анский херес "Хью Пепе".
   - Чем это он лучший? - спросил Хэнк.
   - Триста лет назад солдат  герцога  Альбы  Педро  Хименес  привез  из
Фландрии лозу. Оказалось, что это самый дорогой  трофей,  который  взяли
испанцы. Сегодня лучше "Хью Пепе" нет ничего...
   - Ну, наливай...
   Хэнк попробовал херес - моча диабетика, этого самого Хью Пепе. Воняет
горелой пробкой, слишком сладкий, очень терпкий. Назло бармену взял  еще
стакан бурбона, заплатил семьдесят два бакса, выругался и пошел  обратно
к неслышному жабовидному торговцу зверьем и скелетами. Тот уже дожидался
Хэнка - молча протянул листочек, на котором был написан телефон.  Не  то
шепнул, не то выдохнул, а  может  быть  -  подумал,  но  Хэнк  явственно
услышал:
   - Позвоните, там ждут, - и сразу же отвернулся к своим мышам,  птицам
и зловонным рептилиям.  Наверное,  он  разговаривает  только  со  своими
скелетами. - Вы запомнили номер? - спросил торговец.
   - Да.
   Он вынул из рук Хэнка бумажку, чиркнул зажигалкой, и  листок  взвился
бегучим легким пламенем, и странный человек не выпускал его из  пальцев,
пока он не сгорел дотла. Растер пепел в прах и отряхнул ладони.
   - Вам надо в цирке это показывать, - сказал Хэнк. -  Можно  позвонить
от вас?
   - Нельзя, - быстро и резко ответил человек. -  Вам  должны  были  это
объяснить.
   - Хорошо, спасибо, - согласился Хэнк и ушел с облегчением.
   С трудом насобирав  мелочь  по  карманам,  Хэнк  разыскал  автомат  и
позвонил  по  телефону.  Монет  понадобилось  много   -   автоматический
диспетчер сообщил: "Два доллара двадцать пять  центов  за  три  минуты".
Хэнк понял, что абонент далековато. Прогудели гудки, Хэнк услышал бойкий
тенорок О'Риордана:
   - Я здесь, слушаю...
   - Привет, старина. Это я, Хэнк.
   - А я жду давно твоего звонка, мой дорогой! - закричал  О'Риордан.  -
Сегодня прилечу к тебе на встречу...
   - Ты где?
   - Далеко, не важно... Все! В девять встречаемся в ресторане  "Смит  и
Валенски". Ты ждешь меня там  -  это  на  Сорок  девятой,  угол  Третьей
авеню...
   - Я помню...
   - Тогда - привет... До встречи...
   Хэнк вышел из телефонной будки, раздумывая, позвонить ли своим бойцам
сейчас или дождаться встречи с О'Риорданом. Решил повременить до вечера.
Надо как-то занять себя в  этом  одичалом,  прекрасно-ужасном  раю.  "О,
бедный мой Нью-Йорик", - вздохнул Хэнк.
   На состоявшейся  в  Маниле  международной  конференции  по  проблемам
преступности выступил Алан Ринголд, заместитель директора  американского
ФБР.
   Ринголд сказал, что для правоохранительных органов Соединенных Штатов
сегодня  наибольшую  опасность  представляют   российские   преступники,
которые .в прошлом, возможно, были сотрудниками КГБ, а также специалисты
по "компьютерному  воровству".  ФБР,  по  словам  Ринголда,  располагает
данными об активности в 'Соединенных Штатах  25  русскоязычных  банд,  в
которых состоит около 2 тысяч матерых  преступников.  Ринголд,  которого
Пригласили на конференцию, чтобы помочь филиппинским  властям  составить
программу борьбы с  преступностью,  напомнил,  что,  с  момента  падения
Берлинской стены и краха коммунизма, в 1989 году в США въехали 200 тысяч
.  -  иммигрантов  из  бывшего  СССР,  среди  которых  оказалось  немало
преступников.

67. НЬЮ-ЙОРК. УБИВЕЦ

   Капитан  войск  специального  назначения   Комитета   государственной
безопасности СССР Вадик Рындин совершал утренний намаз.
   Стоя на  коленях,  задница  на  пятках,  благочестиво  сведя  ладошки
вместе, лицом оборотился он к Джерси-Сити, там, где из-за реки виднелись
небоскребы Манхэттена.
   И разговаривал с чертом.
