тина,  прочитав  ему  целую
проповедь, и без всякой жалости помешал им обоим выразить хотя  бы  в  малой
мере их взаимную привязанность. - Из-за этого одного,  -  сказал  старик,  -
если б надо было только шевельнуть пальцем, чтобы снять веревку с его шеи, я
бы не пошевелился!
     - Мартин, - прибавил он, - твой соперник  был  не  слишком  опасен,  но
миссис Льюпин все же играла роль дуэньи в течение нескольких  месяцев,  хотя
не столько стерегла твою возлюбленную, сколько  ее  поклонника.  Иначе  этот
вампир, -  он  с  изумительной  находчивостью  подыскивал  бранные  прозвища
мистеру Пекснифу, - не давал бы ей гулять, оскверняя своим  дыханием  чистый
воздух. Что это такое? Ее рука отчего-то дрожит. Посмотрим,  сумеешь  ли  ты
удержать ее.
     Удержать ее! Если он держал ее за руку хотя бы  вполовину  так  крепко,
как за талию...Ну, ну!.. Это опасная тема.
     Но даже и в такую минуту, в расцвете удачи  и  счастья,  почти  касаясь
губами ее губ и держа в объятиях эту юную  гордую  красоту,  он  не  позабыл
протянуть другую руку Тому Пинчу.
     - Том, милый Том! Я случайно увидел, как ты шел сюда. Прости меня!
     - Простить! - воскликнул Том. - Я тебе не  прощу  всю  жизнь,  если  ты
скажешь еще хоть слово.  Поздравляю  вас  обоих!  Поздравляю,  дорогой  мой,
тысячу раз и желаю вам счастья.
     Счастья! Не было такого блага на земле, которого Том не пожелал бы  им.
Не было такого блага на земле, каким он не наградил бы их, если б мог.
     - Извините меня, сэр, - сказал мистер Тэпли, выступая вперед, -  но  вы
только что упомянули одну леди, по фамилии Льюпин, сэр.
     - Упомянул, - ответил старый Мартин.
     - Да, сэр. Красивая фамилия, сэр?
     - Очень хорошая фамилия, - сказал Мартин.
     - Даже жалко менять такую фамилию на  Тэпли,  правда,  сэр?  -  спросил
Марк.
     - Это зависит от самой леди. Какого она об этом мнения?
     - Да вот, сэр, - сказал мистер Тэпли, - ее мнение такое,  что  фамилия,
пожалуй, и не так хороша, зато ее владелец, может быть,  окажется  лучше;  и
потому, сэр, если ни у кого не найдется возражений  или  препятствий  и  так
далее, то "Синий Дракон" будет теперь называться  "Веселый  Тэпли".  Вывеска
моего  собственного  изобретения,  сэр.  Очень   новая,   завлекательная   и
выразительная!
     Все происходившее было так мало приятно мистеру Пекснифу, что он стоял,
упорно глядя в пол и все время перебирая руками, словно его уже  приговорили
к каторжным работам. Не только вся его фигура как будто  съежилась,  но  его
поражение отразилось даже и на костюме. Платье  у  него  казалось  потертым,
белье пожелтелым, волосы прямыми и слипшимися; даже сапоги - и те  выглядели
скверными и нечищеными, словно весь лоск сошел с них, как и с хозяина.
     Скорее чувствуя, чем видя, что старик указывает ему на дверь, он поднял
глаза, взял свою шляпу и обратился к нему со следующими словами:
     - Мистер Чезлвит, сэр! Вы пользовались моим гостеприимством.
     - И платил за него, - заметил тот.
     - Покорно благодарю! В этом слышится, -  тут  мистер  Пексниф  полез  в
карман за носовым платком,  -  ваша  прежняя  прямота  и  откровенность.  Вы
платили за него. Я собирался об этом упомянуть. Вы обманули меня,  сэр.  Еще
раз благодарю вас. Я этому рад. Видеть вас здоровым и в полном рассудке  при
любых условиях является достаточной наградой. Быть обманутым -  значит  быть
доверчивым по натуре. Я благодарен за это богу. По мне, гораздо лучше  иметь
доверчивую натуру, сэр, чем подозрительную!
     Тут мистер Пексниф поклонился и, скорбно улыбнувшись, утер слезу.
     - Едва ли найдется хоть одно лицо среди присутствующих, мистер Чезлвит,
- сказал мистер Пексниф, - кем я не был обманут. Я в ту  же  минуту  простил
этим лицам. Это был мой долг, и, разумеется, я  его  выполнил.  Достойно  ли
было с вашей  стороны  пользоваться  моим  гостеприимством  и  играть  роль,
которую вы играли в моем доме, - это вопрос,  сэр,  который  я  предоставляю
решить вашей собственной совести. И ваша совесть не  оправдает  вас  -  нет,
сэр, нет!
     Произнося эти последние слова громким и торжественным  голосом,  мистер
Пексниф  несколько  увлекся  собственным  красноречием,  однако  не  позабыл
подвинуться ближе к двери.
     - Меня ударили сегодня, - говорил мистер Пексниф, - ударили палкой -  и
я имею все основания думать, что эта  палка  была  шишковатая,  -  по  самой
уязвимой и чувствительной части тела, какая имеется у человека, - по голове.
Несколько ударов было нанесено мне без палки,  сэр,  в  еще  более  уязвимую
часть моего существа - в сердце. Вы упомянули,  сэр,  что  я  лишился  моего
состояния. Да, сэр, лишился. В силу  неудачной  спекуляции,  сочетавшейся  с
предательством, я доведен до бедности в такое время, сэр, когда моя  любимая
дочь овдовела и несчастье и позор вошли в мою семью.
     Тут мистер Пексниф снова отер слезу и слегка стукнул себя в  грудь  два
или три раза, словно в ответ на такие же  два-три  стука  изнутри,  поданные
звонким молотком его чистой совести и означающие: "Не падай духом, дружище!"
     - Я знаю человеческую душу, хотя  и  верю  в  нее.  Это  моя  слабость.
Неужели я не знаю, сэр, - тут он перешел на чрезвычайно жалобный тон и,  как
было замечено, взглянул на Тома Пинча, - что мои несчастия привели к  такому
обращению со мной! Неужели я не знаю, сэр, что, если б не они,  мне  никогда
не пришлось бы выслушать то, что я выслушал сегодня? Неужели я не знаю,  что
в уединении и тишине ночи едва слышный голос станет шептать вам на ухо: "Это
было дурно, это было дурно, сэр"? Подумайте об этом,  сэр  (если  только  вы
будете  так  добры),  отогнав  от  себя  порывы  страсти  и  отстранив   все
свойственное предубеждению, - я беру на себя смелость сказать это. И если вы
когда-нибудь задумаетесь - о  безмолвной  могиле,  что  кажется  мне  весьма
сомнительным,  судя  по  вашему  поведению  сегодня,  если  вы  когда-нибудь
задумаетесь о безмолвной могиле, сэр, вспомните обо мне. Если  вы  заметите,
что приближаетесь к безмолвной могиле,  сэр,  вспомните  обо  мне.  Если  вы
пожелаете, чтобы на вашей  безмолвной  могиле  была  начертана  какая-нибудь
надпись, то пусть начертают, что я - ах, мой раскаивающийся друг! -  что  я,
то ничтожество, которое сейчас имеет честь вас упрекать, простил вам, что  я
простил вам, когда мои раны были еще свежи и когда моя грудь была только что
растерзана.  Сейчас  вам,  быть  может,  неприятно  это  слышать,  сэр,   но
когда-нибудь вы найдете в этом утешение. Дай бог вам  найти  в  этих  словах
утешение, когда вы будете в нем нуждаться! Всего хорошего, сэр!
