сьма учтиво.
     Тем временем Марк поджидал у  дверей  Тома  Пинча  с  сестрой,  которые
поднимались по лестнице. Старик вышел им навстречу, взял  обе  руки  молодой
девушки в свои и поцеловал ее в щеку. Все это не предвещало ничего  плохого,
и мистер Тэпли благосклонно улыбнулся.
     Мистер Чезлвит снова уселся в кресло в ту  самую  минуту,  когда  вошел
молодой Мартин. Почти не глядя на него, старик указал ему  место  как  можно
дальше от себя. Это не предвещало ничего хорошего, и мистер Тэпли снова упал
духом.
     Новый стук отозвал его к  дверям.  Он  не  вздрогнул,  не  крикнул,  не
споткнулся при виде Мэри Грейм и миссис Льюпин, но только глубоко вздохнул и
посмотрел на собравшихся с таким выражением, которое  говорило,  что  больше
его уже ничто не  удивит  и  что  он  даже  рад,  что  навсегда  покончил  с
удивлением.
     Старик встретил Мэри не менее ласково, чем сестру Тома. С миссис Льюпин
он обменялся взглядом, полным дружеского понимания, что свидетельствовало  о
существовании между ними какого-то уговора. Но это уже не вызвало  изумления
в мистере Тэпли: ибо, как он заметил  впоследствии,  он  вышел  из  фирмы  и
продал свои акции.
     Но растерялся не один только мистер  Тэпли  -  все  присутствующие  так
удивились и растерялись,  увидев  друг  друга,  что  никто  не  отваживался,
заговорить. Один мистер Чезлвит нарушил молчание.
     - Отоприте дверь, Марк, - сказал он, - и сейчас же возвращайтесь.
     Марк повиновался.
     Теперь на лестнице раздались шаги последнего из  приглашенных.  Все  их
узнали. Это были шаги мистера Пекснифа, и мистер Пексниф явно торопился,  он
бежал вверх по лестнице с такой необычайной быстротой, что  споткнулся  раза
два или три.
     - Где же мой почтенный друг? - возопил он на  верхней  площадке,  после
чего влетел в комнату с распростертыми объятиями.
     Старый Мартин только посмотрел на  него,  но  мистер  Пексниф  отпрянул
назад, словно от разряда электрической батареи.
     - Мой почтенный друг здоров? - воскликнул мистер Пексниф.
     - Вполне здоров.
     Это, казалось, успокоило тревогу  вопрошавшего.  Он  молитвенно  сложил
руки и, возведя очи кверху с благочестивой  набожностью,  без  слов  выразил
свою благодарность небесам; потом  обвел  взором  собравшихся  и  с  упреком
покачал головой - для такого человека сурово, очень сурово.
     - О алчные пиявки! - возопил мистер Пексниф. -  О  кровопийцы!  Неужели
вам мало того, что вы отравили жизнь человеку, не  имеющему  себе  равных  в
жизнеописаниях великодушных героев, неужели теперь, именно теперь, когда  он
сделал свой выбор и доверился смиренному, но по крайней  мере  искреннему  и
бескорыстному родственнику, - неужели вы хотите, кровопийцы  и  прихлебатели
(сожалею, что приходится употреблять такие сильные  выражения,  досточтимый,
но бывают времена, когда нет сил сдержать честное негодование),  неужели  вы
хотите  теперь,  приживалы   и   кровопийцы   (не   могу   не   повторить!),
воспользоваться его беззащитным состоянием и, слетевшись отовсюду, как волки
и коршуны и другие животные крылатой породы, собраться  вокруг  -  не  скажу
падали или трупа, ибо мистер Чезлвит  есть  нечто  совершенно  обратное,  но
вокруг своей добычи, для того чтобы обирать,  и  грабить,  и  набивать  свою
прожорливую утробу, и  пятнать  свой  омерзительный  клюв  всем,  что  может
радовать плотоядных?
     Остановившись, для того чтобы сделать передышку, он весьма  внушительно
замахал на них руками.
     - Стая противных естеству грабителей и разбойников! - продолжал  он.  -
Оставьте его, оставьте его, говорят вам! Уйдите!  Скройтесь!  Бегите  прочь!
Рассейтесь по лицу земли, молодые люди, как и подобает  таким  бродягам,  не
смейте оставаться  в  том  месте,  которое  освящено  сединами  престарелого
патриарха, чьей  немощной  старости  я  имею  честь  быть  недостойной,  но,
надеюсь, непритязательной поддержкой и опорой. А  вы,  мой  нежный  друг,  -
обратился мистер Пексниф к старику тоном кроткого увещания, - как  могли  вы
покинуть меня, хотя бы на краткое время! Вы отлучились, не сомневаюсь, чтобы
порадовать меня каким-нибудь знаком своего расположения, благослови вас  бог
за это! Но вам этого нельзя; не надо рисковать. Я бы, право, рассердился  на
вас, если б мог, друг мой.
     Мистер Пексниф приближался с распростертыми объятиями, собираясь пожать
старику руку. Но он не видел, что эта рука крепко стиснула увесистую  палку.
Как только он, улыбаясь, подошел ближе и очутился в  пределах  досягаемости,
старый Мартин, весь горя негодованием, которое отразилось в каждой  черточке
и морщинке его лица и вылилось в одну бурную вспышку, вскочил и ударил  его,
свалив на пол.
     Удар был так силен и так хорошо направлен, что мистер Пексниф повалился
грузно, словно выбитый из седла лейб-гвардеец. Был ли он  ошеломлен  ударом,
или только смутился от неожиданности и новизны столь теплого приема,  но  он
даже не пробовал встать и  лежал,  озираясь  по  сторонам  с  растерянным  и
покорным выражением, которое было так невероятно смешно, что ни Марк  Тэпли,
ни Джон Уэстлок не могли удержаться от улыбки,  хотя  оба  они  подбежали  к
старику, боясь, как бы за первым ударом не последовал второй, что,  судя  по
его сверкавшим глазам и энергичной позе, было как нельзя более вероятно.
     - Оттащите его в сторону! Уберите его подальше, - сказал Мартин, -  или
я за себя не ручаюсь! Я так долго сдерживал себя, что меня  чуть  не  хватил
паралич... Я не властен над собой, пока он так близко. Оттащите его!
     Видя, что тот все  не  встает,  мистер  Тэпли,  нимало  не  церемонясь,
буквально так и сделал - оттащил его и посадил на пол,  прислонив  спиной  к
стене.
     - Слушайте меня, негодяй! - обратился к нему мистер Чезлвит. - Я позвал
вас, чтобы вы посмотрели на вашу собственную работу. Я позвал вас, зная, что
смотреть на нее будет для вас горше полыни и желчи. Я позвал вас, зная,  что
видеть каждого из присутствующих для вас все равно что кинжал  в  сердце,  в
ваше низкое, вероломное сердце! Что? Поняли меня наконец?
     Мистеру Пекснифу было отчего уставиться  на  него  в  изумлении:  такое
торжество выражалось в его лице, в голосе, во всей фигуре, что на это стоило
посмотреть.
     - Взгляните на него! - продолжал старик, указывая  пальцем  на  мистера
Пекснифа и обращаясь ко всем остальным. - Взгляните на него! А затем -  поди
ко мне, дорогой мой Мартин, - взгляните на нас, взгляните, взгляните! -  При
каждом повторении этого слова он все крепче прижимал к себе внука.
     - Возмущение, которое я чувствовал, - Мартин, - сказал  он,  -  отчасти
вылилось в ударе, только что нанесенном мною. Зачем мы расстались? Как могли
мы расстаться? Как мог ты убежать от меня к нему?
     Мартин хотел ответить, но он остановил его и продолжал:
     - Я был виноват не меньше твоего. Марк сказал мне это сегодня, да  я  и
сам давно это понял, хотя не так давно, как следовало.  Мэри,  голубка  моя,
подите сюда.
     Она задрожала и сильно побледнела, и он усадил ее в свое кресло и  стал
рядом с ней, держа ее за руку, а Мартин стоял возле него.
     - Проклятием нашей семьи, - сказал старик, ласково глядя на нее, - было
себялюбие, всегда было себялюбие! Как часто я говорил это, не зная, что  сам
грешу этим не меньше других.
     Он взял под руку Мартина и, стоя между ним и Мэри,  продолжал  так:  Вы
все знаете, что я воспитал эту сиротку для того, чтобы она ходила  за  мной.
Однако никто из вас не знает, каким путем я пришел к тому, что стал смотреть
на нее как на родную дочь: ибо она завоевала меня своей  самоотверженностью,
своей любовью, своим терпением, всеми добрыми свойствами своей натуры,  хотя
- бог свидетель! - я не делал ничего, чтобы поощрять их.  Они  расцвели  без
ухода и созрели без тепла. Я не решаюсь сказать, что жалею об  этом  сейчас,
иначе вон тот субъект опять поднимет голову.
     Мистер Пексниф заложил руку за жилет и слегка  качнул  головой,  словно
давая понять, что он по-прежнему держит ее высоко.
     - Есть такого рода эгоизм, - продолжал мистер Чезлвит, - я узнал это по
собственному опыту, - который постоянно следит за проявлениями этого  порока
в окружающих и, держа их на расстоянии вечными  подозрениями  и  недоверием,
удивляется, почему они отдаляются, не  откровенны  с  ним,  и  называет  это
эгоизмом. Так и я подозревал всех окружавших меня - не без причины  вначале,
- так я подозревал и тебя, Мартин.
     - Также не без причины, - ответил Мартин.
     -  Слушайте,  лицемер!  Слушайте,  сладкоречивый,  раболепный,   лживый
мошенник! - воскликнул мистер Чезлвит. -  Слушайте,  вы,  ничтожество!  Как!
Когда я искал его, вы уже расставили свои сети, вы уже ловили его, да? Когда
я лежал больной у этой доброй женщины и вы, кроткая душа, просили  за  моего
внука, вы уже завладели им, не так ли?  Рассчитывая  на  возвращение  любви,
которую, как вам было известно, я питал к нему,  вы  предназначали  его  для
одной из своих дочерей, не так ли? Или, если б это не удалось, вы, во всяком
случае, собирались нажиться на нем, ослепив меня блеском вашего  милосердия,
и предъявить на меня свои права. Даже и тогда я вас понял и сказал вам это в
лицо. Разве я не сказал вам, что понял вас даже тогда?
     - Я не сержусь, сэр, - мягко ответил мистер Пексниф. - Я  могу  вынести
от вас очень многое. Я не стану противоречить вам, мистер Чезлвит.
     - Заметьте! - сказал мистер Чезлвит, обводя всех взглядом. - Я  отдался
в руки этому человеку на условиях, настолько постыдных  и  унизительных  для
него самого, насколько это можно выразить словами. Я изложил их ему при  его
дочерях, слово за словом,  очень  прямо  и  грубо,  и  так  оскорбительно  и
недвусмысленно выразил свое презрение к  нему,  как  только  можно  выразить
словами, не  ограничиваясь  выражением  лица  и  тоном.  Если  бы  лицо  его
покраснело от гнева, я бы поколебался в своем намерении. Если бы мне удалось
уязвить его так, что он хотя бы на минуту стал человеком, я бы оставил его в
покое. Если бы он сказал хоть одно слово в защиту моего внука,  которого  я,
по его предположениям, собирался лишить наследства, если б он возражал  хоть
для приличия против моего требования выгнать юношу из дому и оставить его  в
нищете, - я, кажется, мог бы навсегда примириться с ним. Но - ни  слова,  ни
единого слова! В его  натуре  было  потворствовать  худшим  из  человеческих
страстей, и он остался верен себе!
     - Я не сержусь, - заметил мистер Пексниф. - Я обижен,  мистер  Чезлвит,
оскорблен в лучших своих чувствах, но я не сержусь, досточтимый.
     Мистер Чезлвит продолжал:
     - Однажды решившись испытать его, я хотел довести испытание  до  конца;
но, поставив себе целью измерить глубину его двуличия, я  заключил  с  самим
собой договор, что дам ему возможность проявить сокрытую в нем искру  добра,
чести, терпимости - любой добродетели, какая еще  теплится  в  его  душе.  С
начала и до конца ничего подобного не было. Ни единого  раза.  Он  не  может
сказать, что я не предоставлял ему для этого случаев. Он не  может  сказать,
что я его принуждал. Он не  может  сказать,  что  я  не  давал  ему  свободы
решительно во всем или что я не был послушным орудием в его  руках,  которым
он мог пользоваться как для доброй, так и для дурной цели. А если и  скажет,
то солжет! И это также в его характере.
     - Мистер Чезлвит, - прервал его Пексниф, утирая слезы, - я не  сержусь,
сэр; я не могу на вас сердиться.  Но  разве  вы,  досточтимый,  не  выразили
желания, чтобы этот бессердечный молодой человек,  который  своими  злобными
происками на время лишил меня вашего доброго мнения -  только  на  время,  -
чтобы ваш внук, мистер Чезлвит, был изгнан из моего  дома?  Вспомните  сами,
мой христианнейший друг.