   Православие, в которое Вадик был крещен при рождении, он не уважал. И
евреев с  единым  Богом-гордыбакой  он  недолюбливал.  Мусульманство,  в
которое его  обратили  принудительно  в  афганском  плену,  он  страстно
ненавидел. Буддистов полагал недоумными придурками.  Других  религиозных
конфессий он не знал,  но  потребность  говорить  с  каким-то  существом
высшего порядка в нем присутствовала.
   И по  утрам,  обдумывая  свои  делишки,  он  разговаривал  с  чертом,
которого  и  считал  самым  главным   вершителем   человеческих   судеб.
Проживался он в Америке пятый год, и страна эта ему нравилась. Был в ней
щедрый   бессмысленный   идиотизм,   доброжелательно   позволяющий   ему
существовать здесь более-менее  сносно.  За  это  Рындин  снисходительно
прощал народонаселение Америки - сплошь мудачье  и  дурноплясов,  слабых
головой. Наверное, и в этой стране есть неглупые люди, но Рындин  их  не
встречал. Единственное,  что  удивляло  его:  как  смогли  эти  животные
собрать такое огромное невиданно-неслыханное богатство? Ну, может  быть,
ждали  его  приезда  сюда  и  таких,  как  он.  с  Сейчас  Вадик  Рындин
советовался с чертом - пора ли ему  удалиться  на  покой?  По  подсчетам
Вадика, возраст его и боевая выслуга - сравнялись. Боевые годы  один  за
три считают, а у него в Афганистане семь лет только - пять  в  советских
войсках и два в полевых отрядах  "духов",  моджахедов.  Потом  два  года
безвременья - срок его возвращения в мир. И пять лет здесь,  которые  уж
никто и никогда мирной, тихой жизнью назвать не сможет, ибо род  занятий
Вадика был своеобразный - он убивал людей. И занялся он этим не  потому,
что по характеру был душегуб,  и  не  от  хорошей  жизни,  а  от  черной
неблагодарности и свинской вероломности американских властей...
   За его спиной, на широкой  тахте  завозилась,  спросонья  замурлыкала
Тавана - его возлюбленная чернулька, шоколадка четырнадцати  лет  и  ста
фунтов весом. До встречи с Вадиком Тавана проститутничала  помаленьку  -
не за деньги даже, а с дружками за угощение. Однажды Вадик подобрал ее в
своем подъезде и не отпускал больше - сладко  ему  оказалось  с  ней,  с
ласковой веселой обезьянкой.
   Вот поди ж ты - тайна  привязанностей  неразрешимая!  Безмозглая  как
пробка, черная, сиськи - котят не выкормишь. А вкусна! Запах  от  нее  -
тонкий, звериный, мускусный.  Как  обнимет  сухими  горячими  ручками  -
омрачение ума наступает, в жаркое сладкое марево погружает.
   Рындин повернулся к ней:
   - Спи, дочка, спи, девочка... Мне еще помолиться надо, подумать...
   Посмотрел на себя в зеркало - седоватые  тусклые  волосы,  немигающие
стальные глаза, впаянные в цинковую кожу. "Может быть,  я  -  робот?"  -
подумал Рындин.
   Да нет же! Человек нормальный!
   Полтора десятка лет назад, окончив офицерское училище  КГБ,  выучился
мудреному ремеслу рейнджеров-спецна-зовцев и  почти  сразу  же  попал  в
Афганистан, в шестьдесят шестую  бригаду  особого  назначения.  Повоевал
неплохо, стыдиться нечего -  получил  два  ордена,  три  медали,  дважды
цепляли его моджахедские пули, разок контузило слегка. Да черт  милостив
- повалявшись в госпитале, возвращался в строй в ту  же  самую  бригаду.
Нигде в другом месте он служить, наверное, не мог, да и не  хотел,  хотя
свои же, от злобы и зависти, называли их карателями.
   Их бросали в самые горячие точки. Кажется, не было побоища, в котором
Рындин не отметился. Под Кундузом его взяли в плен. Побрали  по-глупому.
Они  только  что  высвободили  из  плена  полковника  Руцкого,  будущего
вице-президента.
   Тот, ясное дело, улетел на "вертушке", а  Вадик  с  тремя  товарищами
пошел по горам на север и попался в сачок, как кур  в  ощип.  Посмотрев,
как духи отрезали уши его  друзьям,  он  рассудил,  что  довольно  глупо
упираться и хранить верность присяге. Кому? Долгу - за что? Горбачеву  -
это кто такой? И вообще - всей прошлой жизни! Правильнее в этой ситуации
выжить. И он сразу же заявил моджахедам, что первого дня побоев для него
хватит, а теперь он хочет перейти в мусульманство и воевать в их  рядах.
