них нам  никакого  проку! Это им они нужны:
чтобы  и там запустить руку в чужой карман, послать сюда несчастных, живущих
там, обворовать их и заодно нас  с вами: заставить их работать  за полцены и
сбить  наши  заработки!  Сколько  можно  молчать?!  Чем больше  мы молчим  и
бездействуем,   тем   больше  они  наглеют!  И  поэтому  -  все  на  уличную
демонстрацию!  В этот  раз  мы будем  манифестировать не  здесь, а пойдем  в
Париж, в их логово - этого они больше  всего не любят  и  боятся. Потому что
они не так сильны, какими кажутся и хотят показать себя, и боятся силы.  Они
рассчитывают на армию, но  она не так глупа и будет сражаться за них лишь до
поры  до времени! Вот  где завязка сегодняшнего конфликта! Борьба за армию -
вот причина и мера их ненависти к нам и их бессильной  злобы!  В воскресенье
мы соберемся у мэрии и пойдем на Париж. Предупреждаю, это может быть опасно:
те, кто боится  драки и полиции, пусть остается  дома,  а  идут пусть  самые
смелые и отчаянные!..
     При упоминании  о воскресенье представитель администрации  расслабился,
до   того   он   слушал   с  заметным  напряжением:  демонстрация  не  будет
сопровождаться забастовкой - для него это было главное.
     -  Давай! -  Дорио,  еще  не  остыв  от  всплеска  собственных  чувств,
подтолкнул Рене, словно собственной речи ему было мало и он хотел продолжить
ее устами девушки. Но Рене не была готова к выступлению.
     - Что говорить? - невпопад спросила она.
     - Да то  же самое. Хоть  каждое слово  повторяй. Главное,  дери глотку.
Выступает  секретарь  комсомола  девятого  района   Рене  Салью.   Прошу  ее
поприветствовать! - громко объявил он, и собрание дружно захлопало.
     Рене пребывала в замешательстве и не знала, что  с чего начать.  Она не
умела бездумно повторять вслед за другими, могла излагать только свои мысли,
ею выстраданные  или внезапно  ее  осенившие.  Вместо того,  чтобы следовать
Дорио, она напряглась в поисках  собственного поворота темы. Находка была не
из лучших: она заставила себя сочинять  и импровизировать, а это редко когда
оказывается  успешным, особенно на людях.  Она вспомнила, что ей  только что
говорили рабочие, и решила построить речь на свежих впечатлениях. Она все же
связала свое выступление с предыдущим:
     -  Товарищ  Дорио  говорил,  что  рабочие   работают  задарма.  Я  хочу
остановиться  на  этом. Десять  франков  в  день -  таков  заработок на этом
заводе,  подметальщику на улице платят столько же. А чтоб набить  себе руку,
освоить  навыки, нужны пять  лет, не  меньше.  Да  еще  постоянная опасность
травм!  Теми трубами,  которыми вы ворочаете, ничего не стоит нанести соседу
травму. Вы недавно имели такую, кстати говоря...
     Речь  оказалась направленной  против  хозяина  завода - митинг  как  бы
свернул с одной  тропы на  другую, более  опасную.  Человек из администрации
посмотрел на  Рене с недоумением. Но она не оглядывалась на него -  ей важен
был отклик рабочих, а он заставлял себя ждать - его, можно сказать, вовсе не
было. Во-первых,  не все  получали  здесь  десять  франков,  во-вторых, мало
приятного выворачивать  на людях  грязное белье и  жаловаться посторонним на
хозяина,  да  еще в присутствии девушки. Рабочие думали  о  своем  и глядели
мимо, но упрямая Рене не сворачивала с выбранного пути и не останавливалась:
     - А потом,  после работы, мы идем в крохотное  жилье, за которое платим
втридорога и которое не соответствует этой плате. Без удобств и со скрипучей
кроватью!..
     Про кровать можно было не говорить. Внизу оживились и повеселели:
     - Это Жак, что ль? Он всем на свою кровать жалуется!
     - А что я виноват, что она вправду такая!
     -  Теперь все знать  будут.  Ну,  Жак, попал  в историю!..-  И  рабочие
засмеялись   и   поглядели  на   Рене  с  дружелюбной  насмешкой  и  лукавым
сочувствием.
     Дорио  раздосадованно хмыкнул,  Рене  сбилась  с  толку,  потерялась  и
кое-как закончила выступление:
     -  Словом,  все  на  воскресную  демонстрацию!  Скрипучая  она  или  не
скрипучая!
