ортрет
какого-то пожилого  мужчины,  нижней  частью  лица  напоминавшего  Николаса.
"Наверное, это его отец", - подумала Дуглесс. За ним  находился  миниатюрный
портрет Кита, выполненный маслом, а в самом низу - портрет Николаса.
   Сняв портрет со стены, Дуглесс подержала его в руках, ласково поглаживая.
Интересно, что случилось потом с этими портретами,  ко  времени  наступления
двадцатого века? Может, этот вот висит себе где-нибудь в музее с надписью на
табличке "Портрет неизвестного"?
   С портретом в руках она все ходила по комнате. Возле окна стояла  кушетка
с разбросанными по ней подушками, и Дуглесс направилась  прямо  к  ней.  Она
знала, что сиденье у таких кушеток поднимается, и ей было интересно, что  же
хранится у Николаса. Убедившись, что Николас спит, она поставила портрет  на
полочку и потянула за сиденье кушетки -  оно  заскрипело,  но  не  столь  уж
громко.
   Внутри были рулоны бумаг, перевязанных чем-то вроде шпагата.  Вынув  один
из рулонов, она стащила с него перевязь и развернула на полу. На бумаге  был
набросан проект постройки, и Дуглесс, едва взглянув на него,  сразу  поняла,
что это - дом в Торнвике.
   - Ты что, следишь за мной? - вдруг раздался с кровати голос  Николаса,  и
Дуглесс вздрогнула от неожиданности. Подойдя к нему, она пощупала его лоб:
   - Ну как ты себя чувствуешь?
   - Я бы чувствовал себя еще лучше, если бы некая женщина не  вторгалась  в
мир вещей, принадлежащих лишь мне одному! - ответил он.
   Дуглесс  подумала,  что  он  сказал   это   тоном   обиженного   ребенка,
заметившего, что мать заглянула в какую-нибудь его  заветную  коробочку,  и,
подбирая с пола рулон и сворачивая его, спросила:
   - А ты показывал эти чертежи кому-нибудь, кроме меня?
   - Нет, даже тебе не показывал! - ответил он и резко выпростал было  руку,
чтобы ухватиться за кончик рулона, но Дуглесс тут же отскочила в сторону,  и
он, обессилев, откинулся на подушки.
   Положив чертеж на кушетку, Дуглесс спросила:
   - Ты голоден?
   Она сняла с каминной решетки кастрюльку с бульоном, где та стояла,  чтобы
бульон не остыл, налила его в серебряную мисочку, села на постель к Николасу
и принялась его кормить. Сначала он протестовал, заявляя, что способен  есть
самостоятельно, но затем, подобно всем мужчинам, смирился  с  тем,  что  его
кормят.
   - Ну и что, долго ты рассматривала мои рисунки? - спросил он.
   - Я только-только развернула один рулон.  А  когда  ты  собирался  начать
строительство? - откликнулась она.
   - Да, это так... глупость  -  и  все!  И  Кит...  -  он  не  договорил  и
улыбнулся.
   Дуглесс знала: он думает о том, что чуть было не потерял Кита.
   - А брат в порядке? - спросил Николас.
   - Да, вполне здоров! - ответила она. - Он даже чувствует себя лучше,  чем
ты, потому что не потерял столько крови. - Она вытерла ему рот салфеткой,  а
он схватил ее за руку и стал целовать кончики ее пальцев.
   - Теперь я твой должник на всю жизнь, если, конечно,  не  умру.  Ведь  ты
спасла и меня и брата. Как я могу расплатиться с тобой?
   Просто люби меня! - чуть было не ответила Дуглесс. - Да, влюбись  в  меня
вновь - так, как ты уже делал это  прежде!  Смотри  на  меня  взором  полным
любви! Я всегда останусь в шестнадцатом веке, если только ты станешь  любить
меня! Откажусь и от машин, и от зубных врачей, и от настоящих ванных комнат,
если только ты снова станешь любить меня! И она ответила:
   - Мне ничего не нужно. Я просто хочу, чтобы оба вы были в полном  порядке
и чтобы в истории все получилось хорошо! - И, ставя на столик пустую  миску,
она добавила:
   - Тебе надо бы еще поспать - чтобы рука окончательно зажила!
   - Но я уже выспался. Оставайся и развлеки меня немного!
   - Ой, - поморщилась Дуглесс, - у меня уже  совершенно  иссяк  запас  этих
развлечений! Нет, наверное, ни одной игры, в которую я когда-либо играла,  и
ни одной песни, которую я когда-либо слышала, не извлеченных  мною  из  недр
памяти! Практически я вывернута наизнанку со всеми своими забавами!
   Николас только улыбнулся ей: он не всегда понимал до конца ее  выражения,
но угадывал смысл.
   - А отчего бы, например, тебе не развлечь меня? - спросила  она,  беря  в
руки его рисунок с кушетки у окна. - Почему бы не рассказать об этом?
   - О нет! - быстро отреагировал он, -  Нет,  убери  это!  -  приказал  он,
порываясь сесть, но Дуглесс уложила его на подушки.
   - Николас, будь добр, не повреди шов! Не дергайся! И перестань таращиться
на меня! Я же знаю все о твоей страсти к архитектуре: когда  ты  являлся  ко
мне, туда в будущее, то уже начал  строительство  замка  в  Торнвике!  -  И,
произнеся это, она чуть не  рассмеялась,  увидев,  какое  у  него  сделалось
выражение лица.
   - А откуда тебе известно, что я замыслил Торнвик? - спросил он.
   - Ну, я же тебе говорила: когда ты явился ко мне, прошло уже четыре года,
считая с сегодняшнего дня, и ты уже все это проделал.  То  есть,  по  правде
говоря, ты только начал строительство - оно никогда не было окончено, потому
что тебя... тебя...
   - Казнили, - договорил за нее он и впервые всерьез  задумался  над  этими
словами. - Прошу тебя, расскажи мне все!
   - Что? С самого начала? Но на это потребуется много времени!
   - Ничего, - ответил он, - теперь, когда Кит  в  безопасности,  времени  у
меня достаточно!
   Покуда тебя не заарканила Летиция! - подумала она и начала:
   - Ну, я была в церкви в Эшбертоне и плакала. И...
   - А отчего ты плакала? - спросил он. - И почему оказалась в Эшбертоне?  И
потом - ты же не можешь так стоять  и  рассказывать  мне  эту  историю?!  Не
можешь! Нет, туда не садись, иди сюда!
   И он похлопал ладонью здоровой руки по постели.
   - Ну, Николас, - отозвалась она, - не могу же я залезть к тебе в постель!
- А у самой при одной лишь мысли о том, что можно оказаться  так  близко  от
него, сердце забилось быстрее!
   - Думаешь, я на что-то способен при такой слабости,  да?  -  спросил  он,
прикрыв глаза.
   - Я-то лично думаю, что, будь у тебя связаны руки и ноги, ты и тогда  мог
бы причинить женщине немало беспокойства! - воскликнула Дуглесс.
   Открыв глаза, он с улыбкой сказал:
   - Знаешь... я... я видел тебя во сне! Ты стояла в каком-то подобии  белой
коробки или чего-то такого, совершенно голая, и сверху на тебя лилась  вода!
- Он оглядел ее с головы до пят, как если бы халат на ней был прозрачным,  и
продолжал:
   - Не думаю, что ты всегда столь сдержанно держала себя со мной!
   - Нет, конечно! - ответила она хриплым  шепотом,  вспоминая  о  том,  как
стояла с ним под душем, в этой самой "белой коробке" из его сна.  -  В  одну
прекрасную ночь мы перестали стесняться друг друга, а на следующее утро тебя
увели от меня! И вот сейчас тоже: я боюсь, что, если  только  коснусь  тебя,
меня тотчас же вернут назад, в мое время, а мне рано уходить. Сколько  всего
предстоит сделать!
   - Так ты и про других знаешь? Кто там еще умрет? Кто же?  Моя  мать,  что
ли? Или Кит пока не в безопасности?
   Да, теперь он был ее  Николасом!  Тем,  дорогим  ее  Никола-сом,  который
прежде всего думал не о себе, а о других! И, улыбаясь ему, она сказала:
   - Нет, не они! Это ты - все еще в опасности! Он с облегчением улыбнулся:
   - Ну, о себе-то я вполне в состоянии позаботиться!
   - Черта лысого ты способен! - воскликнула она. - Не будь меня здесь,  ты,
пожалуй, потерял бы руку. А то и умер  от  своей  раны!  Стоит  хоть  одному
болвану из тех, которых вы почему-то зовете докторами, коснуться твоей  раны
своими грязными лапами, и - привет семейству! Считай себя покойником!
   - Ты так странно говоришь! - отреагировал Николас, моргая. - Ну,  иди  же
сюда, сядь рядом и расскажи мне  обо  всем!  -  Увидев,  что  Дуглесс  и  не
шелохнулась, он, вздохнул; - Честью своей клянусь, что не прикоснусь к тебе!