Видимо, моджахедам  не  часто  случалось  встречаться  с  таким  идейным
перерождением  среди  проклятых  "шурави"  -  во  всяком  случае,   духи
восприняли чрезвычайно благожелательно его решение.
   Обращение в мусульманство оказалось в общем-то чепуховиной.  Пришлось
подчитать изданный в Москве по-русски Коран,  отпустить  бороду,  надеть
эту дурацкую бескозырку и почаще повторять "Аллах акбар!".  Единственное
неприятное воспоминание у  него  было  связано  с  обрезанием.  Тоже  не
страшно, терпимо - Рындин за время службы привык к боли  настолько,  что
считал это почти естественным. Вот что его  действительно  тревожило  во
время торжественной операции, так это боязнь, чтобы дикари не перепутали
и вместо обрезания не кастрировали его. Но  все  обошлось,  обрез  вышел
нормальный.
   Повоевал он неплохо и на этой стороне. Считался чрезвычайно  отважным
воином, и  даже  ходили  разговоры  о  том,  что  его  назначат  полевым
командиром. В 1987 году после сильного побоища на караванной дороге  под
Кандагаром  его  отряд,   сильно   поредевший,   отвели   на   отдых   и
переформирование в Пакистан. Здесь он прочитал в газете, что в  Пешаваре
находится с гуманитарной  миссией  блаженная  американка  Людмила  Борн,
которая занимается обменом русских военнопленных на  моджахедов.  Короче
говоря, дернул он с базы, а подготовка у него была такая, что никто его,
конечно, из местных придурков поймать или задержать не мог.  В  Пешаваре
разыскал Людмилу Борн, низкий поклон этой  женщине,  отдавшей  все  свое
состояние и все силы для вызволения  из  мусульманских  тенетов  русских
беззащитных братьев. Рындин показывал ей  свои  страшные  шрамы,  горько
рыдал и жутко орал, как князь Игорь  в  одноименной  опере:  "О,  дайте,
дайте мне свободу!"
   Конечно, не в коммунистической России, куда ему  ход  заказан,  а  на
Западе, куда его и спровадили по визе беженца. В США  он  сразу  получил
вид на жительство - гринкарту, все  необходимые  документы  и  вэлфер  -
пособие  для  неимущих.  Целый  год  он  гарцевал  во  всех  газетных  и
телевизионных шоу, рассказывая о себе как о видном борце с коммунизмом и
исламским фундаментализмом. Но его надежда на то,  что  ему,  как  герою
войны,  беглецу  из  плена,  ратоборцу   с   тоталитаризмом,   обломится
какая-нибудь приличная пенсия от американского  военного  ведомства,  не
подтвердилась. Ему предложили освоить язык,  пойти  поучиться  на  любую
профессию, предлагали  фант,  но,  кроме  реального  вэлфера  в  пятьсот
долларов, он не смог выторговать  ничего.  Суки  грязные  -  вышибли  из
классного  Ветеранского  госпиталя  и  сбросили  лечиться   в   больницу
Кони-Айленда вместе со всей чернотой!
   Селиться на Брайтоне  и  общаться  со  своими  бывшими  компатриотами
Рындин не хотел. Он понимал, что для него  это  тупик.  Мелким  торговым
жульничеством капитал не заработаешь. Вообще никакой работой капитал  не
заработаешь, большие деньги можно только украсть. Или...
   Надо дождаться случая. И этот случай обязательно подвернется.  Рындин
ничего не знал о своей матери, которая жила  в  России.  Звонить  ей  он
боялся, чтобы не навести на свои следы, ибо у него был  сейчас  довольно
неопределенный статус - капитан  госбезопасности  в  бегах.  Он  не  раз
слышал, что всех перебежчиков  объявляют  изменниками  родины  и  заочно
приговаривают к расстрелу.
   Он хоть был и не перебежчик, а военнопленный, но не  согласился  дать
добровольно, во исполнение присяги, отрезать ему уши и  выколоть  глаза.
Он предпочел немного пострелять в  другую  сторону,  по  своим,  поэтому
скорее всего он считается дезертиром, перебежчиком и изменником.
   Сколько  ни  раздумывал  Рындин   о   своей   жизни,   итог   выходил
неутешительный: детский сад, школа, а  потом  все  пробежавшие  годы  он
учился убивать и не давать убить себя.  Прямо  сказать  -  специальность
нечастая в Америке, но не сильно дефицитная, не то чтобы  такие  умельцы
здесь  были  нарасхват.  Или,  может  быть,  он  не  знал,   кому   надо
предложиться?