     Внизу снова засмеялись - уже без прежней иронии, почти уважительно.
     -  Теперь точно  уж  пойдем! Под такими  лозунгами!..- И  представитель
администрации расслабился и размяк: его  подопечные не поддержали нападок на
хозяина...
     Позже   в  компании   Фоше   Дорио   выговаривал   Рене   за   ненужную
самостоятельность:
     - Тебе сказано было -  веди по трафарету, по тому, что уже сказано! Это
же театр, тут все роли расписаны: шагнешь в  сторону и не будешь знать,  как
выбраться. Чуть все впечатление  не смазала - не знаю, чем бы все кончилось,
если  б сама не  дала задний ход, не  обернула все в насмешку. Над собой же!
Что   за  черт  дернул  тебя  самовольничать?  Митинг  был   про  воскресную
демонстрацию  и  про колонии, а  не про зарплату и условия  жизни рабочих. С
этим  они сами разберутся.  Или обсудят  отдельно - уже  в другом  ключе и с
другим азартом. Зачем было одно с другим смешивать?..
     Рене  принимала  справедливость его слов,  но ничего  не могла  с собой
сделать. Она была готова отдать все на алтарь партии и отечества - только не
себя самое: не свою личность и привычки.
     - Я это все понимаю, но не могу с собой справиться. Заставить себя.
     - Что ты не можешь себя заставить?
     - Повторять, как попугай, за другими.
     Фоше засмеялся, а Дорио уставился на нее.
     - Да?! А что ты тогда делаешь в рабочем движении? Тут все только этим и
занимаются... Она в деле хороша, а  не  на  словах,- сказал он Фоше.- Дела у
нее  лихие -  дай  бог  всякому: что  с  плакатами,  что  с  этим  полоумным
философом. Находит на нее, что ли?
     - Я с самого начала сказал, что ей нелегалкой надо быть,- сказал Фоше.
     - Нелегалка  -  это угодить в  пасть  русским.  А  я  этого и врагу  не
посоветую. Если у нас будет что-нибудь со временем - тогда другое дело.
     Всего этого Рене не поняла и глянула вопросительно.
     - Не  понимаешь?  Пойми для начала, что мы все  твердим  свои уроки под
подсказку. Так оно проще и надежнее.
     - А что за нелегальная работа? - Единомыслие, видимо, не устраивало ее.
     - Много  будешь  знать,  скоро  состаришься...  Расскажу как-нибудь,  в
других  обстоятельствах.  В  ресторане  каком-нибудь.   Не  хочешь?..-  Фоше
засмеялся и отсел подальше, чтоб  не присутствовать при назначении свидания,
но слушал со стороны, чем оно кончится.
     С его  помощью Рене  поняла, о чем  идет  речь. Она  глянула мельком на
крупное,  массивное,  лобастое  лицо  Дорио,  ставшее  вдруг  чувственным  и
напряженно  застывшее в  ожидании  ответа,  и отказалась  от  более близкого
знакомства с ним - даже на таких заманчивых условиях:
     - Нет, наверно.  Про нелегальную работу послушать,  конечно, интересно,
но не на таких началах.
     Фоше снова засмеялся, а Дорио отступился  от нее и выглядел при этом не
слишком  разочарованным. Это  был пробный  шар  с его стороны.  Он и  прежде
испытывал сомнения на ее счет, теперь же окончательно в них утвердился: Рене
была слишком для него независима и самостоятельна.
     - И правильно. Нечего в  омут бросаться. Ни со  мной, ни  с русскими...
Вернешься в свой район?
     - Вернусь.
     - Что там интересного?
     - Занимаемся философией. Кружок организовали.
     - Это важно очень,- иронически признал Дорио.- И много желающих?
     - Пока четверо. Но все хорошие ребята.
     -  Да  уж  наверно. Учатся  бесплатно  и к плохим  приятелям не  ходят.
Матушки должны быть в восторге,- и отпустил ее восвояси...
     На следующий день Рене  вызвали с урока к директрисе  - она должна была
объяснить причину новой неявки на уроки. Она подала врачебное свидетельство.
Директриса,  дама из высшего общества, потомственная  аристократка, мирилась
со многим,  ко  всему  относилась если не снисходительно,  то  невозмутимо и
прощала,  с высоты  своего  положения, разные  грехи, но в  этот раз  решила
проучить  зарвавшуюся  казенную  ученицу:  она   терпеть  не  могла  липовых
документов.  Впрочем, против бумаги  и  она  не  могла ничего  сделать.  Она
скользнула взглядом  по  представленной  справке,  распознала  в  ней  ложь,
нетерпеливо ерзнула на стуле, поднялась.
