ть.
   - Мне кажется, это перец, - сказал я. - Черный перец...
   - Перец? Зачем? - удивилась мать. - Ничего не понимаю!
   - Шутка, - сообщил Сергей. - Глупая шутка... Мать  смотрела  на  него
недоверчиво.
   - Сережа, ты думаешь, что ради  дурацкой  шутки  Кот  вызвал  меня  в
собес9 И мне не показалось, что он в веселом расположении духа...
   - Мама, ты обещала дать нам по стакану чая, - напомнил я.
   - Ой, Сереженька, Саша, простите меня ради  Бога!  Ничего  голова  не
держит... - Семеня, она направилась  на  кухню,  а  я  приказал-попросил
Серегу:
   - Говори...
   - Это - фатва, блатная черная метка, - вздохнул Сергей и  добавил.  -
Предупреждение о смерти...
   Я взял хлеб, покрутил  в  руках,  снова  принюхался  к  перцу,  пожал
плечами и бросил горбушку на стол.
   - Идиотизм! Пошлая  оперетта!  -  У  меня  было  ощущение,  что  меня
насильно, против воли вволакивают в какое-то дурацкое стыдное  действие.
- Наш друг никогда не отличался тонкостью вкуса...
   - Оставь! Сейчас не до этого, - сказал Серега, и  мне  не  понравился
его голос.
   - Ты обеспокоен? - спросил я.
   Серега мгновение колебался, а потом твердо сказал:
   - Да! Честно говоря, я до сих пор  думал,  что  ты  сгущаешь  краски.
Но...
   Вот тебе и возвращение в отчий дом!  Родительское  гнездо,  вершинное
достижение в жизни моих стариков, местожительство, которое я ненавидел.
   Н-да, ничего не попишешь, ведь мои родители - люди  штучные.  Мать  -
человек с принципами, а отец был с представлениями.
   Эта малогабаритная двухкомнатная квартира в Северном  Измайлове  есть
не просто жилище  добропорядочных  служивых  советских  интеллигентов  -
когда-то она была наградой, государственным даром за выдающиеся  заслуги
моего отца.
   Четверть века назад почтовый ящик, в котором он служил конструктором,
зафигачил в космос какой-то невероятно хитрый  пердячий  снаряд  -  мол,
оттель грозить мы будем шведам, американцам, сионистам и всей  остальной
враждебной  нечисти.  А  может  быть,   и   не   грозить,   а   шпионски
подсматривать,  не  влияет,   -   работу   высоко   оценили   партия   и
правительство. На институт пришла поощрительная  разнарядка  наград:  на
усмотрение начальства надо было составить в  пределах  выделенной  квоты
список учрежденческих героев -  кому  ордена,  кому  госпремию,  а  кому
жилье.
   Отец, проживший всю жизнь с твердым представлением,  что  интеллигент
не может ни у кого ничего просить, мучаясь от унижения и стыда  за  свое
недостойное поведение,  пошел  к  директору  их  закрытого  института  -
матерому советскому академику в генеральских штанах, и, ненавидя власть,
презирая себя,  выпросил  эту  квартиру.  До  этого  мы  жили  втроем  в
роскошной комнате площадью 8 квадратных метров в  "одноэтажном  строении
коридорного типа" - попросту говоря, в  бараке  на  восемнадцать  семей.
Когда я немного подрос,  отец  соорудил  для  меня  полати  -  подвесную
откидную койку, как полки в бесплацкартном купе, Это позволило  втиснуть
в комнату дамскую  туалетную  тумбочку,  которую  отец  использовал  для
работы как письменный стол.
   Зная, что отец никогда не станет торговаться, спорить  и  скандалить,
институтские жуки-хозяйственники впарили ему вместо новой  квартиры  вот
эту - "за выселением предыдущих жильцов".
   Обычная хрущевская "распашонка", в большую комнату - целых 17,5 метра
- выходили двери из прихожей, санузла и крошечной кухни.  И  запроходная
спальня - 13,7 метра.
