Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
ть.
- Мне кажется, это перец, - сказал я. - Черный перец...
- Перец? Зачем? - удивилась мать. - Ничего не понимаю!
- Шутка, - сообщил Сергей. - Глупая шутка... Мать смотрела на него
недоверчиво.
- Сережа, ты думаешь, что ради дурацкой шутки Кот вызвал меня в
собес9 И мне не показалось, что он в веселом расположении духа...
- Мама, ты обещала дать нам по стакану чая, - напомнил я.
- Ой, Сереженька, Саша, простите меня ради Бога! Ничего голова не
держит... - Семеня, она направилась на кухню, а я приказал-попросил
Серегу:
- Говори...
- Это - фатва, блатная черная метка, - вздохнул Сергей и добавил. -
Предупреждение о смерти...
Я взял хлеб, покрутил в руках, снова принюхался к перцу, пожал
плечами и бросил горбушку на стол.
- Идиотизм! Пошлая оперетта! - У меня было ощущение, что меня
насильно, против воли вволакивают в какое-то дурацкое стыдное действие.
- Наш друг никогда не отличался тонкостью вкуса...
- Оставь! Сейчас не до этого, - сказал Серега, и мне не понравился
его голос.
- Ты обеспокоен? - спросил я.
Серега мгновение колебался, а потом твердо сказал:
- Да! Честно говоря, я до сих пор думал, что ты сгущаешь краски.
Но...
Вот тебе и возвращение в отчий дом! Родительское гнездо, вершинное
достижение в жизни моих стариков, местожительство, которое я ненавидел.
Н-да, ничего не попишешь, ведь мои родители - люди штучные. Мать -
человек с принципами, а отец был с представлениями.
Эта малогабаритная двухкомнатная квартира в Северном Измайлове есть
не просто жилище добропорядочных служивых советских интеллигентов -
когда-то она была наградой, государственным даром за выдающиеся заслуги
моего отца.
Четверть века назад почтовый ящик, в котором он служил конструктором,
зафигачил в космос какой-то невероятно хитрый пердячий снаряд - мол,
оттель грозить мы будем шведам, американцам, сионистам и всей остальной
враждебной нечисти. А может быть, и не грозить, а шпионски
подсматривать, не влияет, - работу высоко оценили партия и
правительство. На институт пришла поощрительная разнарядка наград: на
усмотрение начальства надо было составить в пределах выделенной квоты
список учрежденческих героев - кому ордена, кому госпремию, а кому
жилье.
Отец, проживший всю жизнь с твердым представлением, что интеллигент
не может ни у кого ничего просить, мучаясь от унижения и стыда за свое
недостойное поведение, пошел к директору их закрытого института -
матерому советскому академику в генеральских штанах, и, ненавидя власть,
презирая себя, выпросил эту квартиру. До этого мы жили втроем в
роскошной комнате площадью 8 квадратных метров в "одноэтажном строении
коридорного типа" - попросту говоря, в бараке на восемнадцать семей.
Когда я немного подрос, отец соорудил для меня полати - подвесную
откидную койку, как полки в бесплацкартном купе, Это позволило втиснуть
в комнату дамскую туалетную тумбочку, которую отец использовал для
работы как письменный стол.
Зная, что отец никогда не станет торговаться, спорить и скандалить,
институтские жуки-хозяйственники впарили ему вместо новой квартиры вот
эту - "за выселением предыдущих жильцов".
Обычная хрущевская "распашонка", в большую комнату - целых 17,5 метра
- выходили двери из прихожей, санузла и крошечной кухни. И запроходная
спальня - 13,7 метра.
Мы все были счастливы, мы жили в хоромах.
Когда отец умер, я уже был взрослым парнем-студентом и, понимая, что
на мать в этом смысле надежды нет, попытался через бюро обменять
квартиру.
Мне помогали Серега и Кот Бойко. Боже, каким истязаниям подвергали
нас обменные контрагенты!
- Санузел раздельный?
- Нет, смежный, - гордо отвечал Серега.
- Паркет?
- Нет, линолеум, - пренебрегал я чепухой.
- Лифт есть?
- Нет, но у нас легкий четвертый этаж. Я за двенадцать секунд с
велосипедом поднимаюсь, - успокаивал их Кот.