   Рындин вспомнил о своем  однополчанине  и  близком  приятеле  старшем
сержанте Акулове, по  прозвищу  Десант,  -  все-таки  провоевали  вместе
четыре года! Акулов демобилизовался по  ранению  прямо  перед  тем,  как
Рындин попал в плен. Десант его  любил  и  уважал,  звал  к  себе  жить.
Телефон просил запомнить, благо номер простой - 466-66-33 - как номер их
бригады и полка.
   И он позвонил Десанту в Москву и сердце радостно заколотилось,  когда
он услышал -  как  из  соседней  комнаты  -  гугнивый,  шепелявый  голос
Акулова.
   Называться полным именем не стал, просто сказал:
   - Привет, Десант! Это говорит твой ротный...
   Десант сразу сообразил - О-о-о! Явление с того света!
   - Еще не явился, просто сигнал подаю...
   Десант был обрадован. Говорил, что  после  свержения  коммуняк  здесь
стало жить привольно, большие дела затеваются, и звал приезжать.  Рындин
поостерегся и попросил его навести справки о матери и подумать,  как  бы
ей переслать немножко денег. Десант обещал все сделать,  денег,  сказал,
можно не посылать, найду здесь, мол, отдашь при встрече. Рындин  рискнул
и оставил свой телефон Десанту.
   Через неделю тот позвонил и сообщил, что мамашу рындинскую разыскал и
двести долларов передал, а деньги это сейчас в России  огромные.  Рындин
был тронут, велел мамаше кланяться, обещал ей сам позвонить при случае и
спросил, как передать ему долг. Тот засмеялся:
   - Да ладно! О чем разговор... В Нью-Йорке через несколько дней  будет
мой шеф... Позвонит он тебе. Ты с ним встреться, поговори... Он  человек
непростой, тебе понравится...
   Позвонить матери Рындину не удалось - не успел, закрутился с  делами,
все недосуг было, а через неделю объявился тот самый шеф:
   - Моя фамилия Швец... Десант просил повидать тебя...
   Так они встретились. И действительно понравились друг  другу.  Сильно
выпили - пил в общем-то один Рындин, Швец только пригубливал, зато много
рассказывал о чудных делах в России,  вспоминали  прошлую  жизнь.  Потом
Швец спросил, что Рындин умеет  делать.  Хорошо  поддавший  Вадик  пожал
плечами:
   - Я уже полжизни миновал,  а  научился  только  одному  -  убивать...
Больше, наверное, ничего не умею...
   - Ну, сейчас это нехитрая наука, - засмеялся Швец. Рындин обиделся:
   - Ну перестань, не говори так! Сейчас это  делают  любители,  а  я  -
профессионал...
   - А чего же в твоей специальности такого особого?  -  поинтересовался
лениво Швец, которого Рындин - со слов Десанта -  интересовал  только  в
этом качестве.
   - Вот хочешь, тебя пальцем убью? - предложил  Рындин  и  выхватил  из
складок своего серого лица улыбку, как нож, непонятно - только  попугает
или вдарит по правде.
   - Не хочу,  -  твердо  сказал  Швец  призадумался.  -  Значит,  ты  -
виртуоз-убивец... В принципе, это занятно...
   Рындин не врал и не хвастался. Действительно,  он  был  обучен  тому,
чтобы искалечить или убить человека  безо  всякого  оружия.  Карандашом,
монетой, метнуть половинку бритвы так, чтобы она  попала  точно  в  рот,
тычком пробить сонную артерию. Он мог руками вырвать глаз,  убить  одним
ударом  указательного  пальца,  хлопком  ладоней   вышибить   барабанные
перепонки, авторучка в его  руках  становилась  стилетом.  Это  он  умел
хорошо - учили когда-то на совесть.
   И тогда Швец сказал ему:
   - Хорошо! Заключим договор - раз ты такой маэстро-исполнитель, буду я
тебе агентом-импресарио...
   Поскольку Швец всегда опасался Джангирова, он не стал рассказывать  о
своем ценном приобретении, а решил оставить этот кадр за собой, в личное
оперативное управление. А возвратившись домой, Десанту сказал на  всякий
случай:
   - Был твой дружок боец, да весь вышел... Распался  он,  гнилой...  Ты
ему больше не звони - опасно...
   Все концы отсек. И стал, как настоящий импресарио, для солиста-убивца
готовить серьезные контракты.
   Первым настоящим делом  Рындина  стала  ликвидация  Артура  Шнейдера,
одного из вождей криминального бензинового бизнеса в Америке. Швец через
свои  бесчисленные  и   многообразные   знакомства   подрядился   убрать
подпольного магната  за  четверть  миллиона  долларов,  пообещав  своему
наемнику-убивцу пятьдесят тысяч плюс все производственные расходы.
