сным вином, которые, если они хороши, не  вредят, но  помогают здоровью и
пищеварению.  Все было  великолепно -  одно лишь  слегка  омрачило обеденную
идиллию.  Рене,  поглядев на обоих, сказала, что  из всех виденных ею в этот
раз  французов они  одни смогли  бы жить в  России,- Роже почему-то  на  это
обиделся...
     Она  посетила могилу отца. Он умер в  1972  году  и  был  похоронен  на
кладбище. в Монтро. Могила была в запустении. Они вдвоем с Сюзанной, которая
не могла далеко ходить, но вела машину и  привезла ее сюда, привели холмик в
порядок.  Рене отдала отцу последнюю дань,  поплакала и почувствовала, что в
Мелене ей делать больше нечего...
     Был  еще север,  Пикардия, страна матери. Это тоже недалеко от Парижа -
три или четыре часа поездом. И здесь были восторги, слезы радости и умиления
и обеды с большим количеством приглашенных, со всеми членами дружного, вчера
еще крестьянского семейства. Она перебывала у всех  своих  кузенов  и кузин,
они  не  спрашивали ее,  где она была, да ей  и нечего  было стыдиться:  она
воевала  против  общего   врага  на  стороне   большой  коалиции;  среди  ее
родственников были участники и  инвалиды этой войны, которые отнеслись к ней
с  тем большим дружелюбием и  участием. Здесь тоже  многое изменилось:  село
стало городком,  объединившим три прежних деревни  в одну с самым длинным во
Франции  названием:  Сен Кантен-а-ла-Мотт-Круа-о-Байи: ни одно из селений не
захотело  остаться  неупомянутым. Ее  -  какая  честь! -  пригласила  к себе
наследница графини и удостоила беседы: она по-прежнему руководила верующими.
Их поубавилось с  прежних  пор,  но она  оставалась  достаточно влиятельна и
вершила  дела  в  здешнем  приходе. Кюре  был  тот  же,  хотя  ему  было  за
восемьдесят. Она и ему представилась и, памятуя о его китайском приключении,
дерзнула спросить о нем, сказала, что сама была там же в те же годы: думала,
кюре расчувствуется  и расколется, но  он  был  крепкий орешек и  не захотел
обсуждать   с  сомнительной   гостьей,  невесть  откуда  взявшейся,  секреты
китайской экспедиции...
     От пребывания на севере у нее остались лучшие впечатления:  народ здесь
был  проще, открытее и дружелюбнее, но и  здесь кредит  времени показался ей
законченным.  Жизнь текла своим чередом  - для нее  и здесь не было места. К
тому же для первого раза всего было слишком много, она устала...
     Она собралась в  дорогу и вернулась  раньше срока:  пробыла во  Франции
около двух недель и на вопросы сыновей, почему так  рано вернулась, отвечала
бодрым голосом, что все увидела, осталась всем довольна -  прежде всего тем,
что почти все ее родственники живы и здоровы.
     Большего от нее нельзя  было добиться. Сыновья же сами горели  желанием
увидеть  Францию  и  понять вместе  с  ней, что там произошло  и  каковы  их
собственные отношения с этой страной - их половиной исторической родины.
     Нужна  была  вторая  поездка  -  но  Рене  соглашалась  ехать  только в
сопровождении сыновей, одного или обоих. Ей хотелось показать им свою страну
- другой цели путешествия у нее уже не было.


11
     Особенно  рвался  во  Францию старший: у него было  больше  французских
корней: он ведь и  говорил до пяти лет только по-французски  и от бабушки  у
него осталось живая память о французах. Он несколько раз подавал заявления в
ОВИР  с просьбой  разрешить  ему  посетить  Францию: у  него  было на  руках
приглашение  от  Сюзанны, но  ему  всякий  раз  отказывали:  степень родства
невелика, да  и поездка представлялась "нецелесообразной". Ему  так и сказал
начальник городского ОВИРа, когда он записался к нему на прием.
     -  Нецелесообразно,-  повторил формулировку  отказа, потому что  лишних
слов тогда не говорили.
     - Что ж мне теперь -  и работать нельзя? - разозлился вспыльчивый сын.-
Если я настолько неблагонадежен, что меня нельзя туда выпустить?
     - Почему? - возразил тот.- Работайте - никто вам не мешает,- и уткнулся
в бумаги...
     Самуил подступился тогда к отцу:
     -  Слушай,  сделай  что-нибудь,  чтоб  разрешили. Я  к  тебе никогда  с
подобными  просьбами не обращался. Неужели нельзя пустить человека  съездить
посмотреть страну, где родилась его мать?
     Яков, как  ни странно, не отказал ему: хотя и не дал прямого  согласия,
но через несколько дней многозначительно сказал сыну, что похлопотал за него
перед  одним из своих старых  знакомых  и тот дал положительный ответ  - при
условии, если сын будет во Франции вести себя прилично.
     - Ты учти,  я  за  тебя поручился,- сказал  он Самуилу, но  тот  только
смазался в вежливой улыбке: не очень-то ему поверил.
     - Подождем,- сказал он.- Подавать документы можно раз в полгода.
     Но оказалось, что это не  для всех так - кое-кто мог  подавать  их хоть
каждую неделю.
     Вечером того  же  дня ему  позвонили  и  благозвучный, слегка ироничный
женский голос спросил его:
     - Самуил Яковлевич? Что же вы в ОВИР заявлений не подаете?
     -  Так  я  их  подавал  недавно! - он от неожиданности не нашел сказать
ничего лучше.
     - Ну и что  с того? Подавайте снова.  Можете хоть завтра. Лишь  бы день
был приемный...
     Он  подал  документы  и  -  недели не  прошло  -  получил  долгожданное
разрешение. Теперь путь во Францию  был свободен и  для  него. Он  поехал  с
матерью  в  мае  81-го  года,  сразу  после  прихода  к  власти  французских
социалистов во главе с Миттераном, но для обоих это было уже не столь важно.
Вся семья провожала  их на Белорусском  вокзале: подобная  поездка была в то
время незаурядным событием  - и отец в который уже  раз  напоминал и докучал
Самуилу:
     - Учти, я за тебя поручился. Веди себя там достойно...
     Cын в последний раз пообещал и тут же забыл о своем обете. С первого до
последнего дня поездки он не отрывался от окна: глядел  на Польшу, Германию,
Бельгию  - страны, которые мать пересекала когда-то в  ином направлении  и с
другими мыслями  и намерениями.  Богатство, нарядность и красочная  пестрота
Парижа и его окрестностей поразили его: перемещение  из  Советского  Союза в
западную страну можно было сравнить тогда с перескоком с газетной  полосы  с
плохой бумагой и с серым  мажущимся текстом на  яркую глянцевитую журнальную
обложку. Он ходил  по городу как по музею,  не пропускал ни одной витрины  и
изучал ее, как другие разглядывают картины в  Лувре. Рене наблюдала за ним и
была одновременно и рада  и озабоченна: довольна, потому что гордилась своей
страной и еще потому,  что, когда сама все уже видела, остается удовольствие
показать другому, детям в особенности.  Озабочена  же  она была тем, что сын
мог  увлечься, а дома у него оставалась жена, которая вряд ли бы освоилась с
новой  страной, квартира,  дача  и  хорошая  работа,  которой  она  сама  бы
позавидовала, если б была моложе...
     Сын тоже наблюдал  за матерью. Они  остановились  у  Сюзанны, по  чьему
приглашению приехали.  Сын стал звать для простоты Сюзанну тетей, хотя тетей
она  была не ему, а Рене, и они  сразу поладили: оба были веселы, ироничны и
лукавы и посмеивались  над чересчур серьезной матерью. Сын привез тете колье
из  синтетических  александритов:  это были,  конечно, не  настоящие  камни,
которые составили  бы целое состояние, но и  эти немало стоили.  Тетя  сразу
справилась о них в справочнике - она была все-таки вдовой ювелира, и  дома у
нее имелись  нужные книги: сын поставил себя на должный уровень - знай, мол,
наших. Он охотно проводил время с теткой - та тоже с удовольствием брала его
с  собой и  водила по магазинам и рынкам, где представляла своим  знакомым и
поставщицам:
     - Мой племянник из Москвы. Слышали такую?
     -  Слышала,- сказала одна, торговавшая фасолью: тетка покупала только у
нее - так же  как хлеб только в  одной булочной: там он был,  по  ее мнению,
лучше, чем в других местах.- Москва -  это где в одном магазине есть молоток
и нет гвоздей, а в другом есть шурупы,  но к ним нет отвертки.- Такова  была
тогда наша тогдашняя зарубежная репутация.
     Тетя потеряла сына от рака и не могла  оправиться  от утраты.  Она дала
Самуилу халат покойного и просила его спускаться к завтраку в нем, не чинясь
приличиями. Тому было сначала неловко, потом он раскусил ее хитрость и вовсе
перестал  снимать  халат  -  тетка  могла  наслаждаться  дивным  зрелищем  и
предаваться пороку в открытую:
     - Совсем  как мой сын! Если б я видела  еще хоть чуть хуже, чем теперь:
скоро так  и будет - вовсе бы не отличила!.. А где, кстати, бутылка, которую
вчера начали? Там была половина - я ее оставила на сегодня.
     -  Не знаю,- смиренно отвечал мнимый Пьер.- Может, я  перепутал,  когда
брал вчера наверх воду?
     - Оо!  Ты слыхала?! - обращалась она к помалкивающей Рене, которой было
немного неловко с ними обоими.- Он перепутал!  Совсем как мой сын! Этот тоже
все  путал  и всегда одно и то же! Что будем есть  сегодня? - спрашивала она
Рене.
     - Не знаю. Я уже не могу больше: сыта по горло.
     - Аа! - отмахивалась тетя  с пренебрежением и спрашивала Самуила: -  Ты
омаров ел?
     - Нет, конечно.
     -  Сегодня будет. Роже привезет. Из Парижу! - Париж  она  произносила с
шиком: "Парис".- У него сегодня парижский  день. Жалуется, что женщины очень
дороги,  но ездит.  Ты  не  намерен присоединиться к нему?  - спрашивала она
гостя.
     - Нет. Мне отец сказал, чтоб я вел себя достойно.
     -  Это правильно,-  одобряла она: не  преследуя  маленькие грешки,  без
которых жизнь казалась ей пресной, она не прощала грехов капитальных.-  Жаль
только, что ты не привез с собой женушки. Какая она у тебя?
     - Красивая,- отвечала за сына мать.
     -  Красивая  -  это  хорошо.  Красивые добрее  некрасивых.  Не  всегда,
конечно,  но  обычно.  Надо  было  тебе  привезти  ее,-  сказала   она  сыну
значительно,  будто  за  этим скрывалось что-то важное,  потом  вернулась  к
старым  обидам.-  Но  это  ничего не  меняет - красивая или  нет, все  равно
мужчины налево ходят.- Она очень любила  покойного мужа, но обида оставалась
до сих пор, и она не стеснялась спрашивать ее причины: - Объясните мне одно:
я до сих  пор не могу этого понять - почему мужчины ходят на сторону?..- Она
оглядывала гостей,  не дожидалась, естественно, ответа  - да и не ждала его:
этот риторический вопрос нужен был ей, чтоб продолжить свое повествование: -
Мы же все  знали,  куда они ездят: собирались несколько приятелей по делам в
Париж, а мы все  в курсе дела были. Жены,  я имею в виду... Что они находили
там такого, чего у нас не было?..
     Пауза  грозила  затянуться.  Мы  не были  уполномочены отвечать за дядю
Андре.
     -  Это  вы  меня спрашиваете, тетя, или  маму?.. Я,  например, не знаю.
Думаю, вам нужно объявить конкурс на решение этой проблемы и обещать за него
премию.
     - Теперь-то  мне это зачем? Все, я уже вышла  из  употребления. Hors de
service!  -  и улыбалась  женственно и загадочно, как  привыкла  улыбаться в
молодости.-  Мне теперь  только  и  осталось, что  радоваться  тому,  как  я
объегорила страховую компанию.  Они в обморок падают,  когда  я  вхожу в  их
контору. Я  ведь  еще на  год их  нагрела  - с  тех пор,  как  ты была!  - с
гордостью сообщала она Рене, внимательно разглядывая ее при этом; на Самуила
она так не смотрела: с этим все было ясно...
     С Роже вышла история. Это был хромой, увечный человек, пристроившийся к
фирме  Андре,  потом -  к  Сюзанне: в ее  доме  он был садовником,  шофером,
механиком  - кем придется. С  сыном он вел себя подобострастно,  словно  тот
делал ему большое одолжение, снисходя до разговоров с ним и имея с ним дело:
он ведь был из правящего клана фирмы. Сын подумал, что таков он по характеру
или  напускает на  себя подхалимство, чтобы угодить тете, но  дело было не в
этом: точно так же  вела себя и полька,  ходившая к тете убирать  помещение.
Она жила в  крохотной квартирке недалеко от тетиного дома, и Роже,  бывший с
ней накоротке, привел как-то своего нового  друга к ней  на чай. Для нее это
(если ей верить) было великим  событием: как же, такой  господин осчастливил
ее своим приходом. (У польки было, конечно же, свое имя,  но все звали ее по
национальности, как если бы это была главная ее особенность  - тут было  над
чем призадуматься.)
     Роже  ездил  в Париж по  делам фирмы и забирал  с собой сына. Это  было
выгодно  обоим:  Самуилу из-за  бесплатного  проезда  (деньги тогда меняли в
обрез, и их было мало, как у  матери в ее прежних зарубежных поездках), Роже
-  потому что он вез с собой большие ценности и ему было так спокойнее. Сыну
нужен был попутчик и проводник еще и для того, чтобы поближе познакомиться с
городом и его нравами: одно дело, когда один входишь в  кафе, где тебя никто
не знает, другое - когда тебя сопровождают и представляют: видишь тогда лица
людей, их  мимику в их естественном, первозданном виде. Официанты и бармены,
приятели  Роже,  встречали  русского без особого восторга:  что-то в  нем их
раздражало. У них был профессионально быстрый  взгляд на людей: они  обязаны
были вычислить  среди посетителей кафе неблаговидных особ и злоумышленников.
Свое неодобрение они выражали по-разному:
     - Что  это ваш приятель такой  небритый?  -  спросили однажды у  Роже.-
Бритва плохая? - Быть гладко выбритым входило в правила хорошего тона в этом
непривилегированном   слое   населения,  который  не   мог   позволить  себе
вольностей.
     - Да нет, он хороший парень,- возразил Роже.- Свой, не важничает.
     - Да? - Бармен был не очень в этом уверен.- Откуда он?
     - Из России.
     - Откуда? -  удивился тот, и прозвучало это примерно так: их нам еще не
хватало.
     -  Он там у себя  богат,- сказал Роже.- У него  дом и дача под Москвою.
Полгектара леса.
     Бармен присвистнул.
     - А кто он? - Он по-прежнему задавал вопросы через голову гостя.
     - Психиатр,- отвечал приезжий.
     -  А  тогда  все  понятно,- сказал  бармен.-  Заходите,-  сказал  он на
прощание, примирившись в конце концов и с  гостем, и с его  экзотической, но
весьма выгодной, в его представлении, профессией.
     -  Он  неплохой  парень,-  успокоил  теперь  Самуила  Роже.-  Мы  с ним
кой-какие  дела обделываем...- но  не стал говорить какие...- А  где  машина
наша?..
     Чрезмерное спокойствие подвело их обоих. Их ограбили. Пока Роже ходил в
магазин,  а  Самуил ждал  его  в  машине,  воры неслышно открыли багажник  и
извлекли  из него приготовленные на продажу украшения стоимостью  в  миллион
франков (старый миллион или новый, не помню).
     Старый  или  новый  -  тот  и другой  были  большим  ударом  для фирмы,
переживавшей далеко не лучшие  времена и без того едва не терпящей крушение.
Немедленно собрался руководящий  комитет  предприятия.  Его  возглавлял Жак,
один из  многочисленных кузенов  Рене  и племянников Сюзанны,  но все решала
она: на это и возлагал надежды бедный Роже, потому что остальные были готовы
съесть   его   и   выплюнуть  -   до  того  насолил  он  им  этим  последним
головотяпством.
     - Они  выгнать меня  хотят,- жаловался он сыну.- Будто я  эту бижутерию
себе взял. Ты же видел, как все было - все время  при мне был. Если б не ты,
я б отсюда без звука вылетел, а куда я пойду - увечный?..
     Все были за то, чтобы его уволить, но Сюзанна решила иначе: его, говоря
по-нашему,  строго предупредили.  Она сказала ему все, что  о  нем думала, а
когда он заикнулся о Самуиле,  не то выставляя его свидетелем в свою защиту,
не то разделяя с ним ответственность за происшедшее, холодно спросила:
     - А он  здесь при чем? Какое он имеет к этому отношение?.. Ты его в это
дело  не  впутывай.- И Роже немедленно сдался  и  снова  запросил прощения и
пощады...
     Самуил был,  конечно,  выше  всего  этого  - его  чествовали  как гостя
хозяйки. Его и Рене возили по  ближним и по дальним родственникам, пользуясь
при этом возможностью повидаться с тем, кого сами давно  не  видели и с  кем
еще долго бы  не встретились, не подвернись этот случай. Родственники жили в
разных городах, в деревнях и даже в  лесу: у одной из кузин  была гостиница,
принимавшая охотников или тех, кто выдает  себя  за них,- половина французов
страстные Тартарены, воображаемые  или  истинные. Дом  в  лесу был живописно
убран  вьющейся  зеленью;  во дворе была обезьяна  на цепи; в конюшне  стоял
великолепный жеребец - подарок дочери  к шестнадцатилетию,  стоивший  дороже
любой машины; за оградкой - птичник с фазанами и  павлинами. Кузина, хозяйка
дома, была моложавая,  стройная женщина,  которой скучно было жить в лесу, в
одиночестве,  разделяемом лишь ее мужем-итальянцем, который был старше ее  и
ревнивым. Она  подсела к сыну, расспрашивала его  о России, но  бдительный и
яростно  глядящий хозяин то  и  дело напоминал ей о том, что на плите  стоит
обед,  что она  должна быть на кухне. Обед  был изысканный, с  паштетами  из
свежей дичи, с  жарким из зайца, с садовыми улитками в особом масле, которых
надо  запивать большим  количеством  красного, которое успокаивает желудок и
горячит голову. Визитеры хотели остаться дольше, но итальянец напомнил жене,
что  они  ждут гостей:  дело  было  в пятницу  -  и  москвичи  уехали: гости
подчиняются распорядку дня строже военных на маневрах.
     Их  снова  приняли в семьях Жана и  Жаклины  и их приятеля, занимавшего
угловой  дом  в центре  Мелена. Сын был здесь везде как  дома: он был молод,
весел  и  беззаботен - это нравилось хозяевам, которые сами стеснительностью
не отличались, знали, что она  лишь помеха в  жизни, и в городе были  людьми
далеко  не  последними.  Рене  держалась  более скованно  и  сдержанно:  сын
насмешничал, она серьезничала. Иногда, впрочем, и сын оступался -  обычно на
ровном месте. Так, он привез во  Францию большое количество водки. Ему еще в
Москве  посоветовали  сделать это, и  бутылки и вправду шли нарасхват, водку
что называется из  рук рвали, но когда он вздумал преподнести Жану армянский
коньяк, оказалось, что он совершил непростительную оплошность. Жан настолько
разозлился, что раскрыл свои сокровенные закрома: большой пузатый ящик внизу
семейного буфета, который имеется во всякой французской семье и где хранятся
крепкие напитки,-  и  извлек оттуда  нечто такое,  после  чего  его приятель
сказал сыну, что тот раззадорил хозяина не на шутку,  раз  он так разошелся.
Это был арманьяк многолетней выдержки, который нельзя было пить, а надо было
только вдыхать в себя,- настолько он был легок, пахуч и ароматен.
     -  Понял теперь, что такое  настоящий коньяк?  -  спросил Жан.- Так вот
никогда не дари больше французу привозного коньяка. Армянский, видите ли!..
     Жан  пригласил  сына  в  свой  рабочий  кабинет,  показал  ему,  как он
принимает  больных, прошелся с ним  по  частной клинике, где  был  одним  из
главных акционеров. При его появлении сотрудники невольно наклоняли  головы,
а он шел  мимо, почти  их не  замечая. В кабинете, правда,  уже ему пришлось
гнуть  шею  и  спину и вскакивать навстречу  капризным посетителям,  которые
лечились  бесплатно: страховые кассы возвращали  им  гонорары,  которые  они
платили  врачам,  и  больные  не  знали,  кого выбрать и  на  каком  докторе
остановиться. Жан доводил их до кресла, усаживал, выспрашивал,  вытягивал из
них тайны, потому  что  они не очень-то с ним делились и все оглядывались по
сторонам, сомневаясь, в тот ли кабинет зашли и не сделали ли роковой ошибки.
Он их уговаривал, убеждал, что после его лечения все пройдет (что при кожных
болезнях  всегда сомнительно), а когда они уходили, сокрушенно качал головой
и звал на прием следующего. Сыну все это не очень-то нравилось: у себя  дома
он привык к другим отношениям с пациентами...
     Самуил вполне  устраивал здешнюю семью: он был их крови, сносно говорил
по-французски - можно было рассчитывать, что через год заговорит бегло и без
акцента. Мать, через  которую он  унаследовал французские корни, чувствовала
себя здесь даже хуже, чем он. Ей легче было с д