- Комнаты изолированные?
- Нет, смежные, но в спальне стенной шкаф.
- Мусоропровод?
- Нет, но сборник прямо у подъезда. Пищевые отходы вывозят на
правительственный пункт откорма свиней, - заверял Серега.
- Дом кирпичный?
- Нет, панельный. Очень красивый! - вдохновенно лгал я.
- Высота потолков?
- Два шестьдесят. Может быть, даже больше...
- Какого же черта вы людям голову морочите! - орали они так, будто я
назло им выстроил такую хибарню.
Я скидывал последний козырь:
- У нас есть балкон! Очень хороший!
Но они уже не слушали. Серега, с детства отличавшийся коммерческим
идиотизмом, долго думал, потом предложил:
- Надо все разговоры начинать с балкона. Балкон нормальный...
Но скоро пришли из домоуправления, балконную дверь опечатали и забили
гвоздями. Из-за проржавления арматуры в районе имели место факты
обрушения балконов с жертвами - объяснили нам.
И я махнул рукой.
А лет десять назад, когда мне уже не надо было обращаться в бюро
обмена, знакомые ловчилы-домопродавцы подыскали мне для матери
прекрасную квартиру во Вспольном переулке. Но моя мать - женщина с
принципами. Отказалась.
- Это будет непорядочно по отношению к твоему отцу... Все, что было в
нашей жизни, мы разделили поровну... Глупо начинать мне барскую жизнь,
когда его нет...
Я уговаривал, умолял, доказывал, совестил, объяснял - все попусту.
Потом оставил, потому что понял - эта упертость не только от любви и
памяти к отцу, это гордыня: она не уважала мои нынешние занятия, ей не
нравились протекающие через мои руки большие деньги. Жалко, что еще
тогда мы все недовыяснили. Далековато зашло...
Сережка толкнул меня:
- Але, старичок, ты что, затараканил? Ты о чем думаешь?
Я встряхнулся, оглядел снова родное гнездо, и было мне очень грустно.
- Вспоминал, как мы с тобой меняли эту прекрасную фатеру...
Вошла мать с подносом - чай, варенье, сухарики, расставила все по
столу и сказала мне:
- Саша, я не могу понять...
И клокотавшее во мне волнение прорвалось наружу.
- Мама! Я тоже многого не могу понять, хотя и очень стараюсь. Скажи,
пожалуйста, сколько составляет твоя пенсия?
- 360 рублей...
- Прекрасно! Держава с тобой в расчете - ты получаешь 60 долларов в
месяц.
Каждый месяц первого числа моя секретарша Надя привозит тебе еще
тысячу долларов. Я мог бы давать тебе две тысячи или десять -
безразлично, но я знаю, что ты человек не буржуазный и не имеешь дорогих
вредных пристрастий. Поэтому я даю тебе только тысячу...
- Саша, почему ты заговорил об этом сейчас? - спросила мать.
- Хочу разгадать тайну людских поступков. Скажи, Христа ради, зачем
ты идешь в собес унижаться из-за этой грошовой прибавки? Которую, кстати
говоря, тебе никто и не собирается давать! Зачем? Чтобы досужие
сплетники говорили, а щелкоперы писали, что олигарх Серебровский не
кормит свою мать? Почему ты ездишь на трамвае в собес, когда по
телефонному звонку к тебе мчится лимузин? Объясни мне, почему ты в
одиночку, как партизанка Лиза Чайкина, ходишь на конспиративную встречу
с вооруженным бандитом, когда тебя должен охранять генерал милиции
Сафонов?
- Опомнись, Саша, - тихо сказала мать. - Этот бандит целую жизнь тебе
был как брат... И вообще, от кого меня надо охранять?
- Мама, опомниться надо тебе! Вернись в реальную жизнь! Кот мне
давным-давно не брат и не друг! Жизнь сделала нас врагами! Он хочет
убить меня!
- Господи, Саша, что же ты сделал, что Кот хочет убить тебя? -
всплеснула руками мать.
И я вдруг ощутил острое, мучительное чувство, почти забытое,
давным-давно не испытанное - жуткую обиду!
Меня можно попробовать оскорбить. Довольно легко разозлить. Наверняка
возможно разъярить. Но уже незапамятно давно никому не удавалось меня
обидеть. Ведь обида - это саднящий струп на живой раненой душе, а я не
живу с людьми, чьи слова могут достать меня до сердца.
Матери это удалось. С пугающей меня отчужденностью я
опустошенно-холодно почувствовал, что не люблю ее. То есть, наверное,
люблю все-таки, жалею, сочувствую. Но никак не могу освоить, что эта
старая бестолковая женщина - моя мать, мое родоначалие, исток моей
жизни.
Со злым смешком сказал:
- Серега, обрати внимание, что у моей мамы и вопрос не возникает, кто
из нас виноват! Безусловно, это я отчубайсил нечто такое, за что меня
стоит убить! Пророкам в отечестве своем презумпция невиновности не
положена!
- Саша, сыночек, остановись, - с отчаянием говорила мать. - Что
происходит с тобой? Ты не видишь себя со стороны...
- Оч интересно! Поведай, пожалуйста. - Я уселся верхом на стул, с
интересом смотрел на нее, в общем-то чужую старую женщину, измученную
вдовством, склерозом и принципами.
- А что же мне сказать тебе, чтобы ты услышал меня? Ты как будто в
ледяном панцире... У тебя - наваждение...
Она подошла к книжному шкафу, открыла створку, раздвинула на полке
тома и достала из-за них старую кожаную сумку. Щелкнул никелированный
замок, и мать вынула из сумки толстенную пачку стодолларовых купюр,
перевязанную бечевкой.
- Вот деньги, которые привозит твоя милая любезная Наденька... Я не
взяла отсюда ни одной бумажки...
Долгая тишина. Я сидел, твердо упершись локтями в стол, обхватив
ладонями голову, я мял ее руками, как хохол арбуз на базаре, - проверял
зрелость мыслей.
- Интересно знать, а почему ты не взяла отсюда ни одной бумажки?
- Мне не нужно. У меня почти нет трат. Мне хватает пенсии. А
последнее время твой охранник привозит продукты - он сказал, что ты
купил себе колхоз. Это правда?
- Правда...
- Господи, помилуй! Выходит, ты теперь помещик?
- Выходит, что так...
- Светопреставление какое-то! Мы с папой мечтали воспитать из тебя
интеллектуала, ученого. Я была уверена, что ты станешь настоящим русским
интеллигентом... - Мать говорила медленно, как во сне.
- А стал помещиком Михал Семенычем Собакевичем - торгую мертвыми
душами. - Я развел руками. - Ну что поделать, не повезло - ребенок у вас
получился некачественный. Интеллигентом в первом поколении у нас будет
твой внук Ванька... Так что с деньгами? Ты их копишь?
- Нет, они мне вряд ли понадобятся. Просто они лежат у меня...
- Зачем?
- На черный день...
- Чей? - безнадежно допытывался я. - Мой? Твой? Державы?
- Не мучай меня, Саша. Мне очень больно говорить, я не хотела - ты
меня сам вынуждаешь. Но все равно тебе этого, кроме меня, никто не
скажет.
- Отчего же?
- Я с ужасом думаю об этом - тебя больше никто не любит. А только
боятся.
- У нее текли по лицу слезы.
- Что ж, неплохо поговорили, искренне, по семейному, - сказал я,
кусая губу.
Серега подошел к ней, обнял за плечи:
- Успокойтесь, Нина Степановна, успокойтесь... Я встал, надо
собираться, дела не ждут. Не о чем говорить.
Мать за спиной устало жаловалась, делилась, бормотала:
- По ночам я не сплю и все время думаю о тебе, Саша... О том, как ты
живешь, что ты делаешь, что ты чувствуешь...
Я пытаюсь представить твой мир, я хочу понять жизнь моего
единственного, любимого мальчика... Я вижу тебя по телевизору, я читаю о
тебе в газетах... У тебя такая власть, что ты стал сам себе Мефистофель
- ты можешь выполнить любое свое желание. Только вот душа твоя, никем не
востребованная, ничем в делах не полезная, отмерла, как ненужный
человеку хвост...
КОТ БОЙКО:
ПУТЕШЕСТВИЕ ПО КЛАССУ VIP
Невыразимо прекрасные, элегантно-нарядные,
беззаботно-доброжелательные, как зарубежные гости нашей красавицы
столицы - настоящей витрины одной шестой свободного мира под названием
"Независимая Демократическая Россия", гуляли мы с Лорой, взявшись под
ручку, по Новому Арбату.