   - Ну, хорошо, - ответила она, чувствуя, что может  доверять  ему  даже  в
большей степени,  чем  самой  себе.  И,  обойдя  кровать  с  противоположной
стороны, она вскарабкалась на постель, до которой от  пола  было,  наверное,
несколько футов, и буквально утонула в мягкой перине.
   - Так отчего же ты плакала в церкви? -  спросил  он.  Надо  сказать,  что
слушателем Николас был отменным, ибо как-то исхитрялся вытягивать из нее  те
сведения, о которых она вовсе не собиралась  ему  говорить.  Дело  кончилось
тем, что она рассказала ему все о Роберте.
   - Стало быть, ты жила с ним невенчанной, да? А отчего  же  твой  отец  не
убил его за то, что он тебя соблазнил? - спросил Николас.
   - Ну, у нас, в двадцатом веке, все по-другому.  Женщины  у  нас  обладают
свободой выбора, а отцы вовсе не наставляют дочерей в том,  что  им  надо  и
чего не надо делать.  Короче,  там,  у  нас,  мужчины  и  женщины  в  равном
положении, не то что здесь.
   Презрительно фыркнув, Николас сказал:
   - Но, похоже, заправляют всем у вас все-таки  мужчины,  потому  что  этот
твой мужчина добился чего хотел, но не сделал тебя своей женой и не  пожелал
даже разделить с тобою свое добро или потребовать от своей дочери вести себя
с тобой уважительно! А ты еще говоришь, что выбрала такую жизнь добровольно!
   - Я... Ну, хорошо... В общем, все было не так, как  тебе  представляется!
Роберт относился ко мне по-доброму, и мы с ним провели немало славных часов.
Все испортила Глория!
   -  Ну,  если  бы  красивая  женщина  решилась  отдать  всю  себя,   а   в
благодарность за это я мог бы подарить  ей  всего  лишь  несколько  "славных
часов", как ты говоришь, я был бы ей за это в высшей степени  благодарен!  А
что, у вас все женщины отдаются так задешево, а?
   - И вовсе не задешево! Ты попросту не способен этого понять! Многие  пары
у нас сейчас живут вместе еще до того, как  вступают  в  брак.  Ну,  образно
говоря, это - все равно что  "попробовать  воду"!  И  кроме  того,  как  мне
представляется, Роберт все-таки собирался сделать мне предложение, но вместо
этого купил... - Тут  она  умолкла:  Николас  как-то  сумел  за  ставить  ее
почувствовать, что она слишком мало думала о самой  себе.  -  Ты  просто  не
понимаешь, вот и все! - повторила  она.  -  У  нас,  в  двадцатом  столетии,
женщины и мужчины - совсем иные, чем у вас!
   - Хм, понятно! - отозвался Николас. - Ну  да,  конечно!  У  вас,  значит,
женщины больше не нуждаются в уважении со стороны мужчин, только в  "славных
часах"!
   - Да нет же, уважения им тоже хочется, но просто...  -  Она  не  находила
подходящих слов, чтобы растолковать мужчине  из  шестнадцатого  века  мотивы
того, почему она жила с Робертом. Если честно, то только сейчас,  когда  она
оказалась в Англии елизаветинских времен, она вдруг осознала, что  и  впрямь
дешево оценила себя,  живя  с  Робертом!  Разумеется,  и  брак  не  является
гарантией того, что Роберт стал бы уважать ее, но отчего  же  она  тогда  не
заявила Роберту прямо:  "Какого  черта,  дорогой,  ты  обращаешься  со  мной
подобным  образом?"  Или  не  сказала  решительно:  "Нет,  я  и  не  подумаю
оплачивать стоимость половины билета для Глории!" Или не заявила ему:  "Нет,
я не стану гладить твои рубашки!" Сейчас она, собственно,  и  понять  толком
неспособна, почему же она позволила Роберту ездить на себе?!
   - Так что, хочешь  ты  дослушать  эту  историю  или  нет?  -  раздраженно
спросила она Николаса.
   Откидываясь на подушки, Николас ответил с улыбкой:
   - Да, я бы хотел выслушать все до конца!
   Теперь, когда миновала стадия бесконечных расспросов о  ее  отношениях  с
Робертом, она вполне была в состоянии продолжать. И она  рассказала  о  том,
как плакала от обиды и горя на могиле Николаса,  как  он  внезапно  появился
перед нею, как она не поверила тому, что он рыцарь, и как он чуть не  шагнул
под автобус.
   Но, начиная с этого момента, она как-то не  очень  продвинулась  далее  в
своем повествовании, потому что Николас опять принялся задавать вопросы.  Он
сказал, что у него было видение: она едет на раме с двумя колесами, -  и  он
желал, чтобы Дуглесс объяснила ему, что это за штука такая. И еще  он  хотел
знать, что такое автобус. А когда она упомянула о том, что позвонила сестре,
он  тут  же  захотел  узнать  побольше  о  телефонной  связи  и   устройстве
телефонного аппарата.
   Дуглесс не в состоянии была рассказать все, что он хотел узнать, так  что
она вылезла из постели, достала свою дорожную сумку,  вытащила  из  нее  три
иллюстрированных журнала и принялась искать в них подходящие фотографии.
   После того, как она показала ему эти  журналы,  надежды  на  то,  что  ей
удастся  окончить  свой  рассказ,  уже  не  оставалось  никакой!  Именно   в
елизаветинскую  эпоху  появилась  поговорка:  "лучше  не  родиться,  чем  не
научиться!"  -  и  Николас  буквально  являлся  живым  ее  воплощением!  Его
любопытство было неистощимо, и вопросы он задавал быстрее, чем Дуглесс могла
подыскать на них ответы.
   Не находя подходящих фото, Дуглесс извлекла из сумки  тетрадку,  а  также
цветные фломастеры и  стала  делать  рисунки.  Однако  фломастеры  и  бумага
вызвали новую серию вопросов.
   Дуглесс начала уже испытывать раздражение, но подумала, что теперь, когда
Николас верит ей, у нее впереди уйма времени, чтобы рассказать ему обо всем.
   - Знаешь, - сказала она, - я побывала в  Торнвике  и  видела,  что  левая
башенка на замке выглядит по-другому. Куда же подевались стрельчатые окна?
   - Стрельчатые окна? - переспросил он.
   - Ну, вот такие, - и Дуглесс принялась делать набросок, однако  она  была
не слишком-то сильна в рисовании.
   Перевернувшись на  бок,  Николас  взял  у  нее  фломастер  и  сам  сделал
несколько превосходных набросков окон, выдерживая перспективу.
   - Такого типа окна, да? - спросил он.
   - Да, именно такие! - откликнулась она. - И мы остановились тогда в одной
из зал, и оттуда был вид на парк перед домом. А рядом с замком - церковь,  и
гид  еще  говорила,  что  когда-то  существовал  деревянный  переход,  чтобы
проходить из церкви в дом.
   Откинувшись на подушки, Николас принялся делать наброски.
   - Я еще никому не рассказывал о своих планах, - заметил он, - но  ты  тем
не менее говоришь, что замок удалось выстроить лишь наполовину,  потому  что
потом я... Потом меня...
   - Да, именно так. Верно! После смерти Кита  ты  получил  полную  свободу,
чтобы исполнить все, что тебе хочется. Насколько я  понимаю,  сейчас,  когда
Кит жив, тебе придется заручиться его  согласием  на  строительство  дворца,
да?
   - Ну, я не очень-то много понимаю  в  строительстве,  -  сказал  Николас,
глядя на собственный рисунок. - Если бы Киту потребовался новый дом, он,  бы
кого-нибудь нанял!
   - Нанял?! - воскликнула Дуглесс. - Но почему же? Ведь это можешь  сделать
ты! Рисунки просто отличные. И я видела Торнвик и могу сказать, что замок  -
прекрасен!
   - Так что, мне превращаться в мастерового, что  ли?  -  спросил  Николас,
надменно выгибая бровь.
   - Послушай, Николас, - резко возразила она, - тут у вас,  в  вашем  веке,
есть, конечно, немало такого, что мне по душе, но эта ваша классовая система
и законы распределения доходов мне совсем не нравятся! В нашем веке все  без
исключения работают, потому что быть "богатым бездельником" просто стыдно! А
в Англии даже все члены королевского семейства трудятся. Принцесса Диана,  к
примеру, разъезжает по  всей  стране  и  только  и  делает,  что  перерезает
ленточки на торжествах или роет ямки для деревьев - и все ради  того,  чтобы
заполучить деньги то на одну благотворительную  акцию,  то  на  какую-нибудь
другую! А ее высочество? Ой, я устаю даже когда просто читаю расписание всех
ее занятий! Принц Эндрю, например, фотографирует, а принцесса  Мишель  пишет
книги. А принц Чарльз делает все, что в его силах,  чтобы  Англия  не  стала
похожа на какой-нибудь небоскреб с конторами в Далласе, а...
   - Ну, - смеясь перебил ее Николас, - нынче тоже вовсе не редкость,  когда
ее королевское величество работает. А  как  по-твоему:  наша  очаровательная
юная королева просто сидит и ничего не делает, да?!