     - Уже выздоровела?..- И пообещала: - Я ведь проверю.
     - Там  все в порядке,- посочувствовала ей  Рене,  предупреждая ненужные
хлопоты.
     - Ну да. У вас же  и доктора свои, и  священники... Ладно. Иди.  Добром
это все равно не кончится...
     Воскресная  демонстрация состоялась.  Рене шла рядом  с  Дуке в  группе
представителей  девятого района. Сен-денисты возглавляли колонну  и защищали
ее  с флангов.  Дорио шел  на острие  шествия.  Он  еле поздоровался с Рене,
прошел мимо. Дуке увидел это:
     - Что это он? Поругались?
     - Ну да. Не так выступила. Сказала лишнее.
     - А он всегда лучше всех все знает. А  если кто говорит лишнее, так это
он и никто больше! Мелет - что, сам не знает! Нет такой тайны, которую бы он
не выболтал на первом же перекрестке! - Дуке отомстил таким образом Дорио за
недавнее унижение...
     Были  столкновения и стычки с полицией, но  все кончилось благополучно.
Новых  арестов не было: полиции был отдан  приказ не  обострять  отношений с
рабочими  пригородами. Народ разошелся довольный: и  силу  свою показали,  и
домой вернулись целыми и невредимыми.


14
     При районной комсомольской  организации  и в  самом деле возникло нечто
вроде постоянной философской секции.  Завсегдатаями в ней  были Алекс, Люк и
Бернар:  последний  еще  и  получал деньги как сторож  и занимался поэтому с
особенным прилежанием.  Люк оказался  совершенно не способен к учебе, но это
не мешало ему  посещать  занятия наравне с прочими.  Рене  все  еще  считала
Мишеля членом группы, но тот после конгресса перестал ходить к ним: видно, и
вправду  испугался.  Рене  была в  этом  обществе  солнцем, вокруг  которого
вращались планеты-юноши. Они были  влюблены в  нее,  но  почитали ее  особым
образом: это был ритуал поклонения, не претендовавший на обладание предметом
обожания. Женщины, становящиеся во главе мужчин, должны быть к этому готовы.
Если, конечно, они не Екатерины Великие.
     Алекс был  задумчивый  голубоглазый  юноша  сосредоточенного  вида.  Он
работал помощником типографа и жил с матерью. Заветной его мечтой было сдать
экстерном на бакалавра и стать учителем, каким был его отец, рано умерший от
чахотки, или, на  худой  конец,-  киномехаником. Препятствием и к  тому и  к
другому  была  неспособность Алекса к философии, которую надо было сдавать в
обоих учебных заведениях.
     - Вот Гегель.  Великий, наверно, человек, но  ничего не понимаю, что он
пишет.  Вчера  "Феноменологию  духа" читал. Один абзац  за  час осилил и все
равно ни черта не понял. Рене хоть бы помогла.
     - Я тоже в Гегеле не сильна. Это не мой автор. Мишель мог бы помочь, он
во всем этом как рыба в воде плавает.
     -  Мишеля  не надо. -  Алекс  недолюбливал  сына философа:  как  и  всю
философию  в целом.  -  Сама  попробуй. Ты объясняешь лучше,  доходчивее. Ты
вообще класс, а не девушка. Я других таких не видел. Так, Люк?
     Люк согласился.  Они оба:  и  Люк и Бернар -  со  всем соглашались,  но
каждый по-своему:  Бернар невпопад,  некстати и рассеянно, словно его всякий
раз  застигали   вопросами  врасплох,   а  Люк  в  охотку   и  с  неизменным
удовольствием -  этот всегда был готов  пойти друзьям  навстречу, услужить и
едва ли не  пожертвовать собою. В философию он и не пытался вникнуть, но ему
доставляло удовольствие смотреть, как ею занимаются другие: он опекал Алекса
и не меньше, чем тот, хотел, чтобы он стал учителем.
     Рене пришлось взяться за не любимого ею Гегеля. Впрочем, это нужно было
ей самой: впереди был последний год лицея, именуемый философским.
     - Давай почитаем. Ты взял с собой книжку?
     - Взял, конечно. Вот здесь. Где отчеркнуто.
