еста,
которые культурные люди  не могут  обойти  стороною. Воздав должное святыне,
она вернулась к своим обязанностям. Ей нужно было сообщить в Москву, что она
благополучно добралась  до Милана,  и дать для этого объявление в  "Коррьере
делла  Сера",  что  она  потеряла любимого  белого  пуделя  и  готова  щедро
вознаградить того, кто его разыщет. Объявление далось ей трудно: итальянский
и  французский  - родственники, но  давно разошлись в стороны, а нужно  было
составить фразу так, чтобы  сойти за  местную: не приехала  же она издалека,
чтобы  объявить об  этой  пропаже.  Ее  начальники  тоже  были  хороши,  раз
придумали такую ловушку.  Но или редакция не отвечала за тексты  объявлений,
или Рене написала его  грамотно, ей и это сошло с рук, и память об утерянном
друге до сих пор хранится в старых подшивках этой газеты.
     В Венеции ей не пришлось  уже думать об архитектурных красотах города и
любоваться каналами, как это делают все, кто сюда приезжает. Выяснилось, что
она попала в ту еще историю. Ей было велено приехать 24 марта в Триест, чтоб
сесть  там  на  один из двух пароходов,  отбывающих в Шанхай по 26-м  числам
месяца:  "Граф  Верде" или "Граф Россо". На месте же оказалось, что отбывают
они по очереди не по 26-м, а по 16-м числам,- кто-то ошибся на десяток, а ее
положение, из-за этой  путаницы с  графьями,  сразу стало безвыходным. Денег
было в обрез, жизнь в Венеции,  городе туристов, безумно дорога, ей бы никак
не хватило до 16-го апреля, да и ждали ее в Шанхае пароходом этого месяца, а
не следующего. Она стала искать попутное торговое судно, которые - она знала
это  с французских времен  -  соглашаются брать на  борт пассажиров, хотя  и
делают это  украдкой,  не  оглашая  дополнительные  прибыли. Правда,  теперь
возрос риск, что ее могут заподозрить в пути  или на берегу: из-за того, что
она пользуется сомнительными средствами передвижения.
     Ей повезло: она нашла в порту  сухогруз "Полковник ди  Лана", где  были
кабины  для попутчиков. Капитан судна был  одновременно и его владелец - все
решили за несколько минут, не сходя с места. Кроме нее был еще один пассажир
- молодой  юрист из  Германии,  еврей,  уходивший  от  нацистов,  начинавших
расширять свое "жизненное пространство",- пока что не за пределами страны, а
за  счет внутренних  резервов - коренных, но "инородных"  граждан. Он-то как
раз  и  выбрал  сухогруз, чтоб не  брать  билетов на регулярный пассажирский
рейс, где его могли снять  с парохода и передать  немцам:  в Италии у власти
был  Муссолини, и итальянцы обязались помогать  Гитлеру,  хотя не  старались
преуспеть  в этом.  Пассажир  был в нездоровом, взвинченном состоянии  духа:
нервничал, говорил  и  делал глупости  и  был притчей во  языцех  матросов и
кают-компании. Впрочем, итальянцы хоть и подтрунивали над ним, но относились
к  нему  порядочно: помогали, собственно,  бежать  от  Гитлера, хотя офицеры
судна,  по  всей  очевидности, принадлежали к  правящей  фашистской  партии.
Итальянцы,  думала  она,  наблюдая  за  ними,  народ  живой,  общительный  и
расположенный к иностранцам, которые любят ездить в их страну,- фашизм у них
не столько в груди, сколько на ней:  в мундирах и в знаках  отличия. Ей  это
тоже было на руку.
     Началась ее  одиссея. Пароход шел через Суэцкий канал с заходами во все
основные  порты  и стоянками в  них. Путь  предстоял долгий, прибывала она в
Шанхай значительно позже назначенного срока, но выбора у нее не было.
     На  пароходе  она  стала  предметом невинного  ухаживания и  поклонения
молодых офицеров, которые сопровождали ее на берегу и показывали ей попутные
достопримечательности.  Это  была обычная  флотская  галантность: кроме  нее
пассажирок на борту не  было, и моряки шутливо  спорили за  ее внимание.  Но
иногда ей казалось, что за этим кроется нечто большее.
     Свита ее  доходила  до  четырех-пяти  человек,  разодетых  в  помпезные
итальянские  мундиры,  расшитые  галунами  и   позументом   (хотя   это  был
всего-навсего торговый флот),  но  неотступных ухажеров было  двое:  Бенито,
который гордился тем, что он тезка Муссолини,  и  все  напоминал об этом,  и
Чарли  - почему Чарли, она так и не поняла: они не вдавались в свое прошлое,
хотя  и выпытывали у  нее ее собственное.  Бенито был живой, веселый брюнет,
Чарли - задумчивее,  флегматичнее, белее: может,  в нем и правда текла кровь
англосаксов. Они были неразлучны и вдвоем же ходили с нею. Они познакомились
в  Александрии, самом крупном порту Египта, где пароход делал первую большую
остановку.  Он  направлялся  в старый  порт,  куда его вел  местный  лоцман:
глубоководный  проход  посреди  моря был  узок  и  извилист, и  странно было
смотреть, как сухогруз петляет  на гладком, как стекло, зеркале залива. Рене
стояла на борту, офицеры подошли к ней.
     -  Синьорита  хочет  в  порт?  -  набравшись  духу,  спросил Чарли,  но
передоверил  потом разговор другу: не то поленился продолжать,  не то решил,
что тот справится с этим лучше. Он говорил по-итальянски, Рене хотя и поняла
его, но показала на языке жестов, что языка не знает.
     - Немка, англичанка? - спросил Бенито.
     - Уругвайка.- Рене  выучила эти  ответы, так, что от зубов отскакивало.
Все  они  были  в  уругвайском разговорнике,  который  нашли  в  Управлении,
полагая, что в нем она найдет особенности  языка, отсутствующие  в испанском
варианте.
     - И на каком же языке говорят в Уругвае?
     -  На испанском. Говорите по-испански?  - спросила она на  грассирующем
уругвайском диалекте испанского.
     - Нет,- по-итальянски ответил тот.- Французский, немного немецкий.
     -  Французский меня устраивает,- сказала она  на  своем языке.- Хотя  я
давно в нем не практиковалась.
     -  Неплохо  говорите  при  этом,-   заметил  он,  переходя  на  ломаный
французский.
     - Вы  тоже. У меня способности к  языкам. Еду  в Китай учить китайский.
Дали на это стипендию.
     Она  глядела  на  них  весело и  с  азартом,  у  нее  было  приподнятое
настроение: мы все остаемся детьми, а она никогда не была на Востоке и в тех
экзотических странах, где ей предстояло побывать. Между тем беспечность, как
она сама заметила, бывает опасна.
     -  А  я из-под Генуи,- сказал Бенито.- С  побережья. Там многие говорят
по- французски. Но не так, как вы. Вас, наверно, северяне учили?
     - У нас была преподавательница из Парижа.
     - Оно и чувствуется. Пойдете в порт?
     - Обязательно!
     - Составим вам компанию.
     - Будете загружаться?
     - Пшеницей.
     - И привезли что-нибудь?
     - Самую малость. Вино своим. Несколько ящиков. Потом разгрузим.
     - Не объявили в таможне?
     - Еще не хватало. Так - дружеская посылка. Но осторожность не помешает.
     - Здесь филиал компании?
     - Так точно. Не могут без итальянского пойла.
     - Грузоподъемность  две тысячи?  -  У нее  со  времени  ознакомительных
поездок по французскому побережью остались кой-какие познания  на этот счет,
и ей хотелось освежить их и заодно - ими похвастаться.
     - Две с половиной.
     - По судну кажется меньше.
     -  А  машинное  отделение  -  видите:  расположено  сзади?  Так  больше
вмещается. Но для этого нужно  сыпучий груз иметь:  легче распределить  вес,
чтоб не кренило.
     - Что она  спрашивает? - спросил на итальянском Чарли, которому надоело
молчать: его французский был самый простой и обиходный - для портовых девок,
а не для бесед с учеными стипендиатками.
     - Сколько мы  можем поднять на борт. Ей  показалось меньше, чем есть на
самом деле...- и  Бенито оборотился к  ней: - Для специалистки  по языкам вы
слишком хорошо знаете морское дело.
     Это было более чем резонно. Пришлось врать:
     - У меня в семье моряки.
     - Отец?
     - Брат. Показывал мне пароходы в порту,- и пошла потом на попятную: - Я
это так спросила  - из форсу. Вообще-то я мало что понимаю, но хочется, чтоб
за свою приняли...
     Пристали к берегу.
     - Пойдемте с нами. Документы предъявлять не надо.
     - Я и показать могу: там все в порядке...
     - Мороки  меньше. Быстрее на берегу  окажетесь. Идемте.  Как вас зовут,
прекрасная уругвайка?
     - Дениза.
     - Скажите еще что-нибудь по-испански. Чарли никогда не слышал.
     - Что, что? - обеспокоился Чарли, вслушиваясь в их скороговорку.
     - Ничего. Языки учить надо,- сказал ему Бенито.- Раз во флот пошел.
     - Мне того, что я знаю, достаточно. А что она говорить будет?
     - А я откуда знаю? Слушай.
     Рене  подождала, когда кончится  их  итальянский, и продекламировала на
испанском  стихотворный  монолог  из Лопе де Веги,  который учила наизусть в
лицее. Они слушали с завистью.
     - Что  это?  - Бенито ничего  не понял,  несмотря на близость романских
языков.
     - Стихи,- отвечала она.
     - Хорошо звучат.
     - Мои любимые,- с гордостью солгала она: насколько трудно всучить такой
товар коренному жителю страны, настолько же просто -  иностранцам:  что б вы
ни сказали  на  своем  мнимом  родном языке, все  будет  звучать в  их  ушах
музыкой, в которой нет ни одной фальшивой ноты. Она подумала тут о том, что,
пожалуй,  даже лучше,  что  едет  на этом  зерновозе,  а не на  пассажирском
лайнере, где наверняка  бы нашелся если не уругваец, то испанец и у нее были
бы нежелательные очные ставки и совсем ненужная конкуренция...
     На  берегу было столпотворение. У  причала  стоял большой  пассажирский
лайнер, арабы высыпали на берег. Узкая полоса набережной кишела туземцами  в
рваных бурнусах. Все занимались торговлей вразнос, протягивали  безделушки и
взахлеб  расхваливали их  на  гортанном  наречии.  Матросов они не замечали,
офицеров  тоже: эти, как  известно, не  платят - но пассажирку, глядевшую на
них с симпатией, облепили как мухи сладкое - от них отбоя не было.
     - Быстро, быстро,-  показывал ей короткими  жестами Бенито.-  Проходим,
проходим! Тут таких много...
     Но одному из торговцев и они воздали должное. Мальчишка лет двенадцати,
которому  бурнус  еще  не  полагался,   в  тряпье  на  голое  тело,  дочерна
загоревший, со смышлеными вороватыми глазами,  видно, угадал в ней интерес к
жителям колоний - умело перегородил ей дорогу и стал предлагать:  то камешек
из пирамиды фараона, то бусинку из той  же гробницы.  Убеждения убеждениями,
но  деньги, которых у нее было мало,  она умела считать и ни до  одного  его
товара не  докоснулась  -  только  продолжала  выражать  ему  глазами  живое
сочувствие. Видя, что древностями ее  не соблазнишь, мальчишка не растерялся
и в качестве последнего  и  неотразимого довода предложил  ей живого утенка,
которого,  как  факир,  вытащил  из-за  пазухи.  Ее  спутники  засмеялись  и
протянули ему пару мелких монет, оставив ему  птенца. Толпа,  увидав деньги,
разом  обернулась к ней и охватила  таким плотным  кольцом, что вызволять ее
пришлось им обоим и вытаскивать чуть ли не силой.
     -  Таланты  надо  конечно  поощрять,-  сказал  Бенито,-  но  не  такими
жертвами. Верно, Чарли?
     - Им нельзя деньги  показывать,- сказал тот, поправляя мундир.-  Они от
них звереют.
     - А как без денег купить что-нибудь?
     -  В этом-то все  и дело,-  сказал Чарли.- Если б я знал, то  был бы  в
другом месте.
     - Ладно,- сказал его друг.-  Не все им нас обманывать - пойдем и мы  их
облапошим.
     - Это  как? - обеспокоилась Рене, не желавшая никаких историй. В Москве
ей советовали отсиживаться на пароходе во время стоянок, но она рассудила, с
известной долей лицемерия, что тем лишь быстрей обратит на себя внимание.
     -  Пойдем  кофе  задарма пить.  В  лавку одну...  Только ничего  там не
трогайте - тут же всучат...
     Они  пошли  через живую стену людей;  вопреки  законам  галантности они
двигались вдвоем впереди, рассекая человеческие волны,- она, как на буксире,
шла сзади. В лавке, куда  они  пришли, густо пахло благовониями. Под  низким
потолком  лежали пласты  ковров ручной  работы,  керамика и  другие  местные
товары. Хозяин, толстый, пожилой, в феске, был словно облит с  головы до ног
маслом  и  патокой:  вязко,  медоточиво  улыбался  и  являл  собой   образец
восточного гостеприимства. Говорил он на  приличном английском, который Рене
знала  плохо, но  понять  могла,-  тем  более что он  приспосабливал  его  к
итальянцам.
     -  Привел   вам   клиентку,-  подмигнув  Рене,  сказал  Бенито.-  Хочет
посмотреть ваши сокровища. На набережной ей уже кое-что показали.
     - Ооо!  - запел тот и оглядел  ее  с головы до  ног и со  знанием дела:
словно всю обцеловал  глазами.-  Для такой покупательницы  ничего  не жалко.
Сейчас кофе будем пить. Синьорита любит кофе?
     - Yes, I do,- сказала Рене.
     - Ооо, она еще и по-английски говорит?
     -  Да,  с  ней поосторожнее,-  сказал Бенито.- Пойдемте, Дениза. Такого
кофе больше нигде не будет...
     Это было  правдой. Такого кофе она  нигде больше не пила: от крохотного
глотка  у нее  посветлело в голове и  словно распахнулась  душа - так  стало
легко и весело.
     - Как кофе? - спросил тщеславный хозяин.
     - Marvellous! Ausgezeichnet! Magnifique! - на  трех языках выразила она
восхищение: будто одного было мало.
     - Синьорита многоязычна? Откуда она? - спросил хозяин Бенито.
     - Из Уругвая.
     - Там все  так. Говорят на десяти языках. У меня был один оттуда. Разве
что китайского не знал.
     - А она вот едет изучать его.
     -  Значит,  перегонит.  Пойдите,  синьорита,  в  лавку  -  может  быть,
что-нибудь выберете. Хотя бы на память. Я так и быть - вам цену скину...
     Она заранее поблагодарила и ушла, окрыленная чашкой кофе. Но уходя, она
не  упустила  взглядом человека,  сидевшего  с  безучастным видом  в глубине
комнаты: по всей видимости европейца, светлого и высокого - может быть немца
или скандинава...
     Она перебрала  ковры,  осмотрела  чеканку  и  керамику -  выбрала самую
маленькую  глиняную вазочку  величиной  с чашку. Офицеры  вскоре  вернулись.
Хозяин, уже более спокойный и сдержанный,  лишь  покосился на нее, когда она
показала ему свой выбор, и еле заметным знаком показал, что платить не надо.
Они вышли на залитую южным солнцем набережную. Была весна, настоящей жары не
было, но  солнце  уже  припекало:  местные  его  не  замечали,  а  европейцы
заслонялись от него зонтиками и панамами.
     - С покупкой? - спросил Бенито.
     - С подарком. А кто там был у него в комнате? Европеец?
     - А вам-то что за дело? - грубовато  спросил он и неодобрительно глянул
на нее.- Для туристки вы слишком наблюдательны, синьорита...
     Она  осеклась,  прикусила  язык, оглянулась  на  Чарли,  который  молча
выразил те же чувства, и поняла, что с  обоими надо быть  осторожней. Бенито
посмотрел на нее, пожалел, что нагрубил, извинился:
     - Не знаю. Гость какой-то. А может быть, покупатель.
     -  Я действительно  слишком любопытна,-  повинилась она.- Но это первое
мое путешествие - мне поэтому все интересно.
     - Наблюдайте - кто мешает?  Вслух только  говорить не надо,- совсем как
инструктор в Москве, сказал он, и урок этот был вполне ею заслужен...
     На борту их встречал капитан.
     - Где были?
     - По набережной прошвырнулись. Дениза в  лавку захотела зайти - пошли с
ней.
     - К Мустафе ходили?
     - Ну да.
     - Что-нибудь купили?
     - Нет. Он ей вазочку подарил. Для фиалки или ландыша.
     - Плохую покупательницу привел,- сказал он, оглядывая пассажирку.
     -  Так  нет  других. Не  с  Блюменфельдом  же  идти.-  Это  был  еврей,
спасавшийся от гонений на родине.
     -  Нет,  только не  с ним. Он там, пожалуй, все вверх  дном перевернет.
Сегодня камбуз  с кабиной спутал и котел с супом опрокинул. Если  так дальше
пойдет, я его, пожалуй, в Адене арабам скину.
     - Аден - это чересчур, капитан. Нельзя быть таким жестоким.
     -  Суп тоже жалко. На такой жаре снова  его  варить...  Зайдешь ко  мне
потом,- и отошел от них, снисходительный и чуть-чуть рассеянный.
     - Разбежались? - спросил ее Бенито.- Теперь  до Порт-Саида. С вечера мы
на вахте...
     Она вернулась в каюту, которая за день раскалилась - не усидела в ней и
вышла на палубу, движимая любопытством, обострившимся и усилившимся во время
путешествия, и, уже избалованная мужским обществом,  решила присоседиться  к
Блюменфельду,  который  скучал  в  одиночестве  на  корме   возле  машинного
отделения. Он и  во время движения судна сидел там же: словно не слышал рева
машин,-  а может, нарочно лип к  этому месту: чтоб  никто  не  составил  ему
компании. На берег он не выходил: боялся преследователей и погони.
     - Я вам не  помешаю?  - Она присела на соседнее кресло,  от которого он
забыл или не сообразил вовремя избавиться.- Жарко, не правда ли?
     Он поглядел на нее в упор с неприкрытой подозрительностью, отвернулся и
ничего  не  ответил.  Ей  бы  посидеть для приличия, встать и  уйти,  но  ее
разобрала ненужная и неуместная жалостливость.
     - На берегу интересно. Я в первый раз в этих местах. А вы?..
     Вместо ответа он рывком вскочил и убежал в свою каюту, расположенную по
соседству с ее,  а она замерла опешив. "Не надо совать нос куда не просят",-
сказала она себе, но раскаяния такого рода всегда приходят с опозданием...
     В  Порт-Саиде,  с которого  начинается  Суэцкий канал,  офицеры,  как и
обещали, появились  снова и пригласили ее - не куда-нибудь -  а  в известный
публичный дом, именуемый за роскошь адмиральским: не  то развлекали ее таким
образом, не то испытывали на прочность.
     - А что я там буду делать? - удивилась она.
     - А  там ничего делать не надо,- отвечали они.- Это как магазин: можете
покупать, можете нет... Мы, собственно, будем в таком же положении...
     Публичный дом так  публичный дом. В  конце  концов, туристы для  того и
существуют, чтоб осматривать рассыпанные по свету достопримечательности. Они
прошли мимо  бронзового памятника  Лессепсу и углубились в  город: заведение
было расположено рядом  с  морем, но  скрыто для приличия стоящими  в первом
ряду  домами.  Здание было снаружи неприметно, но  внутри  оказалось едва не
дворцом, украшенным мозаикой и  выложенным персидскими коврами. Они прошли в
роскошно  обставленную большую  общую залу.  Туда вслед  за ними сразу вошли
пять или  шесть женщин - явно европейского происхождения. Одеты они  были со
скромностью миллионерш:  просто и дорого - от  профессии  у  них  был только
резкий, дурманящий  запах восточных духов,  настоянных  на розовой эссенции.
Они  относились  к  своему  занятию  как  к самому естественному  в  мире  и
держались  с  удивительным, почти врожденным  достоинством,  которое, видно,
всегда в них жило или было обычной  их маской, а  теперь еще и подогревалось
присутствием в  зале женщины. Зрелище это  произвело  на  Рене  неизгладимое
впечатление.  Она  почувствовала,  что их  судьбы в чем-то  схожи. Она  тоже
рисковала, как они, и все ставила на карту, но  они делали это за деньги, за
обеспеченность в будущем, а то, что  придумала для себя она, не  даст ей  ни
вознаграждения сейчас, ни покоя в старости...
     С ними был еще один офицер, совсем юный мичман, который сбежал от них и
через некоторое время  вернулся: он  молчал  с виноватым  видом,  но заметно
порозовел и оживился.
     -  Сбегал уже?  - спросил  Бенито, не стесняясь попутчицы.- Это  у  нас
денежный мешок  - ему  все  нипочем. Ты когда у  родителей  деньги  просишь,
говоришь хоть, на  что они уходят? -  Юноша  молчал:  ему было неловко.-  На
самом деле, все  это пустое,- сказал Бенито, будто и это разъяснение входило
в программу экскурсии.- Все эти ковры да пианино у окошка. Нужны адмиралам -
чтобы   вспомнили  о   доме,  о   котором  тоскуют.  Поэтому   и  называется
адмиральским.
     - А тебе это не нужно? - не то спросил, не съязвил Чарли.
     -  Нет. У меня и дома ковров нет -  зачем они мне здесь? Ничего, что мы
вас сюда сводили? - спросил он попутчицу.
     - Нет,- с легким сердцем отвечала она.- Интересно