     Произнеся эту возвышенную речь, мистер Пексниф удалился. Однако  эффект
был сильно испорчен тем, что  он  тут  же  чуть  не  сшиб  с  ног  какого-то
невероятно взволнованного человечка в коротеньких плисовых  штанах  и  очень
высокой шляпе, который впопыхах взбежал  по  лестнице  и  ворвался  прямо  в
комнату к мистеру Чезлвиту, словно сумасшедший.
     - Есть тут кто-нибудь, кто его знает? - крикнул человечек. -  Есть  тут
кто-нибудь, кто его знает? Ах, боже мой, есть тут кто-нибудь, кто его знает?
     Все присутствующие переглянулись, ища друг у друга объяснения, но никто
ничего  не  понимал,  кроме  того,  что  появился  взволнованный   маленький
человечек в очень высокой шляпе, который то вбегал, то выбегал  из  комнаты,
так быстро перебирая ногами,  что  одна  пара  его  ярко-синих  чулок  могла
показаться по меньшей мере за дюжину,  и  все  время  твердил  пронзительным
голосом: "Есть тут кто-нибудь, кто его знает?"
     - Если у вас в голове еще не  все  кверху  дном,  мистер  Свидлпайп,  -
воскликнул другой голос, - то уймитесь и не  кричите  так,  сударь,  попрошу
вас!
     В то же время в дверях показалась  миссис  Гэмп,  задыхаясь  и  страшно
пыхтя от ходьбы по высокой лестнице, но все-таки приседая из последних сил.
     - Извините уж его за слабость,  -  произнесла  миссис  Гэмп,  глядя  на
мистера Свидлпайпа с большим негодованием. - Так я и  знала,  и  можно  было
этого ожидать; лучше было бы утопить его в Темзе, чем вести сюда. Еще и часа
не прошло, как он чуть не отрезал бритвой  нос  отцу  такого  замечательного
семейства, мистер Чезлвит, где три раза подряд было  по  двойне;  и  начисто
откромсал бы, да тот увидел в зеркало, к чему  идет  дело,  и  увернулся  от
бритвы. Никогда еще, мистер Свидлпайп, уверяю вас, сударь, я не понимала так
хорошо, какое это несчастие быть с вами знакомой, а вот  теперь  понимай)  и
прямо так и скажу, сударь, без обмана!
     - Прошу прощения, леди и джентльмены, - воскликнул маленький брадобрей,
снимая шляпу, - и у вас тоже, миссис Гэмп... Но... -  опять  воскликнул  он,
смеясь и плача, - но нет ли тут кого-нибудь, кто его знает?
     Не успел брадобрей произнести эти слова, как в комнату ввалилось  некое
существо в  высоких  сапогах  с  отворотами  и  с  забинтованной  головой  и
принялось ходить кругом, кругом, кругом по комнате, воображая,  по-видимому,
что идет прямо вперед.
     - Посмотрите на него! - вскричал взволнованный брадобрей. - Вот он! Это
у него скоро пройдет, он скоро опять будет в полном  порядке.  Вовсе  он  не
помер, живой, не хуже меня! Еще как жив и здоров! Правда, Бейли?
     - П-пожалуй, что и так, Полли, - ответил тот.
     - Посмотрите-ка! - воскликнул маленький брадобрей,  плача  и  смеясь  в
одно и то же время. - Когда я останавливаю его, он не вертится. Вот!  Теперь
он в полном порядке.  С  ним  ничего  особенного  нет,  только  он  потрясен
немножко и голова у него кружится. Так ведь, Бейли?
     - П-пожалуй, что и кружится, Полли; пожалуй, что так! -  сказал  мистер
Бейли. - Боже мой! Прелестная Сара! Вот вы где!
     - Что за мальчик! - воскликнул мягкосердечный Полли, чуть не рыдая  над
ним. - В жизни не видывал такого мальчика! Ведь  все  это  он  шутит.  Такой
забавник. Он у меня войдет  в  дело.  Уж  я  решил,  что  войдет.  Мы  будем
Свидлпайп и Бейли. Он займется птицами (ах, хорош  он  будет  для  петушиных
боев!), а я бритьем. Я ему передам всех  птиц,  как  только  он  поправится.
Отдам ему и маленького щегла в лавке, и всех остальных. Такой мальчик! Прошу
прощения, леди и джентльмены, ведь я думал, что кто-нибудь здесь его знает!
     Миссис  Гэмп  заметила,  не  без  зависти,  что  относительно   мистера
Свидлпайпа и его юного друга у всех,  по-видимому,  сложилось  благоприятное
мнение и что сама она отодвинулась  из-за  этого  как  бы  на  задний  план.
Поэтому она пробилась вперед и изложила свое дело.
     - Это такая вещь, мистер Чезлвит, -  сказала  она,  -  что  даже  самой
миссис Гаррис известна как нельзя лучше, ведь у нее в  родне  с  материнской
стороны есть один  премиленький  младенец  (хоть  она  и  не  всем  про  это
рассказывает), который сидит в банке со спиртом; и  вдруг  она  видит  этого
самого младенца на Гриничской  ярмарке,  в  одном  балагане  с  красноглазой
женщиной, карликом из Пруссии и живым скелетом;  судите  же  сами,  что  она
почувствовала, когда заиграла шарманка и  вдруг  ей  показывают  сыночка  ее
родной сестры, - а по вывеске никак нельзя было этого ожидать,  там  он  был
нарисован, совсем напротив, живехонький, куда больше ростом и так  прелестно
играет на арфе, а он, бедняжка, вовсе и не умел, да и где же ему было, когда
он и прожил всего ничего, даже и говорить об этом не стоит! А миссис Гаррис,
мистер Чезлвит, знает меня много лет и  может  подтвердить,  что  для  дамы,
которая овдовела, не найти никого лучше меня в услужение, вот я и надеюсь ей
послужить. С позволения всего этого  приятного  общества,  которое  я  здесь
вижу.
     - Так вот в чем ваше дело! -  сказал  мистер  Чезлвит.  -  Этой  доброй
женщине заплатили за труды?
     - Я заплатил ей, сэр, - ответил Марк Тэпли, - и очень щедро.
     - Молодой человек говорит правду, - подтвердила миссис  Гэмп,  -  очень
вам благодарна.
     - Тогда на этом наше знакомство прекращается,  миссис  Гэмп,  -  сказал
мистер Чезлвит. - А вы - мистер Свидлпайп? Это, кажется, ваша фамилия?
     - Да, это моя фамилия,  -  ответил  Полли,  с  благодарностью  принимая
несколько звонких монет, которые старик сунул ему в руку.
     - Мистер Свидлпайп, позаботьтесь, насколько возможно, о вашей жилице  и
время от времени не отказывайте ей  в  добром  совете;  например,  -  сказал
старый Мартин, строго глядя на изумленную миссис Гэмп, - намекните  ей,  что
не мешало бы пить  поменьше  и  проявлять  побольше  человечности,  поменьше
заботиться о себе и побольше о  пациентах,  да  и  немножко  честности  тоже
пришлось бы кстати. А если миссис Гэмп попадет в беду, мистер Свидлпайп,  то
лучше пусть это будет не в  такое  время,  когда  я  окажусь  поблизости  от
Олд-Бейли, а то как бы  я  не  вызвался  засвидетельствовать  ее  репутацию.
Попробуйте, пожалуйста, внушить ей все это как-нибудь на досуге.
     Миссис Гэмп всплеснула руками и, закатив глаза так, что их стало совсем
не видно, сдвинула капор на затылок, чтобы  освежить  разгоряченный  лоб,  и
произнесла слабым голосом:
     "Пить поменьше, Сара Гэмп! Бутылку оставьте на  каминной  полке,  чтобы
можно было промочить горло, если вдруг вздумается", -  после  чего  впала  в
обморок на  ходу  и  в  этом  плачевном  состоянии  была  выведена  мистером
Свидлпайпом; у бедняги  было  довольно  хлопот  с  двумя  его  пациентами  -
находящейся в столбняке миссис Гэмп и вращающимся мистером Бейли.
     Старик оглядел всех с улыбкой и, остановив свой взгляд на  сестре  Тома
Пинча, улыбнулся еще шире.
     - Мы все вместе пообедаем здесь, - сказал он. - И так как  вам  с  Мэри
есть о чем поговорить, Мартин,  то  оставайтесь  тут  хозяйничать  вместе  с
мистером и миссис Тэпли. А я тем временем  хочу  посмотреть  вашу  квартиру,
Том.
     Том был в восторге. Руфь тоже. Она собралась идти вместе с ними.
     - Благодарю вас, душа моя,  -  сказал  мистер  Чезлвит.  -  Но  мне,  к
сожалению, надо будет еще зайти вместе с Томом по делу,  это  не  совсем  по
дороге. Быть может, вы пойдете вперед, дорогая моя?
     Хорошенькая Руфь с радостью согласилась и на это.
     - Но не одна, - сказал Мартин, - не  одна.  Мистер  Уэстлок,  я  думаю,
проводит вас.
     Ну как же не проводить! Да и что другое могло быть  на  уме  у  мистера
Уэстлока? Какие непонятливые эти старики!
     - Вы уверены, что свободны? - допытывался Мартин.
     Свободен! Как будто он мог быть не свободен!
     И они вышли рука  об  руку.  Когда  Том  с  мистером  Чезлвитом  спустя
несколько минут вышли за ними, тоже рука об руку, последний все еще улыбался
- и, право, для человека его склада довольно-таки проницательной улыбкой!


ГЛАВА   LIII

     Что сказал Джон Уэстлок сестре Тома  Пинча;  что  сказала  сестра  Тома
Пинча Джону Уэстлоку; что сказал Том Пинч им обоим и  как  все  они  провели
остаток дня

     Ярко сверкал на солнце фонтан Тэмпла, брызгами  смеха  рассыпалась  его
влажная музыка, весело плясали шаловливые  капельки  воды,  то  забавы  ради
взлетая над деревьями, то снова легко ныряя вниз и прячась,  когда  Руфь  со
своим спутником подходили к нему.
     А зачем они вообще пошли к фонтану, совершенно непонятно, потому что им
вовсе нечего было там делать. Это было им не по дороге, совсем не по дороге.
До фонтана им было столько же дела, сколько, скажем, до любви,  или  еще  до
чего-нибудь в том же роде.
     Тому с сестрой еще можно было назначать друг другу свидание у  фонтана,
но это совсем другая статья.  Разумеется,  когда  ей  нужно  было  подождать
минутку-другую, было бы очень неудобно остановиться где-нибудь, кроме самого
тихого и уединенного места; а это и было именно  такое  уединенное  место  -
лучше не подберешь. Но теперь, когда ее провожал Джон Уэстлок и  она  шла  с
ним под руку к себе домой (причем  совершенно  в  обратную  сторону),  очень
удивительно, что они вообще очутились поблизости от фонтана.
     Тем не менее они оказались у фонтана. А еще того удивительнее, что они,
как видно, пришли туда по взаимному согласию. Однако, попав  туда,  оба  они
немножко смутились;  и  это  было  самое  странное,  потому  что  в  фонтане
положительно нет ничего такого, отчего можно было бы смутиться. Всякому  это
известно.
     - Какое прекрасное место, - сказал Джон; он и в самом деле находил  его
прекрасным.
     - Удивительно приятное место, -  отозвалась  маленькая  Руфь,  -  такое
тенистое!
     О маленькая проказница Руфь!
     Они остановились, когда  Джон  начал  расхваливать  Тэмпл-Гарден.  День
выдался прелестный; и  было  вполне  естественно  -  ничего  не  могло  быть
естественнее, - что, остановившись, они стали смотреть во двор,  потому  что
двор выходит в сад, а сад выходит на  реку,  и  в  летний  день  нет  ничего
приятнее, и свежее, и блистательнее этого  вида.  Так  почему  же  тогда,  о
маленькая Руфь, не  смотреть  на  него  смело?  Зачем  же  засовывать  такой
крохотный, милый, прелестный башмачок в отбитый угол  бесчувственной  старой
плиты на мостовой, да еще стараться, чтобы он уместился в  этом  уголке  как
можно аккуратнее?
     Если бы огненнолицая матрона в измятом  чепце  могла  видеть,  как  они
возвращались оттуда, сколько отступного взяло бы Огненное лицо за свое место
прачки у мистера Уэстлока в Фэрнивелс-Инне!
     Они возвращались оттуда, но  не  по  лондонским  улицам!  По  какому-то
волшебному городу, вымощенному  облаками,  где  все  грубые  городские  шумы
смягчались в тихую музыку; где все казались счастливыми, где не существовало
ни расстояния, ни  времени.  Им  попались  два  добродушных  дюжих  возчика,
которые спускали большие бочки пива в какой-то подвал, и когда Джон помог ей
перешагнуть  через  канат,  почти  приподняв  ее,  такую  легкую,   изящную,
воздушную, они сказали, что Джон у них в долгу за то, что они доставили  ему
такой случай. Божественные возчики!
     Зеленые пастбища летом, набитое соломой  стойло  зимой,  вволю  овса  и
клевера - и все это тому благородному коню,  который  упрямо  становился  на
дыбы на тротуаре, с риском перевернуть кабриолет, и напугал ее до того,  что
она схватилась за плечо Джона обеими руками (обеими руками, так  трогательно
положив их одну  на  другую)  и  упросила  его  спрятаться  от  опасности  в
кондитерской; а после с такой робостью выглядывала из-за  дверей;  а  потом,
глядя на него своими милыми глазами, спрашивала, уверен ли он -  да,  уверен
ли он, - что им можно без всякой опасности идти дальше? Хоть бы  им  попался
целый табун вздыбившихся лошадей, хоть бы лев, хоть бы медведь  или  бешеный
бык - что угодно, лишь бы эти ручки снова скрестились на его плече!
     Они  разговаривали,  конечно.  Они  говорили  о  Томе,  обо  всех  этих
переменах, и что мистер Чезлвит привязался к нему, и какое блестящее будущее
предстоит ему с таким другом, и о многом еще в том же роде. Чем  больше  они
разговаривали, тем больше боялась маленькая Руфь каждой паузы;  лишь  бы  не
молчать, она готова была повторять одно и то же; а когда у нее не хватало на
это храбрости или присутствия духа (сказать  по  правде,  не  хватало  очень
часто), она становилась в десять тысяч  раз  милей  и  привлекательней,  чем
была.
     - Мартин теперь скоро женится, я думаю, - сказал Джон.
     Она тоже предполагала, что скоро. Еще ни одна очаровательная  маленькая
женщина не высказывала своих предположений таким слабым голосом, как Руфь.
     Однако, чувствуя, что приближается еще одна из пугавших  ее  пауз,  она
заметила, что у него будет, красавица жена. А что думает мистер Уэстлок?
     - Да, да, - сказал Джон, - о да! Она высказала  опасение,  что  на  его
вкус трудно угодить, - он говорил так равнодушно.
     - Скажите лучше, что у меня другой вкус, - сказал Джон. -  Я  почти  не
видел ее. Мне не хотелось на нее смотреть. Мне было не до нее сегодня утром.
     О боже милостивый!
     Хорошо еще, что они дошли до места. Она не  могла  бы