   И тут вдруг Дуглесс вспомнила, что где-то прочла, будто Николаса казнили,
в частности, и из-за того, что кое-кто из современников опасался, как бы  он
не отправился ко двору и не соблазнил там юную королеву Елизавету.
   - Послушай, Николас, надеюсь, ты не собираешься отправляться ко двору, а?
Ты же не хочешь сделаться одним из ее пажей, верно?
   - Кем-кем? - в ужасе переспросил Николас. - Да  что  ты  знаешь  об  этой
женщине, нашей  королеве?  Кое-кто  утверждает,  будто  настоящей  королевой
должна быть Мария, правительница  Шотландии,  и  будто  Стэффордам  следует,
объединив свои силы с войсками других особ, посадить на трон именно Марию!
   - Ни в коем случае не делай этого! - вскричала Дуглесс. - Совершай  любые
поступки, но не делай ставки ни на кого, кроме Елизаветы! - И, произнося эти
слова, Дуглесс в удивлении спросила себя,  уж  не  пытается  ли  она  и  тут
изменить ход истории? Интересно,  если  бы  Стэффорды  со  своим  войском  и
деньгами приняли сторону Марии Стюарт, удалось бы ей занять английский трон?
А если бы Елизавета не была королевой, стала бы когда-нибудь Англия  великой
державой? Если не стала бы,  была  бы  Америка  англоязычной  страной?  -  И
вспомнила своего юного кузена, любившего произносить: "Трудно!"
   - А за кого выйдет замуж Елизавета? - продолжал допытываться  Николас.  -
Кого посадит на трон с собой рядом?
   - Решительно никого! - ответила Дуглесс. - И не  надо  вновь  спорить  со
мной об этом: ведь уже однажды спорили! Елизавета  никогда  ни  за  кого  не
выйдет замуж, и она великолепно управится и со страной,  и  со  значительной
частью света в придачу! Ну, хорошо, так позволишь мне досказать свою историю
или  собираешься  убедить  меня  в  том,  будто   случившееся   никогда   не
происходило, а?!
   - Значит, ты добровольно преподнесла себя  этому  мужчине,  а  я  явился,
чтобы спасти тебя! Хорошо, продолжай, пожалуйста! -  проговорил,  ухмыляясь,
Николас.
   - В общем-то, это не вполне так... - начала Дуглесс и, взглянув на  него,
умолкла. Он ведь и впрямь спас ее! Да, он  явился  перед  ней  в  церкви,  и
солнечный свет играл на его доспехах. И он увел ее от мужчины, который вовсе
ее не любил,  и  продемонстрировал  ей,  что  такое  по-настоящему  брать  и
отдавать себя в любви! С ним, с Николасом, она могла быть сама собой,  и  ей
не нужно было думать о том, чтобы понравиться ему,  -  похоже,  она  и  так,
естественным образом неизменно нравилась ему!  Еще  девочкой-подростком  она
старалась быть такой же совершенной, как старшие сестры. Получилось так, что
учителя в школе обучали до нее поочередно всех ее сестер,  и  погруженная  в
какие-то мечтания  Дуглесс  была  для  них  вечным  разочарованием!  Она  не
очень-то преуспевала в спортивных занятиях, а у сестер все выходило отлично!
У  сестер  всегда  были  миллионы  друзей-приятелей,  а   Дуглесс,   немного
застенчивая, неизменно чувствовала себя чужой в компаниях!
   Родители никогда не сравнивали ее с сестрами.  Да  им  и  не  требовалось
делать это, ибо весь дом был заполнен их наградами за теннис, за  участие  в
скачках, за баскетбольные состязания, медалями за разведение пчел, красивыми
ленточками за успехи в науке и  так  далее.  Лишь  однажды  Дуглесс  удалось
отхватить желтую ленточку в качестве приза третьей степени -  в  церкви,  за
отлично испеченный пирог; и ее гордый отец повесил эту ленточку  на  стенку,
рядом с ленточками остальных своих  дочерей  -  перворазрядными  голубыми  и
лиловыми "за лучший  результат"!  Однако  ее  единственная  желтая  ленточка
выглядела на этом фоне странно, и смущенная Дуглесс сама потом сняла ее!
   Похоже, всю свою жизнь она только и мечтала угодить всем  вокруг,  но  не
была на это способна! Ее отец всегда  утверждал,  что  для  него  все  будет
прекрасно, что бы она ни сделала, но достаточно было Дуглесс бросить  взгляд
на материальные свидетельства успехов сестер, и ей становилось ясно,