власти решат депортировать Эмму, то,  наверное,  все-таки  мне
лучше ехать с ней... Я бы ей мог чем-то там помочь...
   - Русские говорят: вольному - воля...
   Полк подозвал слоняющегося без дела офицера, велел проводить Драпкина
на выход и записать его в регистрационный журнал.  А  сам  отправился  в
коридор и налил из поильной машины коричневой горячей бурды, которую все
единогласно договорились называть кофе. Вопрос привычки. Полк, вообще-то
говоря, ненавидел этот напиток, но, как и другие миллионы кофеманов, уже
не мог без него обходиться. Сколько выпивалось за  день  этого  мерзкого
пойла - не подсчитать. К вечеру во рту бушевала кислятина,  и,  медленно
разгораясь, вспыхивала пылающая едким пламенем изжога. Но отказаться  от
этой гадости не мог - с утра без трех-четырех стаканчиков  бурой  мутной
жижи мозги не шевелились.
   Полк уселся снова за свой стол и  со  спокойной  совестью  достал  из
кармана конверт - письмо от отца. Выходя из дома, он встретил в подъезде
почтальона, который еще не успел положить в ящик  почту  -  пухлую  кучу
рекламной макулатуры и конверт со слюдяным окошечком. Письмо отобрал,  а
макулатуру засунул почтарю обратно в сумку - выкинь, друг, по дороге!
   Полк боялся  опоздать  в  управление,  еще  не  предвидя,  что  копам
предстоит их уголовный праздник ловитвы и им будет не до него. Полк  уже
понял, что сегодня от них никакой помощи не добьешься, поэтому с  чашкой
бурда-кофе уселся за стол и с удовольствием вскрыл конверт.  В  окошечке
аккуратным круглым почерком был вписан адрес, отец так и не научился,  а
скорее всего не захотел  научиться  пользовать  компьютер.  Он  работает
всегда  на  старой  пишущей  машинке  "Смит-Корона",  но  письма   пишет
собственноручно.
   "Старшему специальному эмоционалу Нью-Йоркского отделения ФБР Стивену
Полку".
   Полк смотрел на  страницу,  заполненную  ровными,  будто  рисованными
строками, и перед ним стояло худое лицо  отца,  коричневое,  с  жесткими
морщинами, с вислыми седыми усами, как у Марка Твена.
   "Сынок!
   Прочитал твое письмо и долго смеялся. Оказывается, мы  с  разрывом  в
сорок лет одновременно переживаем кризис возраста. Ты -  кризис  зрелого
возраста, а я, видимо,  перезрелого.  Со  мной  все  понятно  -  дыхание
старости. Что касается тебя, то ты переживаешь кризис, который  является
важным эпизодом в развитии думающего и совестливого человека.  Тот,  кто
не пережил этот кризис, остается животным.
   Наверное, человек следует своему предназначению, которое  проявляется
еще в детстве. Мы  с  мамой  смеялись  четверть  века  назад,  когда  ты
привязался к нам с вопросом: "Как удается запихнуть  в  бутылку  большой
толстый огурец?" Ты увидел на Кейп-Коде сувенир.  Квадратная  прозрачная
бутылка из-под джина "Бифитер" была запечатана, а внутри  был  большущий
зеленый огурец. Я не мог разгадать этой хитрости, и  мама  не  могла,  и
никто из наших знакомых не мог тебе объяснить.
   Тебе было лет семь, и ты не давал житья никому, пока  первым  сам  не
сообразил: пустые бутылки раскладывают на грядке и заводят внутрь росток
с завязью. И вырастает огурец внутри бутылки. Думаю,  что  этот  смешной
фокус относится и к многим людям - они родились и выросли в бутылке,  не
догадываясь, что этот прозрачный стеклянный объем - не мир, не  свобода,
не большая жизнь, а сытое постылое бытие в тепле и защищенности неволи.
   Я ни в коей мере не хотел бы ни порицать твою жизнь,  ни  восхищаться
ею. Ты сам избрал свой жизненный путь.  Ты  хотел,  уже  став  взрослым,
угадывать, как огурцы попадают в бутылки. Человек должен проживать  свою
собственную жизнь, даже если она иногда  кажется  со  стороны  безумием.
Известно, что епископ Райт, недовольный глупыми затеями  своих  взрослых
сыновей, прислал им письмо:
   "Оставьте это, дети, никогда человек не будет летать,  ибо  это  удел
ангелов". На другой день братья впервые в человеческой истории  взлетели
на своем самолете - их звали Уилбур и Орвелл Райт.
   Я очень хотел, чтобы ты всю жизнь был свободен, чтобы ты всегда хотел
летать. Целую тебя. Будь счастлив".
   Полк  аккуратно  сложил  письмо,  спрятал  в  карман.  Надо  написать
несколько строк отцу.
