! Так, значит, несчастный старикашка вовсе не
такой слабоумный? Ага!
     - Он скоро и совсем бы рехнулся,  если  б  вас  к  нему  приставить,  -
сказала миссис Гэмп.
     - Так для этого я вам и  понадобилась,  вот  оно  что?  -  торжествующе
воскликнула миссис Приг. - Да? Ну,  не  рассчитывайте.  Шага  я  к  нему  не
сделаю. Посмотрим, как-то вы без меня обойдетесь.  Я  с  ним  никакого  дела
иметь не хочу.
     - И не будете - вот уж это вы правду сказали! - Заметила миссис Гэмп. -
Убирайтесь вон!
     Несмотря на живейшее желание миссис Гэмп  видеть  своими  глазами,  как
миссис Приг уйдет из ее комнаты, ей это не удалось, потому что  Бетси  Приг,
удаляясь, в сердцах так  сильно  толкнула  кровать,  что  сверху  посыпались
деревянные шишки и три-четыре из них очень больно стукнули  миссис  Гэмп  по
голове, а когда она опомнилась после  деревянного  града,  миссис  Приг  уже
ушла.
     Она тем не менее испытала удовольствие услышать на лестнице, в коридоре
и даже на улице басистый голос Бетси, которая осыпала ее бранью  и  выражала
твердую решимость не иметь ничего общего с  мистером  Чаффи,  после  чего  с
удивлением увидела у себя в квартире вместо Бетси Приг мистера Свидлпайпа  с
двумя джентльменами.
     - Господи помилуй, что тут  такое  случилось?  -  воскликнул  маленький
брадобрей. - Ну и шум вы обе подняли, миссис Гэмп! Вот эти господа почти все
время стояли на лестнице за дверью и никак не могли к вам достучаться,  пока
у вас там шла баталия, такой был шум и гром! Как бы не подох маленький щегол
в лавке, тот, что качает себе воду. От  испуга  он  прямо  из  сил  выбился,
столько накачал воды, что ему и в год не выпить. Должно быть,  подумал,  что
пожар!
     Миссис Гэмп тем временем опустилась  в  кресло  и,  закатив  слезящиеся
глаза и сжимая руки, разлилась в горестных жалобах:
     - Ах, мистер Свидлпайп, и мистер  Уэстлок  тоже,  если  глаза  меня  не
обманывают, да еще и с приятелем, которого я не имею удовольствия знать! Что
я вынесла от Бетси Приг за этот вечер, ни одной душе не известно! Если б она
ругала только меня в нетрезвом виде - мне даже и показалось,  будто  от  нее
пахнет, когда она пришла, только не верилось как-то, потому что  сама  я  не
имею этого обыкновения, - миссис Гэмп, кстати сказать, нагрузилась порядком,
и благоухание от чайника распространялось  по  всей  комнате,  -  я  бы  это
перенесла с кротостью. Но что  она  говорила  про  миссис  Гаррис,  этого  и
ягненок бы  не  мог  простить.  Нет,  Бетси!  -  произнесла  миссис  Гэмп  с
необыкновенным чувством. - Даже и червяк не стерпел бы.
     Маленький брадобрей почесал в затылке, покачал  головой,  покосился  на
чайник и, осторожно  пятясь,  вышел  из  комнаты.  Джон  Уэстлок,  придвинув
кресло, сел рядом с миссис Гэмп. Мартин,  усевшись  в  ногах  кровати,  стал
поддерживать ее с другой стороны.
     - Вы, должно быть, хотите знать, что нам нужно? - заметил Джон. - Я вам
скажу, когда вы придете в себя.  Это  не  к  спеху,  несколько  минут  можно
подождать. Как вы себя чувствуете? Лучше?
     Миссис  Гэмп,  заливаясь  слезами,  покачала  головой  и  едва   слышно
пролепетала имя миссис Гаррис.
     - Выпейте немножко... - Джон замялся, не зная, как  назвать  содержимое
чайника.
     - Чаю, - подсказал Мартин.
     - Это не чай, - прошептала миссис Гэмп.
     - Какое-нибудь лекарство, - отозвался Джон. - Выпейте немножко.
     Миссис Гэмп уговорили выпить стаканчик.
     - С одним условием, - расчувствовавшись, заметила она, - что Бетси Приг
от меня никогда не получит никакой работы.
     - Разумеется, нет, - сказал Джон. - Уж за собой я ей ходить не позволю,
ни в коем случае.
     - Подумать только, - сказала миссис Гэмп, -  что  она  ходила  за  этим
вашим другом и могла услышать такие вещи, ах!
     Джон посмотрел на Мартина.