     - И  что  здесь трудного?.. "Прежде  всего, сознание себя  есть простое
бытие-для-себя, равное себе самому и  исключающее  из  себя  все чужое.  Его
сущность  и абсолютный объект является "Я", и в этой непосредственности, или
в этом бытии-для-себя есть нечто странное..."
     -"Есть нечто странное", видишь ли!  Поняла что-нибудь?  Я кретином себя
чувствую: все понимают, только я один ни хрена не смыслю!
     - Какой ты кретин? - успокоил его Люк. - Тут просто вглубиться надо.
     - "Вглубиться"! Может, ты объяснишь? Я гляжу, Рене и та молчит.
     Рене кончила изучать злополучный  абзац (он  был дочитан  Алексом не до
конца, а лишь наполовину, до того места, где он споткнулся).
     - Это все понимать  надо в контексте с прочим.  Каждый философ  создает
свой язык - нужно сначала ознакомиться с его понятиями.
     - А попросту по-французски написать нельзя?
     - Нет. Потом, тут же слева разъяснение?
     -  Да я  и его  читал.  Еще непонятнее  Гегеля.  Нет,  видно,  это  все
специально так  написано, чтоб простого человека к себе не  подпустить. Чтоб
потел и парился над книжкой, а они, как Мишель,  с малых лет плавали б в ней
как рыба в воде. Язык у  них свой, видишь ли! Как у каторжников! Чтоб другие
не понимали!
     -  Давай все-таки прочтем комментарий. "Каждый интуитивно полагает, что
знание, которое он  имеет о себе, дано ему в непосредственном восприятии: "я
есть я","я знаю  о себе как  о себе". Однако вопросы,  из  чего  состоит это
знание и как приходят  к пониманию  себя,  не  работают, потому  что  у  нас
имеется заранее готовый ответ на  них, который  не  дает этим вопросам шанса
быть рассмотренными. Когда  я говорю,  что я  знаю  себя без  посредников, я
хочу,  очевидно, сказать, что я сознаю себя человеком. Но в этом я ошибаюсь:
непосредственное  знание  себя недоступно  человечеству..." -  Рене  закрыла
книгу.-  Это все  интересно  очень.  Но об  этом  подумать  надо.  Сразу  не
осилишь...- И, помедлив, добавила: - Нужно Мишеля звать.
     - Да он не скажет ничего, - уверенно предрек Алекс, но затем передумал:
Рене и та стала в тупик. - Зови, раз так. Только сама. Я за ним не поеду...
     Стали думать, как разыскать сына философа.  Они  не знали ни адреса, ни
даже фамилии, которую помнили приблизительно: не то Маро, не  то Моранди - и
знали  доподлинно  только  то,  что  отец  Мишеля  известный  философ.  Рене
собралась на  поиски и позвала  ребят с  собою. Алекс  сказался  занятым,  а
Бернар  согласился, но так, что лучше бы отказался:  обреченно и  вымученно.
Рене  решила пойти  с Люком, и  Бернар вздохнул с  облегчением.  Он как огня
боялся всякого нового дела, знакомств - еще больше и лишь свою работу  любил
с  каждым  днем  все  больше:  это  был прирожденный сторож административных
зданий.
     Люк повеселел и просиял  от полученного задания: этому любое новое дело
было  в охотку и в удовольствие,  будто  то, что он делал  дома, не шло ни в
какое  сравнение  с  комсомольскими  поручениями.  Рене  не  знала,  чем  он
занимается,-  кроме того,  что ходит  по вечерам  смотреть, как  другие учат
философию. Она спросила  Алекса  -  тот  тоже  не  знал,  хотя  его  считали
приятелем Люка: он познакомился с ним в бистро, до занятий  философией, в ту
пору, когда позволял себе кружку-другую пива, но знакомство было шапошное.
     Рене пошла в Сорбонну: чтоб по  отцу выйти на сына. Они перешли Сену  и
вошли в район студентов. Университет поразил их обоих. Они никогда в нем  не
бывали, но если Рене была причастна к миру наук и искусств, то Люку все было
в новинку,  и  он  с  изумлением  пялился на помпезный храм  знаний и на его
самоуверенных  завсегдатаев. Они  попали вначале  на юридический  факультет.
Студенты, самонадеянные,  самовлюбленные  и довольно нахальные, стремительно
проходили мимо,  не проявляя к  ним ни малейшего интереса.  Рене спрашивала,
как  пройти  в  философский  факультет, но они не  находили для нее  и  лишь
показывали  с неопределенностью  куда-то  назад и наискось.  Она нашла более
доступного  на вид юношу, прислонившегося  в одиночестве к одной из  колонн,
поддерживавших крутые арчатые своды.