     - Я говорил это! не так ли? - сурово возразил  старик.  -  Я  не  знал,
насколько ваша вкрадчивость и лицемерие обманули его,  и  не  видел  лучшего
пути открыть ему глаза,  как  показав  вас  в  вашем  собственном  лакейском
обличье. Да, я выразил такое желание. А вы так и бросились мне  навстречу  и
выгнали его, в одно мгновение  отвернувшись  от  руки,  которую  только  что
лизали и мусолили, как только могут лизать такие негодяи.  Вы  поддержали  и
укрепили меня в моем намерении, всячески меня оправдывая.
     Мистер Пексниф отвесил поклон - покорный, чтобы не сказать раболепный и
униженный.  Если  б  даже  его  восхваляли  за  упражнение   в   возвышенных
добродетелях, он не мог бы поклониться так, как теперь.
     - Этот несчастный человек, которого убили, - продолжал мистер  Чезлвит,
- тогда носивший фамилию...
     - Тигг, - подсказал Марк.
     - Да, Тигг ходил ко мне  с  просительными  письмами  от  одного  своего
друга, а моего недостойного родственника; найдя, что это подходящий  человек
для моей цели, я нанял его собирать для меня вести о тебе, Мартин. От него я
и узнал, что ты поселился у этого господина. Это он,  встретившись  с  тобой
однажды вечером здесь, в городе, ты помнишь где?..
     - У закладчика, - сказал Мартин.
     - Да, выследил тебя до твоей квартиры и  дал  мне  возможность  послать
тебе деньги.
     - Я никак не думал, - сказал очень тронутый Мартин, - что эти деньги от
вас. Я никак не думал, что вы интересуетесь моей судьбой. Если б я знал...
     - Если б ты знал, - печально ответил старик, - ты бы жестоко ошибся  во
мне, ибо я не был  тем,  чем  казался.  Я  надеялся  увидеть  тебя,  Мартин,
раскаявшимся и покорным. Я надеялся  довести  тебя  до  отчаяния,  чтобы  ты
вернулся ко мне. Как я ни любил тебя, я не мог признаться в своем  поражении
без того, чтобы ты не покорился первым. Вот каким образом  я  потерял  тебя.
Если  я  сыграл  косвенным  образом  какую-нибудь  роль   в   судьбе   этого
несчастного, позволив ему распоряжаться средствами, хотя  бы  и  небольшими,
пусть бог меня простит. Я мог бы, пожалуй, знать, что деньги не  пойдут  ему
на пользу, что напрасно давать их ему и что,  пройдя  через  его  руки,  они
посеют только раздор. Но в то время мне и к голову не приходило считать  его
способным на крупное  мошенничество;  я  думал,  он  просто  легкомысленный,
праздный, беспутный гуляка, который больше вредит себе, чем другим, и  ведет
разгульную жизнь, потакая своим дурным страстям, на погибель себе одному.
     - Прошу вашего прощения, сэр, - сказал  мистер  Тэпли,  который  теперь
держал под руку миссис Льюпин, с полного ее  согласия,  -  если  я  осмелюсь
заметить, что, по моему мнению, вы совершенно правы, но только с ним все это
вышло вполне  естественно.  Ведь  сколько  найдется  на  свете  людей,  сэр,
которые, пока ходят на своих на двоих и ни на  что  больше  рассчитывать  не
могут, особенного вреда никому не делают, а спускаются полегоньку под  гору,
прямо в грязь. Но дайте вы любому  из  них  карету  и  лошадей  -  и  просто
удивительно, откуда у него сразу возьмется уменье править, откуда  наберется
полно пассажиров, и он помчится по самой середине дороги очертя голову прямо
к черту в лапы! Господь с вами, сэр, да мимо вот этих ворот Тэмпла  проходит
каждый час сколько угодно Тиггов, и каждый  из  них  только  и  ждет  случая
развернуться в самого махрового Монтегю.
     - В вашей необразованности, как вы ее называете, Марк, - сказал  мистер
Чезлвит - гораздо  больше  ума,  чем  в  образованности  многих  других,  не
исключая и меня. Вы правы, и это уже не  в  первый  раз  сегодня.  А  теперь
выслушайте меня, дорогие мои; выслушайте и вы, потерявший не  только  доброе
имя, но и состояние, если то, что мне сообщили, верно! А выслушав,  оставьте
этот дом и больше не показывайтесь мне на глаза!
     Мистер Пексниф приложил руку к груди и снова поклонился.
     - Послушание, которое я  наложил  на  себя,  живя  у  него  в  доме,  -
продолжал мистер Чезлвит, - очень часто наводило меня на такую  мысль:  если
бы господу было угодно наказать меня на старости лет и сделать вправду таким
немощным, каким я прикидывался, то я сам навлек бы на себя это несчастье.  О
вы, чье богатство, как и мое,  было  постоянным  источником  горя,  ибо  оно
заставляло вас подозревать в вероломстве самых близких и  дорогих  друзей  и
заживо хоронить себя в одиночестве, чуждаясь людей и не веря им, берегитесь,
чтобы, разогнав всех, кого вы могли привязать к себе узами любви,  не  стать
орудием такого же человека, как этот, и не пробудиться в ином мире, сознавая
себя виновниками такого зла, которое огорчило бы даже небеса, если бы вам  и
содеянному вами был открыт туда доступ!
     А затем он рассказал им, как иногда думал,  еще  вначале,  что  Мэри  с
Мартином могут полюбить друг друга; как ему приятно было воображать, что он,
подметив зарождение этой любви, побранит их  поодиночке,  сделает  вид,  что
встревожен, а потом признается,  что  давно  лелеял  этот  замысел  в  своем
сердце; сочувствуя им и щедро обеспечив  их  судьбу,  он  получит  право  на
привязанность и уважение, которых ничто не сможет поколебать  и  которые  на
старости лет дадут ему радость и  покой.  Как  при  самом  зарождении  этого
замысла, когда устраивать счастье других было  еще  ново  и  непривычно  для
него, Мартин пришел сказать ему, что уже выбрал себе невесту, зная, что  дед
питает какие-то намерения на этот счет, но не зная, кого он  имеет  в  виду.
Как он огорчился, узнав, что внук остановил свой выбор на Мэри, ибо  рушился
его замысел осчастливить их, а кроме того, открыв, что она отвечает  Мартину
взаимностью, он стал мучиться мыслью, что они, такие молодые,  они,  которых
он  облагодетельствовал,  похожи  на  весь  свет,   ибо   добиваются   своих
эгоистических и тайных целей. Как, ожесточившись под этим впечатлением и под
влиянием всего пережитого, он стал упрекать Мартина, - позабыв, что  сам  он
никогда не вызывал внука на откровенность и что тот еще ничем не провинился,
- настолько резко, что они поссорились и разошлись в гневе. Как  он  тем  не
менее любил Мартина и надеялся, что внук к нему вернется.  Как  в  ту  ночь,
когда он заболел в гостинице, он тайком писал о нем с нежностью,  делая  его
своим наследником и позволяя ему жениться на  Мэри;  и  как,  повидавшись  с
мистером Пекснифом, он опять  перестал  верить  Мартину  и  сжег  завещание,
терзаемый подозрениями, недоверием и сомнениями. А потом  он  рассказал  им,
как, решившись проверить Пекснифа и испытать постоянство и преданность  Мэри
(по отношению к себе и к Мартину), он задумал и выполнил этот  план;  и  как
под влиянием ее кротости и  терпения  он  смягчался  все  больше  и  больше,
особенно же под влиянием доброты, простодушия, благородства  и  мужественной
верности Тома. И, заговорив о Томе, он  призвал  на  него  благословение;  и
слезы выступили  у  него  на  глазах,  ибо,  сказал  он,  Том,  которого  он
недолюбливал вначале и которому не доверял, подействовал на его сердце,  как
летний дождь, и склонил его верить добру. И Мартин пожал Тому руку,  и  Мэри
тоже, и Джон, его старый друг - особенно крепко, и Марк, и миссис Льюпин,  и
его сестра - маленькая Руфь. И покой, глубокий мир и покой снизошли на  душу
Тома.
     Затем старик рассказал, с каким благородством мистер  Пексниф  выполнил
свой долг перед обществом, уволив Тома; как, часто  слыша  из  уст  Пекснифа
пренебрежительные отзывы о Джоне Уэстлоке и зная, что это близкий друг Тома,
он пустился при содействии  своего  поверенного  и  стряпчего  на  хитрость,
заставив Тома усиленно готовиться к прибытию неизвестного лондонского друга.
И он опять обратился  к  мистеру  Пекснифу  (причем  назвал  его  негодяем),
напомнив, что он и тут не принуждал его делать  зло,  что  на  то  была  его
собственная воля и желание и что он даже предостерегал его.  И  еще  раз  он
обратился к мистеру Пекснифу (назвав его мошенником) и напомнил, как Мартин,
возвратившись на родину новым  человеком,  просил  прощения,  которое  давно
ожидало его, и как  он,  Пексниф,  оттолкнул  Мар