     - Да, - сказал он. - Могла выйти большая неприятность, миссис Гэмп!
     - Уж действительно, что неприятность! - отвечала она. - Только то одно,
что я дежурила ночью и слушала его бредни,  а  она  -  днем,  только  это  и
спасло. Чего бы она ни наговорила и чего бы ни сделала, если  бы  знала  то,
что я знаю, двуличная дрянь! Боже ты  мой  милостивый!  -  воскликнула  Сара
Гэмп, в гневе попирая ногами пол вместо отсутствующей миссис Приг. - И я еще
должна выслушивать от такой женщины то, что она говорит про миссис Гаррис!
     - Не обращайте внимания, - сказал Джон. - Вы же  знаете,  что  все  это
неправда.
     - Неправда! - воскликнула миссис Гэмп. - И еще какая неправда!  Ведь  я
же знаю, что она, моя милая, ждет меня в эту самую минуту, мистер Уэстлок, и
смотрит в окно на улицу, а на руках у нее маленький  Томми  Гаррис,  который
зовет меня своей Гэмми, и правильно зовет, сохрани господь его пестрые ножки
(точь-в-точь кентерберийская ветчина, говорит его родной папаша, да так  оно
и есть), с тех пор как я застала его,  мистер  Уэстлок,  с  красным  вязаным
башмачком во рту; засунул  его  туда,  играя,  и  уж  захлебывается,  бедный
птенчик; они посадили ребенка на полу в гостиной  и  ищут  башмак  по  всему
дому, а он уж совсем задыхается! Ах, Бетси Приг, и показала же ты себя нынче
вечером! Ну, да уж больше я тебя и на порог не пущу, змея ползучая!
     - А вы еще были всегда так добры к ней! - сочувственно заметил Джон.
     - Вот это-то и обидно. Вот это мне всего  больней,  -  отвечала  миссис
Гэмп, машинально подставляя стакан Мартину, который его наполнил.
     - Вы взяли ее в помощницы ходить за мистером Льюсомом! - сказал Джон. -
Приглашали ее себе в помощницы ходить за мистером Чаффи!
     - Приглашала, да больше уж не приглашу! -  отозвалась  миссис  Гэмп.  -
Никогда Бетси Приг не будет моей компаньонкой, сэр!
     - Нет, нет, - сказал Джон. - Никуда это не годится.
     - Не годится, и никогда не годилось, сэр,  -  отвечала  миссис  Гэмп  с
торжественностью, присущей известной  степени  опьянения.  -  Теперь,  когда
марка, - под этим миссис Гэмп подразумевала маску, -  сорвана  с  лица  этой
твари, я думаю, что оно и вообще никогда не годилось. Бывают причины, мистер
Уэстлок, почему семейство держит что-нибудь в тайне,  и  когда  имеешь  дело
только с тем, кого знаешь, то и можешь на него положиться. Но кто же  теперь
может положиться на Бетси Приг, после  того  что  она  говорила  про  миссис
Гаррис, сидя вот в этом самом кресле!
     - Совершенно верно, - сказал Джон, - совершенно верно. Надеюсь,  у  вас
будет время подыскать себе другую помощницу, миссис Гэмп?
     Негодование и чайник лишили миссис Гэмп способности  понимать,  что  ей
говорят. Она глядела на  Джона  слезящимися  глазами,  шепча  памятное  имя,
которое оскорбила своими сомнениями Бетси Приг, - словно  это  был  талисман
против всех земных печалей - и, как видно, уже ничего не соображала.
     - Надеюсь, - повторил Джон, - у вас будет время найти другую помощницу.
     - Времени мало, это верно, - отозвалась  миссис  Гэмп,  возводя  кверху
посоловелые глаза и сжимая руку мистера Уэстлока  с  материнской  лаской.  -
Завтра вечером, сэр, я обещала зайти к его друзьям. Мистер Чезлвит  назначил
от девяти до десяти, сэр.
     - От девяти до десяти, - сказал Джон, выразительно глядя на Мартина,  -
а после того за мистером Чаффи будут как следует присматривать, не так ли?
     - За ним и нужно присматривать как следует, будьте уверены, - возразила
миссис Гэмп с таинственным видом. - Не я одна счастливо избавилась от  Бетси
Приг. Не понимала я этой женщины. Она не умеет держать под замочком то,  что
знает.
     - Не удержит под замком мистера Чаффи, вы думаете? - сказал Джон.
     - Думаю? - возразила миссис Гэмп. - Тут и думать нечего!
     Чисто сардонический характер этой реплики был усилен  тем,  что  миссис
Гэмп медленно кивнула головой и еще более медленно поджала губы. Задремав на
минуту, она сразу же очнулась и прибавила чрезвычайно величественно:
     - Но я задерживаю вас, джентльмены, а время дорого.
     Под влиянием этой мысли, а также и чайника, который внушал ей, будто бы
ее посетители желают, чтобы она куда-то немедленно отправилась, и  вместе  с
тем хитро избегая упоминания предметов, которых она только что  коснулась  в
разговоре, миссис  Гэмп  встала,  убрала  чайник  на  обычное  место,  очень
торжественно   заперла   шкафчик   и   стала    готовиться    к    нанесению
профессионального визита.
     Приготовления эти были весьма несложны, так  как  не  требовали  ничего
другого, кроме протабаченного черного  капора,  протабаченной  черной  шали,
деревянных башмаков и неизбежного зонтика, без которого ей  невозможно  было
ни принимать младенцев, ни  обмывать  покойников.  Облачившись  во  все  эти
доспехи, миссис Гэмп возвратилась к креслу и, усевшись  на  него,  объявила,
что она совсем готова.
     - Большое все-таки  счастье  знать,  что  можешь  принести  пользу  им,
бедняжкам, -  заметила  она.  -  Не  всякий  это  может.  Какие  мучения  им
приходится терпеть от Бетси Приг, просто ужас.
     Закрыв при этих словах глаза от невыносимого  сострадания  к  пациентам
Бетси Приг, она не открывала их, пока не уронила деревянный башмак.  Ее  сон
прерывался еще не раз, подобно легендарному сну  монаха  Бэкона  *,  сначала
падением  второго  деревянного  башмака,  потом  падением   зонтика.   Зато,
избавившись от этих мешавших ей предметов, она безмятежно уснула.
     Оба молодых человека переглянулись - положение было довольно  забавное,
- и Мартин, с трудом удерживаясь от смеха, шепнул на ухо Джону Уэстлоку:
     - Что же нам теперь делать?
     - Оставаться  здесь,  -  ответил  он.  Слышно  было,  как  миссис  Гэмп
пробормотала во сне: "Миссис Гаррис".
     - Можете рассчитывать, - прошептал Джон, осторожно поглядывая на миссис
Гэмп, - что вам удастся допросить старика конторщика, хотя бы  вам  пришлось
поехать туда под видом самой миссис Гаррис.  Во  всяком  случае,  мы  теперь
знаем достаточно, чтобы заставить ее делать  по-нашему,  -  знаем  благодаря
этой  ссоре,  которая  подтверждает  старую  поговорку  о  том,  что,  когда
мошенники ссорятся, честным людям  радость.  Ну,  Джонас  Чезлвит,  берегись
теперь! А старуха пускай себе спит  сколько  ей  угодно.  Придет  время,  мы
своего добьемся!

ГЛАВА   L

     повергает  в  изумление  Тома  Пинча  и   сообщает   читателю,   какими
признаниями Том обменялся со своей сестрой

     На следующий вечер, перед чаем, Том с сестрой сидели, по обыкновению, у
себя, спокойно разговаривая о многих вещах, но только не об истории  Льюсома
и ни о чем относящемся к ней; ибо Джон Уэстлок - поистине Джон был  один  из
самых заботливых людей на свете, невзирая на свою молодость, -  настоятельно
посоветовал  Тому  пока  что  не  рассказывать  об  этом  сестре,  чтобы  не
беспокоить ее. "А я бы  не  хотел,  Том,  -  прибавил  он  после  некоторого
колебания, - омрачить ее счастливое личико или потревожить ее кроткое сердце
даже  за  все  богатства  и   почести   мира!"   Поистине   Джон   отличался
необыкновенной добротой, до  чрезвычайности  даже.  Если  б  Руфь  была  его
дочерью, говорил Том, и тогда он не мог бы проявить к ней больше внимания.
     Но, хотя Том с сестрой были необыкновенно разговорчивы, они все же были
менее оживлены и веселы, чем всегда. Том не догадывался, что причиной  этому
была Руфь, и приписывал все тому, что сам он настроен довольно невесело.  Да
так оно и было, ибо самое легкое облачко на ясном небе ее души бросало  свою
тень и на Тома.