- Мы с тобой, подруга дорогая, так великолепны, что прохожие
оглядываются с завистью нам вслед и горько думают - ось, идуть
иностранцы, мать их етти! - поделился я с Лорой своими впечатлениями
интуриста.
- Это они только про тебя так думают, - сказала Лора. - А мне, бедной
замарашке, сочувствуют...
Нет, все-таки что там ни говори, клеветники беспардонно клевещут на
нашу жизнь, которая якобы пришла на край. Люди живут содержательно и со
вкусом, мне даже кажется, что им все нравится. По тротуарам снуют вполне
пригодные для радостей жизни разнообразные бабенки, а по дороге, как
татарская конница, лавой течет тьма иномарок. Пацаны с очевидным
удовольствием жрут "сникерсы", девки с неприличным сладострастием
публично обгладывают бананы, интеллигентные юноши бегут с цветами в
руках, а деловики - с сотовыми телефонами. Чумазые толстомордые цыганята
неискренними голосами весело просят на хлеб. И беременные шкицы гордо
несут перед собой круглые животики. И молодые маманьки катят в
колясочках свои ненаглядные чада.
Могу заложиться на что угодно - здесь даже солнце восходит каждый
день!
Идут прозрачные голубые дожди, и подпирают небо огромные разноцветные
радуги. И ветры несут сладкий запах бензиновой гари и горьковатый аромат
тополиной листвы.
Смеются, трахаются, выпивают, горюют, воруют, ликуют. Кто-то,
наверное, даже работает. Живут.
Эй, пиплы! Возьмите меня к себе...
- По-моему, пришли, - сказала Лора, показывая на вывеску рядом с
внушительным подъездом - "Москва - Уорлд тревэл". Она пригладила мой
невыразимо великолепный блондинистый парик, сдвинула у меня на носу
мерцающие окуляры солнечных очков и сказала озабоченно:
- Галстук все-таки надо было потемнее...
- Ништяк, и этот сойдет.
- Сойдет, - кивнула Лора. - По телевизору слышала - Карден считает,
что галстуки светлее сорочки носят только гангстеры и официанты.
- Твой Пьер Карден - псевдила и выпендрежник, в хороших местах
официанты носят черную бабочку. - Я пропустил Лору вперед, и она
спросила у стоявшего на пути охранника:
- С кем нам поговорить об индивидуальном туре в Европу?
Я вынул большой шелковый платок и стал тщательно утирать
несуществующие сопли, нехитро прикрывая нижнюю половину своей
незамысловатой ряшки.
- Пройдите во второй зал, слева в углу - туроператор Валерия, она все
расскажет и предложит наиболее интересные варианты, - на удивление
толково и любезно объяснил страж в десантном камуфляже. Вот, ешь твою
налево, кому это в мире можно объяснить - зачем в бюро путешествий стоит
на входе десантник? Будем брать штурмом Анталию? Или на Канарах с
вертолетов высаживаться? Бред.
Мы направились в следующий зал, и в зеркальном витраже я видел, что
охранник провожает нас взглядом - пока мы не скрылись за дверью. Быстро
огляделись в операционном зале, полном сотрудников и посетителей,
отыскали Валерию, хорошенькую и приветливую, уселись на стулья против
нее, и Лора начала морочить ей голову, а я - крутить своей головой по
сторонам.
- В сентябре мы с мужем собираемся на месяц в Европу. Что вы можете
нам посоветовать?..
- В первую очередь я должна знать, какой класс путешествия вы
планируете, - улыбнулась хорошенькая Валерия.
- VIР, естественно...
Ну естественно, ну конечно, VIP! Валерия, милочка, неужели ты сама не
соображаешь, что Кот Бойко настолько very, до такой степени important, в
такой мере person, что по-другому путешествовать ему и в голову не
приходит! Ну, окромя случаев, конечно, когда его везут в вагонзаке
"Москва - Пермь - СпецИТК №11".
Валерия, я придумал! Мы поедем отдыхать и развлекаться по классу VIP
все вместе! Я попробую преодолеть половую ортодоксию Лоры, разрушить ее
устаревшие сексуальные предрассудки - втроем нам будет веселее!
Валерия, еще не догадывающаяся о том, какое ее ждет наслаждение,
взяла стопу каталогов и справочников, и они с Лорой погрузились в
обсуждение вариантов роскошной жизни. А я, быстро бормотнув: "Одну
минуточку, прошу прощения, сейчас вернусь", - направился спорым шагом к
двери с бронзовой табличкой "Генеральный директор Л.А.Серебровская".
Без стука толкнул дверь и, как говорят в Одессе, - уже имеете!
Подруга моей славной комсомольской юности Людмила Андреевна, бывшая,
ноне разведенная жена магната, так сказать - соломенно-вдовствующая
магнатесса, отставная олигархиня, тайкунистая могулка, стоя у окна
кабинета, разговаривала по телефону с каким-то чмо:
- Степик, дружок, ничего мы не можем сделать... Это не от меня
зависит...
Банк не пропустит, я тебе объясняла сто раз. Степа, дорогой, я устала
от тебя... Тебя как послать - устно или по факсу?..
Она перевела взгляд на меня, устраивающегося поудобнее в кресле
напротив, нормального скромного посетителя, заурядного путешественника,
торящего по миру свою нелегкую тропу VIP-классом. На лице ее менялись с
непостижимой быстротой маски, будто слайды в проекторе, - растерянность,
волнение, испуг, досада и боль.
В телефоне продолжал клокотать Степа. Люда Серебровская
удивленно-брезгливо посмотрела на трубку, словно на крысу, неведомо как
попавшую к ней в руки, сердито нажала несколько раз на кнопки -
по-моему, отключила Степу навсегда.
- Здравствуй, Люда, - доброжелательно-мягко поздоровался я.
- Здравствуй, Кот, - настороженно ответила Серебровская, и звучало
это приблизительно так: пропади ты пропадом!
Она мало изменилась, ну, может, заматерела чуток - крупная, еще
интересная женщина, находящаяся в последней, осенней поре женской
красоты. Эх, гребаная перестройка! Стоял бы на дворе благословенный
застой, она бы сейчас не билетами торговала, а руководила Комитетом
советских женщин.
Сложив руки на груди, она по-прежнему подпирала окно, внимательно
всматриваясь в меня, пытаясь понять, зачем Это я пожаловал -
просить-побираться или грозить-скандалить?
Или еще зачем?
А может, завалился с честными намерениями - например, предложение
сделать?
Мол, давайте, как в мазурке - кавалеры меняются дамами! Дорогая Люда,
моя незабвенная подруга перешла к вашему герою-супружнику, а вы отходите
ко мне! Танцы продолжаются! Веселимся до упаду!
А тут вдруг и небольшой радиоприемник на шкафу негромко и
проникновенно доложил нам:
- ...радио "На семи холмах"... Режиссер Сергей Ордынцев... сериал...
"Верный Конь, Хитрый Пес и Бойкий Кот..."
Погоди, Серега, отстань, сейчас не до кино. Танцы пока в разгаре. Я
со смешком предложил:
- Присядь, подруга! Поговорим - мы ж с тобой не чужие...
Люда пронесла себя в огромное "банкирское" кресло, закурила сигарету
"Картье", спросила:
- Выпьешь? - и видок у нее был такой, что я мог попросить только
стакан выдержанного, хорошо настоянного раствора мышьяка.
- Не-е... На работе не пью.
- А ты здесь, у меня, на работе?
- Скажем так - с деловым визитом, - ухмыльнулся я.
- Пришел за долгами своего дружка, моего бывшего мужа? - недобро
прищурясь, спросила Люда. Удивительная, невыдыхающаяся, нелиняющая сила
старых предубеждений по-прежнему бушевала в ней.
- С моего друга, твоего бывшего мужа, долги можно получить только на
Новодевичьем, - попытался я ее успокоить.
- Думаю, долго ждать будешь, - заверила твердо Серебровская.
- Может быть, - пожал я плечами. - Главное, чтобы время ожидания
оказалось короче моего жизненного срока...
- А вот этого, как любит говорить мой бывший муж, уверенно обещать
тебе не могу. - Она кивнула на радиоприемник, вещающий обычную рекламную
чепуху: