шие
только два слова - куда и  сколько; в довершение дерзости он спросил у Якова
ту самую карточку, которой тот  обзавестись  так и не удосужился. Дело пахло
заговором. Вонг  тоже  исчезла не  сказавшись: очевидно,  китайцы  узнали  о
провале в Ханькоу и разбежались в  разные  стороны. Якову тоже бы надо  было
сжечь мосты  и  уйти в тень, но он жил по европейским  понятиям  и не считал
себя вправе  поступить  таким  образом -  оставить Лю Сяо без  помощи и  без
прикрытия. Сам Лю имел возможность сбежать в любую минуту, поскольку по роду
службы мог выписать себе командировку  хоть  в  Аляску,  но в Ханькоу у него
оставалась  семья  с  тремя детьми -  их-то  и надо было  оттуда  вызволить.
Накануне Яков  послал  туда Ванг:  она  отвезла  тревожные письма  и семьсот
американских долларов. Ванг должна  была уже вернуться, и теперь ждали мадам
Лю: ее надо было переправить с детьми в какое-нибудь безопасное место...
     Отказавшись  от мысли связаться с  китайцами, Яков решил пойти по своим
адресам:  надо  было  предупредить людей  -  чтоб  отсиживались  дома  и  не
высовывались наружу. Он шел, сосредотачиваясь на шанхайской ситуации,  но не
забывая и  ежедневно  складывающейся  в  его  голове  картины,  отображающей
движение   мирового  революционного  процесса:  подобная  светящаяся   карта
постоянно горела разными цветами в  его воображении, и красной краске  в ней
предстояло  вытеснить  все  прочие  цвета  радуги.  Сейчас  его более  всего
занимали  события  в  Европе:  перспектива  Народного фронта  во  Франции  и
становление  фашизма в Германии. Германия была его  второй духовной родиной:
отец и вслед за ним вся семья боготворили немецкую культуру, читали наизусть
Гете -  потом уже сам  Яков в начале тридцатых пробыл там два года советским
резидентом и проникся на месте немецким революционным духом. Насколько любил
Яков эту  страну, где  коммунисты были людьми особенно надежными и твердыми,
которыми он не  уставал восхищаться, настолько  же недоверчиво и скептически
относился  он  к  Франции,  отличавшейся политическим и  иным  легкомыслием:
тамошние товарищи позволяли себе, пусть в шутку, сомневаться в том, что  сам
Яков  считал незыблемым  и  неприкосновенным. Эта  оценка не изменилась даже
тогда, когда Германия пошла по роковому для нее пути, а Франция заигрывала с
левыми идеями: люди могут заблуждаться, но нутро их остается прежним - лучше
терпеть временное поражение в  борьбе с  открытыми врагами  рабочего класса,
чем водить  дружбу с оппортунистами, с  гнилыми временными попутчиками,- так
думал Яков в эту минуту, хотя иному было бы сейчас не до этого...
     Он направлял  шаги к человеку,  занимавшемуся паспортами, которые могли
понадобиться в случае  общей тревоги. Идти туда было не время и небезопасно,
но накануне он взял в консульстве  четыре паспорта, ждавшие транзитной визы,
и они  сейчас мертвым грузом оттягивали его карманы.  Не надо было их брать,
да и сотрудник,  согласившийся  вдруг  отдать их, не  имел на  это права, но
Якова, когда  он  увидел  их, словно что-то озарило, и он  настоял на своем:
разведчики падки на чужие паспорта и не могут смотреть на них равнодушно. Он
поколебался еще некоторое  время: идти ли, нет, к этому "Мартынычу", который
занимался такой работой еще в России, или вернуться в консульство  и  отдать
злополучные "корочки", но по обыкновению своему решил продолжить начатое: он
не любил отступать, менять решения и создавать у людей впечатление человека,
который сам не знает, чего он хочет.
     Он сделал крюк, подошел к киоску, торговавшему газетами со всего  мира,
и купил как  обычно  с десяток газет  на  разных языках и  различных идейных
направлений. Он  предпочитал сухую и бесстрастную информацию,  которую могли
позволить себе  только официозы  правящих правых партий, так что  по спектру
покупаемых  газет его можно  было  принять за консерватора.  Такими газетами
были в  то  время (да и потом  тоже)  английская "Таймс",  швейцарская "Нойе
Цурихер  Цайтунг",  парижская  "Фигаро"  -  но  он  докупал   к  ним  еще  и
австрийские, и китайские для иностранцев, и  даже  чешские и новозеландские:
эти он просматривал наискось,  по диагонали и тут же выбрасывал,  на что оба
боя, старый и потом  молодой, глядели как  на сущий перевод денег  и если не
теряли к  нему  уважения,  то  принимали его  за  сорящего  деньгами богача,
которого  не грех  лишний  раз обсчитать  и выставить.  Хозяйка  киоска, уже
знавшая выгодного для нее покупателя, которого интересовал весь  земной шар,
подготовила ему толстый сверток, и  Яков, не заглядывая внутрь,  заплатил не
торгуясь.
     - Вы,  наверно,  деловой  человек? -  спросила  она:  видно, накопилось
любопытство к этому времени.- Смотрите, что где поднялось, а что упало?
     -  Нет, я  журналист,-  вежливо  отвечал  он.-  Пишу  книгу  про Китай.
Поскольку страна большая, приходится  следить  и за остальным миром тоже.- И
она почтительно кивнула:  из  уважения к его атлантовой  ноше, а Яков  пошел
дальше, заглядывая  на ходу в  лондонскую "Таймс", где  внимание его  равным
образом привлекали как близкие, так и далекие от Китая столбцы и события...
     Мартыныч жил в  конце  города.  Яков, вооруженный плохим планом Шанхая,
долго ехал к  нему на трамвае, потом на рикше, затем ему пришлось попотеть в
поисках адреса с  четырехзначным номером. Рикша тоже  не был знаком с высшей
математикой,  но сообразил,  что время идет, а денег ему не прибавляется,  и
лихо выгрузил  его у первого фонарного столба, объявив с важностью, что  его
дом здесь  и нигде больше,  после чего  укатил к центру, подальше от рабочей
окраины,  где люди не хотели ездить на себе подобных. Китайцы то ли не знали
арабских цифр,  то ли не желали  впутываться в чужие дела - но лишь пожимали
плечами в  ответ  на просьбы Якова и предлагаемые  им бумажки с адресом.  Он
долго бы крутился здесь по дворам и закоулкам, если бы не  любезный, учтивый
серб, который разъяснил  ему на языке близком к  русскому, куда и  как идти,
довел  до  дома,  видя,  что  тот  его  не  понимает,  и даже  отказался  от
вознаграждения - в Шанхае кого только не встретишь. Мартыныч был дома. Он не
ждал Якова, но нисколько не удивился его приходу: незваные  гости были здесь
чаще приглашаемых. Это был невысокий плотный человек лет пятидесяти и самого
невзрачного  вида: в выцветшей, когда-то  клетчатой  рубашке  и  в  потертых
коротких брюках, висевших на новеньких  помочах, единственной  обновке в его
одеянии,-  но  глядел  при  этом  независимо и  даже начальственно. Про него
говорили,  что он  специалист  по  подделке паспортов и трудился вначале  на
уголовников,- потом  его, из  уважения к незаурядным способностям,  взяла  в
штат российская полиция. После революции он похитил и вывез бланки паспортов
разных стран  и печати к ним: одно время работал на белую армию, потом, с ее
крушением,  бежал с драгоценными "ксивами" в Китай и здесь промышлял на свой
страх и  риск, постоянно подвергаемый опасностям, ставшим его привычкой. Про
него говорили, что он "рисовал" документы за сутки,-  в  Москве  целый отдел
Разведупра занимался тем же  чуть ли не целый месяц:  со всеми  необходимыми
для этого запросами и пересылками. Открыла Якову его жена  или сожительница,
которую он  тут же выставил из комнаты, но  она мелькала  в просвете двери и
явно подслушивала.
     -  Не  бойся. Пусть  слушает,-  успокоил  хозяин гостя,  видя,  что тот
косится  в  ее сторону:  одного этого  взгляда  было  ему  достаточно,  чтоб
составить представление о том, кто  к нему пришел и что, следовательно,  ему
нужно.- Она у меня немая.
     - Совсем не говорит? - удивился Яков.
     - Почему? Говорит, если спросишь, а так помалкивает. Что надо?
     -  Кое-что по вашей специальности.- Яков огляделся по сторонам.- Может,
присядем?
     - Садись конечно - чего спрашиваешь? - Хозяин продолжал изучать его,  и
невнимательное  лицо его отражало эту внутреннюю работу: он  словно заполнял
на  посетителя карту.- Это я засиделся, не хожу никуда в Шанхае этом, а люди
ходят. Ты по-русски-то ботаешь?
     Надо сказать,  что  разговор до  сих пор происходил  таким образом, что
Яков обращался к нему  по-немецки, а он отвечал по-русски: Мартыныч тоже был
хороший полиглот, поездил по  белу свету и понимал  разную  речь, но говорил
только на языке своих предков. Яков решил не выдавать себя:
     - Очень плехо,- сказал он.- Предпочитай немецкий.
     - Да? - Мартыныч поглядел недоверчиво и  проницательно.- А я  думал, ты
из русских жидов.
     - Найн,- сказал Яков.- Еврей, только немецкий.
     - Хорошо хоть от веры не отрекаешься.  Сбежал  оттуда?  Вам  там сейчас
туго приходится - ждем от вас пополнения. Давай, чего надо?
     Он настроился  благожелательно:  уголовный  мир (сходившийся в  этом  с
коммунистами) был на стороне угнетаемых и преследуемых - изгнанный фашистами
еврей  нуждался  в  его  помощи.  Яков понял,  что  может продолжать,  и  во
избежание недоразумений, перешел на ломаный русский:
     -  Есть  четыре  паспорта.  Нельзя   сделать  дубли?  -  сказал   он  с
просительной интонацией,  которая появлялась  у него  всякий раз,  когда  он
просил о чем-нибудь: будто всякая просьба была для него необычна и требовала
самоуничижения.
     -  Четыре  дубля?  -  удивился тот,  вовсе  не ожидавший такого размаха
сделки.
     - Да. Говорят, вы умеете?
     - Могу,- признал  Мартыныч без  ложной скромности.-  Если  только  трех
девяток в номере нет. Тем более - если больше.
     - Трех девяток? - Яков глянул непонимающе.
     -  Ну.  Печаточки потерял  при переезде.  Переезжать  с  место на место
приходится. Как  тебе  вот. А откуда ксивы? Из  каких стран, я  имею в виду.
Откуда они у тебя, ты мне все равно не скажешь, да мне и не надо.
     - Два французских, один чешский, один китайский.
     Мартыныч глянул еще недоверчивее.
     - Французский  -  это корочки у меня есть,- сказал он  с важностью,  не
означавшей, однако, что он берется за работу.
     - А я, естественно, любую сумму.
     -  Любую  -  положим, не любую,-  поправил хозяин,  зорко следивший  за
бравадой  и преувеличениями  и выдавая  этим человека  из  уголовного  мира:
насколько  этот  мир любит позерствовать  в обыденной  жизни,  настолько  же
пристрастен  к точности в  торговле.- Я ведь тебе ничего  еще  не предлагаю.
Покажи, что принес.
     Это  был решающий  момент. Показать  паспорта значило открыться больше,
чем хотелось  Якову, но и не показать тоже было нельзя: разговор  бы на этом
прекратился. Яков достал злополучные документы.
     - Но это между нами,- снова просительно и настойчиво сказал он.
     Мартыныч поморщился: он не привык к такого рода предупреждениям.
     - А между кем еще? Мы ж с тобой не на площади торгуем...- и  просмотрел
документы  с дотошностью хорошего пограничника.-  Настоящие,- признал он.- И
девятки всего две...  На. А то ты на месте не сидишь, боишься: отберу я их у
тебя. Номера обязательно те же?
     - Натюрлих,- сказал Яков, беря паспорта и успокаиваясь.- Кому они нужны
с чужими номерами?.. Проверить могут.
     Мартыныч покосился на него:
     - Все-то  ты знаешь... Некоторые  так берут  - было бы что полицейскому
под  нос  сунуть.  А у  тебя,  гляжу, фирма  серьезная.- Он, кажется, принял
решение и лишь из приличия тянул время.
     - Ну так как? - подторопил его Яков.- Можно надеяться?
     -  Надеяться  всегда  можно,-  возразил  тот:  его  снова  не  устроила
неточность формулировок.- Подумать надо.
     - Долго думать нет времени. Возвращать надо.
     - Ну и верни. Перепиши текст - может, и сделаю.
     - Фотокопии подойдут?
     -  Еще лучше: печати легче срисовывать...У тебя, гляжу, все налажено...
Что ж ты своего ксивщика не имеешь?
     - А что это? - Яков  вспомнил, что он немец  и  не обязан знать русскую
феню.
     - Не понимаешь? Ну да, ты ж германец... Оставь свой телефон или адрес -
я сообщу, когда соберусь.
     - Этого-то как  раз  у меня  и  нет,- сказал  Яков  со  вздохом,  пряча
паспорта во внутренний карман френча.
     - Чего у тебя нет?
     - Ни телефона, ни адреса.
     - На улице ночуешь?..  Ну нет  значит нет. Я  только с солидными людьми
дело имею,- сказал он, хотя предпочитал как  раз маленьких клиентов, которые
не могли  втянуть  его в большие  неприятности.  Якову оставалось лишь криво
усмехнуться, пожать плечами и забыть о паспортах - до поры до времени...
     После него  Яков пошел к двум молодым американцам, которым в этот  день
была назначена  встреча.  Собственно,  учитывая обстоятельства,  можно  было
перенести ее, но Яков, как было сказано, не любил отменять принятых решений,
зная, как  расхолаживающе  действует  это на новичков: революция должна быть
подобна поезду и  следовать твердому графику,  не знающему в пути задержек и
опозданий. Американцы были присланы ему из  Коминтерна - с советом проверить
и прощупать  их,  прежде чем допустить к  делу. Они  прибыли  из Нью-Йорка и
мечтали об участии в  китайской  революции.  Якову они сразу же понравились.
Это были энтузиасты, рвущиеся в дело. У них не было за  плечами марксистской
школы - оба были из интеллигентов:  Марк - учитель, Эдвин - юрист, так  и не
начавший практиковать, но оба возмещали ее отсутствие практической сметкой и
развитым классовым чутьем: будто оба вышли  из гущи  пролетариата,  а не  из
рыхлой безыдейной прослойки американского среднего класса. Следуя полученной
директиве, Яков  испробовал  их в  двух  делах и недавно  назначил последнее
испытание:  отправил  обоих  в  Кантон  -   для  военной  рекогносцировки  и
зондирования  населения. Правда,  китайский, с  которым  они знакомились  по
самоучителю  в Нью-Йорке, они знали лишь  настолько, чтоб спросить дорогу от
вокзала до отеля, но это ведь не помеха для  зоркого наблюдателя: настроение
населения можно оценить и по выражению лиц на улицах и по языку жестов.
     Они жили в квартире, за  которую платили  сами:  настаивали  на  этом и
говорили, что скопили в Нью-Йорке достаточную сумму, чтоб доставить себе это
удовольствие.
     - Это у нас политический туризм! - сказал в  прошлый  раз, засмеявшись,
Марк  - из  них двоих  он был общительнее и вел внешние переговоры: Эдвин же
был  вдумчив, сосредоточен и расположен  к меланхолии.- Подумаешь: пятьдесят
долларов!  Для  нас  это  небольшие  деньги!  -  Но пятьдесят  долларов были
деньгами  и для американцев, и Яков все-таки  всучил их  им: это была оплата
проезда и  гостиницы  в Кантоне.  Насколько  он  был  скуп,  когда  из  него
вытягивали деньги, настолько же неосмотрительно  и  безоглядочно щедр, когда
от них  отказывались; хорошо, что такое случалось нечасто, а то бы он вконец
разорился. Сейчас  он спешил к ним  на свидание, хотя время для  этого  было
самое неподходящее: ему еще надо было поспеть к Элли.
     - Так что же удалось выяснить? - спросил он, когда они все  уселись  за
столом в маленькой  квартирке во французской концессии,  на улице маршала Ош
(французы  любили называть  улицы  именами своих маршалов:  в память о своем
боевом  прошлом и в назидание прочим). Жилье было  сдано  на одно имя, потом
переуступлено  в аренду последовательно четырем  контрагентам: чтобы сбить с
толку полицию и задержать дознание, если таковое начнется.
     - Съездили! - Марк весело, во весь рот, заулыбался,  будто речь  шла об
увеселительной прогулке, а не боевом задании.- За неделю через вокзал прошло
восемь  составов  с  пехотой и артиллерией.  На  каждом  примерно по  триста
солдат: плюс-минус двадцать - и с десяток пушек.
     -  Но  мы  не  знаем их  калибр  и назначение,- оговорился,  склонный к
педантической точности, Эдвин.- Были крупные и мелкие.
     - Больше  крупного калибра,- примирительно сказал  Марк.- Судя по тому,
что  торчало  из-под  брезента.  Может  быть,  гаубицы?  -  предположил  он,
обратившись  к  Якову,  который  был  для  них  высшим  авторитетом во  всех
вопросах, включая военные. Они знали, что он воевал в  Гражданскую,  но Яков
был там политкомиссаром и, хотя и дошел до звания бригадного комиссара, вряд
ли мог бы сам отличить гаубицу от миномета. Но он не сказал им этого.
     - Напишем, крупного калибра - этого достаточно,-  снисходительно сказал
он.- Это  интересно,  что  вы  говорите.  Я  пошлю это  в Центр и  китайским
товарищам. И все двигались в северном направлении?
     - Ну да. Там одна ветка всего... Готовят заслон перед коммунистическими
районами? - Марку не терпелось ввязаться в бой на стороне красных.
     - Или  готовятся  к  высадке японцев,-  сказал  Яков.- Им будет  трудно
воевать на два фронта, а  Европа и Америка  помогать не  станут. Гражданская
война в  Китае  тесно  связана  с  противоречиями  между империалистическими
державами, и наша задача - этим воспользоваться. Я вас просил поэтому, когда
вы   уезжали,   прощупать  антияпонские  настроения  в  населении.   Удалось
что-нибудь в  этом  смысле? - и глянул  пытливо сначала  на  Марка, потом на
Эдвина.- Сейчас это очень важно.
     -  По-моему,  есть.-  Марк  глядел  на  жизнь  с  неодолимым  природным
оптимизмом.- Если судить по тому, что наш рикша назвал их япошками.
     -  Но  он  на  пиджин-инглиш  говорил.- Эдвин олицетворял в  этой  паре
скепсис и осмотрительность.- У него и американцы америкашками были.
     - Значит, он так и к американцам относится,- сказал Марк.- Для него все
иностранцы - империалисты.
     Яков,  как  бы  ни  хотелось   ему,  чтоб  подтвердились  его  догадки,
предпочитал все-таки голые факты.
     -  Без языка, конечно, судить трудно... Но мне отсюда кажется,  что так
оно и есть. Должно быть, во всяком случае.- Молодые люди  выслушали это  как
высказывание пророка, Якову стало неловко, и он улыбнулся, чтоб сгладить это
впечатление.- А  как вам удалось это? Ходили каждый день на вокзал? Могли же
примелькаться?
     -  Мы  и  примелькались.-  Марк  снова заулыбался, вспоминая  поездку.-
Узнавать стали.
     - Что вы на это говорили?
     -  Что  встречаем знакомую из Шанхая и  не  знаем, когда  она  приедет.
Ходили  каждый день к шанхайскому поезду. Поскольку он всякий раз опаздывал,
то времени было предостаточно. Прогуливались по перрону  и  на  задние  пути
ходили - потому как скучно целый час по одной платформе топать.
     - Это хорошая легенда,- признал Яков.- А кто вас приметил? Полицейский?
     - Этим как раз все безразлично. Они как  наши копы: ждут, когда за ними
придут, а не ищут себе приключений на голову. Военные патрули были, но мы не
производим впечатление злоумышленников, а с  американскими  паспортами можно
вокруг любой базы ходить... Дежурный  по станции нас  разглядел:  назвал нас
по-китайски,- и Марк выговорил тут нечто гортанное и трудно произносимое.
     - Что это означает?
     - Шанхайская парочка. А если чуть-чуть в другом ключе выговорить, тоном
повыше,  то  ключ  с  замком,-  и Марк  огласил вторую версию своей легенды,
произнеся ее немного иначе.- Занятный язык. Все зависит от того, говоришь ли
в ты нос или в глотку.
     - А  это откуда  вы  узнали? Перевод,  я имею в виду, и лингвистические
тонкости.- Яков тоже был дотошен в установлении истины.- И как запомнили эту
ахинею?  -  Сам  он был не  в состоянии  воспроизвести ни одного  китайского
звука.
     -  Запомнили. Повторяли вслух,  пока до гостиницы шли.  А там портье  с
университетским образованием. И с очень приличным английским.
     - Вот его-то и  надо было  в первую очередь  остерегаться,- поучительно
сказал  Яков.- Не люблю дорогих  гостиниц: в  них  всегда есть осведомители.
Лучше уж дешевые номера с клопами и тараканами.
     - Брр! - сказал Марк.- На это я не пойду даже ради революции.
     -  Припрет,  пойдете. Всякие  бывают ситуации.-  Яков  вспомнил  тут  о
собственном  положении и об Элли,  ждавшей его  дома, но у всякого разговора
есть своя логика и инерция, а этих ребят нельзя было  оставлять  одних - вся
предварительная  работа пошла бы  насма