з разговор
о художниках зашел: все они одинаковы... Это Вайян-Кутюрье, тот самый, что у
меня  за  главного  редактора, попал раз  за  решетку  и  взялся  писать там
картину: мол, хоть  здесь время появилось.  Нужны, говорит,  условия - дайте
мне  камеру  с окном  на южную  сторону. Он, между  прочим, неплохо  пишет,-
прибавил он, а ученик Матисса  ревниво поджал губы: у него было на этот счет
иное мнение.- Меня там  написал. Говорят, довольно  метко.  Я б показал,  но
портрет дома висит.

     - У вас там,  гляжу, не слишком строго было? - заметил  Ориоль: он ведь
не был ни коммунистом, ни даже сочувствующим.
     - Да.- Кашен  глянул на него ненароком.- Каждый  день можно было родных
принимать - дети  по тюрьме, по этажам ее, бегали.  Я там статьи в "Юманите"
писал, и редколлегия собиралась.
     - Всех посадили?
     - Кого посадили, кто с воли приходил.
     - Значит, не так уж все плохо было?
     Кашен поглядел на него искоса.
     - А  вы б хотели, чтоб  нас сажали ни  за  что,  за  высказываемые нами
убеждения,  и чтоб держали как рецидивистов-уголовников?.. Ладно.  Где у нас
этот   секретарь  комсомола  девятого  округа?  -  риторически  спросил  он,
поскольку  давно  высмотрел  Рене.-  Чем  она занята сейчас?  Какими  новыми
подвигами?
     - "Юманите" распространяю,- не очень-то ловко ответила Рене: она  бы не
могла жить при дворе Людовиков.- Собираю деньги на банкротство.
     Кашен  кисло  поморщился, но  в  следующую же  минуту  лицо  его обрело
прежнее неколебимо оптимистическое выражение.
     -  Ох  уж это  банкротство! Спасения от  него  нет! Мне это  напоминает
историю,  когда я греб на лодке: в Бретани,  кажется.  Успел только сказать,
что для  меня выступить на десяти  собраниях легче, чем вести  эту посудину,
как  перевернулся и как был,  в  новом костюме, оказался в воде  и  не сразу
выплыл. Каждый должен заниматься  своим делом.  Но здесь-то  я совершенно ни
при  чем!  Финансами  не я управляю: тот,  кто этим занимается,  мне даже не
подотчетен... Трудно номера распространяются?
     - Трудно. Народ  не понимает,  почему надо брать их  бесплатно, а потом
давать деньги на газету.
     Кашен опешил:
     - А это я вообще в первый раз слышу. Кто это придумал?
     - Не знаю,- сказала Рене.- Знаю, что не у нас в округе.
     - Вот так всегда! - воскликнул Кашен, нисколько этим не уязвленный, но,
напротив, всегда готовый к чему-то подобному.- Кто-то принимает решения, кто
-   неизвестно,  а  отвечать  мне  приходится!   Неразбериха  полная!..-  Он
призадумался, решил, что в присутствии посторонних этот разговор неуместен.-
Знаешь что? Пойдем ко мне в кабинет, посекретничаем. Не против?
     - Нет, конечно.
     - Ну и хорошо. Смелая, значит...
     В кабинете он удобно устроился в кресле, поглядел на нее, спросил:
     -  Выкладывай, как  было.  Марсель ты так  ничего  и не сказала.-  Рене
смолчала.- И правильно сделала. Ей это ни к чему. Но мне-то скажешь?
     - Скажу.
     - Дыра в потолке, значит? Но ведь ее сделать надо.
     - Была уже.
     - А ты откуда узнала? Надо ж было на крышу залезть?..
     Его трудно было ввести в заблуждение. Рене рассказала про Люка.
     -  С уголовником  связалась?  Тогда все понятно...  Опасная публика, но
иной раз незаменимая. Не боялась с ним дело иметь?
     - Нет, конечно. Такие же люди, как мы.
     - Да? - он поглядел на нее с сомнением.
     - Конечно! - сказала Рене и припомнила:  -  Тут  с  ним смешная история
вышла...
     - Какая?! - Кашен оживился и приготовился слушать: он любил анекдоты.
     Рене стала рассказывать о посещении на дому Мишеля - задержалась, чтобы
объяснить, кто такой Морен.
     - Морена я  знаю! - поторопил  он ее.- И ты с ним, с этим вором, к нему
домой  пришла? Представляю  себе!..- и когда  она кончила рассказ, пошевелил
губами, словно  вытверживая его: чтобы взять в  свою  обойму.-  "Пока другой
подворовывает?" Да. Это тебе не перевернутая лодка, похлеще ...
     - Вора к себе в дом позвать можно,- сказала она.- Ничего не пропадет, а
вот как вы к  себе чужих журналистов называете?  Не боитесь,  что что-нибудь
вынесут?
     -  Народ  точно  вороватый,  похлеще  жуликов,-  согласился   он.-   Но
необходимый,  с другой  стороны...- И пояснил: -  Журналисты общаются  между
собой. Обмениваются информацией.  Это проще, чем доставать  все  одному. Мне
одно  подходит, другому другое... А то, что они подкалывают  друг друга, так
это  в  порядке  вещей.  До  определенных  границ,  конечно...  Кроме  того,
некоторые вещи лучше у них печатать,  чем у нас. Разные варианты могут быть,
короче говоря.
     Рене вспомнила Дорио:
     - Дорио говорил примерно то же. Только по другому случаю...
     - Да? - он поглядел с любопытством.- И что именно?
     -  Про  муниципалитеты.   Хотя  они  могут  быть  и   разной  партийной
принадлежности, но  интересы  могут быть общими.  Экономические,  он имел  в
виду.
     - Это так.- Он  поглядел загадочно и проницательно.- Вообще каждый, кто
занят делом, его практической стороной,  имеет свой взгляд на вещи. Отличный
от теоретиков... Тут кроется половина наших  раздоров,- прибавил  он и снова
поглядел на нее, как бы запоминая.- А что у тебя за знакомство с  Дорио? Что
он тебе такие секреты выкладывал?
     - А он ни от кого ничего не прячет. И никаких особых отношений у меня с
ним не было. Просто разговаривали. Как сейчас с вами.
     - Он сомнительный человек,- сказал как бы по обязанности Кашен.- Деньги
тратит на что не надо. Если ты догадываешься, о чем я.
     Это  она  уже  слышала.  Странная  связь  вдруг  пришла  ей  в  голову:
Морис-полицейский с его любовью к поэзии - и Кашен с художниками...
     - И это уже говорили,- загадочно произнесла она.
     - Кто? - Он почувствовал неладное. Рене решилась.
     -  Один высокий чин из полиции. В  "Максиме",- приврала она, потому что
не знала названия ресторана, в котором тогда побывала.
     - Где? - Глаза  его расширились  от неожиданности. Он не сразу пришел в
себя:  потрясение  было  не меньшим, чем у  Морена при  известии о профессии
Люка.-  С тобой не  соскучишься. Вот  уж где я  никогда  не был -  так это в
"Максиме". Там же чудовищные цены?
     - Я не платила. Да и он тоже.
     - Ну конечно... Я все забываю - азы классовой борьбы... И что же вы там
делали? Говори, раз  начала,-  и  стал смотреть  мимо, уверенный  в том, что
имеет дело с  осведомительницей,  проболтавшейся  по молодости  лет  о своих
связях.
     - У меня подруга в лицее была, а у нее отец в полиции.
     - И что с того?
     - Пригласил обеих в ресторан.
     - Вас двоих? Никогда этому не поверю.
     - Не просто так, конечно.- И Рене рассказала, как было дело. Он по ходу
ее рассказа смягчался и приходил в себя.
     - И чем все кончилось?
     - Швырнула в его сторону тарелкой с креветками и сюртук ему испачкала.
     - Да? - он уже верил ей.- А с подругой как?
     - Не дружим. Потому что она знала, зачем он меня позвал, и не сказала.
     - Так оно, наверно, и было,- окончательно признал он.- Про креветки они
б  не  выдумали.   Я  имею   в  виду   провокаторш.  Слишком  уважают  своих
начальников... Да те и не водят их в "Максим".... Это после плакатов было?
     - Ну да. Из-за  них весь шум. После  этого ко мне  в  лицее  стали хуже
относиться.
     - А ты как хотела?.. Ладно, Рене. Я  тебе  только один совет дам...- Он
помолчал,  соразмеряя  слова.-  Ты  анкету  уже  заполняла?  Которую  у  нас
активисты пишут? Там, где тысяча вопросов и кажется, что все ненужные.
     - Нет. Даже не знаю про нее.
     - Как это?
     - Не знаю... Может, потому, что я несовершеннолетняя?
     Он кивнул.
     -  Это  может  быть.  Все-таки  страна  римского  права  - считается  с
условностями.  Хорошо, раз  так. Когда будешь заполнять - а там  будет  уйма
вопросов: и про родственников и друзей - не пиши ничего  про  "Максим" этот.
Там  будет  вопрос: встречались ли вы  прежде и при каких  обстоятельствах с
полицейскими чинами  и, если да, то что на  этих  встречах  говорилось... Не
было у тебя ничего. Анкета эта неизвестно куда потом пойдет, и кто ее читать
будет... Понятно?
     - Понятно,- сказала Рене (и была потом всю жизнь  благодарна ему за это
предупреждение)...
     Они вышли из кабинета.
     -  Долго  вы  там  были,- Марсель на  миг приревновала  отца  к  Рене.-
Рассказывал ей что-нибудь?
     - Не столько я  ей, сколько она мне.  У нее, несмотря на юный  возраст,
много жизненных  впечатлений...-  Он поглядел еще  раз,  и  в  последний, на
недавнюю собеседницу.- Познакомились  - может, еще  встретимся. Пойду в Бюро
партии. Там новое заседание по поводу этого банка. Денег нет.
     - Возьмите у русских,- посоветовал Ориоль.
     - Каких  русских?  - не  понял Кашен  и  сделался  неприветлив:  Ориоль
перешел границу дозволенного.- Белогвардейцев? Они не дадут ничего. А других
русских мы во Франции не знаем.- И ушел пасмурный: ему предстояло неприятное
объяснение  с "группой молодых", пытавшейся в  последнее время  узурпировать
власть  в  партии.  В  эту группу  входил и  Дорио, и здесь  крылась главная
причина его личной к нему антипатии.
     - Что это ты про русских сморозил? - выговорила  Марсель Ориолю.- Такие
вещи вслух не говорят.
     -  Так  я ж не из вашей компании. А все остальные во  Франции только об
этом и судачат.
     - Что  мы берем деньги у русских?..- Марсель взглянула на него с легким
превосходством.- А мы вот сегодня наоборот сделаем. Русским денег дадим.
     - Это  как? -  насторожился Серж:  у  него,  как  у  всякого сотрудника
"Юманите", лишних денег не было.
     - Пойдем в русский ресторан. Там казаков послушаем. А то говорим  все -
русские да русские, а сами их в глаза не видели. Поют хорошо,- объяснила она
Рене.
     - Икру будем есть? -Ориоль хоть и был богаче Сержа, но на икру и его бы
не хватило.
     -  Не обязательно икру.  Зачем  разорять вас? Что мы,  капиталисты? Там
блины  можно взять. И  икра есть  не черная, а красная. Она дешевле, но тоже
вкусная.  Пойдем,  Рене? -  спросила она новую подругу, будто  согласием тех
двоих она уже заручилась.
     - В  следующий раз  как-нибудь.-  Рене была полна  впечатлений, которым
следовало  отстояться.-  Надо  в Стен  ехать.  Меня дома  потеряли.-  И Серж
взглянул на нее с невольной благодарностью.
     - В следующий так в следующий,- сказал Ориоль.- Попробую взять деньги у
редактора. Скажу, необходимо для раскрытия тайны колониальной выставки. Если
соберемся пораньше, пока интерес к ней еще не остыл, то я всех угощаю.
     -  Вот  это  разговор,- сказала Марсель.-  Рене,  теперь  от  тебя  все
зависит. Что ты, интересно, отцу рассказала? Спрошу его завтра за завтраком.
     - Не скажет,- сказала Рене.
     - А ты откуда знаешь?
     - Знает,-  сказал за Рене  Ориоль.- Потому  что она в деле  сидит, а ты
около...
     Русский  ресторан был недалеко от  Монмартра:  в северной части Парижа,
где осели  русские - возле  русского посольства и русского же  кладбища. Они
сели  за свободный столик  и  представились для пущей важности журналистами.
Делать  этого  не  следовало.  Француз-официант,  который до того любезно их
обслуживал,  здесь  как-то загадочно заулыбался, замер и поинтересовался, из
какой именно прессы.
     -  "Досужий парижанин",-  отвечал  за  всех Ориоль.- А это  что:  важно
очень?
     -  "Досужий  парижанин"  -  это  что-то  новенькое? Развлекательное?  -
спросил тот  и, получив подтверждение,  пояснил: - Тут хотят знать.  Красные
ходят - всем русским интересуются.
     - Так хорошо же? Больше клиентов.
     - Я тоже так считаю. А хозяева нет. Красных не любят. Я бы даже сказал,
остерегаются. Так что будем заказывать?..
     Они  взяли  блины, но  не с красной  икрой,  которая тоже кусалась, а с
рубленой селедкой: официант заверил их,  что это любимая закуска русских. От
обязательной в таких случаях водки отказались, потому что и она была дорогой
и, со  слов  официанта,  нерусского  происхождения - скорее  всего, польская
Выборова.
     - Возьмите  лучше нашего красного,- посоветовал  он им.- С водкой шутки
плохи. С ног валит.
     - Мы хор послушать пришли.- Марсель показалось, что он болтает лишнее.
     - Поют хорошо,- согласился он.- Это  они умеют. Но тоже вот - без водки
не обходится...- и отошел от них нетвердый в движениях.
     - Какой-то он странный,- заметила Марсель.
     - Пьяный просто,- сказал Ориоль.
     - Пьяный гарсон? - удивилась Марсель.- Разве это возможно?
     -  В русском ресторане? А почему нет? Деталь местного колорита. Ну что,
Рене? Покажешь мне сегодня, как листовки сбрасываются?
     - Послушаю сначала, как поют.
     -  Хочешь  знать,  стоит  ли  игра  свеч?  Правильно  -  мне  это  тоже
сомнительно...
     Но  он был неправ. Ряженые  казаки  из хора, молча сидевшие до того  на
эстраде  и безучастно  глядевшие  на  публику, встали по чьему-то  сигналу и
заправили за пояса красные рубахи.
     - Серж  нам  переведет? Он ведь  знает русский?  -  предложила  Марсель
влюбленному  в  нее  журналисту, обращаясь  к  нему  в  третьем лице:  знак,
неблагоприятный для всякого воздыхателя. Серж знал это и потупился.
     - Не настолько. Нет ничего хуже, чем  переводить песни. Могу нагородить
лишнего.
     - Но все  же  лучше, чем ничего? - сказала  Марсель, и  он  должен  был
согласиться с этой женской мудростью...
     Хор запел "Лучину". Казаки грустили о  родине. Они  бросались в верхние
ноты,  как другие  прыгают  с моста вниз:  без  удержа, с  щемящей  дрожью в
глотке, изливая  тоску и отчаяние - видели в эти минуты родные леса и  поля,
детей  и родителей  и, расшибаясь, опускались затем в  басы,  как  падают из
царства сна в проклятую,  нежеланную действительность,  в неверную парижскую
явь, в ресторан, где пили, ели и говорили на птичьем языке бесконечно чуждые
им хозяева-иностранцы.
     - О  чем  они поют?  - спрашивала Марсель у Сержа: она опешила от этого
взрыва чувств и решила, что перевод поможет ей понять, в чем дело.
     -  Не знаю,-  честно  признался  он.-  Лучина - это, кажется, маленький
кусочек дерева. Он горит - больше ничего сказать не могу.
     - Всю песню горит? - не поверила она.
     - Ну да... Погоди. К концу и сам сгорел.
     - Кто?
     - Тот, кто поет ее.
     - Аа... Тогда это уже понятнее. Есть от чего расстраиваться...
     Рене не слушала их  - до того была заворожена  пением.  Кончив,  казаки
важно откланялись, дружно откашлялись  и затянули "Вечерний  звон". Он добил
Рене, она заплакала,  так как была сентиментальна. Это был прощальная песнь,
обращенная к живому, но безвозвратно утраченному ими отечеству.
     -  "Вечерний звон,  вечерний  зво-он!"-  вытягивали казаки, хороня себя
заживо.- "Как много  дум наво-одит он! Наво-одит он, бом, бом!"- И  Рене, не
понимая  слов,  поняла  вдруг что-то  очень  важное. Это  было непоправимое,
неизбежное и почему-то лично ее касающееся прощание с родиной...
     Она обещала показать компании,  как разбросали листовки. Они подошли  к
залу   Шапель.   Дом   был   черен.   После   случившегося   здание   решили
отремонтировать. Рене подвела их к  соседнему дому.  Окно, через которое они
влезли, было наглухо закрыто. Впрочем, отпиленная решетка и теперь была лишь
примотана проволокой и при желании  ее можно  было снять  и залезть внутрь и
потом наверх. Ориоль попробовал сделать это.
     - Это вы напрасно,- сказал вынырнувший из темноты сторож.- Все равно на
чердак не попадете. Там все забито и перекрыто.
     - Может, ты  нам  расскажешь,  как  было дело? -  спросил  Ориоль.-  За
деньги, разумеется.
     - Что значит за деньги? - важно возразил тот.- Деньги деньгам рознь.
     - Это точно,- признал Ориоль.- Приятно говорить со специалистом,- но на
вопрос его так и не ответил.- Ты при этом присутствовал?
     Старик решил почему-то, что договоренность достигнута.
     - При  чем?  При бандитской вылазке?  Это очень  просто.  Вскрыли,  как
консервную банку. Банку консервную когда-нибудь открывал?
     - Приходилось.
     - А я в  войну их напробовался,  нас особо  не  баловали. Там ведь как?
Основная еда была  -  другой  иной раз  и не  было...- Он долго бы  еще  так
распространялся, но Ориоль перебил его:
     - Там наверху - мостки или что? Чтоб с крыши на крышу перейти?
     -  Доски были - их убрали. Чтоб другим неповадно  было,- сказал сторож,
недовольный тем, что его грубо прервали.- Прыгать нужно.
     -  Прыгать  не  будем,-  сказал  Ориоль.- И  так все ясно.- И они ушли,
оставив старика в дураках, без заслуженного, как ему казалось, гонорара.
     - Ну что, Рене? - спросил Ориоль.- Опишешь эту историю?
     - Нет, конечно.
     - Почему?
     Она уклонилась от ответа:
     - Не то настроение. Казаков жалко.
     -  Да,  пели  они изумительно,- согласилась с  ней Марсель.- Хорошо что
сходили, правда?..
     Они подошли к  Монмартру, осмотрели с разных сторон его  купола, обошли
кругом площадь и  решили разойтись. Серж думал, что проводит Марсель  домой,
но она предпочла общество Ориоля:
     -  У меня с  ним разговор есть.  Профессиональный,- и, взяв  Ориоля под
руку, увела с собой, даже не простившись с остальными...
     Серж  был   расстроен.  Заостренное  лицо  его,  окаймленное  бородкой,
подобной  той,  какую  рисуют  героям  Жюль-Верна,  выглядело,  вопреки  его
стараниям, унылым и разочарованным.
     - Какие  могут быть профессиональные  разговоры  с  этим  беспринципным
перевертышем?  Чего  я  не  люблю  в  журнализме,  так  это   именно  такой,
маскирующейся под объективизм, проституции... Вы далеко живете?
     - В Стене. Не надо провожать меня. Я сама дойду. Или доеду.
     -  Почему?..  Наоборот  -  мне  сейчас  нужно  общество.  Иначе  совсем
закисну...  Это  кокетство  с  ее  стороны,-  объяснил он  Рене,  будто  она
спрашивала  об  этом.- Она ни с  кем серьезно не  связывается. Любит  больше
всего  своего  папашу...  Давайте  лучше  о вас  поговорим.  У  вас все  так
интересно. Живете полной жизнью, состоящей из дел, а не из репортажей.  А мы
проводим  время за  столом.  Может, поэтому я и принимаю  все так  близко  к
сердцу...
     Рене посочувствовала ему:
     - Вам недостаточно журналистской работы?
     -  Конечно.  Хотелось  бы  чего-то другого,  более  действенного...-  и
поделился  с ней без большого воодушевления: - Есть у меня одна идея, но  ей
не дают хода. Денег нет - как всегда в таких случаях...- после чего примолк,
думая, наверно, не об отсутствии необходимых средств, а о том,  в какой мере
Марсель кокетничает и  в какой - всерьез  увлеклась Ориолем: он  был  из тех
ревнивцев, кто  лечит себя собственными средствами,  но  не  очень-то в  них
верит.
     - А что за мечта у вас? - спросила Рене.- Можно помочь?
     - Да  идея  проста  как Колумбово  яйцо,- не сразу ответил  он: сначала
додумал свою невеселую  думу.- Надо начинать пропаганду не  со взрослых: они
достаточно уже  испорчены и  не поддаются перевоспитанию  - а с детей...- Он
помолчал, глянул внушительно, продолжал уже с большим интересом, чем прежде:
-  Нужны  летние  лагеря  для  детей  рабочих,  где  бы  с ними  проводилась
соответствующая работа - пропаганда, но  не такая, как для их отцов, когда с
трибуны в  сотый раз твердят одно и то же, а скорее игра и соревнование... Я
сотрудничаю в  "Авангарде",  газете  для коммунистической молодежи - знаете,
конечно, ее  и читаете? - Рене хоть и знала, но не читала,  однако  не стала
его разочаровывать.- Конечно же: вам положено. Неплохая газета, правда?
     - Неплохая.
     -  Я б даже сказал, хорошая. Так вот мы  в редакции кое-что уже начали:
нам  дали в  музее  войны  14-го  года  палатки. Они,  говорят,  побывали  в
ипритовой атаке - по этой причине их там и держат, но иприт давно выветрился
и для  детей  не  опасен.  Нужна  еще масса  вещей:  колышки,  веревки  - их
почему-то  не осталось,  потом  семафорные  флажки:  я  хочу  научит