     А  на  душе  у  маленькой  Руфи  лежало  облачко  в  этот  вечер.   Да,
действительно. Когда Том смотрел в другую сторону, ее ясные глаза,  украдкой
останавливаясь  на  его  лице,  то  сияли   еще   ярче   обыкновенного,   то
заволакивались слезой. Когда Том умолкал, глядя в окно на летний вечер,  она
иногда делала торопливое движение, словно собираясь броситься ему на шею,  а
потом вдруг останавливалась и, когда он оборачивался, улыбалась ему и весело
с ним заговаривала. Когда ей  нужно  было  что-либо  передать  Тому  или  за
чем-нибудь подойти близко, она бабочкой порхала вокруг  него  и,  застенчиво
касаясь  его  плеча,  отстранялась  с  видимой  неохотой,  словно   стремясь
показать, что у нее есть на сердце нечто такое, что в своей великой любви  к
брату она хочет сказать ему, но никак не может собраться с духом.
     Так они сидели вдвоем - она с работой, но не работая, а Том  с  книгой,
но не читая, когда в дверь постучался Мартин. Зная  наперед,  кто  стучится,
Том пошел открывать дверь и вернулся в комнату вместе с  Мартином.  Том  был
удивлен, потому что на его сердечное приветствие Мартин  едва  ответил  ему.
Руфь также заметила в госте что-то странное и  вопросительно  посмотрела  на
Тома, словно ища у него  объяснения.  Том  покачал  головой  и  с  таким  же
безмолвным недоумением посмотрел на Мартина.
     Мартин не сел, но подошел к окну и стал глядеть на улицу. Минуту спустя
он повернул голову и хотел заговорить, и снова отвернулся к окну, так  и  не
заговорив.
     - Что случилось, Мартин? - тревожно спросил Том. - Какие  дурные  вести
вы принесли?
     - Ах, Том! - возразил Мартин с упреком.  -  Ваш  притворный  интерес  к
тому, что со мной случилось, еще обиднее, чем ваше недостойное поведение.
     - Мое недостойное поведение, Мартин! Мое... -  Том  не  мог  выговорить
больше ни слова.
     - Как вы могли, Том, как могли вы  допустить,  чтобы  я  так  горячо  и
искренне благодарил вас за вашу дружбу, и не сказали, как подобает  мужчине,
что вы покидаете меня? Разве это по-дружески? Разве это  честно?  Разве  это
достойно вас - такого, каким вы были прежде, каким я вас  знал,  -  вызывать
меня на откровенность, когда вы перешли к моим врагам? Ах, Том!
     В его голосе слышалась такая горячая обида и  в  то  же  время  столько
скорби о потере друга, в которого он верил, в нем выражалось  столько  былой
любви  к  Тому,  столько   печали   и   сожаления   о   его   предполагаемой
непорядочности, что Том на минуту закрыл лицо руками,  чувствуя  себя  не  в
силах оправдываться, словно он  в  самом  деле  был  чудовищем  лицемерия  и
вероломства.
     - Скажу по чистой совести, - продолжал  Мартин,  -  что  я  не  столько
сержусь, вспоминая свои обиды, сколько горюю о потере  друга,  каким  я  вас
считал. Только в такое время и после таких открытий мы познаем  полную  меру
нашей былой привязанности. Клянусь, как ни мало  я  это  выказывал,  Том,  я
любил вас, как брата, даже тогда, когда не проявлял должного уважения к вам.
     Том уже успокоился и отвечал Мартину словно сам дух истины в  будничном
обличье, - этот дух нередко носит будничное обличье, слава богу!
     - Мартин, - сказал он, - я не знаю, откуда у вас эти мысли, кто повлиял
на вас, кто внушил их вам и с какой чудовищной целью. Но  все  это  сплошная
ложь. В том впечатлении, какое у вас создалось, нет  ни  капли  правды.  Это
заблуждение с начала до конца; -  и  предупреждаю  вас,  вы  будете  глубоко
сожалеть о своей несправедливости. Честно скажу, что я не изменял ни вам, ни
себе. Вы будете глубоко сожалеть  об  этом.  Да,  будете  глубоко  сожалеть,
Мартин.
     - Я и сожалею, - ответил  Мартин,  качая  головой.  -  Мне  кажется,  я
впервые узнал, что значит сожалеть всем сердцем.
     - Во всяком случае, - сказал Том, - если бы я даже был таким, каким  вы
считаете меня, и не имел права на ваше уважение, и то бы вы должны были  мне
сказать, в чем заключается мое предательство и на каком  основании  вы  меня
обвиняете. Вот почему я не прошу вас об этом как о милости,  но  требую  как
своего права.
     - Мои свидетели - это мои глаза, - возразил Мартин. - Должен  ли  я  им
верить?
     - Нет, - спокойно сказал Том, - не должны, если они обвиняют меня.
     - Ваши собственные слова, ваше поведение, - продолжал Мартин. -  Должен
ли я им верить?
     - Нет, - спокойно отвечал Том, - не должны, если они обвиняют меня.  Но
этого просто не может быть. Тот, кто истолковал их так ложно, оскорбил  меня
почти столь же глубоко, - тут спокойствие едва не изменило ему,  -  как  это
сделали вы.
     - Но ведь я пришел сюда, - сказал Мартин, - и обращаюсь к  вашей  милой
сестре с просьбой выслушать меня...
     - Только не к ней, - прервал его Том. - Прошу  вас,  не  обращайтесь  к
ней. Она никогда вам не поверит.
     Говоря это, он взял ее под руку.
     - Как же я могу верить этому, Том?!
     - Нет, нет, - вскричал Том, - конечно, не можешь. Я так и  сказал.  Ну,
перестань же, перестань. Какая же ты глупенькая!
     - Я никогда не думал, - поторопился сказать Мартин,  -  восстанавливать
вас против вашего брата. Не считайте меня настолько малодушным и жестоким. Я
хочу одного: чтобы вы меня выслушали и  поняли,  что  я  пришел  сюда  не  с
упреками - они тут неуместны, - но  с  глубоким  сожалением.  Вы  не  можете
знать, с каким горьким сожалением, потому что не знаете, как часто я думал о
Томе, как долго, находясь в самом отчаянном положении,  я  надеялся  на  его
дружескую поддержку и как твердо я верил в него и доверял ему.
     - Подожди, - сказал Том, видя, что  она  собирается  заговорить.  -  Он
ошибается; он обманут. Зачем же обижаться? Это недоразумение - оно рассеется
в конце концов.
     - Благословен тот день, когда оно рассеется,  -  воскликнул  Мартин,  -
если только он придет когда-нибудь!
     - Аминь! - сказал Том. -  Он  придет!  Мартин  помолчал,  затем  сказал
смягчившимся голосом:
     - Вы сами сделали выбор, Том, разлука будет  для  вас  облегчением.  Мы
расстаемся не в гневе. С моей стороны нет гнева.
     - С моей стороны его тоже нет, - сказал Том.
     - Это именно то,  к  чему  вы  стремились  и  на  что  положили  немало
стараний. Я повторяю, вы сами сделали выбор. Вы сделали выбор, какого  можно
было ожидать от большинства людей в вашем положении, но какого я от  вас  не
ожидал. В этом, быть может, я должен винить скорее собственное суждение, чем
вас. С одной стороны - богатство и  милость,  которой  стоит  добиваться;  с
другой - никому не нужная дружба всеми покинутого, лишенного опоры человека.
Вы были свободны выбирать между ними и выбрали; сделать это  было  нетрудно.
Но тем, у кого не хватило духу противиться искушению, следует иметь смелость
и признаться, что они не устояли; и я порицаю вас за то,  что  вы  встретили
меня с такой теплотой, вызвали на откровенность, заставили вам довериться  и
притворились, будто вы можете быть  мне  другом,  когда  на  самом  деле  вы
предались моим врагам. Я не верю, - с чувством продолжал Мартин, - дайте мне
высказаться от души - я не могу поверить, Том, сейчас, когда  стою  лицом  к
лицу с вами, что вы, при вашем характере, могли бы причинить мне зло, хоть я
и узнал случайно, у кого вы на службе. Но я бы мешал вам; заставлял бы вас и
далее проявлять двоедушие; подверг бы вас риску лишиться милости, за которую
вы так дорого заплатили, променяв на нее самого себя; и если я узнал то, что
вам так хотелось сохранить в тайне, это лучше для нас обоих,
     - Будьте справедливы, - сказал Том, который с самого начала  этой  речи
не отводил кроткого взгляда от лица Мартина, -  будьте  справедливы  даже  в
вашей несправедливости, Мартин. Вы забыли, что еще не сказали мне, в чем  вы
меня обвиняете.
     - Зачем говорить? - произнес  Мартин,  махнув  рукой  и  направляясь  к
выходу. - Вы и так это знаете, без моих слов, и хотя дело не в словах и  они
ничего не меняют, но мне все же  кажется,  что  лучше  обойтись  без  лишних
объяснений. Нет, Том, не будем вспоминать о  прошлом.  Я  расстаюсь  с  вами
сейчас, здесь, где вы были так добры и радушны, с такой же любовью, хотя и с
большим унынием, чем после первой нашей встречи. Желаю  вам  всего  лучшего,
Том! Я...
     - Вы так расстаетесь со мной? Неужели вы можете так расстаться со мной?
- воскликнул Том.
     - Я... вы... Вы сами сделали выбор, Том! Я... я надеюсь,  что  это  был
необдуманный выбор, - выговорил, запинаясь, Марти