   Отец бы наверняка понял,  подумал  Полк,  почему  меня  так  занимает
судьба Драпкина, который вырос  и  прожил  целую  жизнь  в  закупоренной
бутылке. Потом судьба сорвала ее с каменистой грядки  и  швырнула  через
океан, где она вдребезги разлетелась от удара о брайтонскую мостовую.  И
выполз этот несчастный на волю, оказавшуюся вдруг рабством.
   Но ничего не написал, потому что к нему подошел Конолли:
   - Ну, какие будут указания?
   - Какие тут  указания?  Нам  нужно  обязательно  найти  Бастаняна,  -
неопределенно сказал Полк.
   Он не хотел говорить Конолли, что от Дриста узнал -  через  Бастаняна
новые русские заранее заказывают ценные полотна. Их крадут в России и по
всей Европе, и, пройдя через цепкие  ручки  Бастаняна,  они  исчезают  в
банковских  сейфах.  Их  собирают  не  для   того,   чтобы   выставлять,
хвастаться, гордиться, - это просто надежное капиталовложение.
   - А что ты так уперся в Бастаняна? - спросил Конолли.
   - Я думаю, что  Бастанян  -  важнейшее  звено,  соединяющее  воров  и
заказчиков.
   Конолли резонно заметил:
   - Можно допустить, что он не знаком с ворами...
   - Но заказчиков знает обязательно. Они для нас сейчас важнее воров.
   - А что с этим Лаксманом? - спросил Конолли.
   - Не знаю. Надо  подумать,  как  его  использовать...  -  Полк  снова
промолчал и не сказал, что послал Дриста выяснить через все его  грязные
связишки на Брайтоне, как весь  антиквариат  и  полотна  могут  попадать
сюда. Или кто еще может работать на Бастаняна.

"БОЛЕЕ ЖЕСТОКИ И АГРЕССИВНЫ..."

   Полицейская организация "Европол" заявила, что  главной  угрозой  для
безопасности  граждан  стран  Европейского   союза   сейчас   становится
деятельность организованных  преступных  групп  из  Восточной  Европы  и
бывшего СССР.
   Директор  "Европола"  Юрген  Шторбек  отметил,  что   большую   часть
организованных  преступных  групп  в  Западной  Европе  ныне  составляют
выходцы из бывшего  Советского  Союза  и  восточноевропейских  стран.  В
качестве примера он указал на так называемые районы  красных  фонарей  в
крупных западноевропейских, городах. Еще десять  лет  назад  большинство
проституток там были выходцами из Азии и стран  Карибского  бассейна,  а
сами бордели находились под контролем местных преступных групп, а  также
выходцев из Южной Италии и Югославии.  Теперь  их  вытеснили  русские  и
другие восточноевропейцы.
   По словам Шторбека, преступники из  стран  бывшего  советского  блока
"более жестокие и более агрессивные". Они успешно  освоили  такую  форму
криминальной  деятельности,  как  компьютерная  преступность,  а   также
традиционное    вымогательство,    торговлю    наркотиками,    крадеными
автомобилями, "отмывание" денег и нелегальную  переброску  в  страны  ЕС
иммигрантов из других государств.
   Хенрик ван Хейден. Гаага

34. МОСКВА. КЛУБ "ЕВРАЗИЯ". ДЖАНГИРОВ. ТОЛКОВИЩЕ

   - Тебя, дядечка дорогой, давно пора ставить  на  правеж!..  -  хрипло
выкрикнул Нарик.
   Было видно, как он истерикует, надрачивает себя и заводит - так  было
легче  прорвать  последний  хлипкий  шлюз  в  половодье   беспредельного
поведения. Этот шлюз возводился веками - почтение к  старшему,  святость
родной крови,  благодарность  за  прошлое  не  позволяли  ни  при  каких
обстоятельствах дать волю гневу, затопить злобе и зависти ощущение одной
семьи, особого клана, единого народа.
   Сейчас сквозь эту ветхую  плотину,  изъеденную  временем,  нравами  и
жуткими соблазнами, уже  открыто  сочились  желтая  ненависть,  яростная
злоба, гнойная желчь.
   А Джангиров молча смотрел на него.
   - Ты пальцем не пошевелил, чтобы спасти моего брата! - орал Нарик.  -
Тебе его кровь кажется сладкой...
   С утра Нарик уже раза три шоханулся, и от  этого  он  был  в  высоком
приходе, и собственная наглость  казалась  ему  бесстрашием,  а  четверо
нетерпеливо-злобно переминающихся за спиной бойцов давали ощущение  силы
и надежности.
   - Молодец, Нарик! - негромко похлопал в ладоши Швец, лениво усевшийся
на бильярдный стол. - Хорошо, пацан, разговариваешь...
   Нарик резко повернулся к нему:
   - А ты, пес, вообще помалкивай! Не  твое  собачье  дело  вмешиваться,
когда люди разбираются!..
   Швец улыбался, глядя на вопящего Нарика. Из глубоких  глазниц  неярко
светили  мягкие,  добрые  глаза  размером  с  копейку.  Или  с   донышко
пистолетной гильзы.
   Джангиров скосил взгляд на Швеца, негромко ровно сказал:
   - Не обращай внимания... Это не он  кричит...  Это  наркота  из  него
вопит...
   Непонятно - то ли Джангиров  задумал  так  с  самого  начала,  то  ли
случайно получилось, но из-за расстановки людей  в  бильярдной  напор  и
угрозы Нарика не казались страшными. Дело в том, что Нарик и четверо его
смуглых бандюганов - стояли. Ну просто не было кресел в этой части зала!
Джангиров сидел на своем высоком стульчике, привалившись спиной к стойке
бара, и в такой  позиции  выглядел  вполне  внушительно.  Дополнительные
полметра, дарованные мебелью, снимали ощущение от его внешности,  как  о
ярком представителе высших насекомых: тяжелая головогрудь на плотненьком
брюшке-жопе - и сразу коротенькие ножки, будто  впопыхах  подвязанные  к
этому кое-как собранному корпусу. Швец полулежал на бильярдном  столе  -
впереди,   чуть   справа.   За   Джангировым   лениво   маячил   Десант,
равнодушно-медлительный, будто сонный. Так дремлют  кобры.  А  вообще-то
Десант мог бы вполне сойти за отдыхающего в пересменке бартендера,  если
бы не  держал  в  руках  вместо  коктейльного  шейкера  штурмовое  ружье
Моссберга.
   Так и разбирались - Джангиров сидя, а Нарик и его клевреты - стоя.  И
Нарик боялся, что от этого его угрозы могут выглядеть туфтой  и  "терка"
получится безрезультатной.
   К нему подсунулся смазливый быстрый парень с острыми чертовыми ушками
и красным шрамом через все лицо, от угла рта до уха.
   - А что с твоими деньгами, Нарик-джан? - громким горестным  фальцетом
воскликнул он.
   - С деньгами? Скрысятничал мой дядя деньги!..  Отцовское  наследство!
Мои и брата деньги!..
   Джангиров сморщился, как от колики.
   - Подавись ими! - орал Нарик. - Мы тебе подарим длинный  полированный
ящик с шелковой обивкой... Положишь их туда вместе с собой! Хотя тебе не
нужен длинный гроб, тебя можно хоронить в старом чемодане...
   О!  Вот  это  было  сильное  заявление!  Десант  за  стойкой  клацнул
затвором, Швец перекатился по столу на живот и пришел в "позицию №  3  -
стрельба лежа", нариковская хива мгновенно выхватила пистолеты.  Джангир
поднял руку, стало слышно, как по-мушиному назойливо гудит трансформатор
люминесцентной лампы - Мао Цзэдун сказал, что все несчастья мы навлекаем
на себя, открывая свой рот...  -  разомкнул  Джангир  бескровные  тонкие
губы. - Чего ты хочешь, сынок?
   - Я хочу, чтобы ты спас  Ахата,  моего  брата!  -  сказал  затухающим
голосом Нарик, понт уходил из него, нужна была срочно доза, ему  позарез
нужно было  сейчас  ширнуться  беленой,  и  парень  с  чертовыми  ушками
протянул ему две таблетки "экстази".  Нарик  сглотнул  их,  не  запивая,
вздохнул, как пловец, и снова заорал:
   - Твоего племянника! Сына твоей  сестры!  Кровь  родную!..  Если  эти
слова еще чего-нибудь  значат!  Ты  всегда  врал  и  хвастался,  что  ты
криминалиссимус! Что ты в Кремле ногами  двери  отворяешь!..  Так  спаси
брата!.. Иначе я тебя из автомата на ломти нарежу!..
   Джангир с горечью и отвращением смотрел, как на кончике  носа  Нарика
дрожит наркоманская сопля - организм плакал ядом.
   Остроухий черт со шрамом встрял без разрешения:
   - И деньги!
   - О деньгах я и не упоминаю! - заревел Нарик. - Деньги ты мне  должен
- отдай... Я - вор в законе, и за меня вся масть будет  мазу  держать...
Мне западло с крысятника долг не взять...
   Швец громко засмеялся:
   - Нарик, блатные говорят, что кого в зоне короновали,  у  того  венец
золотой. А кто на воле покупал, у того - жестяной...
   Джангир жестом оборвал его и спокойно спросил:
   - Сколько же я тебе, сынок, должен?
   Нарик не успел ответить, как черт с ушами выскочил:
   - Копейка в копейку - один миллион двести тысяч баксов...
   Джангир не удержался, переспросил:
   - Это по какому же расчету?
   - По семейному... Тех денег,  что  тебе  отец  дал  на  сохранение...
таксомоторный парк можно было купить... Понятно?
   - Понятно... - смирно кивнул Джангиров, молчал,  о  чем-то  думал.  -
Шальные, больные времена...
   Нарику показалось, что Джангир в уме считает деньги.
   - Ты мне рога  не  мочи!  И  не  вздумай  торговаться  со  мной...  -
презрительно сказал Нарик. - Я не успел тебе  сказать,  что  мы  тут  по
случаю прихватили твоего соленого америкашку, армяшку с Авлабара...
   - Зачем это тебе? - спросил Джангиров.
   - Мне он ни  за  чем  -  он  тебе  очень  нужен...  поэтому,  клянусь
Всевышним, он ни на один час не переживет  моего  брата...  Если  ты  не
спасешь Ахата, знай это твердо...
   Черт со шрамом радостно заулыбался:
   - Сам его исполню...
   - Слушай, тебя, кажись, кличут Мамочкой?  -  неожиданно  подал  голос
Швец. - Наслышан я о тебе...
   - Добрая слава не лежит, а бежит, - весело  осклабился,  задвигал  по
щеке красным шрамом Мамочка.
   - Ну да! - согласился Швец и показал на его шрам на  морде.  -  Вижу,
что за славу твою тебе уже пасть рвали... А  я  справедливость  люблю...
Как только шеф  дозволит,  я  тебе  обязательно  порву  пасть  с  другой
стороны... Перед смертью...
   Знаешь, как Христос вам заповедовал: если тебе порвали пасть слева  -
подставь правую...
   Мамочка не успел ответить, потому что Джангиров сказал:
   - Ты, Нарик, слышал у нас  дома  слово  "еттим"...  Несчастный  урод,
сирота людская... И наши отцы нас предупреждали: главная радость в жизни
еттима - дождаться часа, когда можно плюнуть в лицо благодетелю...
   - Спасибо тебе, благодетель мой, - шутовски поклонился Нарик. - И  ты
запомни: кровью красны платежи...
   Джангиров так же горестно-серьезно,  не  обращая  внимания  на  слова
племянника, сказал:
   -  Все,  что  я  сделал  для  вас  с  братом,  ты  уже  забыл.  Глупо
напоминать... Но я сделаю тебе сейчас самое  большое  благодеяние...  Ты
уйдешь отсюда живым.
   Больше мы никогда не увидимся... Если ты еще раз  попадешься  мне  на
дороге, я велю тебя убить...

35. ВЕНА. ХЭНК И ЕГО КОМАНДА

   Рудди Кастль позвонил в половине седьмого утра.  Из  пучины  тяжелого
пьяного сна Хэнк  всплыл  мгновенно,  как  водолаз,  которому  подрезали
воздушный шланг.
   Дело в том, что Хэнк всегда расселял свою команду в разных гостиницах
- из предосторожности, на всякий  случай.  Утренний  контрольный  обзвон
происходил в девять - Лоренцо набирал номер  Магды,  та  звонила  Рудди,
который отзванивал шефу. В девять! А не спозаранку!
   - Что-нибудь случилось?
   - Нет, нет! С нами все в порядке, - поспешил успокоить  Рудди.  -  Ты
телевизор не смотрел?
   - Когда? Ночью? - разозлился Хэнк. - Я и днем эту гадость не смотрю!
   - Зря, - сказал Рудди.
   Все знали, что Хэнк Андерсон ненавидит телевизор. Экран  -  дверца  в
отвратительный ему мир. Нажал кнопочку, и в твой  дом,  в  твое  укрытие
врываются толпами,  как  в  послед-ний  вагон,  вопящие  негры,  грязные
жиды-каики, вонючие латиносы с их опереточными  страстями,  въедаются  в
мозг рекламные клипы  с  корыстной  чепухой,  стреляют  на  ненастоящих,
понарошечных  войнах,  трясут  бетонными  харями  политики.  Виртуальный
далекий мерзкий мир превращается в реальное жизненное дно.
   - Короче! Ты чего хочешь? - спросил Хэнк.
   -  Передают,  что  в  Оклахоме   бойцы   взорвали   правительственный
билдинг...
   Положили тьму людей... Ты ничего не знаешь?
   - Нет, - сказал Хэнк и окончательно проснулся.  Посмотрел  направо  -
рядом с ним беспробудно дремала  пьяная  девчушка.  Хэнк  с  отвращением
смотрел на нее. В серых предрассветных сумерках у девки было острое лицо
зарезанной курицы. