя, ни за друга.- Оба приехали учиться в Кливленд.
     - Вами тоже родители не занимались? - спросил Яков Эдвина и подумал тут
о том, что было  у него  самого  дома.  Ему  вспомнилась  сосредоточенная  и
рассеянная  мать, писавшая  романы и прятавшая их  на полках  книжного шкафа
(она их не то что в издательства не носила, но и читать никому не давала), и
отец, вечно занятый синагогой - да  и чем  еще раввину заниматься? Но Янкеля
никто не обижал, он не чувствовал ни избытка, ни недостатка внимания к своей
особе.  Уже маленьким он чувствовал себя призванным свыше и в пять  лет  вел
занятия  с детьми бедных в хедере: такие, как он,  довольствуются собой и не
нуждаются в чьем-либо одобрении и поощрении.
     Эдвин вынужден был наконец разжать рот:
     - Почему? Напротив, только  и делали, что опекали меня. Я у них один, и
они только мной и дышали. Гостей у нас не было.
     - Кем они были?
     - Отец, вы имеете в виду? Санитарный врач. Отвечал за чистоту воздуха в
Детройте. Чиновник, иначе говоря.
     - Вы с ними порвали?
     - Почему? - удивился тот.- Регулярно переписываюсь.
     - Надеюсь, не все им пишете? Про кантонскую поездку ни звука?
     - Написал,  что  съездили  в  Кантон  и посмотрели город.  Что  в  этом
запретного?
     -  Ничего,  конечно.-  Яков  усмехнулся.- Но  писать лучше не  надо,- и
глянул выразительно.- Может, придется много ездить,  и тогда разъезды  могут
показаться подозрительны.
     - Моим родителям ничто во мне никогда не покажется подозрительным.
     -  Другие  могут заинтересоваться... Но  я сейчас  не  об этом. Как  вы
подошли  к  марксизму?  Пока  что  я  не  вижу  связи.  Марком  родители  не
занимались, вас чересчур опекали...
     -  Именно поэтому.  Слишком оберегали от  реальности. И  слишком  учили
правде  и  справедливости.  Я рос  взаперти:  боялись  лишний  раз  на улицу
выпустить - вот я и  оказался в конце концов  совершенно не приготовленным к
действительности. Мир показался мне чересчур несправедливым.
     - Вы сейчас так не считаете?
     - Почему? Так же отношусь, но много спокойнее. И тогда бы, наверно, так
отнесся, если б меня к этому подготовили. Я не знал, например, сколько стоит
булка хлеба  и  кто  сколько  зарабатывает.  Самое  мое большое  впечатление
первого года учебы  в  Кливленде было то, что  уборщица  мыла полы в мужском
нижнем белье.
     - И вы разглядели это?
     - Она нагнулась, а я увидел. Даже спросил ее об этом.
     - И она что?
     -  А  что  было, говорит,  то  и надела. Не напасешься  на  всех разное
покупать: не те  у нас деньги. Мне это показалось верхом несправедливости. С
этого все и началось. Начал читать Маркса, потом Ленина.
     - Что именно?
     - "Капитал", а у Ленина "Государство и революцию" и многое другое.
     - Вы тоже это читали? - Яков повернулся к Марку.
     -  Нет. Он мне  пересказывает. Я ему на  слово верю. Я сам не  по  этой
части. Мне чтение противопоказано, я люблю дело.
     - Стало быть, вы хорошо дополняете друг друга.- Яков поглядел  на обоих
с явной симпатией.- И женаты оба не были? Своих семей  не имели? Это второй,
после родительской  семьи,  барьер  на  пути  всякого  революционера.  Если,
конечно, подруга не разделяет ваши идеалы.
     Эдвин тут опустил голову, и Марк снова перенял нить разговора.
     - Нет. Я по продажным девкам шлялся - это хорошо от женщин отвращает, а
Эдвин  был  как красная девица:  от  всех отворачивался, хотя на него многие
глаза пялили. Скромник и тихоня, каких мало. Но когда речь идет о принципах,
железный  человек. Я из-за него и поперся на  этот край света! -  Марк ткнул
приятеля в бок и весело засмеялся.
     -  Слова  не должны расходиться  с  делом,-  сказал Эдвин.-  Мы  должны
поступать в соответствии  с  нашими  принципами. Так  меня во  всяком случае
учили родители. Даже если оказываемся не правы.
     - А мы правы,- сказал Яков.- Вернее, прав марксизм, в который мы верим.
И все решает соотношение сил, а оно в нашу пользу...
     Это  была  заключительная  фраза  в  экзамене,  прошедшем  успешно  для
американцев: Яков остался ими доволен и думал уже над тем, как пристроить их
к делу. Но пока что  надо было решать, что делать самому.  Было поздно. Идти
домой по ночному Шанхаю с чужими паспортами в кармане было  опасно. Он хотел
позвонить Элли  из расположенного рядом кафе, но каким-то образом рассеялся,
забылся и  вернулся в  мыслях к понравившимся  ему  американцам.  У  них шло
приготовление  к  ночлегу.  Молодые  люди думали  уступить  ему  двуспальную
кровать, а самим расположиться на диване:  это было как на  свадьбе бедняка,
где богатому почетному гостю готовы уступить ложе новобрачных. Яков  отругал
их за непролетарские замашки, устроился на диване и  через минуту заснул: он
умел засыпать  на полуслове и гордился этой своей  способностью - а те долго
еще совещались в  соседней спальне и обсуждали  свой прием в  ряды  мирового
революционного рабочего движения.
     После  американцев, наутро, Якову  точно уж следовало  идти домой, чтоб
успокоить тревожливую Элли (он все не мог никак назвать ее про себя женою) и
привести себя в порядок  после проведенной не дома ночи. Но у  него на  этот
день  была намечена еще  одна встреча, а  он не любил откладывать  дела: они
оседали тяжким грузом в его  сознании, сбивали настрой его внутренних часов,
отяжеляли их быстрые стрелки, двигавшиеся с точностью  хорошего швейцарского
механизма. Со временем у Якова были свои счеты:  оно если не подчинялось, то
сочувствовало ему  и тесно с ним  сотрудничало  - он мог, например, заказать
себе  сон в  течение двенадцати  с  половиной  минут  и проснуться  в  точно
назначенное время, словно у него была прямая связь с  космическим маятником.
Дело было еще и в доверительном характере поручения, от которого нельзя было
отмахнуться,- впрочем,  все задания и дела Якова были такого свойства и одно
нанизывалось на другое, как шашлыки на острие шампура...
     Дело  было таково. Один  из коминтерновцев начал вызывать у руководства
определенные и, по  мнению  наверху, законные  опасения - Якову как человеку
строгому и требовательному дали  поручение  прозондировать почву и высказать
свое суждение в письменном виде. Товарищ  этот, Арнольд Ваксман, был выходец
из Польши и работал под прикрытием  русской фирмы, испокон веку  торгующей в
Китае сельскохозяйственной  техникой. Она осталась с царских времен и теперь
вела как  бы  независимое  от бывшей  метрополии  существование, но на  деле
широко ею использовалась: советских как раз устраивала эта мнимая автономия.
Управлял  фирмой   -  с  царских   же  времен   -  некто   Поляков,  человек
проницательный, умный,  оборотистый,  вросший  корнями в благодатную,  жирно
унавоженную китайскую  почву  и  бывший  своим  в здешнем  высшем  обществе,
которое есть везде и повсюду  одинаково. Он быстро вычислил выгоду,  которую
можно было  извлечь  из почти  бесплатно  представляемых  ему  на реализацию
тракторов советского производства, и, продолжая вести прежний светский образ
жизни и ни  во  что  не  вмешиваясь, согласился  смотреть  сквозь  пальцы на
некоторые  делишки, творившиеся в его конторе и  от  его  имени,  а также на
нескольких новых сотрудников, имевших не крючковатую спину клерков,  а плохо
гнущуюся  -  недавних  офицеров.  Для  большей  надежности  и  для  удобства
совершения сделок ему еще и предложили в зятья кого-нибудь из  образованных,
знающих языки  молодых людей спортивного вида: у него  была  дочь на позднем
выданье.  Это  уже  его  задело -  он  пробурчал  ведущим с  ним  переговоры
представителям разведки, что  завещание  свое он оформил на жену и что таким
образом  они  компанию  не  заполучат. На  это  ему  объявили  с  превеликой
почтительностью, что  им нужен именно он  с  его связями в  Китае,  что  они
желают ему многих лет здравствования и  просто хотят оградить его от личного
участия  в  делах,  могущих повредить его репутации:  ими будет ведать зять,
который  займет место  руководителя  отдела или филиала  учреждения. Поляков
подумал, подумал,  взвесил все  за  и  против,  учел, в  частности, скверный
характер своей  Любы, которая  не  была создана  для замужества, решил,  что
именно такой,  фиктивный,  брак  ей единственно  и  подходит,- и согласился,
поставив единственным условием,  чтоб соискатель дочери был  евреем:  не  то
вера отцов взыграла в нем, не то требования  еврейской общины  Шанхая:  хоть
она  и была  мала,  но  ее мнением  пренебрегать не следовало. Представители
разведки переглянулись, сказали: "Нет ничего проще", и  на следующий же день
Ваксман стучался в двери местного богача - свататься. Теперь у руководителей
Коминтерна  возникли опасения,  что он слишком  близко  к  сердцу  принимает
интересы  компании,  чересчур   много   разъезжает  по   стране,   навязывая
малоземельным китайцам ненужные им трактора, несоразмеримые с их  крохотными
участками, напрасно предлагает им сорганизоваться в кооперативы с совместным
использованием  техники  и   забывает  для  этого  другие,   истинные  свои,
обязанности. Яков должен был посетить его на дому, проверить состояние дел и
вынести свой приговор:  его мнением  в таких случаях дорожили  -  он обладал
чутьем на людей и умел отсеять зерно от плевела.
     Арнольд сам назначил ему время, поэтому он и пришел к нему в этот день,
и то, что его не было на месте, показалось ему плохим предзнаменованием:  он
не любил, когда его подводили  таким образом,  и не верил причинам, будто бы
помешавшим прибыть  вовремя. В апартаментах, которые молодая чета  снимала в
фешенебельной части города, на улице королевы Виктории,  кроме Любы, супруги
Арнольда,  тридцатипятилетней  глазастой  и   губастой  женщины,  начинавшей
глядеть  зло и неприветливо всякий раз, когда речь заходила о ее  муже,  был
еще отец, которому  Арнольд, видно, тоже назначил свидание, но часом раньше:
чтоб  покончить  со  всеми  неприятностями  разом. Поляков был  неприметный,
деликатный на вид пожилой человек, в котором  никак нельзя было  заподозрить
преуспевающего дельца, одну  из акул местного капитализма. Яков не был с ним
знаком, и это позволило ему выдать себя за человека, собирающего средства  в
пользу жителей южного Китая, который недавно перенес сильное наводнение.
     - Он обещал мне крупную сумму,-  виновато оправдался он, усаживаясь без
разрешения в гостевое кресло и оглядываясь в поисках впечатлений, из которых
должно было составиться его будущее мнение.
     - Садитесь,  раз большую,- с  запозданием и из приличия сказал Поляков,
недоверчиво его  оглядывая.-  Что-то не похожи вы  на  человека, собирающего
деньги в пользу утопающих китайцев.
     - Я из Международного Красного Креста,- объяснил Яков.-  Хотите, покажу
документы? - Бумаг у него не было, но он знал, что  в обществе, где вращался
Поляков, проверять их не принято: там  было  много  аферистов разного  рода,
которые все были снабжены наивернейшими и подозрительно новыми документами.
     -  Обойдемся без этого,- сказал Поляков.- Документы  - это то,  что как
раз легче  всего надыбать. Вот деньги - другое дело. Так где же  он? - снова
обратился он к  дочери - на  этот  раз, чтоб  ввести  в  курс дела  гостя  и
поскорей от него избавиться.
     - Кто  б  самой сказал!  - взорвалась злая красавица Люба: будто отец в
первый раз спрашивал ее об этом.- Уехал  в Тонкин торговать  комбикормом - и
ни слуху ни духу! В  борделях, небось, завис! Чего только там не предлагают!
Никакого воображения не хватит...
     Стыдливый Яков потупился здесь с  ироническим видом, а правоверный отец
возроптал и вступился за отсутствующего зятя:
     -  Погоди. Почему так  сразу?.. И зачем это посторонним? - выговорил он
ей, после чего снова недоверчиво покосился  на не думавшего уходить  гостя.-
Особенно из Армии спасения.
     - Пусть его и спасает - ему больше  всех это надо.- Яркая и чувственная
Люба  обратила  наконец внимание  на терпеливо сидевшего в кресле  и ждущего
денег посетителя: будто отец  именно этого от нее и добивался.- Что он - про
шанхайские бордели не слышал? - прибавила она - в надежде на то, что гость и
в самом деле  не новичок в таких делах:  время делало  свое дело и курчавый,
рослый,  с сильными руками,  несомненно  еврейского  происхождения,  молодой
человек  успел  ей понравиться.- Я вам заплачу,- прибавила она  Якову.- Если
этот подонок не явится...
     Не известно, чем бы  все кончилось, если бы  их общее ожидание не  было
прервано  появлением  китайчонка-письмоноши,  принесшего, как  в  спектакле,
письмо от пропавшего зятя. Поляков взял конверт и мельком на него глянул.
     - Это от него. Хоть  что-то.  Самого,  видно, не скоро увидим. Дай  ему
что-нибудь,-  сказал  он   дочери,   поскольку  число  желающих  разбогатеть
увеличилось за счет разносчика писем, ждущего своей доли счастья.
     - Это я сначала посмотрю, что он пишет! - отрезала  она,  не думая ни в
чем уступать мужу, взяла письмо, проглядела его  сначала  молча, потом стала
читать вслух, с особым удовольствием выделяя оскорбительные для себя места и
грубости: будто  приводила доказательства  в ходе бракоразводного  процесса.
Отец сунул монету мальчишке, велел ему удалиться, а Люба продолжила чтение:
     - "Моя несравненная и неоценимая,-  с явным сарказмом писал ей муж.-  Я
задерживаюсь - но не потому, что залег,  как ты испорченными  мозгами своими
решила,  в кантонских борделях:  мне нечего делать  в этих  пристанищах  для
слабоумных, я слишком берегу наши общие с тобой деньги  - а  потому, что  не
смог продать  комбикорм, который застрял на  складах и начинает  в  эту жару
тухнуть. Я прихожу к выводу, что китайцам можно всучить только  то, чего они
в  глаза не видели и о чем не имеют ни  малейшего  представления:  трактора,
комбайны, полотенцесушилки, почтовые ящики - а  там, где им кажется, что они
что-то  знают,  тут их не переучишь. Комбикорма им не  нужны и даром. Хорошо
наткнулся  на  немецкую  сельскохозяйственную  колонию:  эти  сразу за  него
ухватились  и  закупили все что  есть и  что привезу еще,-  лишь  бы не  они
доставляли: этим чем меньше хлопот, тем лучше. И денег у них куры не клюют -
платят по высшей планке. Теперь надо только выбраться отсюда: это от Тонкина
верст  сто, но  не знаю, в каком направлении,- надо  ждать их машины, потому
что другого сообщения нет и не  предвидится. Это письмецо согласился взять с
собой  и отправить по почте местный летчик - у  них и аэродром свой есть, но
меня и на него-то не пустили, не то что на борт их кукурузника. Вообще вид у
них у всех здесь такой, будто свиньями они занимаются для  маскировки, а что
у  них  на  уме,  одному  Богу  известно.  Впрочем,  зачем  я все  это  тебе
рассказываю?.."
     - Действительно, зачем? - переспросил озадаченный Поляков и поглядел на
Якова, потом, вопросительно, на дочку.- Это нас с тобой не касается...
     -   Просто   зубы   заговаривает!  -  завела  свою  песню  несгибаемая,
непреклонная Люба, которую не так  просто было заморочить и склонить на свою
сторону.- Не знает, как себя выгородить. Послушайте дальше! - И продолжила с
особенным чувством: -  "Я бы, дура  ты этакая,  все это по телефону  тебе из
Тонкина сказал, но ты ведь слова не даешь сказать, затыкаешь мне рот дрянью,
о которой и говорить на людях  неудобно - не  то  что  кричать на всю улицу:
чтоб тебя переоорать и до твоего уха дорваться. Если б ты знала, как мне все
это надоело. Ездить по Китаю, продавать - кому сказать только - немцам корма
для китайских  хряков: вавилонское  столпотворение, а не жизнь -  не знаешь,
какому Богу молиться. Хотелось бы уехать с  тобой  в какую-нибудь уютненькую
Голландию и жить там и никого не видеть - кроме голландцев - или кто там еще
живет, в этой Голландии?.."
     -  Это  он плохое  место  выбрал,-  вмешался  в  чтение отец  и  глянул
многозначительно.-  С плохими соседями. Выбирать надо  соседей,  а не место.
Пусть  здесь крутится. Китайцы как хозяева хороши: ненавязчивы. Правда,  и у
них соседи так  себе... А с немецкой  колонией он хорошо придумал: с немцами
можно дело иметь - когда они не у себя дома...
     Яков поднялся со своего места: он узнал все, что ему хотелось.
     - Куда  же вы?! - воскликнула  с  разочарованием  Люба,  сильно на него
рассчитывавшая.- Я  же вам денег не дала!..- Но Яков оставил без  внимания и
этот сильнейший из  аргументов - рассеянно попрощался с обоими  и поспешил к
выходу:  вспомнил, что ему  почти не осталось времени для еще одной встречи,
может быть, более важной, чем все прежние, вместе взятые.
     - Кто это? - спросила Люба отца.
     - А я знаю? Может, из  шанхайской контрразведки, может, из  Коминтерна.
Ничего страшного: у меня  и здесь и там свои люди. Но  болтать лишнее ни при
ком не  следует. И сожги  это письмо:  оно  мне не  нравится. Немцев еще  не
хватало на нашу голову. Наверно, тоже какая-нибудь шпионская колония...


8
     Яков успел подумать еще о  том, что нужно написать два отчета: теплый и
сердечный  -  об  американцах и  осторожно-неприязненный -  о  родственниках
Ваксмана  и  о  нем  самом,  и  сделать  это  по  возможности  скорее:  пока
воспоминания свежи и просятся на бумагу. Но на большее его  не хватило: надо
было  срочно перестраиваться  на встречу с Ло - ту самую, которая могла быть
посущественнее  всех  прочих.  Ло  ждал  его  на  углу  некой  двузначной  и
трехзначной  улицы  Шанхая: свидание назначили  в ближней  к порту китайской
части  города, где улиц, у