младшему: - Это я новенькой твоей семью представляю. А ты?..- Робер
был  паршивой  овцой  в ее стаде, и  для него и слов  не находилось.- Что ты
делаешь хоть? Я уже счет твоим занятиям потеряла.
     - Профсоюзник,- не вдаваясь в лишние подробности, отвечал тот.
     - Профессия такая? - бабка уставилась на него, как на сфинкса.- Хотя ты
и профсоюзник какой-то странный. Он вон тоже по этой части,-  она кивнула на
Камилла,- но про него все известно: сидит в конторе,  ему деньги несут, а он
их в книжечку записывает...
     -  Я  еще  и железнодорожник,- возразил тот, но  бабка не дала обмануть
себя:
     -  Ладно!  Железнодорожники поезда гоняют да вагоны чистят,  а ты штаны
просиживаешь, мозоли на заднице натираешь. Деньги мусолишь. Сколько их через
твои руки проходит?
     - Большие суммы.-  Камилл сразу набрался важности.- Мы собираем у всего
муниципалитета.
     - Почему  мы? Не  мы,  а ты.  Все вы,  гляжу, сообща делаете.  Или  так
представляете, чтоб одному в ответе не быть... И ничего тебе не  остается? К
рукам не прилипает?
     Камилл нагнул голову, избычился, насупился.
     - Я честный человек, мать. Потому и доверяют.
     Мать не стала с ним спорить.
     - Нашли  человека из честной семьи.- Она язвительно усмехнулась: - Сиди
дальше  принимай.  И нам,  может,  пригодится. Нельзя, говорят, яйца  в одну
корзину  класть. Вдруг ваши  к  власти придут, тогда у нас  свой человек там
будет.-  Камилл поднял голову, заранее возгордился,  она  же спустила его  с
небес на землю: - Если ты, конечно, к этому времени о нас помнить будешь.- И
объяснила остальным, не ведая сочувствия и жалости: - Приятели у него такие,
что отца с  матерью забудут и повесят  - и все по идейным соображениям. Если
по России судить. Да и по нашим: когда якобинцами были да санкюлотами.
     - Будет  тебе,- остановил  Андре  мать, которая  слишком далеко зашла в
своих  нареканиях:  он  был  удачливым  предпринимателем  и  позволял   себе
возражать главе семейства.- Ничего подобного у нас не будет.
     Та не стала спорить:
     - Не будет - и хорошо. Проведи ее к себе, Робер - покажи комнату. Ты-то
сам остаешься?
     - Нет, наверно. Уеду.
     - К какой-нибудь крале новой? Подруге сказал, что сюда поехал, а сам на
сторону?.. Это твое дело -  делай  что  хочешь,- прибавила она, видя, что он
собирается уверять ее в обратном.- Тут я тоже с  пальцев сбилась, счет твоим
Полинам да Люсеттам  потеряла,- и  снова повернулась к Рене, которая  стояла
неловко среди гостиной - ей  было не  по  себе в новом окружении.-  Приедешь
летом?
     - Приеду.
     - Вот и хорошо.  Будешь жить на всем  готовом. В комнате этой - которую
твой отец потерять  боится... Все, гляжу, революционеры - пока чужое делить.
А  как  до  своего  доходит,  куда  все  девается?..  Какая-то  ты  все-таки
шероховатая.
     - Не привыкла,- подсказал Андре, но бабка сама это знала и не это имела
в виду.
     - Я  вижу. Что  твоя  мать  к нам не обращалась никогда? Глядишь бы,  и
помогли. Я  сама  напомнить о  себе хотела,  да  не  люблю навязываться... Я
слышала, вы плохо жили одно время. Сейчас лучше?
     - Лучше.
     -  Ну и слава богу... Гордая твоя мать - поэтому и не обращалась. И  ты
такая? - Рене замешкалась  с  ответом, и бабка не стала допытываться, только
посоветовала:  -  Надо  бойчее быть, покладистее.  Не ждать,  когда  к  тебе
прибегут, самой о  себе  напомнить. В меру,  конечно,-  поспешила  прибавить
она.- Чтоб не назойличать,  не  напрашиваться... Ладно. Примем тебя. Раз  ты
так Манлет свою любишь. Надо же и любить кого-то, верно? - Она оборотилась к
домашним: -  Та  одна четырех  дочерей  подняла и  на  ноги поставила.  А на
свадьбу  вот не  поехала. Я сильно тогда на нее обиделась: наслышана  была о
ней, хотела повидаться, а она не захотела.  Теперь вот с внучкой знакомлюсь:
одна, видно, порода. Ладно. Хватит болтать. И без того наговорились - дальше
некуда...
     Рене провела в Даммари-ле-Лис немногим меньше месяца:  готовилась здесь
к  экзаменам. Из  окна ее комнаты со второго этажа был  как на  ладони виден
внутренний двор: в углу его рос большой раскидистый платан,  под  ним  стоял
огромный, на  всю семью,  стол,  сбитый из  серых  досок,-  здесь по вечерам
собиралось и ужинало на сельский лад семейство, дополняемое товарищами Андре
по работе. Далее за невысокой  оградой тянулся сад - тоже их владение: здесь
росли  яблони, груши,  сливы. По бокам с одной стороны располагался птичник,
из которого непрерывно слышалось квохтанье кур,  с другой - длинное каменное
помещение мастерской,  выходивший воротами  на улицу, а окнами - во двор и в
сад:  оттуда доносились стук молотков, жужжанье токарных станков и разговоры
рабочих. Двор был царством бабушки. Она  собственноручно кормила здесь  кур,
созывала их необычно звучавшим в ее устах фальцетом, употребляемым ею только
для этой цели, возилась в  огороде,  расхаживала по земле  и глядела  на все
кругом   с   важностью  городской   собственницы  и  с  заботливым  прищуром
хлопотливой, трудолюбивой крестьянки. Рене не помогала ей -  хотя бабка была
все время в работе, а Рене не была лентяйкой и лежебокой. Рене казалось, что
это  не  ее жизнь,  что она здесь  в  гостях и что было бы неуместно  и даже
неприлично предлагать свои услуги. Что ей действительно здесь нравилось, так
это возможность читать без помех  и думать над  книгами - что она и  делала,
проводя большую  часть времени в бабушкиной библиотеке.  Ей разрешили  брать
книги,  она садилась в вольтеровское кресло с высокой  спинкой, забиралась в
него  с коленями и читала тома из  бабушкиного  собрания, пока та склонялась
над грядками.  Однажды бабка  остановилась  под окном второго этажа,  откуда
Рене время от времени поглядывала вниз, позвала ее:
     - Что делаешь?
     - Читаю.
     - Кого?
     - Мопассана.
     -  Отыскала все-таки? А  я  его подальше засунула: чтоб не нашла. А что
помогать не идешь?
     - А вам это нужно?
     -  Да  не очень,  я  одна  люблю в  саду возиться, а  ты б  должна была
подсуетиться. Обычно навязываются со своей помощью.
     Рене подумала. Она была настроена в этот день благодушно.
     - Если б в самом деле было нужно, я пришла бы.
     - А как ты узнаешь, в самом деле или не в самом?
     - Это видно. Бедные люди просят,  когда без этого не  проживешь.  Тогда
идешь, не спрашиваешь.
     - А богатые?
     - Им только бы время провести, повеселиться.
     - А ты веселиться не любишь?
     -  Нет.  Я привыкла серьезно жить... Богатой  быть  тоже учиться  надо.
Хорошо когда с детства.
     Бабка поглядела на нее снизу, задумалась.
     - Тебя, гляжу, не переучишь... Вот вы какие. С Манлет твоей я так и  не
поговорила,  зато с тобой познакомилась.  Одного поля  ягоды -  я  с  самого
начала это говорила... Она тоже книги любила?
     - Нет. Ей это было не нужно. Она крестьянка.
     - По траве  да по листьям читала? А вот  мы не можем: нам о книгу глаза
тупить надо...-  и пошла  прочь:  не в  обиде на ее  откровенность, но и  не
слишком ею довольная. Впрочем, она мало кем была в жизни довольна...
     Это не значило, что  Рене вовсе не покидала стен своего  жилища. Она, в
первое время в особенности,  ходила в гости к  дядьям: дважды была у Андре и
Сюзанны и  раз - у  дяди  Камилла. Андре проводил день в мастерской, работая
наравне  с  наемными  рабочими:  переходил   от  одного  станка  к  другому,
останавливался там, где  возникали  задержки,  и  везде трудился  с  видимым
удовольствием  и усердием, без  устали,  с неброским, сдержанным  изяществом
движений,  свойственным  хорошему  мастеровому.   Пригласив  Рене,  он  стал
рассказывать ей о производстве,  будто она была на экскурсии.  Здесь  делали
дешевые украшения из  анодированного, или, как тогда говорили, американского
золота. Андре угадал дух времени, требующий не столько ценностей, сколько их
видимости, и предприятие быстро набирало силу.
     - Знаешь, чем мы занимаемся?..- Он вытягивал проволоку и искусно свивал
ее,  укладывая в  ложе будущего украшения.-  Угождаем женщинам. Что женщинам
больше   всего   нравится?..-  Он   ждал   ответа,   но  Рене   предпочитала
отмалчиваться.- Украшения, конечно.- И поглядел на племянницу: что та на это
скажет - Рене  так не считала, но спорить не  стала.- Только чистое золото и
платину может себе  позволить не всякая - вот мы и золотим  медь, получается
как настоящее литое золото. Это медная проволока - золото лучше всего на нее
садится. А покрытие гальваническое. Все  в  гальванической ванне происходит.
Раньше брали золото, раскатывали его в тонкий-претонкий  лист, как бумагу, и
приколачивали к форме, а теперь химия все в тысячу раз лучше делает. Толщина
-  хорошо если десятая  часть миллиметра, а  за всю  жизнь  не слезет:  если
только  напильником подпилить,- тогда медь покажется. Эта техника из Америки
пришла  -  поэтому  и  называют американским  золотом. Ценности  большой  не
представляет,  а  носишь  как  настоящее  - поди  разбери, цельное  оно  или
позолота. Давай  я тебе цепочку подарю. У меня завалялась одна,- и нашарил в
ящике  стола заранее приготовленную цепь, сотканную из изящно вдетых одно  в
другое  и хитро  скрученных звеньев.- Серег ведь  ты не  носишь? Уши себе не
продырявила?
     - Нет, конечно!
     - А что такого?.. Ну нет так нет. Цепочку всякая носить может - лишь бы
через голову пролезала.
     - Что  ты  ей пустую цепочку даришь? - Сюзанна стояла тут же: до  этого
она  молча  и  с  веселым  любопытством  наблюдала  за  племянницей.-  Кулон
какой-нибудь подвесь.
     -  Так  нет:  сам  хотел,- сокрушенно сказал  муж.- Вчера все  вывезли.
Нарасхват берут,- не то пожаловался, не то ненароком  похвастался он  Рене.-
Делать не успеваем.
     - Я ей дам. У меня  много,-  сказала Сюзанна и вдруг пропела:  - Много,
много в саду хризантем!
     -  Иди-ка  ты отсюда, со своими хризантемами,- выговорил ей  муж.- Тебе
тут вредно.
     - А тебе нет?
     - Мне полезно. Ты еще к гальванической ванне подойди.
     - Покажете? - В Рене проснулся интерес отличницы.- Интересно.
     - Покажу, конечно. Один раз дохнуть можно. Сейчас - кончу вот брошку...
Она у нас пятый год продается.  Идет - и хорошо, не меняем. А на самом  деле
плохо. Надо вперед смотреть, будущую моду угадывать. Тогда и в Америку товар
везти  можно. А я  вот  не  дорос до  этого. И, наверно, не дорасту никогда.
Руками все умею, а мозгами не ворочаю: ржавые они у меня. Тут молодой нужен,
а еще лучше - молодая: у женщин это лучше получается. Это дело вообще любить
надо. К себе примерять - тогда что-нибудь путное и придумаешь. Сюзанна могла
б этим заняться. Только и знает, что у зеркала вертится.
     - Ты ж знаешь, куда я смотрю, Андре,- возразила та.
     - Куда?
     - А ты догадайся.
     - Ума  не приложу. Учись и приходи к нам,-  сказал он Рене.- Сюзанну не
дождешься: у нее другие заботы. Рисовать умеешь?
     - Умею. Учителя так говорят во всяком случае...- Рене удавались рисунки
с натуры: она срисовывала листья, цветы,  насекомых - отображая их каркас до
мельчайших  прожилочек;  отсюда  и  пошел разговор, что она  наделена  даром
художницы.
     - Ну  вот! -  обрадовался Андре,  уже строя виды на племянницу.- А я  и
рисовать не умею - ничего изобразить  не могу: мне сделать брошку надо, чтоб
до нее умом дойти и чтоб меня поняли... Подошла? Нравится?
     -  Нравится,-  и Рене  для большей убедительности поправила цепочку  на
шее.
     - Да? Что-то я особого восторга не вижу.
     - Просто не показываю.
     - Конспиратор? Как отец твой. Но это хорошо. Меня например все насквозь
видят. Сюзанна в особенности. А тебя вон и бабка раскусить не может...
     Гальваническая ванна  была  в  отдельной  пристройке.  Там  резко пахло
хлором.  Рабочий,  стоявший  возле нее, был  в респираторе, который вряд  ли
спасал его от ядовитых испарений. Андре предостерег Рене:
     - Тут долго не задерживайся. Знаешь, что в ванне этой? Какой раствор?
     - Нет.
     - Цианистый калий. Тот, которым люди травятся. И хлор вдобавок. Знаешь,
что самое  трудное было в нашем деле?  - И  объяснил: - Лицензию на работу с
цианидом калия получить. Этой ванной весь город отравить можно. Вот на какой
воде золото наше замешено.  А это два электрода. Один - изделие,  а другой -
слиток золота. Видишь, как он тает? Растворяется.
     - Не жалко?
     - Так  на изделиях  все и  оседает. Куда  ему  деваться? Что его жалеть
вообще -  металл,  как все прочие?.. Вытаскивай,- сказал он работнику.- Уже,
небось, вдвое осело. Чего ждешь?
     - Вроде хозяин - при нем не распоряжаются.
     -  Я  тут  при чем? Ты здесь начальник...  В работе нет хозяина. Хозяин
после работы начинается...
     Они вернулись в мастерскую.
     - Понравилось? - спросил Андре.
     - Понравилось.
     - А что так неуверенно говоришь?
     - Не знаю. Не привыкла еще.
     -  Привыкай.  Тут ничего  хитрого.  Работай  со всеми да  живи  в  свое
удовольствие.  Верно, Сюзанна? - Он то  и  дело возвращался к  жене - как  к
печке, от которой  танцуют.- Отец твой не хочет жить, как все, а я другого и
не мыслю.  И не  хочу ни над чем задумываться.  Потому как во многих  мыслях
многие печали... Ну что? Какие вопросы еще?
     Рене не знала что сказать, оглянулась, спросила:
     - Золото кругом лежит, брусочками. Никто не возьмет?
     Неизвестно  почему она задала  этот неискренний вопрос  -  за неимением
других, видно. Андре он не понравился. Лицо его построжело.
     -  Кому  брать?..  Все  свои,  работяги  - они не  воруют,-  а слесарь,
стоявший рядом, пояснил:
     -  Своруешь  на  тысячу,  потеряешь  на десять.  Работа  важнее золота.
Выгонят - никуда потом не устроишься...
     Сюзанна пригласила ее на чашку чаю. Комната молодых супругов отличалось
от прочих:  в других была  мебель,  оставшаяся со старых  времен, добротная,
тяжелая, вросшая  в пол,  с  простой  грубой  резьбой  и  тугими  замками  и
запорами,- здесь же стояли новомодные, лакированные  шкафчики и комодики  на
гнутых  ножках,  с  позолоченными   виньетками   и  с  замысловатой  ажурной
фурнитурой.  Сюзанна  приготовилась  к встрече,  но отчего-то  волновалась и
робела. Она заранее расставила на круглом столике, который тогда называли не
журнальным,  а  чайным, чашки из тонкого фарфорового сервиза и наполняла  их
дымящимся ароматным чаем.
     - Любишь  музыку?  Я  сейчас  патефон  заведу. -  Она стала  налаживать
дорогой  новый граммофон  с картинкой,  изображавшей собаку и  ее  хозяина.-
Андре купил - чтоб не скучно было. У тебя такого нет?
     - Нет, конечно. У нас в кафе есть - в Стене.
     Сюзанна повеселела:
     - В кафе любишь ходить?
     - Бываю.- Рене могла добавить, что в одно из таких посещений разъясняла
рабочим Энгельса, но у нее хватило ума не говорить этого.
     Сюзанна кивнула: нашла сообщницу.
     -  Я  тоже люблю по кафе шляться. Сейчас  редко ходим, а  прежде, когда
Андре  за мной ухаживал, часто ходили,- прибавила она с сожалением, будто ей
стало жалко,  что  пора  ухаживаний  закончилась. Она  поставила  пластинку,
пустила ее по кругу.- Жава. Слышала?
     - Слышала.
     - Я ее  люблю очень. Попробуй чай.  Английский. Как и фарфор этот. Бери
конфетки.  Эти-то как раз французские. Они всегда тут  - захочешь,  приходи,
бери не стесняйся. Конфеты любишь?
     - Немного.
     - А я просто  обожаю. Сейчас меньше ем: говорят, нельзя, в  весе  можно
прибавить,-  многозначительно  сказала  она,-  а   тянет.-   И  пропела:   -
Тянет-тянет,  как  муху  на сладкое!..-  Потом с любопытством  поглядела  на
Рене.- Даст  тебе Франсуаза деньги? - и эти серьезные слова были произнесены
ею  беззаботно  и  беспечно.-  Не даст, мы с  Андре заплатим.  Раскошелимся,
развяжем кошельки,  узелочки!  - снова  напела  она,  будто  это  была часть
вальса, соскользнувшего с пластинки.- Уже решили. Не хотим только вперед нее
лезть. Если откажет, мы устроим по-тихому. Если человек хочет учиться, нужно
дать ему возможность, верно? - Рене была согласна с этим, но ей неловко было
признаться.- Нравится тебе наша комната?
     - Очень! - Рене подошла к книжной полке, потрогала книги - они были все
новые, будто только вышли из-под печатного станка.
     - Надо другие  шторы повесить,- следуя за ее взглядом, сказала Сюзанна,
не переставая  наблюдать за нею.-  Эти сюда  не подходят: тяжелые слишком. У
нас  здесь все легкое, на  тонких ножках.  Я  в  Париже одни  присмотрела: в
оборочках и  с  подвязками.  Как в  Мулен-Руж! -  прибавила  она кокетливо.-
Хотела купить, но Андре сказал, подождем, когда это случится,- скажем тогда,
что  они гигиеничнее... Тебя  книжки интересуют?  - спросила  она, видя, что
Рене незримо тянется к книжной полке.- Кого нашла?
     - Колетт.
     - Не читала?
     - Нет. Мы не проходили. Современная?
     - Конечно. У  меня других нет. Возьми  почитай. Только после экзаменов:
слишком легкомысленная. Любовники, ветреные  женщины. Хорошо читать, когда у
самой жизнь  добропорядочная.  Для развлечения. Какой тебе кулон подарить? Я
много приготовила...- и высыпала на стол несколько штук сразу.
     - Это вам Андре подарил?
     -  Эти?  Принес  показать просто. Образцы продукции. Мне он  из чистого
золота дарит. Ты золото любишь?
     - Нет.
     - Потому что у тебя нет его. Как любить того,  чего нету...  Но и  я от
него не  в восторге.  Я  камешки люблю.-  Она  заулыбалась,  стеснительно  и
лукаво, будто выболтала  заветную тайну, запела: - Камешки камешки, где были
- у бабушки!
     - Бриллианты? - Познания Рене в этой области были самые ограниченные.
     - Почему?  Эти  как  раз не  самые  красивые.  Всякие:  красные, синие,
зеленые. Люблю, когда играют и переливаются... Подарить тебе? - надумала она
вдруг.
     Рене почти испугалась:
     - Не надо!
     - Боишься? Потом  перестанешь бояться. Когда вырастешь.  Это  Андре мне
дарит. Если случится что, говорит, всегда  продать можно. Те же деньги. Тебе
нравится Андре?
     - Очень!
     Сюзанна кивнула с удовлетворением.
     - И мне тоже. А что  нам, женщинам, еще нужно, верно?..  Или ты учиться
хочешь?
     - Да.  Я  этот возьму,- Рене потянулась  за  кулоном,  более  других ей
понравившимся.
     - Возьми два.
     - Зачем?
     - Менять будешь. Сегодня один, завтра другой.
     - Одного хватит.
     - Значит, постоянная женщина,- вывела из  этого Сюзанна и примолкла, не
зная, что еще поведать и подарить своей немногословной племяннице...
     Дядя Камилл  был в  ином роде -  ни Андре, ни Робер, а  что-то  среднее
между ними  обоими. Он  позвал  Рене в  конторку, находившуюся на территории
вокзала:  показать, как он работает, но  забыл об этом  и, когда она пришла,
удивился и глянул с неудовольствием,  как на непрошеную гостью, но пригласил
все-таки:
     - Это ты? Заходи... Хотя и не вовремя. У нас заседание секции...
     Кроме него в комнатке за узким  столом сидели двое в рабочих спецовках:
один - коренастый и разговорчивый, другой - долговязый и бессловесный; перед
ними лежали листки с черновыми записями.
     - Скоро взносы сдавать, а у нас, как всегда,  в кассе пусто: обо всем в
последнюю минуту думаем. К нам кроме железной дороги Даммари-ле-Лис приписан
- тут-то  и  морока вся...- и  обернулся к товарищам.  Рене села  в стороне,
послеживая за ними, и  они засовещались с прежней горячностью.  Верная своим
привычкам,  она  покосилась  в сторону однорядной  книжной полки, на которую
сверху были навалены истрепанные, засаленные  брошюры:  среди них она издали
увидела известного ею автора.
     - Что нашла? - в первый и последний раз полюбопытствовал Камилл.
     - Энгельса.
     -  Основоположник  научного коммунизма.  Тебе  рано  еще.  Сдай сначала
экзамены.  А  то ляпнешь  про  него  -  тебя  завернут  с  ходу. На  чем  мы
остановились? - спросил он товарищей.- На ком, вернее?
     Речь шла  о сборе  денег  с  сочувствующих,  или, как тогда говорили, с
симпатизанто