угрызения  совести  не
тревожили его: он только опасался за себя. Смутное сознание, что,  решившись
на убийство, он погубил себя, только разжигало его злобность и мстительность
и придавало еще больше цены тому, чего он добился. Тот человек  убит:  ничто
не могло этого изменить. Он все еще торжествовал при этой мысли.
     Он ревниво следил за Чаффи с самого дня убийства, оставляя его редко  и
только в силу необходимости, да и то лишь на самое  короткое  время.  Теперь
они были одни. Спускались сумерки, и назначенное время подходило все  ближе.
Джонас расхаживал взад и вперед по комнате. Старик сидел в  своем  привычном
уголке.
     Всякий пустяк становился для убийцы источником тревоги, и на  этот  раз
его беспокоило отсутствие жены, которая ушла из дому еще днем и до  сих  пор
не вернулась. Не привязанность к ней была тому причиной: он опасался, как бы
ее не задержали по дороге и  не  принудили  сказать  что-нибудь  такое,  что
изобличит его, когда вести об этом дойдут до Лондона. Почем знать, она, быть
может, стучалась к нему в дверь, когда его  не  было,  и  догадалась  о  его
замысле. Черт бы взял эту дуру с ее постной рожей, с нее станет шляться взад
и вперед по всему дому! Где она сейчас?
     - Она пошла к своему доброму другу, миссис Тоджерс, -  ответил  старик,
когда он задал ему этот вопрос, злобно выбранившись.
     Ну да, так и есть! Вечно таскается потихоньку к  этой  старухе.  Ему-то
она не друг. Почем знать, какую дьявольскую штуку они  там  высидят  вместе?
Пускай немедленно приведут ее домой.
     Старик, тихонько бормоча что-то, поднялся  с  места,  словно  собираясь
идти сам; но Джонас с нетерпеливой бранью толкнул его  обратно  в  кресло  и
кликнул служанку. Отослав ее с этим поручением, он  опять  стал  расхаживать
взад и вперед и не останавливался до тех пор, пока  она  не  вернулась,  что
произошло довольно скоро  -  дорога  была  недальняя,  да  и  девушка  очень
торопилась.
     - Ну, так где же она? Вернулась?
     - Нет; она вот уже три часа как ушла оттуда.
     - Ушла оттуда! Одна?
     Посланница не спросила, думая, что это само собой разумеется.
     - Этакая дура, черт бы вас побрал! Принесите свечи!
     Не  успела  она  выйти  из  комнаты,  как  старый  конторщик,   который
необычайно внимательно следил за Джонасом с тех пор,  как  тот  спросил  про
жену, неожиданно напал на него.
     - Оставьте ее! - кричал старик. - Слышите! Отдайте ее мне! Скажите мне,
что вы с ней сделали? Сейчас же! На этот счет я ничего  не  обещал.  Скажите
мне, что вы с ней сделали?
     Он схватил Джонаса за шиворот, вцепился в него - и очень крепко.
     - Вы не уйдете от меня! - кричал старик. - У меня  хватит  сил  позвать
соседей, и я их позову, если вы ее не отдадите. Оставьте ее!
     Застигнутый врасплох Джонас так растерялся, что у него  недостало  духу
разжать руки старика, и он  стоял,  глядя  на  него,  в  потемках,  не  смея
шевельнуть и пальцем. Единственное, на что  он  отважился,  -  это  спросить
Чаффи, что с ним такое.
     - Я хочу знать, что вы с ней сделали! - настаивал Чаффи. - Вы  ответите
за каждый волосок на ее голове. Бедняжка! Где она?
     - Что с вами, полоумный вы старик! - дрожащими губами выговорил Джонас.
- Или вы рехнулись?
     - Можно было рехнуться от всего, что я видел в этом доме! -  воскликнул
Чаффи. - Где мой старый хозяин? Где его единственный сын, которого  я  качал
на коленях ребенком? Где она, та, что была последней? Та, что таяла на  моих
глазах день за днем и плакала во мраке ночи? Она была  последней,  последним
моим другом! Помоги мне, господи, она была последним моим утешением!
     Видя, что слезы катятся по его  лицу,  Джонас  набрался  храбрости:  он
оторвал от себя его руки и отшвырнул его, прежде чем ответить.
     - Вы слышали, что я спрашивал про нее! Вы видели, что я посылал за ней!
Как же я могу отдать вам то, чего у меня нет, вы, идиот?  Ей-богу,  я  бы  с
радостью отдал ее вам, если б мог, отличная бы вышла парочка!