   Мы все были счастливы, мы жили в хоромах.
   Когда отец умер, я уже был взрослым парнем-студентом и, понимая,  что
на мать в  этом  смысле  надежды  нет,  попытался  через  бюро  обменять
квартиру.
   Мне помогали Серега и Кот Бойко. Боже,  каким  истязаниям  подвергали
нас обменные контрагенты!
   - Санузел раздельный?
   - Нет, смежный, - гордо отвечал Серега.
   - Паркет?
   - Нет, линолеум, - пренебрегал я чепухой.
   - Лифт есть?
   - Нет, но у нас легкий четвертый  этаж.  Я  за  двенадцать  секунд  с
велосипедом поднимаюсь, - успокаивал их Кот.
   - Комнаты изолированные?
   - Нет, смежные, но в спальне стенной шкаф.
   - Мусоропровод?
   - Нет, но  сборник  прямо  у  подъезда.  Пищевые  отходы  вывозят  на
правительственный пункт откорма свиней, - заверял Серега.
   - Дом кирпичный?
   - Нет, панельный. Очень красивый! - вдохновенно лгал я.
   - Высота потолков?
   - Два шестьдесят. Может быть, даже больше...
   - Какого же черта вы людям голову морочите! - орали они так, будто  я
назло им выстроил такую хибарню.
   Я скидывал последний козырь:
   - У нас есть балкон! Очень хороший!
   Но они уже не слушали. Серега, с  детства  отличавшийся  коммерческим
идиотизмом, долго думал, потом предложил:
   - Надо все разговоры начинать с балкона. Балкон нормальный...
   Но скоро пришли из домоуправления, балконную дверь опечатали и забили
гвоздями.  Из-за  проржавления  арматуры  в  районе  имели  место  факты
обрушения балконов с жертвами - объяснили нам.
   И я махнул рукой.
   А лет десять назад, когда мне уже не  надо  было  обращаться  в  бюро
обмена,  знакомые  ловчилы-домопродавцы   подыскали   мне   для   матери
прекрасную квартиру во Вспольном переулке.  Но  моя  мать  -  женщина  с
принципами. Отказалась.
   - Это будет непорядочно по отношению к твоему отцу... Все, что было в
нашей жизни, мы разделили поровну... Глупо начинать мне  барскую  жизнь,
когда его нет...
   Я уговаривал, умолял, доказывал, совестил, объяснял  -  все  попусту.
Потом оставил, потому что понял - эта упертость не  только  от  любви  и
памяти к отцу, это гордыня: она не уважала мои нынешние занятия,  ей  не
нравились протекающие через мои руки  большие  деньги.  Жалко,  что  еще
тогда мы все недовыяснили. Далековато зашло...
   Сережка толкнул меня:
   - Але, старичок, ты что, затараканил? Ты о чем думаешь?
   Я встряхнулся, оглядел снова родное гнездо, и было мне очень грустно.
   - Вспоминал, как мы с тобой меняли эту прекрасную фатеру...
   Вошла мать с подносом - чай, варенье,  сухарики,  расставила  все  по
столу и сказала мне:
   - Саша, я не могу понять...
   И клокотавшее во мне волнение прорвалось наружу.
   - Мама! Я тоже многого не могу понять, хотя и очень стараюсь.  Скажи,
пожалуйста, сколько составляет твоя пенсия?
   - 360 рублей...
   - Прекрасно! Держава с тобой в расчете - ты получаешь 60  долларов  в
месяц.
   Каждый месяц первого числа моя  секретарша  Надя  привозит  тебе  еще
тысячу  долларов.  Я  мог  бы  давать  тебе  две  тысячи  или  десять  -
безразлично, но я знаю, что ты человек не буржуазный и не имеешь дорогих
вредных пристрастий. Поэтому я даю тебе только тысячу...
   - Саша, почему ты заговорил об этом сейчас? - спросила мать.
   - Хочу разгадать тайну людских поступков. Скажи, Христа  ради,  зачем
ты идешь в собес унижаться из-за этой грошовой прибавки? Которую, кстати
говоря,  тебе  никто  и  не  собирается  давать!  Зачем?  Чтобы  досужие
сплетники говорили, а щелкоперы  писали,  что  олигарх  Серебровский  не
кормит свою мать?  Почему  ты  ездишь  на  трамвае  в  собес,  когда  по
телефонному звонку к тебе мчится  лимузин?  Объясни  мне,  почему  ты  в
одиночку, как партизанка Лиза Чайкина, ходишь на конспиративную  встречу
с вооруженным бандитом,  когда  тебя  должен  охранять  генерал  милиции
Сафонов?
   - Опомнись, Саша, - тихо сказала мать. - Этот бандит целую жизнь тебе
был как брат... И вообще, от кого меня надо охранять?
   - Мама, опомниться надо тебе!  Вернись  в  реальную  жизнь!  Кот  мне
давным-давно не брат и не друг! Жизнь  сделала  нас  врагами!  Он  хочет
убить меня!
   - Господи, Саша, что же ты  сделал,  что  Кот  хочет  убить  тебя?  -
всплеснула руками мать.
   И  я  вдруг  ощутил  острое,  мучительное  чувство,  почти   забытое,
давным-давно не испытанное - жуткую обиду!
   Меня можно попробовать оскорбить. Довольно легко разозлить. Наверняка
возможно разъярить. Но уже незапамятно давно никому  не  удавалось  меня
обидеть. Ведь обида - это саднящий струп на живой раненой душе, а  я  не
живу с людьми, чьи слова могут достать меня до сердца.
   Матери   это   удалось.   С   пугающей    меня    отчужденностью    я
опустошенно-холодно почувствовал, что не люблю ее.  То  есть,  наверное,
люблю все-таки, жалею, сочувствую. Но никак не  могу  освоить,  что  эта
старая бестолковая женщина -  моя  мать,  мое  родоначалие,  исток  моей
жизни.
   Со злым смешком сказал:
   - Серега, обрати внимание, что у моей мамы и вопрос не возникает, кто
из нас виноват! Безусловно, это я отчубайсил нечто такое,  за  что  меня
стоит убить! Пророкам  в  отечестве  своем  презумпция  невиновности  не
положена!
   - Саша, сыночек, остановись, -  с  отчаянием  говорила  мать.  -  Что
происходит с тобой? Ты не видишь себя со стороны...
   - Оч интересно! Поведай, пожалуйста. - Я уселся  верхом  на  стул,  с
интересом смотрел на нее, в общем-то чужую  старую  женщину,  измученную
вдовством, склерозом и принципами.
   - А что же мне сказать тебе, чтобы ты услышал меня? Ты  как  будто  в
ледяном панцире... У тебя - наваждение...
   Она подошла к книжному шкафу, открыла створку,  раздвинула  на  полке
тома и достала из-за них старую кожаную  сумку.  Щелкнул  никелированный
замок, и мать вынула из  сумки  толстенную  пачку  стодолларовых  купюр,
перевязанную бечевкой.
   - Вот деньги, которые привозит твоя милая любезная Наденька...  Я  не
взяла отсюда ни одной бумажки...
   Долгая тишина. Я сидел, твердо  упершись  локтями  в  стол,  обхватив
ладонями голову, я мял ее руками, как хохол арбуз на базаре, -  проверял
зрелость мыслей.
   - Интересно знать, а почему ты не взяла отсюда ни одной бумажки?
   - Мне не нужно.  У  меня  почти  нет  трат.  Мне  хватает  пенсии.  А
последнее время твой охранник привозит продукты  -  он  сказал,  что  ты
купил себе колхоз. Это правда?
   - Правда...
   - Господи, помилуй! Выходит, ты теперь помещик?
   - Выходит, что так...
   - Светопреставление какое-то! Мы с папой мечтали  воспитать  из  тебя
интеллектуала, ученого. Я была уверена, что ты станешь настоящим русским
интеллигентом... - Мать говорила медленно, как во сне.
   - А стал помещиком Михал  Семенычем  Собакевичем  -  торгую  мертвыми
душами. - Я развел руками. - Ну что поделать, не повезло - ребенок у вас
получился некачественный. Интеллигентом в первом поколении у  нас  будет
твой внук Ванька... Так что с деньгами? Ты их копишь?
   - Нет, они мне вряд ли понадобятся. Просто они лежат у меня...
   - Зачем?
   - На черный день...
   - Чей? - безнадежно допытывался я. - Мой? Твой? Державы?
   - Не мучай меня, Саша. Мне очень больно говорить, я не  хотела  -  ты
меня сам вынуждаешь. Но все равно  тебе  этого,  кроме  меня,  никто  не
скажет.
   - Отчего же?
   - Я с ужасом думаю об этом - тебя больше никто  не  любит.  А  только
боятся.
   - У нее текли по лицу слезы.
   - Что ж, неплохо поговорили, искренне,  по  семейному,  -  сказал  я,
кусая губу.
   Серега подошел к ней, обнял за плечи:
   -  Успокойтесь,  Нина  Степановна,  успокойтесь...  Я   встал,   надо
собираться, дела не ждут. Не о чем говорить.
   Мать за спиной устало жаловалась, делилась, бормотала:
   - По ночам я не сплю и все время думаю о тебе, Саша... О том, как  ты
живешь, что ты делаешь, что ты чувствуешь...
   Я  пытаюсь  представить  твой  мир,  я  хочу   понять   жизнь   моего
единственного, любимого мальчика... Я вижу тебя по телевизору, я читаю о
тебе в газетах... У тебя такая власть, что ты стал сам себе  Мефистофель
- ты можешь выполнить любое свое желание. Только вот душа твоя, никем не
востребованная,  ничем  в  делах  не  полезная,  отмерла,  как  ненужный
человеку хвост...

КОТ БОЙКО:

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО КЛАССУ VIP

   Невыразимо              прекрасные,               элегантно-нарядные,
беззаботно-доброжелательные,  как  зарубежные  гости   нашей   красавицы
столицы - настоящей витрины одной шестой свободного мира  под  названием
"Независимая Демократическая Россия", гуляли мы с  Лорой,  взявшись  под
ручку, по Новому Арбату.
   -  Мы  с  тобой,  подруга  дорогая,  так  великолепны,  что  прохожие
оглядываются  с  завистью  нам  вслед  и  горько  думают  -  ось,  идуть
иностранцы, мать их етти! - поделился я  с  Лорой  своими  впечатлениями
интуриста.
   - Это они только про тебя так думают, - сказала Лора. - А мне, бедной
замарашке, сочувствуют...
   Нет, все-таки что там ни говори, клеветники беспардонно  клевещут  на
нашу жизнь, которая якобы пришла на край. Люди живут содержательно и  со
вкусом, мне даже кажется, что им все нравится. По тротуарам снуют вполне
пригодные для радостей жизни разнообразные бабенки,  а  по  дороге,  как
татарская  конница,  лавой  течет  тьма  иномарок.  Пацаны  с  очевидным
удовольствием  жрут  "сникерсы",  девки  с  неприличным   сладострастием
публично обгладывают бананы, интеллигентные  юноши  бегут  с  цветами  в
руках, а деловики - с сотовыми телефонами. Чумазые толстомордые цыганята
неискренними голосами весело просят на хлеб. И  беременные  шкицы  гордо
несут  перед  собой  круглые  животики.  И  молодые  маманьки  катят   в
колясочках свои ненаглядные чада.
   Могу заложиться на что угодно - здесь  даже  солнце  восходит  каждый
день!
