собраться с мыслями, словно его душа все еще не освободилась  из-под  власти
снов.
     - Несчастная  поездка,  -  несколько  раз  повторил  он,  -  несчастная
поездка! Но обратно я поеду один. Я этого больше не потерплю!
     Однако предчувствие или суеверное опасение, что эта поездка не кончится
добром, отнюдь не помешали  ему  делать  то  зло,  ради  которого  она  была
предпринята.  Он   оделся   тщательнее   обыкновенного,   чтобы   произвести
благоприятное впечатление на мистера  Пекснифа;  и  успокоенный  собственным
видом, красотою утра, блеском мокрых веток  за  окном  и  веселым  солнечным
сиянием, вскоре приободрился  достаточно  для  того,  чтобы  выругаться  как
следует и промурлыкать обрывок какой-то песенки.
     Но время от времени он все еще бормотал:
     - Обратно я поеду один!

ГЛАВА  XLIII

     оказывает решающее влияние на судьбу нескольким людей.  Мистер  Пексниф
представлен во всей полноте власти, которой он  пользуется  с  присущей  ему
твердостью характера и величием духа

     В ту ночь, когда разразилась  гроза,  миссис  Льюпин,  хозяйка  "Синего
Дракона", сидела одна в своей маленькой  буфетной.  Одиночество  или  дурная
погода, или и то и другое  вместе,  располагали  к  задумчивости,  чтобы  не
сказать к печали. Опершись подбородком на руку и глядя в  низкое  решетчатое
окно, темное даже в самый ясный день от затенявших его виноградных  листьев,
миссис Льюпин часто качала головой, приговаривая:
     - Боже мой! Ах, боже мой, боже мой!
     Это была печальная ночь даже в  уютной  комнатке  "Дракона".  Роскошный
простор полей, пастбищ, зеленых косогоров и волнистых лугов  со  сверкающими
ручьями, живыми изгородями  и  островками  кудрявых  деревьев  лежал  теперь
унылый и черный от косых стекол решетчатого окна до далекого горизонта,  где
гром, казалось, раскатывался по холмам. Сильный ливень прибил к земле нежные
ветви лоз и жасмина и словно топтал их в своей  ярости;  при  блеске  молнии
было видно, как плачущие листья дрожат и жмутся к окну и настойчиво стучат в
него, словно прося укрыть их от этой страшной ночи.
     В знак уважения к молнии миссис Льюпин переставила  свечу  на  каминную
доску. Корзина с шитьем стояла, позабытая, рядом с ней;  ужин,  накрытый  на
круглом столике, оставался  нетронутым,  и  ножи  были  убраны  подальше  из
опасения привлечь молнию. Она долго  сидела,  подперев  рукою  подбородок  и
приговаривая время от времени:
     - Боже мой! Ах, боже, боже мой!
     Она только что собралась произнести это еще раз,  как  щеколда  входной
двери (закрытой от дождя)  загремела  в  ржавом  затворе,  и  вошел  путник,
который, закрыв дверь, подошел прямо к  стойке  и  сказал  довольно  хриплым
голосом:
     - Пинту самого лучшего старого пива!
     Ему было от чего охрипнуть, - даже просидев целый день  под  водопадом,
нельзя было вымокнуть больше. Он был закутан до самых глаз  в  грубый  синий
матросский плащ, и с широких полей  клеенчатой  шляпы  дождевая  вода  текла
струйками ему на  грудь,  на  спину  и  на  плечи.  Судя  по  выражению  его
подбородка, - гость так низко надвинул шляпу и так высоко поднял воротник  в
защиту от непогоды, что был виден только подбородок, да  и  тот  он  прикрыл
мокрым рукавом лохматой куртки, как только миссис Льюпин взглянула на  него,
- хозяйка "Дракона" решила, что он человек добродушный.
     -  Плохая  ночь!  -  весело  заметила  она.  Путник  встряхнулся,   как
собака-водолаз, и ответил, что ночь в самом деле неважная.
     - На кухне разведен огонь, -  сказала  миссис  Льюпин,  -  и  собралось
веселое общество. Не лучше ли вам пойти туда обсушиться?
     - Нет, спасибо, - сказал гость, бросая взгляд в ту  сторону,  где  была
кухня. Он, как видно, знал туда дорогу.
     - Так можно простудиться насмерть, - заметила хозяйка.
     - Меня не так-то легко уморить, - возразил путник, - а иначе я умер  бы
давным-давно. Ваше здоровье, сударыня!
     Миссис Льюпин поблагодарила его; но, едва поднеся кружку к  губам,  он,
как видно, передумал и опять поставил ее на стол. Выпрямившись,  он  оглядел
комнату, что было не так легко сделать человеку, закутанному до самых глаз и
в низко надвинутой шляпе, и сказал:
     - Как у вас называется этот дом? Уж не "Дракон" ли?
     Миссис Льюпин любезно ответила:
     - Да, "Дракон".
     - Тогда у вас тут должен находиться один  мой  как  бы...  родственник,
сударыня, - сказал путник, - молодой человек по фамилии Тэпли. Каково! Марк,
дружище! - обратился он к стенам. - Неужто я нашел тебя наконец, старина?
     Это затронуло больное место миссис Льюпин. Она подошла снять  нагар  со
свечи на каминной полке и сказала, повернувшись спиной к путнику:
     - Никому мы не были бы так рады в "Драконе", как тому человеку, который
принес бы весть о Марке. Но уже много, много долгих дней и месяцев прошло  с
тех пор, как он покинул этот дом и Англию. И жив он, бедный, или умер, знает
один только бог на небесах!
     Она покачала головой, и ее голос дрогнул; должно быть, дрогнула и  рука
тоже, потому что нагар со свечи она снимала очень долго.
     - Куда же он уехал, сударыня? - спросил путник смягчившимся голосом.
     - Он уехал в Америку, - сказала миссис  Льюпин  еще  более  грустно.  -
Сердце у него всегда было мягкое и доброе; и может быть, сейчас он  сидит  в
тюрьме, приговоренный к смертной казни,  за  то  что  пожалел  какого-нибудь
несчастного негра и помог бедному беглецу. И для чего  только  он  поехал  в
Америку! Почему он не отправился в какую-нибудь другую страну, где дикари.
     Окончательно расчувствовавшись, миссис Льюпин зарыдала  и  хотела  было
сесть на стул, чтобы дать полную волю  своему  отчаянию,  как  вдруг  путник
схватил ее в объятия, и она радостно вскрикнула, узнав его.
     - Да, непременно! - восклицал Марк. - Еще раз, еще один и еще  двадцать
раз! Так вы не узнали меня в этой шляпе и плаще? А я думал, вы меня  узнаете
в любом наряде! Еще десяточек!
     - Я бы и узнала вас, если бы разглядела, да разглядывать было  некогда,
и говорили вы как-то отрывисто. Вот уж не думала, Марк, что  вы  будете  так
резко говорить со мной, только что вернувшись.
     - Еще пятнадцать! - сказал мистер Тэпли. - Какая  вы  красавица  и  как
молодо выглядите! Еще шесть! Те  полдюжины  не  считаются,  придется  начать
снова. Господь с вами, какая же радость вас видеть! Еще разок!  Ну,  никогда
еще мне не было так весело. Еще парочку, ведь в этом нет никакой заслуги!
     Если мистер Тэпли сделал перерыв в этих арифметических упражнениях,  то
вовсе не оттого, что устал, а оттого, что  понадобилось  перевести  дыхание.
Перерыв напомнил ему о других обязанностях.
     - Мистер Мартин Чезлвит дожидается во дворе, - сказал он. -  Я  оставил
его под навесом для подвод и пошел посмотреть, есть ли  тут  кто-нибудь.  Мы
нынче не хотим никому показываться, пока не узнаем  от  вас  новостей  и  не
решим, что нам делать.
     - В доме нет никого, народ только на кухне, - ответила хозяйка. -  Если
б они узнали, что вы вернулись, Марк, они бы развели костер  на  улице,  как
сейчас ни поздно.
     - Но сегодня им не следует этого знать, милая моя  душенька,  -  сказал
Марк, - так что заприте дом и разведите посильней огонь на  кухне;  а  когда
все будет готово, поставьте свечу на окно - и мы войдем. Еще  один!  Хочется
послушать про старых друзей. Вы мне расскажете про них, правда? Про  мистера
Пинча, и про мясникову собаку на углу, и про терьера  через  дорогу,  и  про
колесника, и про всех остальных. Когда я нынче в первый раз увидел  церковь,
я думал, что жив не буду, что одна колокольня меня прикончит. Еще  один!  Не
желаете? Ну, хоть самый маленький напоследок!
     - Довольно с вас, я думаю, - сказала  хозяйка.  -  Подите  вы  прочь  с
вашими иностранными замашками!
     - Какие ж они  иностранные,  господь  с  вами!  -  воскликнул  Марк.  -
Английские, как устрицы, вот именно! Еще один, ведь это наш,  английский,  в
знак уважения к стране, где мы живем! Этот между  нами  не  считается,  сами
понимаете, - говорил мистер Тэпли. - Я не  вас  теперь  целую,  заметьте.  Я
побывал среди патриотов. Я целую свою родину.
     Было бы несправедливо придираться к проявлению патриотизма, которым  он
сопровождал это объяснение, и  находить  его  холодным  или  равнодушным.  В
полной мере выразив свои национальные чувства, он поторопился к  Мартину,  а
миссис Льюпин, сильно волнуясь и суетясь, стала готовиться к их приему.
     Компания посетителей скоро высыпала в беспорядке из дверей, уверяя друг
друга, что часы "Дракона" спешат на полчаса и что это, должно быть, гром  на
них так подействовал. Как ни надоело дожидаться  Мартину  и  Марку,  как  ни
промокли они и ни устали, оба приятеля были  очень  рады  видеть  эти  давно
знакомые лица и с любовным вниманием смотрели,  как  посетители  выходят  из
дома и проходят мимо, совсем рядом с ними.
     - Вон старик портной, Марк! - прошептал Мартин.
     - Вон он идет, сэр! Ноги у него стали еще кривее прежнего; правда, сэр?
Настолько кривей, мне кажется, что теперь у него между ног  можно  прокатить
большой бочонок, а когда мы с вами его знали, проходил только маленький. Вон
и Сэм идет, сэр.
     - Да, верно! - воскликнул Мартин.  -  Сэм,  конюх.  Любопытно  было  бы
знать, жива ли еще та лошадь у Пекснифа?
     - И сомневаться нечего,  сэр,  -  возразил  Марк.  -  Это  такого  рода
скотина, сэр, что долго еще будет таскаться по свету одер одром и,  наконец,
попадет  в  газеты  под  заголовком:  "Необыкновенный  пример  живучести   в
четвероногом". Как будто она была когда-нибудь жива по-настоящему, так  чтоб
стоило об этом разговаривать! А вот и пономарь, сэр,  как  всегда  -  пьяный
вдребезги.
     - Вижу! - смеясь, сказал  Мартин.  -  Но,  честное  слово,  как  же  вы
промокли, Марк!
     - Я промок? А о себе вы как полагаете, сэр?
     - Ну, все же не настолько, - сказал его спутник с озабоченным видом.  -
Я же вам говорил, Марк, чтобы вы не  держались  с  подветренной  стороны,  а
почаще менялись со мной местами. Дождь все время поливает вас, с тех пор как
начался.
     - Вы не знаете, до чего мне приятно, сэр, - сказал Марк после недолгого
молчания, - не сочтите это за дерзость, - до чего приятно  слышать,  что  вы
говорите  так  необыкновенно  внимательно;  я,  конечно,  не  собираюсь  вас
слушаться ни за что, но с тех пор, как я свалился больной в Эдеме, вы совсем
переменились.
     - Ах, Марк, - вздохнул Мартин, - чем меньше мы будем об этом  говорить,
тем лучше! Не свечу ли я вижу там?
     - Так и есть, свеча! - воскликнул Марк.  -  Господь  с  ней,  какая  же
миссис Льюпин проворная! Идемте, сэр.
     Неразбавленные вина, хорошие постели и отличная кормежка  для  людей  и
животных.
     Огонь на кухне пылал ярко и буйно, стол был накрыт, чайник кипел; туфли
были на месте, машинка для снимания сапог тоже; ломти  ветчины  жарились  на
рашпере; пяток яиц шипел на сковородке;  полнокровная  бутылка  шерри-бренди
перемигивалась с кувшином пенистого пива; всякие  деликатесы  свешивались  с
балок, так что казалось, стоит раскрыть рот - и что-нибудь отменно сочное  и
вкусное только обрадуется предлогу в него свалиться.
     Миссис Льюпин, которая ради них удалила даже кухарку,  верховную  жрицу
сего храма, готовила им ужин своими собственными искусными ручками.
     Невозможно было удержаться - даже бесплотный дух и тот ее обнял  бы.  А
так как в этом отношении люди ведут себя одинаково и у Атлантического океана
и у Красного моря, Мартин немедленно ее обнял. Мистер Тэпли  очень  степенно
последовал его примеру (как будто это была совершенная новость, до  сих  пор
не приходившая ему в голову).
     - Вот уж никогда не думала! - сказала миссис Льюпин, поправляя чепчик и
смеясь от всей души и в то  же  время  смущенно  краснея.  -  Хотя  я  часто
говаривала, что молодые люди мистера Пекснифа - это душа "Дракона" и что без
них было бы скучно здесь жить, все же я никогда не думала,  разумеется,  что
кто-нибудь из них позволит себе такую вольность, как вы,  мистер  Мартин!  А
еще того меньше - что я не рассержусь на него, а наоборот, буду рада  первой
обнять его на родине, после возвращения из Америки вместе с Марком Тэпли...
     - В качестве его друга, миссис Льюпин, - вмешался Мартин.
     - В качестве его друга, - повторила  хозяйка,  видимо  довольная  таким
отличием,  однако  подавая  мистеру  Тэпли   знак   вилкой   оставаться   на
почтительном расстоянии. - Вот уж никогда не думала! А еще того меньше,  что
мне придется рассказывать о таких переменах, о каких я  вам  расскажу  после
ужина!
     - Боже мой! - воскликнул Мартин, бледнея. - О каких переменах?
     - Она, - сказала хозяйка, - совсем здорова и теперь находится у мистера
Пекснифа. О ней вам вовсе не нужно тревожиться. Лучше нее вам на всем  свете
не найти невесты. К чему ходить вокруг да около или делать из  этого  тайну,
не правда ли? - прибавила миссис Льюпин. - Я все знаю, как видите!
     - Доброе мое создание, - ответил  Мартин,  -  вы  именно  тот  человек,
которому и следует все знать. Мне в высшей степени приятно  думать,  что  вы
знаете все. Но на какие же перемены вы намекаете? Кто-нибудь умер?
     - Нет, нет! - сказала хозяйка. - Ничего такого не случилось. Но  больше
я вам не скажу ни единого слова, пока вы не поужинаете. Задайте  хоть  сотню
вопросов, я ни на один не отвечу.
     Она говорила так решительно, что им не оставалось ничего  другого,  как
только поужинать возможно  скорее;  и  так  как  они  прошли  много  миль  и
постились с самой середины дня, то им  не  пришлось  особенно  приневоливать
себя, налегая на съестное. Ужин занял гораздо больше времени, чем можно было
ожидать; ибо не раз, когда они думали, что все уже  кончено,  миссис  Льюпин
торжествующе  доказывала  им  ошибочность  такого  предположения.  Однако  с
течением времени, повинуясь природе, они отступили. Вытянув  перед  кухонным
очагом ноги, обутые в туфли (что было удивительно приятно в  такую  сырую  и
холодную  ночь),  и  с  невольным  восхищением  любуясь  ямочками  на  щеках
цветущей, жизнерадостной хозяйки и тем, как огонь очага светится в ее глазах
и поблескивает на черных как смоль волосах, они притихли и стали ее слушать.
     Не однажды изумленные восклицания  прерывали  ее  рассказ  о  том,  как
мистер Пексниф расстался  со  своими  дочерьми  и  как  этот  добродетельный
человек расстался с мистером Пинчем. Но все это было ничто  по  сравнению  с
негодующими восклицаниями Мартина, когда она рассказала  о  том,  что  стало
предметом пересудов во всем околотке: как мистер Пексниф совершенно завладел
душой и телом старого мистера Чезлвита и какую высокую честь он предназначал
для Мэри. При этом сообщении туфли мгновенно слетели с  ног  Мартина,  и  он
принялся  натягивать  мокрые  сапоги,  охваченный  тем  неясным  стремлением
куда-то немедленно бежать и что-то с кем-то сделать, которое является первым
предохранительным клапаном у вспыльчивых людей.
     - Пексниф! - сказал Мартин. - Этот медоточивый негодяй! Пексниф!  Дайте
мне второй сапог, Марк!
     - Куда это вы собрались, сэр? - осведомился  мистер  Тэпли,  просушивая
подошву перед огнем и глядя на нее так невозмутимо, как будто это был ломтик
жареного хлеба.
     - Куда! - повторил Мартин. - Уж не думаете ли вы, что  я  останусь  тут
сидеть? Как по-вашему?
     Невозмутимый Марк сознался, что именно так и думает.
     - Ах, вот как! - сердито возразил Мартин. - Очень вам обязан.  За  кого
вы меня принимаете?
     - Я принимаю вас за того, кто вы есть, сэр, - ответил Марк, - и  потому
совершенно уверен, что все, что бы вы ни сделали, будет разумно и правильно.
Ваш сапог, сэр.
     Мартин бросил на него нетерпеливый взгляд и несколько раз прошелся взад
и вперед по кухне, ковыляя в одном сапоге  и  одном  носке.  Но,  памятуя  о
решении, принятом в Эдеме, - он одержал над собой не одну победу, когда дело
касалось Марка, - Мартин и на этот  раз  решил  смириться.  Он  снял  сапог,
подобрал туфли, надел их и уселся снова; однако  никак  не  мог  удержаться,
чтобы не засунуть руки как можно глубже в карманы и не  бормотать  время  от
времени: "И Пексниф туда же! Этот мерзавец!  Честное  слово!  Действительно!
Еще чего!" - и так далее; не мог он также не грозить кулаком камину с  самым
мрачным выражением лица. Но это продолжалось недолго, и он  выслушал  миссис
Льюпин до конца если не спокойно, то во всяком случае молча.
     - Что касается мистера  Пекснифа,  -  заметила  хозяйка  в  заключение,
расправляя обеими руками складки на платье и усиленно качая головой, - то  я
даже  не  знаю,  что  сказать.  Должно  быть,  его  кто-нибудь  сглазил  или
чем-нибудь его испортили. Не могу поверить, чтобы  джентльмен,  который  так
благородно выражается, вдруг взял да и сделал что-нибудь дурное!
     Благородно выражается! Сколько  есть  на  свете  людей,  которые  будут
стоять за своих Пекснифов до конца по этой одной причине;  и  отвернутся  от
порядочного человека, стоит Пекснифам взглянуть на него косо!
     - Что касается мистера Пинча, - продолжала хозяйка, - то, если есть  на
свете милый, добрый, приятный, достойный человек,  -  его  фамилия  Пинч,  и
никакая другая. Но почем мы знаем, может быть старый мистер Чезлвит поссорил
его с мистером Пекснифом? Никто, кроме них самих, не  может  этого  сказать,
потому что мистер Пинч человек гордый, - не смотрите, что  он  такой  тихий;
когда он от нас уезжал - и очень жалел, что уезжает, - он никому  не  сказал
ни слова, даже мне ничего не стал рассказывать.
     - Бедняга Том! - сказал Мартин голосом, в котором слышалось раскаяние.
     - Утешительно знать, - продолжала хозяйка, - что  с  ним  живет  теперь
сестра и что дела его идут хорошо. Как раз вчера  он  вернул  мне  по  почте
небольшую... - тут краска выступила у  нее  на  щеках,  -  пустячную  сумму,
которую я взяла на себя смелость предложить  ему,  когда  он  уезжал;  очень
благодарит и  пишет,  что  у  него  хорошая  служба  и  эти  деньги  ему  не
понадобились. И билет тот самый: он даже его не разменял. Вот уж никогда  не
думала, что буду так огорчена, когда мне вернут мои деньги, а  ведь  я  и  в
самом деле очень огорчилась.
     - От души сказано и очень искренне, - заметил Мартин. - Правда, Марк?
     - Как и все, что она говорит, -  возразил  мистер  Тэпли,  -  без  этих
качеств "Дракон" так же не мог бы обойтись, как без патента. А теперь, когда
мы успокоились и отдохнули, вернемся все к тому же  вопросу,  сэр:  как  нам
быть? Если гордость вам не мешает пойти на то, о чем мы говорили по  дороге,
вам следовало бы поступить именно так, раз вы не  сумели  поладить  с  вашим
дедушкой (а вы не сумели, извините меня за смелость); подите, сэр, и так ему
и скажите, обратитесь к его чувствам. Уступите ему, сэр. Он  гораздо  старше
вас; и если он  действовал  необдуманно,  то  ведь  и  вы  тоже  действовали
необдуманно. Уступите, сэр, уступите ему.
     Красноречие мистера Тэпли оказало некоторое действие на Мартина, однако
он все еще колебался и выразил свои сомнения так:
     - Все это очень верно и совершенно справедливо, Марк; будь весь  вопрос
только в том, чтобы мне смириться перед ним, я бы не стал долго раздумывать.
Но разве вы не  видите,  что  дедушка  целиком  находится  во  власти  этого
лицемера, не имея ни собственного мнения, ни своей воли  (если  то,  что  мы
слышали, - правда), и, значит, я должен буду броситься не к его ногам,  а  к
ногам мистера Пекснифа! А если меня оттолкнут и отвергнут, - сказал  Мартин,
весь краснея при этой мысли, - то  оттолкнет  не  он  -  моя  родная  кровь,
восставшая против меня, но Пексниф, Пексниф! Подумайте, Марк!
     - Так разве мы не знаем наперед, - возразил политичный мистер Тэпли,  -
что Пексниф мошенник, разбойник и негодяй?
     - Самый зловредный негодяй! - сказал Мартин.
     -  Самый  зловредный  негодяй.  Мы