     - Если с ней что-нибудь случилось, - вскричал Чаффи,  -  берегитесь!  Я
стар и выжил из ума, но иногда память возвращается ко  мне,  и  если  с  ней
что-нибудь случилось...
     - Подите вы к черту, - прервал его Джонас, не повышая голоса, -  что  с
ней могло случиться, по-вашему? Я, так же  как  и  вы,  не  знаю,  куда  она
девалась, а хотел бы  знать.  Подождите,  пока  она  вернется  домой,  тогда
увидите: теперь она скоро должна прийти. Довольно с вас этого?
     - Берегитесь! - воскликнул старик. - За каждый волосок на ее голове, за
каждый волосок вы ответите мне! Я этого не потерплю. Я...  я  слишком  долго
терпел, Джонас. Я молчу, но... но... но могу и заговорить. Я... я... я  могу
и заговорить, - заикаясь, бормотал старик, с трудом волоча ноги к  креслу  и
обратив на Джонаса угрожающий, хотя и потухший взгляд.
     "Ты можешь заговорить, вот как? -  подумал  Джонас.  -  Ну-ну,  так  мы
заткнем тебе глотку.  Хорошо  еще,  что  я  узнал  об  этом  вовремя.  Лучше
предупредить болезнь, чем лечить ее".
     Он то пробовал запугать Чаффи, то старался его  задобрить  и  в  то  же
время так боялся старика, что крупные капли пота выступили у него на  лбу  и
стояли не просыхая. Необычный для него тон и беспокойные движения достаточно
ясно показывали, что он боится, но особенно  это  видно  было  по  его  лицу
теперь, когда внесли свечи, и он зашагал по комнате, то и дело поглядывая на
Чаффи.
     Он остановился у окна в  раздумье.  Лавка  напротив  была  освещена,  и
торговец с покупателем  склонились  над  стойкой,  читая  какое-то  печатное
объявление. Это зрелище мгновенно вернуло его к мысли, о которой он на время
позабыл: "Слушайте! Вы знаете про это? Уже нашли? И подозревают меня?"
     Чей-то стук в дверь.
     - Что такое?
     - Приятный вечер, - произнес голос миссис Гэмп, - хотя и жарко, но чего
же другого ожидать, мистер Чезлвит, господь с  вами,  когда  огурцы  по  два
пенса за тройку. Как чувствует себя нынче мистер Чаффи, сэр?
     Говоря это, миссис Гэмп держалась что-то уж очень  близко  к  дверям  и
приседала чаше обыкновенного. Казалось, она чувствовала себя далеко  не  так
свободно, как всегда.
     - Отведите старика в его комнату, - сказал Джонас ей на ухо, подойдя  к
ней поближе. - Он заговаривается нынче вечером, совсем рехнулся. Не говорите
при нем ничего, а потом опять приходите сюда.
     - Ах он, мой голубчик! - воскликнула миссис Гэмп необыкновенно ласково.
- Весь дрожит!
     - Как же ему не дрожать, -  заметил  Джонас,  -  после  такого  буйного
припадка. Ведите его наверх. Миссис Гэмп помогла старику подняться на ноги.
     - Вот так, дорогой мой старичок! - приговаривала миссис  Гэмп  голосом,
который был в одно и то же время и успокоительным и ободряющим. -  Вот  так,
миленький мой мистер Чаффи! Ну пойдем, пойдем в вашу  комнатку,  сударь,  вы
там полежите немножко на постельке, а то ведь вы весь трясетесь, будто  ваши
драгоценные косточки ходят на пружинах. Вот так, мой хороший! Пойдем  вместе
с Сарой.
     - Она вернулась домой? - спросил старик.
     - Она сию минуту вернется, - отвечала миссис Гэмп. -  Идемте  с  Сарой,
мистер Чаффи. Идемте со своей родной Сарой!
     Добрая женщина не имела в виду  никого  в  особенности;  обещая  скорое
возвращение той особы, о которой беспокоился мистер Чаффи, она сболтнула это
для того, чтобы успокоить старика. Однако ее слова оказали свое действие, он
позволил себя увести, и оба они ушли из комнаты вместе.
     Джонас опять подошел к окну. В лавке напротив все еще  читали  печатное
объявление, и теперь вместе с теми двумя читал кто-то третий. Что это  могло
быть, отчего они так заинтересовались?
     Они о чем-то заспорили или начали обсуждать что-то, так как  все  разом
подняли голову от бумаги, и один из троих, который  заглядывал  через  плечо
другому, отступил назад, объясняя или показывая что-то жестом.
     О, ужас! Как это похоже на тот удар, что он нанес в лесу!