   Идут прозрачные голубые дожди, и подпирают небо огромные разноцветные
радуги. И ветры несут сладкий запах бензиновой гари и горьковатый аромат
тополиной листвы.
   Смеются,  трахаются,  выпивают,  горюют,  воруют,   ликуют.   Кто-то,
наверное, даже работает. Живут.
   Эй, пиплы! Возьмите меня к себе...
   - По-моему, пришли, - сказала Лора,  показывая  на  вывеску  рядом  с
внушительным подъездом - "Москва - Уорлд  тревэл".  Она  пригладила  мой
невыразимо великолепный блондинистый парик,  сдвинула  у  меня  на  носу
мерцающие окуляры солнечных очков и сказала озабоченно:
   - Галстук все-таки надо было потемнее...
   - Ништяк, и этот сойдет.
   - Сойдет, - кивнула Лора. - По телевизору слышала -  Карден  считает,
что галстуки светлее сорочки носят только гангстеры и официанты.
   - Твой Пьер Карден  -  псевдила  и  выпендрежник,  в  хороших  местах
официанты носят черную  бабочку.  -  Я  пропустил  Лору  вперед,  и  она
спросила у стоявшего на пути охранника:
   - С кем нам поговорить об индивидуальном туре в Европу?
   Я  вынул  большой  шелковый   платок   и   стал   тщательно   утирать
несуществующие  сопли,   нехитро   прикрывая   нижнюю   половину   своей
незамысловатой ряшки.
   - Пройдите во второй зал, слева в углу - туроператор Валерия, она все
расскажет и предложит  наиболее  интересные  варианты,  -  на  удивление
толково и любезно объяснил страж в десантном камуфляже.  Вот,  ешь  твою
налево, кому это в мире можно объяснить - зачем в бюро путешествий стоит
на входе десантник? Будем  брать  штурмом  Анталию?  Или  на  Канарах  с
вертолетов высаживаться? Бред.
   Мы направились в следующий зал, и в зеркальном витраже я  видел,  что
охранник провожает нас взглядом - пока мы не скрылись за дверью.  Быстро
огляделись  в  операционном  зале,  полном  сотрудников  и  посетителей,
отыскали Валерию, хорошенькую и приветливую, уселись  на  стулья  против
нее, и Лора начала морочить ей голову, а я - крутить  своей  головой  по
сторонам.
   - В сентябре мы с мужем собираемся на месяц в Европу. Что  вы  можете
нам посоветовать?..
   - В первую  очередь  я  должна  знать,  какой  класс  путешествия  вы
планируете, - улыбнулась хорошенькая Валерия.
   - VIР, естественно...
   Ну естественно, ну конечно, VIP! Валерия, милочка, неужели ты сама не
соображаешь, что Кот Бойко настолько very, до такой степени important, в
такой мере person, что по-другому  путешествовать  ему  и  в  голову  не
приходит! Ну, окромя случаев,  конечно,  когда  его  везут  в  вагонзаке
"Москва - Пермь - СпецИТК №11".
   Валерия, я придумал! Мы поедем отдыхать и развлекаться по классу  VIP
все вместе! Я попробую преодолеть половую ортодоксию Лоры, разрушить  ее
устаревшие сексуальные предрассудки - втроем нам будет веселее!
   Валерия, еще не догадывающаяся о  том,  какое  ее  ждет  наслаждение,
взяла стопу каталогов и  справочников,  и  они  с  Лорой  погрузились  в
обсуждение вариантов роскошной  жизни.  А  я,  быстро  бормотнув:  "Одну
минуточку, прошу прощения, сейчас вернусь", - направился спорым шагом  к
двери с бронзовой табличкой "Генеральный директор Л.А.Серебровская".
   Без стука толкнул дверь и,  как  говорят  в  Одессе,  -  уже  имеете!