   Рындин понял, что его час пробил - именно эта Америка ждала его!
   - Ты не тяни особенно, но и не пори горячку, все подготовь  серьезно,
- напутствовал его Швец.
   Рындин и не собирался пороть горячку. Помолился черту, посоветовался,
подумал и, благословясь, приступил.
   Артур  Шнейдер,  напуганный  постоянными   угрозами   и   регулярными
отстрелами, принял все разумные  меры  предосторожности.  Просочиться  в
непосредственное  окружение,  чтобы  удачно  стрельнуть   в   него,   не
предвиделось - все-таки это Нью-Йорк, а не Москва.
   Три дня у Вадика ушло на разведку и составление диспозиции.  Выяснил,
что на следующей неделе в ресторане "Интернациональ" будет праздноваться
день рождения Шнейдера. За час до события ресторан оцепила охрана,  вход
строго контролировался, хотя приглашались только свои.
   Рындин сиднем просидел до темноты на соседней Кони-Айленд-авеню около
сортировочного пункта почтово-посылочной  службы  "Федерал-экспресс".  И
дождался: очередной водила фирменного  фургона,  негр-раздолбай,  бросил
машину около офиса с ключом в замке, а дверей  в  этих  фургонах  нет  в
помине, и отправился в контору за корреспонденцией. А  Рындин  пока  что
подсменил его за рулем  и  с  шиком  подогнал  свой  заметный  фургон  к
"Интернационалю", показал  охране  на  входе  фиолетовый  нарядный  ящик
"Федэкса" - срочная доставка подарочной бандероли на имя  Шнейдера!  Эти
долболомы осмотрели ящик - весомая посылочка! Обыскали, ощупали убивца и
впустили в банкетный зал. Рындин дождался начала очередного  танца,  под
грохот музыки вошел в зал, бритвой из запрятки вскрыл заклеенную коробку
и появился у главного стола, за которым восседал подпольный магнат.
   - Вам подарок!..
   Вынул из  коробки  пистолет  и  выстрелил  Шнейдеру,  как  Дубровский
медведю, в  ухо.  В  бешеной  громыхании  оркестра  никто  и  не  слышал
выстрела, никто не дернулся, пока Рындин дернул на кухню, оттуда сиганул
на крышу соседнего дома, спрыгнул во двор и ушел...
   Заказы Швец присылал не часто, раза три в год, платил  по-честному  -
половину в  аванс,  остальное  под  расчет.  Убивец  тратил  чрезвычайно
распорядительно и экономно. Единственное, что он  себе  позволил,  можно
сказать,  мечту  детства  осуществил  -  купил  спортивный   серебристый
автомобиль "корвет". Со  счастливым  злорадством  Рындин  воспользовался
идиотическими свободами Америки, где  можно  номер  на  машину  с  любым
текстом заказать не через блатного начальника ГАИ,  а  официально.  Пиши
что хочешь, только бы в семь букв вместилось. Он и уложился в эти нормы,
вложив в шесть букв хулиганского  текста  всю  ненависть  к  этим  сытым
американским аборигенам и новым еврейским барам с  Брайтона,  катающимся
на тяжелых "мерсах", курящим на своих  гулянках  гаванские  сигары  и  с
важным видом нюхающим пробки от французских вин, этим  тупым  недоумкам!
Он никого теперь ие боялся, его никто никогда не поймает, не  может.  Он
работает аккуратно, надежно и точно. И образ жизни ведет, не  вызывающий
интереса. Он и сейчас, собственно говоря,  сработал  по  указанию  Швеца
достаточно точно} ликвидировав Дриста и Драпкина. Но  третьего  дня  его
вызвал по телефону детектив Конолли и предложил, чтобы  он  поостерегся:
джи-мэн Полк - опасный субъект,  а  после  дерзкой  хулиганской  выходки
Убивца с Дристом поставили на уши всю полицию! Никто его не  просил  так
демонстрировать свое мастерство!
   Конолли держал его на связи второй  год.  Когда  итальянцы  из  "Коза
Ностра" подмяли под себя бензиновую русскую мафию, Швец, имевший дела  с
макаронниками, счел  правильным  передать  Убивца  под  непосредственное
руководство человеку в нью-йоркской полиции - молодому и многообещающему
детективу Конолли. Убивец был этим чрезвычайно недоволен.  Он  правильно
считал, что если  тайну  знают  двое,  ее  знают  все.  То,  что  о  его
существовании знает хоть и сво