     Он отпрянул от окна, словно удар нанесли ему самому. Шатаясь, опустился
он  в  кресло,  думая  о  перемене  в  миссис  Гэмп,  которая  выражалась  в
новоявленной нежности к ее пациенту. Неужели это оттого, что нашли?  Оттого,
что она уже знает? Оттого, что она подозревает его?
     - Мистера Чаффи я уложила, -  сказала  миссис  Гэмп,  возвратившись,  -
может, и польза ему от этого будет, мистер Чезлвит; вреда не будет, а польза
может быть, не беспокойтесь!
     - Сядьте, - хрипло сказал Джонас, - и давайте покончим  с  этим  делом.
Где другая женщина?
     - Другая особа теперь с ним, - отвечала она.
     - Ну и правильно, - сказал Джонас. - Его нельзя оставлять одного.  Ведь
он на меня набросился нынче - вцепился вот сюда,  в  воротник  -  прямо  как
бешеная собака. Хоть он и старый и сил у него нет в обыкновение время, а тут
я его еле оторвал. Вы... Тс-с! Нет, нет,  ничего...  Вы  говорили  мне,  как
зовут другую женщину? Я позабыл.
     - Я упоминала Бетси Приг, - сказала миссис Гэмп.
     - На нее ведь можно положиться?
     - Никак нельзя! - сказала миссис Гэмп. - Да я ее и не  привела,  мистер
Чезлвит. Я привела другую, вот  эта  уж  действительно  подходящая  во  всех
отношениях.
     - Как ее зовут? - спросил Джонас.
     Миссис Гэмп посмотрела на него довольно странным  взглядом,  ничего  не
отвечая, хотя, по-видимому, поняла вопрос.
     - Как ее фамилия? - повторил Джонас.
     - Ее фамилия, - сказала миссис Гэмп, - Гаррис.
     Удивительное дело, каких усилий стоило миссис Гэмп выговорить  фамилию,
которая в другое время не сходила у нее с языка. Она  раза  три  или  четыре
раскрывала рот, прежде чем ей  удалось  произнести  ее;  а  после  того  как
выговорила, прижала руку к груди и закатила глаза, словно собиралась  упасть
в обморок. Но, зная, что она подвержена целому легиону всяких болезней,  при
которых время от времени требуется глоточек  спиртного  дли  поддержания  ее
жизни и которые проявляются с особенной силой, когда этого лекарства нет под
руками, Джонас подумал только, что у страдалицы, должно быть, как раз  такой
приступ.
     - Ну, -  сказал  он  торопливо,  чувствуя,  что  совершенно  неспособен
сосредоточить свое рассеянное внимание на этом предмете,  -  так  вы  с  ней
вдвоем беретесь ходить за ним?
     Миссис Гэмп ответила утвердительно и еле-еле  выговорила  обычную  свою
фразу: "По очереди: одна дежурит, другая свободна". Но  она  говорила  таким
дрожащим голосом, что сочла  необходимым  прибавить:  "Нервы  у  меня  нынче
что-то так разошлись, никакими словами не описать!"
     Джонас вдруг насторожился, прислушиваясь; затем поспешно сказал:
     - Из-за условий мы с вами не поссоримся. Пускай  будут  такие  же,  как
раньше. Держите его взаперти и не давайте ему болтать. Его надо приструнить.
Нынче вечером он забрал себе в голову, что моя жена умерла, и набросился  на
меня, как будто я ее убил. Это бывает с полоумными,  вообразят  себе  эдакое
про самых своих близких, верно?
     Миссис Гэмп выразила согласие коротким стоном.
     - Так держите его под замком, а не то он  мне  наделает  бед  во  время
такого припадка. И не верьте ни единому  его  слову,  потому  что  он  всего
больше завирается в такое время, когда кажется всего разумнее. Но это вы уже
знаете. Позовите ко мне другую.
     - Другую особу, сэр? - спросила миссис Гэмп.
     - Да! Ступайте к нему и пришлите другую. Скорей! Мне некогда.
     Миссис Гэмп попятилась шага на два, на три к порогу и остановилась там.
     - Значит,  вы  желаете,  мистер  Чезлвит,  -  произнесла  она  дрожащим
голосом, похожим на хриплое карканье, - видеть другую особу, да?
     Но страшная перемена в Джонасе без слов сказала ей, что он  уже  увидел
другую особу. Прежде чем она успела оглянуться на дверь, ее отстранила  рука
старого Мартина, а вместе с ним вошли Чаффи и Джон Уэстлок.
     - Не выпускайте никого из дома, - сказал Мартин. - Этот человек  -  сын
моего брата, воспитанный во зле и обреченный злу. Если он только тронется  с
места или повысит голос, откройте окно и зовите на помощь!
     - Кто вам дал право распоряжаться в этом доме? -  едва  слышно  спросил
Джонас.
     - Это право дало мне ваше преступление. Войдите сюда!
     Неудержимое восклицание сорвалось с губ Джонаса, когда Льюсом  вошел  в
комнату. Это был не стон, не вопль, не какое-нибудь слово, но  звук,  какого
еще не доводилось слышать присутствующим; он  выражал  все  происходившее  в
преступной душе Джонаса с почти нечеловеческой силой.
     И ради этого он совершил убийство! Ради этого обрек себя на  опасности,
душевные муки, бесчисленные страхи! Он спрятал свою тайну  в  лесу,  вдавил,
втоптал ее в окровавленную землю; а она появилась  тут,  нежданно-негаданно,
за много миль от того места, известная многим, разглашенная устами  старика,
к которому, словно чудом, вернулись крепость и сила, чтобы эта  тайна  могла
поднять голос против Джонаса!
     Он положил руку  на  спинку  стула  и  обвел  всех  взглядом.  Напрасно
старался он глядеть презрительно или с обычной своей дерзостью. Он упал  бы,
если б не держался за стул, но все же он не сдавался.
     - Я знаю этого молодца, - сказал он, переводя дыхание на каждом слове и
указывая дрожащим пальцем на Льюсома. - Таких вралей свет не  создавал.  Что
он там еще придумал? Ха-ха! Да и вы тоже хороши! Ведь этот мой дядюшка  впал
в детство, хуже чем мой отец в старости, хуже чем вот этот самый  Чаффи.  За
каким чертом вы вломились ко мне, -  прибавил  он,  злобно  глядя  на  Джона
Уэстлока и Марка Тэпли (который вошел в комнату вместе с  Льюсомом),  -  для
чего вы сюда притащились и привели с собой этих двух идиотов  и  мошенников?
Эй, вы! Откройте дверь! Гоните чужих вон!
     - Вот что я вам скажу, - объявил мистер Тэпли, выступая вперед, -  если
бы только не ваша фамилия, я  бы  сам  вас  поволок  по  улицам,  один,  без
помощников, да! Так бы и сделал! И не старайтесь глядеть на меня так, словно
съесть хотите. Ничего  у  вас  не  выйдет!  А  теперь  продолжайте,  сэр,  -
обратился он к старому Мартину. - Поставьте этого изверга  на  колени!  Если
ему хочется шума, пожалуйста: я подниму такой крик, что сбежится  полгорода;
и это так же  верно,  как  то,  что  он  весь  дрожит  с  головы  до  пяток.
Продолжайте, сэр! Пусть только сунется ко мне, увидит тогда, умею я  держать
слово или нет.
     После этой тирады Марк скрестил руки и уселся на  подоконнике,  выражая
своей позой полную готовность ко всему решительно; по-видимому, он нисколько
не задумался бы сам выпрыгнуть в  окошко  или  вышвырнуть  в  него  Джонаса,
стоило только намекнуть, что это желательно собравшимся.
     Старый Мартин повернулся к Льюсому.
     - Тот ли это человек, - спросил он, простирая руку  к  Джонасу,  -  или
нет?
     - Вам достаточно  взглянуть  на  него,  чтобы  убедиться  в  этом  и  в
правдивости моих слов, - ответил тот. - Он мой свидетель.
     - Ах, брат! - воскликнул старый Мартин, сжимая руки и возводя  глаза  к
небу. - Ах, брат, брат! Разве для того мы  полжизни  чуждались  друг  друга,
чтобы ты породил такого негодяя, а я обратил жизнь в  пустыню,  иссушив  все
цветы вокруг себя? И неужели к этому свелся весь смысл твоей и  моей  жизни,
что ты растил, воспитывал, обучал и берег негодяя и заботился  о  нем;  а  я
стал орудием его казни, когда уже ничто не может вернуть упущенного?
     С этими словами он опустился в кресло и, отвернувшись в сторону,  умолк
на минуту. Потом продолжал с новой силой:
     - Но наши  заблуждения  дали  всходы,  и  пагубная  жатва  должна  быть
вытоптана. Пока еще не поздно. Вы на очной ставке с этим человеком,  с  этим
извергом, не для того, чтобы  щадить  его,  но  чтобы  поступить  с  ним  по
справедливости. Выслушайте, не поддавайтесь, стойте на своем,  делайте,  что
хотите - мое решение  останется  неизменным.  Что  ж,  приступим!  А  вы,  -
обратился он к Чаффи, - расскажите, что знаете, из любви  к  вашему  старому
другу, добрый человек!