Подруга моей славной комсомольской  юности  Людмила  Андреевна,  бывшая,
ноне разведенная жена  магната,  так  сказать  -  соломенно-вдовствующая
магнатесса, отставная  олигархиня,  тайкунистая  могулка,  стоя  у  окна
кабинета, разговаривала по телефону с каким-то чмо:
   - Степик, дружок, ничего мы  не  можем  сделать...  Это  не  от  меня
зависит...
   Банк не пропустит, я тебе объясняла сто раз. Степа, дорогой, я устала
от тебя... Тебя как послать - устно или по факсу?..
   Она перевела взгляд  на  меня,  устраивающегося  поудобнее  в  кресле
напротив, нормального скромного посетителя, заурядного  путешественника,
торящего по миру свою нелегкую тропу VIP-классом. На лице ее менялись  с
непостижимой быстротой маски, будто слайды в проекторе, - растерянность,
волнение, испуг, досада и боль.
   В   телефоне   продолжал   клокотать   Степа.    Люда    Серебровская
удивленно-брезгливо посмотрела на трубку, словно на крысу, неведомо  как
попавшую к ней  в  руки,  сердито  нажала  несколько  раз  на  кнопки  -
по-моему, отключила Степу навсегда.
   - Здравствуй, Люда, - доброжелательно-мягко поздоровался я.
   - Здравствуй, Кот, - настороженно ответила  Серебровская,  и  звучало
это приблизительно так: пропади ты пропадом!
   Она мало изменилась, ну,  может,  заматерела  чуток  -  крупная,  еще
интересная  женщина,  находящаяся  в  последней,  осенней  поре  женской
красоты. Эх, гребаная перестройка!  Стоял  бы  на  дворе  благословенный
застой, она бы сейчас не  билетами  торговала,  а  руководила  Комитетом
советских женщин.
   Сложив руки на груди, она  по-прежнему  подпирала  окно,  внимательно
всматриваясь  в  меня,  пытаясь  понять,  зачем  Это   я   пожаловал   -
просить-побираться или грозить-скандалить?
   Или еще зачем?
   А может, завалился с честными  намерениями  -  например,  предложение
сделать?
   Мол, давайте, как в мазурке - кавалеры меняются дамами! Дорогая Люда,
моя незабвенная подруга перешла к вашему герою-супружнику, а вы отходите
ко мне! Танцы продолжаются! Веселимся до упаду!
   А  тут  вдруг  и  небольшой  радиоприемник  на   шкафу   негромко   и
проникновенно доложил нам:
   - ...радио "На семи холмах"... Режиссер Сергей Ордынцев... сериал...
   "Верный Конь, Хитрый Пес и Бойкий Кот..."
   Погоди, Серега, отстань, сейчас не до кино. Танцы пока в  разгаре.  Я
со смешком предложил:
   - Присядь, подруга! Поговорим - мы ж с тобой не чужие...
   Люда пронесла себя в огромное "банкирское" кресло, закурила  сигарету
"Картье", спросила:
   - Выпьешь? - и видок у нее был такой,  что  я  мог  попросить  только
стакан выдержанного, хорошо настоянного раствора мышьяка.
   - Не-е... На работе не пью.
   - А ты здесь, у меня, на работе?
   - Скажем так - с деловым визитом, - ухмыльнулся я.
   - Пришел за долгами своего дружка,  моего  бывшего  мужа?  -  недобро
прищурясь, спросила Люда. Удивительная, невыдыхающаяся, нелиняющая  сила
старых предубеждений по-прежнему бушевала в ней.
   - С моего друга, твоего бывшего мужа, долги можно получить только  на
Новодевичьем, - попытался я ее успокоить.
   - Думаю, долго ждать будешь, - заверила твердо Серебровская.
   - Может быть, - пожал я плечами.  -  Главное,  чтобы  время  ожидания
оказалось короче моего жизненного срока...
   - А вот этого, как любит говорить мой бывший  муж,  уверенно  обещать
тебе не могу. - Она кивнула на радиоприемник, вещающий обычную рекламную
чепуху: