м этот дом - может, пригодится...
     - Листовки разбрасывать?
     - Нет,  что  похуже! -  Шая засмеялся,  Рене  подумала  вдруг,  что  он
домушник, но поглядев на него, отвергла это предположение. Тот повернулся  к
товарищу: - Нам,  Андре,  надо переговорить.  Об этой  последней  почте,-  и
махнул  конвертом, который вытащил, как  фокусник, из  кармана.  - Я с Жаком
говорил, он ничего про  это не знает.  Надо ехать,- и исподтишка  глянул  на
Рене.- При ней можно? - спросил он отца.
     - Думаю, можно.
     - В общем, поезжай,- сказал он Андре.- Я тебе сейчас гроши выдам.
     - Все вдвое,- сказал тот.- На два билета.
     - А это зачем?
     - Пусть Рене посмотрит, как это делается. И мне хорошо - для прикрытия.
     Рене  опешила, оглянулась на  отца,  но тот  нарочно глядел в  сторону.
Впрочем,  Рене  была не против путешествия. Она любила ездить по стране,  но
это редко ей удавалось. Она спросила, куда они собрались.
     -  В Бретань.- Шая помешкал, разыгрывая нерешительность.- О ней, Андре,
разговору не было. Надо Жака спросить. Я понимаю, тебе не терпится,- не  без
зависти и не без яду в голосе заметил он.- Но без Жака пока отставим.
     -  Значит, поездка  откладывается,-  объявил  Рене  будущий попутчик  и
улыбнулся, обнажая ровные белые зубы.- Но думаю, ненадолго...
     В Бретань поехали через  пару дней. Стоял  по-летнему  теплый солнечный
день. Поезд шел  до  Сен-Бриека.  Они  приехали туда в послеобеденное время.
Андре решил задержаться в городе, прежде чем ехать к месту назначения.
     - Лучше здесь обождать,- объяснил он,-  чем торчать там у всех на виду.
Чем меньше место, тем в нем больше любопытных.
     Они сели в привокзальном кафе. Андре заказал пиво с креветками.
     - У меня с деньгами туго,- честно предупредила она его.
     Он широко улыбнулся.
     - Еще чего? "Юманите" платит. Поэтому, наверно, и прогорели.
     - А при чем здесь "Юманите"?
     -  Мы  же  с  тобой  по письму  рабкора  едем.  Не  знаешь,  кто  такие
рабкоры?..- Рене не знала.- Что ж ты знаешь тогда? Плохо газеты читаешь.
     Ее не в первый раз упрекали в этом. Все, кто так или иначе был связан с
партией,  считал  своим  долгом,  неукоснительной  обязанностью  и  едва  не
удовольствием читать ежедневный орган Компартии - ей же он казался пресным и
похожим на  церковные книги: прочтешь  строку и знаешь, что будет дальше. Но
она, конечно, никому об этом не говорила. Принесли пиво.
     - Любишь? - спросил Андре, сдувая пену.-  Я обожаю. Шая только не хочет
его в счет включать. Хороший парень, но этого я в нем не понимаю. Вина  еще,
говорит, закажи. Чтоб во Франции жить и вина в обед не пить!
     - А почему его зовут так странно?
     -  Шая? Потому  что еврей. Исайя  по-нашему. А он настаивает, чтоб  его
Шаей звали. Знаешь, кто такие евреи?
     - Знаю, в Библии были.
     -  Почему  только  в  Библии?  До сих пор  живут и здравствуют.  У  них
способность к языкам обалденная. Ты по-иностранному можешь?
     - Могу. По-немецки прилично говорю и по-испански.
     - Откуда?! - изумился он.
     - В школе учили. Надо было уроки делать.
     - То-то я не  знаю ни шиша. Уроков никогда не делал... А я уж решил, ты
иностранка. Шая из Польши, кажется. Или Галиции. Где Галиция - не знаешь?
     - Нет.
     - И я тоже. Так оно веселее, когда ничего не знаешь. А рабкоры сообщают
нам, какие у  них  на заводах и предприятиях законы или правила безопасности
нарушаются, и мы на проверку едем. Как сегодня.
     - И на это много денег уходит?
     -  А что делать? Не к себе  же их вызывать.- Он  помолчал.- В этот  раз
рабочий  на  аэродром   жалуется:  шум,  пишет,  над  головой  страшный.   А
администрация  ему: ты  что, в  лес работать пришел?  Должен был знать, куда
идешь. Надо заглушки на уши давать, а они не знают или экономят. Я-то вообще
секретарь  профсоюза   авиационных  рабочих   севера  Франции,  но   сегодня
афишировать этого не будем,  ладно?.. Сколько сейчас? Надо  еще не  напугать
их. А то приедем в поздноту - кто такие да что? Переполошатся.
     - Не написал, что приедешь?
     - Нет.  Писать еще хуже. Вся деревня будет в курсе - начиная  с почты и
кончая  аэродромом. Посидим и  поедем.  Или пойдем. Тут недалеко  -  можно и
пешком пройти. Если не возражаешь.
     - Нет, конечно.
     - А то, что  домой сегодня не попадешь, тоже ничего? Потому  как оттуда
мы сегодня не выберемся.
     - Ничего. Я для родителей у отца ночую.
     - Он у тебя как бы алиби?
     - Как бы. Вообще я с отчимом живу.
     - Ясно.  У семи  нянек, говорят... Пойдем? Или еще пива  выпить?.. Нет,
хватит  -  все-таки  на  задании.  И  газету  надо  поддержать:  совсем  уже
обанкротились...
     Они  пошли  по обсаженной тополями дороге, по обе  стороны  от  которой
зеленели недавно засеянные поля.
     - Красота какая! - не выдержал Андре и размечтался: - Бросить бы все да
осесть тут, в какой-нибудь деревушке.
     - А что мешает?
     - Да разве отпустят? Повязан по рукам и ногам.
     - Семья?
     -  Нет, семьи  нет. Кое-что  похлеще...  Есть подруга, но, наверно, уже
бросила. Никакой девушке не объяснишь, почему все время по стране мотаешься.
У   вас  на  все   одно  объяснение.  А  я  сказать  не   могу.  Потому  как
конспирация...-  и пошел  по  полю,  к  сохранившемуся посреди него островку
прошлогоднего гороха.
     - Не топчи зелень,- сказала она ему.- И вообще, не твое это.
     -  И что с того?  - Он  вернулся.-  Не хочешь?  - Она отказалась от его
подношения, он распробовал, согласился: - Невкусный! - и выбросил.
     - Потоптал поле - зачем? Чтоб прошлогодний горох попробовать? Городские
- ничего в сельском хозяйстве не смыслите.
     - А ты еще и крестьянка? Со своими иностранными языками?
     - Была когда-то. Но до конца это не проходит...- И Андре, не знакомый с
этой точкой зрения, скорчил непонятливую физиономию и задумался...
     Рабкора -  вернее, человека, написавшего письмо в "Юманите",- они нашли
по адресу,  стараясь  не  расспрашивать  местных  и читая  редкие  дощечки с
названиями  улиц,  которых  здесь  было  немного.  Корреспондент только  что
вернулся с  аэродрома.  Это  был  недалекий,  рассеянного вида  человек  лет
пятидесяти,  с  простым  крупным  продолговатым  лицом,  совсем  недавно   -
крестьянин,  а ныне - уборщик  территории  построенного  рядом аэродрома. Об
этом аэродроме  в редакции  "Юманите" ничего не знали.  Вначале он испугался
гостей, потом, когда те представились, разошелся:
     - Да, понимаешь, орут как оглашенные! Спасу  никакого нет! Что ж это за
условия труда? Уйду от них - уши себе дороже!
     -  А что толку, что  уйдете?  Рядом ведь живете?  У вас хозяйство?  - и
Андре оглядел небольшой дом и участок.
     - Есть,  да не хватает на жизнь - поэтому и  пошел туда. А там вон как!
Напишите - может, реветь будут меньше. Жены не слышу уже!
     - Может, оно и к лучшему? - рискнул пошутить парижанин.
     Тот конечно же его не понял:
     - Почему? Она лишнего не говорит. Скажет, если вода, к примеру, в бадье
кончилась или когда за дровами идти. Все  по делу. А я  и собаки иной раз не
слышу. Как это: в  сельской местности жить и ни жены,  ни собаки не слышать?
Самолеты только и орут.
     -  Ладно.-  Андре пока  удовлетворился  этими сведениями.-  Мы  это все
запишем, но надо еще ряд  деталей выяснить. Поможете? - и  вынул из планшета
карандаш и бумагу.
     - А почему нет? Уши - дело святое.
     - Этот аэродром ваш - он далеко отсюда?
     - Да рядом. Услышите еще.
     - По дороге, что к Сен-Бриеку?
     - Да нет, в стороне чуть-чуть.
     - Надо будет сходить посмотреть. А то скажут: пишете - а о чем, сами не
знаете.
     - Это конечно. Сходим посмотрим.
     - Он в ширину метров двести?
     - Метры - это я не знаю, а вот как от сих до церкви - примерно так.
     - Там самолетов десять стоит?
     - Когда как. Когда больше. Мастерские - их там чинят главным образом.
     -  Ладно, и это потом обсудим.-  Андре отложил  карандаш и бумагу.- Вы,
наверно, поесть  после работы  не  успели? А у нас тут  колбаса  парижская и
винца с собой взяли. Думали в кафе зайти - но зачем лишнее тратиться?
     - Конечно! - одобрил хозяин.- Я туда не хожу.  За скатерти их  платить?
Они не чище наших. Эй, Марсель! - позвал он жену.- Гости  у нас. Сыр тащи. У
нас сыр свой,- похвастался он.- Настоящий козий.
     Жена выглянула из дома. Смотрела она подозрительно.
     - Сыра нет больше. А что за гости еще?
     - Приехали из "Юманите". По поводу шума.
     - Смотри, как бы у тебя другого шуму после этого  не было. Сыра нет,  и
баста.
     - Да  нам его  и не надо,- сказал Андре.- Может, пойдем с бутылками  да
колбасой - куда-нибудь поближе к самолетам. И от Марсель подальше.
     - Зачем? - спросил недогадливый хозяин.- С ней  ясно, а к аэродрому  на
кой?
     - Послушаем, как гудит,- сказал Андре.-  У  меня  правило - пишу только
то, что сам видел и слышал.
     - А вот это правильно! - одобрил тот.- Марсель! Мы пошли! Раз ты нас не
привечаешь,  мы другую найдем! - и, подмигнув гостям, повел их в окрестности
аэродрома.
     Он оказался  небольшим и, видно, и  в  самом деле  предназначенным  для
осмотра  и  починки  того,  что  можно  было  сделать на месте без завоза  в
ремонтные   ангары.   Андре  расспросил  рабкора   о  числе   предполагаемых
сотрудников  (чтоб  знать, скольким среди обслуживающего  персонала угрожает
глухота),  о численности охраны (для той же цели) и  о марках или, поскольку
хозяин был  несведущ в авиационной технике, хотя бы величине самолетов  (для
уточнения технических подробностей),- все это он записывал в блокноте одному
ему  понятными  значками  и буквенными  сокращениями. Колбаса была  съедена,
вино,  которого всегда мало,  выпито -  возник  соблазн  сбегать  за  второй
бутылкой, уже местной, но от  этого  их удержала благоразумная Рене: пришла,
по  ее мнению,  пора  прощаться. Хозяин  за  время  знакомства  сдружился  с
газетчиком  и  обещал,  что  будет  писать  и  дальше:  раз все  так  весело
кончается.
     Было поздно. Последний поезд в Париж отошел часом раньше.
     - Мы в отель,- сказал Андре.- Есть у вас гостиница?
     - Есть, конечно, но на кой она вам? Что я, у себя вас не размещу?
     - Не надо,- отсоветовал Андре.- Во-первых, Марсель, во-вторых, тебе это
ни  к чему.  Может, не выйдет  ничего  с  письмом,  а  разговор  пойдет, что
жаловался, корреспонденты  приезжали,  а  ты их  у  себя принял.  Что раньше
времени  на рожон лезть? - И  хозяин осекся, замолк, признал  справедливость
его  слов.-  Лучше скажи всем,  что  к тебе парочка  из  Парижа приезжала  -
старого  знакомого сын с девушкой,  от  него привет  тебе передавал,  выпили
слегка, а дома у тебя не остались. Потому как девушка строгая: ей неприлично
под одной крышей спать.
     - Да  я  и вижу,  что она  строгая,- согласился  рабкор,  совершенно им
обмороченный.- Ни слова за все время не сказала.
     -  Она  практикантка,-  сказал Андре.-  Со мной в газете работает. Пока
только учится. Надеюсь, выйдет у нас что-нибудь, с шумом твоим...
     Хозяин вызвался  проводить их до гостиницы, спротежировать и сбить цену
за номер, но его разубедили: под тем же предлогом конспирации.
     - Со всем этим осторожней надо быть,- разъяснял Андре спутнице.- Хорошо
этот парень ничего не понял и никогда  не заподозрит. А могут и  сообразить,
что к чему.  Недавно  один в  контрразведку пошел:  что это за  вопросы  ему
задавали, которые не  профсоюзы должны интересовать, а  чужую  разведку,-  и
глянул  многозначительно.-  Свой,  между   прочим,  парень  -   коммунист  и
профсоюзник.- Он  обождал минуту,  сменил неприятный разговор:  -  Теперь ты
видела,  что к чему. Мне Робер говорил,  тебе  скучно  на легальной работе и
тебя интересует что-нибудь живое и рискованное.- ("Когда успел?"- подивилась
Рене, обещая себе не говорить больше отцу лишнего.)- Так-то ты подходишь нам
по  всем статьям: мы о тебе  навели справки - и о выставке той и до нее - об
истории с плакатами. Но прежде надо задать тебе несколько вопросов...
     Рене  была ошарашена всем этим. Она не просила отца ни о чем подобном и
ничего похожего ему не  говорила. Она еще не знала, чем  будет заниматься  в
жизни, но такое  ей и в голову не приходило.  Но она ничего  не сказала и не
опровергла слов отца - предпочла промолчать и остаться в тени, чтоб побольше
выведать из Андре: в ней жили уже задатки будущей разведчицы.
     - Прежде  всего скажи, в  каких ты отношениях с Дорио? - Андре поглядел
на нее испытующе и  исподлобья.- Ее в который раз уже  об этом спрашивали, и
эти вопросы набили ей оскомину.- Что ты о нем думаешь?  - спросил он, потому
что она медлила с ответом.
     -  Это так важно?.. Думаю, хороший  организатор. Бузотер  - но это тоже
необходимо. За это его и любят. Рабочие за ним идут - я это сама видела.
     Он кивнул:
     - Это все так. С виду,  во всяком случае... Но у нас есть сведения, что
он связан с полицией...- и глянул украдкой.- Поэтому  если хочешь иметь дело
с нами, надо с самого начала с ним определиться.
     - С ним все просто,- сказала она спокойно  и взвешенно.- У  меня  с ним
нет никаких отношений. Кроме самых обычных.
     -  Это  так? - на  всякий случай спросил он, ожидая, видимо, дальнейших
уверений,  но  она смолчала, давая понять,  что нет смысла  спрашивать ее  о
чем-либо дважды, и он вынужден был этим  удовольствоваться:  - Если  так, то
будем считать вопрос исчерпанным.
     -  А что  вообще  происходит в партии? -  спросила  Рене, и слова  эти,
несмотря на видимую беспечность,  прозвучали глухо и серьезно.- Я спрашивала
у  отца,  но этот вопрос, наверно,  не для него. Какое  место у нас занимают
русские?
     Андре был готов к ответу и все же замешкался.
     -  Этот  вопрос многие  задают, Рене, но мало  кто знает,  как  на него
ответить... Дело в том, что французы сами революции не сделают.- Он поднял с
дороги  хворостинку и начал махать ею, как  лектор указкой,  помогая себе  в
рассуждениях.- Не сделают, потому что  слеплены из  другого теста.  Считают,
что свое и так  возьмут  и проживут без лишних забот и треволнений. А дело к
войне  идет.  В ней надо будет воевать, а не  отсиживаться дома. Мы стали на
сторону русских: нам представляется, что они сыграют в войне главную роль, и
надо помогать им, пока не поздно. Пока  их  все скопом не затравили.  И отец
твой так думает -  только  не  хочет при этом  свою  независимость потерять:
денег, видите ли, брать  не хочет и этим  сразу всем делается  подозрителен.
Независимые не  нужны никому -  да и как без денег заниматься нашими делами?
Поэтому его никто своим не считает, хотя делает он, может  быть, больше, чем
другие...  Ладно,  хватит  о нем: мы-то как раз его любим  за бескорыстие...
Если забыть, конечно, про его необязательность,- припомнил  он.- Тут  он  не
имеет себе равных. Может назначить встречу и  уехать куда-нибудь в Прованс с
новой пассией. Для начальства нет ничего хуже - нам они  еще разрешают с ним
дело иметь, а сами не хотят и знаться... Теперь о русских. Они просят  у нас
военные сведения - мы их даем:  надо  быть до конца честными -  воевать-то в
первую очередь им придется. Почему один народ должен отдуваться за других, а
те ждать, когда им каштаны из огня вынесут... Они, конечно, тоже не сахар  -
русские эти. Любят, чтоб им льстили и подпевали  - за  это  и денег дадут  и
поддержат  кого не  надо.  Дорио  ведет  под  шумок переговоры  с правыми, с
фашистами находит общий язык, Барбе, кажется, такой  же, а они у них  сейчас
чуть  ли  не  фавориты.  Потому  что   новые:  прежних  Каменев  и  Зиновьев
поддерживали,  они теперь в Союзе  первые враги  и  оппортунисты, и их люди,
стало быть, на подозрении.
     - И что делать? - спросила Рене.
     - Да то и делать, что делается. Все само собой образуется. Силою вещей.
У  нас  сейчас Жак фактически всем заправляет. Он и Морис:  Морис  легальный
аппарат ведет, Жак нелегальный. Они женами, что ли,  обменялись для  большей
надежности - чуть  ли не свойственники. Хотя оба как будто бы не в фаворе...
Трудно понять?
     - Трудно.
     - И не  поймешь. Нарочно  все  запутывают. Деньги,  во всяком случае, у
Жака. И вся  сеть оперативная. И связи - напрямую  с Коминтерном и с Красной
Армией. И люди у нас - один лучше другого. Шаю  видела? Посмотришь - веселый
крепыш и ничего больше? А за ним вся парижская полиция гоняется. Знаешь, как
они его зовут? Фантомасом. Не потому что самый сильный, а потому что от всех
уходит. Так в газетах и пишут: был Фантомас  и снова ушел - как сквозь землю
провалился.
     - Шая - это псевдоним?
     -  Нет,  он  под  своим  именем  выступает. Зачем  мне, говорит, лишняя
статья? Пока не задержат, могу позволить себе это удовольствие.  Не любит на
чужие имена  откликаться.  Все до  поры до времени, конечно...- Он  поглядел
искоса.-  Видишь,  сколько  я тебе  наговорил?  Это  чтоб  ты  выбор сделала
правильный.  Если захочешь  с  революцией связаться. А ты захочешь - я  тебя
насквозь вижу. Иначе бы не стал говорить всего этого: не положено.
     - Мне надо лицей кончать.
     - Кончай, конечно. Времени много. В один день  такие дела  не решаются.
Придешь  к  нам,  когда  захочешь.  А  пока  забудь  все, что  я тебе спьяну
выболтал...
     В отеле,  небольшом, но  чистом  и уютном, как все  сельские  гостиницы
Франции,  Андре  попросил  номер для  девушки,  себе  же -  хоть  солому  на
сеновале.
     - Думаете к девушке вечером прийти? - спросила недоверчивая хозяйка.- У
нас это не принято.
     - Что вы, мадам, разве мы на таких похожи? Вы меня в краску вгоняете...
     Он проводил Рене в ее  комнатку, оглядел обстановку, остался ею доволен
и задержался в дверях дольше необходимого.
     -  Ну  вот. Тебе удобно  будет. Надеюсь,  не очень устала?..- помешкал,
потянулся к ней, но сдержал себя, усмехнулся и пошел спать в конюшню...
     А  Рене  почувствовала  на  расстоянии   это  несостоявшееся  движение,
физически ощутила его и, странное дело, в последующем  вела себя с  молодыми
людьми так, будто оно в действительности имело место, будто она имела опыт в
свиданиях  и прошла  первый  барьер  любовного сближения. Тот,  кто робеет в
последний  момент,  не  столько   теряет  сам,  сколько  готовит  почву  для
другого...
     У нее не  было претензий к отцу, но она все-таки спросила его, зачем он
организовал ей эту прогулку.
     - Для расширения кругозора.- Он улыбнулся скованно.-  Чтоб знала, что к
чему.- И глянул искоса: - Тебя же ни к чему не принуждают...
     Видно, они успели рассказали ему об этой поездке.


19
     История эта  имела все-таки  продолжение. Хотя Рене и сказали, что  она
сама выберет день  и придет к  ним, когда захочет, следующий шаг к сближению
снова сделала не она, а люди из нелегального отдела Компартии.
     Рене  продолжала  ходить  к  Марсель в "Юманите" - благо  редакция была
рядом. Марсель продолжала опекать юную девушку из предмеcтья, которая, по ее
мнению, отличалась способностями в самых разных  областях, но ей не  хватало
чего-то  важного  -  того,  что  можно  назвать умением  подать себя  и что,
надеялась  Марсель, разовьется  в  общении  с  нею.  Они  еще  несколько раз
побывали  в  Лувре и  стали  называть  себя подругами.  Рене гордилась  этим
знакомством и  не  упускала сказать при случае, что дружит с  дочерью самого
Кашена:  трудно уберечься от  тщеславия - это распространеннейший из людских
пороков. Марсель всегда была окружена интересными молодыми людьми. Рене хотя
сама  не  любила и  даже избегала  чрезмерного мужского внимания, но успехам
Марсель радовалась и  признавала, что ее подруга обладает даром, которым она
не владеет - умением, ни с кем в особенности не сближаясь, привлекать к себе
массу  поклонников. Правда, тут нужна оговорка, которую влюбленная в подругу
Рене  не делала. Журналисты "Юманите", ухаживая за Марсель,  не взыскивали с
нее в