     - Я молчал из любви к нему! - воскликнул старик. - Он так просил  меня.
На смертном одре  он  заставил  меня  обещать  ему  это.  Я  бы  никогда  не
рассказал, если б вы без меня не узнали так много. Ведь я все думал об  этом
с тех самых пор - не мог не думать; иной раз мне все это представлялось  как
во сне, только днем, а не ночью. Разве бывают такие сны?  -  спросил  Чаффи,
тревожно глядя в лицо старому Мартину.
     Тот сказал ему что-то ободряющее, и Чаффи, внимательно прислушивавшийся
к его голосу, улыбнулся.
     - Да, да! - воскликнул он. - Вот и он так же говорил со мной. Мы с  ним
вместе учились в школе. Я не  мог  пойти  против  его  сына,  -  против  его
единственного сына, мистер Чезлвит!
     - Жаль, что не вы были его сыном! - воскликнул Мартин.
     - Вы говорите так похоже на моего доброго старого хозяина, -  отозвался
старик с детской радостью, - что мне кажется, будто я его слышу. Я слышу вас
почти так же хорошо, как, бывало, слышал его. Я будто опять молодею.  Он  ни
разу не сказал мне недоброго слова, и я всегда его  понимал.  И  всегда  его
видел, хоть глаза у меня стали слабы. Так, так! Он умер, да,  умер.  Он  был
очень добр ко мне, мой дорогой старый хозяин!
     Старик печально покачал головой, склонившись к руке его  брата.  В  эту
минуту Марк, смотревший в окно, вышел из комнаты.
     - Я не мог пойти против его единственного сына, - повторил Чаффи. -  Он
не раз почти доводил меня до этого; вот  и  сегодня  чуть  не  довел.  А!  -
вскрикнул старик, вдруг вспомнив, из-за чего это вышло. - Где же она? Она не
вернулась домой!
     - Вы говорите про его жену? - спросил мистер Чезлвит.
     - Да.
     - Я увез ее отсюда. Она на моем попечении и пока не знает  о  том,  что
происходит здесь. Она и без этого видела слишком много горя.
     Джонас, услышав это, пал духом.  Он  понимал,  что  его  преследуют  по
пятам, и видел, что они решили погубить его. Пядь за пядью почва  уходила  у
него из-под ног; все теснее и  теснее  сжимался  погибельный  круг,  угрожая
сомкнуться и раздавить его.
     И тут он услышал голос своего сообщника, который, ничего не тая и ни  о
чем не умалчивая, называл место и время и,  воскрешая  подробности  события,
говорил ему в лицо всю правду, без гнева и возмущения.  Ту  правду,  которой
ничто не могло скрыть, которая не захлебнулась в крови и не ушла под  землю;
ту правду, чье страшное дыхание превращало дряхлых стариков в  людей  полных
силы и на чьих грозных крыльях примчался к нему и низринулся  на  него  тот,
кого он считал чуть ли не на краю света.
     Он пытался отрицать  свою  вину,  но  язык  не  слушался  его.  У  него
мелькнула отчаянная мысль бежать, вырваться на улицу,  однако  ноги  так  же
плохо повиновались его воле, как и застывшее, неподвижное, окаменелое  лицо.
И все это время голос продолжал обличать его. Словно у каждой капли крови  в
том лесу был голос, чтобы глумиться над ним.
     Когда он умолк, другой продолжал рассказ, но  тут  все  услышали  нечто
неожиданное: ибо старый конторщик,  который  следил  за  всем  происходящим,
ломая руки, как если бы он знал всю правду и мог открыть  ее  миру,  прервал
Льюсома такими словами:
     - Нет, нет, нет! Вы ошибаетесь, ошибаетесь - все вы ошибаетесь!  Имейте
терпение, правда известна только мне!
     - Как это возможно, - возразил брат его старого хозяина, -  после  того
что мы слышали? Вы же только что сами сказали наверху, когда я сообщил  вам,
в чем его обвиняют, что вы это знаете и что он убийца своего отца.
     - Да, да! Он и есть убийца! - исступленно крикнул старик. - Но не  так,
как вы полагаете, не так, как вы  полагаете.  Постойте!  Дайте  мне  минутку
подумать. У меня все это тут, все тут! Это  было  гнусно,  гнусно,  жестоко,
бесчеловечно; но не так, как вы думаете. Стойте! Стойте!
     Он схватился руками за голову, словно от боли или биения  в  висках,  и
долго озирался по сторонам с растерянным и от