     - Что  вам нужно? - спросил он  самым  простым и естественным  образом,
будто сам случайно здесь оказался.
     - Ищем человека одного,  а никто помочь не хочет... Мы что: не подходим
к этому заведению?
     - Да уж. Особенно твой приятель.- Люк виновато поник головой, а  юрист,
еще  раз мельком  оглядел их и показал, как идти  к философам,- без него они
долго бы еще здесь блуждали...
     Философы   оказались  народ   и  вовсе   вздорный   и  непредсказуемый.
Разговаривать с ними было еще трудней, чем  с юристами. Они подошли к группе
из четырех студентов. Им было лет  по двадцать, но все казались одновременно
и старше и моложе своего возраста.  Они старались вести себя самым обыденным
и привычным  образом, но в глазах у них тлел и перелетал от одного к другому
тот священный огонек, который выделяет философов  среди всех прочих: бегает,
как язычок  огня по уголькам, скользя от одного полена к другому и подымаясь
иной раз всплеском общего пламени.
     -  Филип, что  ты думаешь о Полин Арго? -  допытывался один  у другого:
видно, не по первому уже разу. -  Тебе не кажется,  что она  ведет свою роль
манерно и в то же время примитивно?
     -   Сам  ты  манерный,-  грубо   отвечал  ему  тот.-  Вопрос  поставлен
некорректно: мне, Луи, ничего не кажется. Как  я воспринимаю ее - это другое
дело.
     - Но все-таки?! Я  бы даже сказал: прежде всего примитивно, а потом уже
с маньеризмами!..
     Рене и Люк не дали Филипу ответить достойным образом:  подошли и навели
свои справки.
     - Не то Маро, не то Маренди.- Рене извинилась за неточность сведений.
     - Маро?  - переспросил Филип.-  Это поэт шестнадцатого века. Если  быть
точным, то его начала. Предшественник  Плеяды. Неплохой  поэт, между прочим.
Как считаешь, Огюст?
     Огюст тверже стоял на ногах, чем его приятель:
     - При чем тут поэт? Они живого человека  ищут. Но я  такого философа не
знаю. Может, Гассенди? - спросил он вдруг с сомнением в голосе.
     -  Окстись! -  Филип отплатил ему  его же монетой.- Гассенди когда жил,
по-твоему? Еще раньше Маро.
     -  Ну уж,  раньше!  Позже,  конечно.  Но я  сказал  это не подумавши, -
признал  тот.  -  Читал его  вчера  - поэтому.  Моренди, Гассенди -  фамилии
схожие... Моранди вроде был. Если только это философ. Люк, ты читал Моранди?
     - Я?! - изумился товарищ Рене. - Ни в жисть!
     - Я  не к  вам  обращаюсь, молодой человек,-  церемонно  и недружелюбно
возразил Филип,-  а  к моему другу. Не все Люки ваши. Имя - существенный, но
не  исчерпывающий атрибут явления. Собственно, для  каждого из нас оно более
существенно, чем для прочих. Потому что мы определяем себя через имя. Но то,
что для нас единично, для других множественно. Если, конечно, вы не Самсон и
Далила. Хотя с Самсоном уже труднее. Это интересно, об этом надо подумать.
     -  Мы как  раз этим и занимались.- Рене попыталась стать на одну ногу с
этими говорунами:  заразилась их духом  или  недугом.-  Гегель  сказал,  что
познать себя невозможно, потому что на вопросы о себе не ответишь.
     -  Это как  сказать!  -  Филип  скептически глянул на нее:  как смотрит
хозяин на браконьера, охотящегося на его поле.-  Это  совсем не обязательно.
Смотря  какие  вопросы задавать.  Об этом тоже можно потолковать, но у  меня
сейчас на это нет ни времени, ни желания.
     Луи-философ взялся за свое:
     - Огюст,  ты мне так и не сказал, что ты думаешь о Полин Арго. Для меня
это важно очень. Это придало бы стройности моим эстетическим воззрениям.
     - Отстань ты от меня. Я не видел ее в этой роли.
     - Не видел?! - поразился тот. - Так мог бы сказать это с самого начала!
Чего ради я с тобой толкую?! - и, возмущенный, пошел прочь.
     - Кого вам надо, ребята? - К ним подошел человек средних лет, степенный
и  исполненный здравого  смысла,  неприметный  на вид  и  незаносчивый.  Они
объяснили цель прихода.- Это Море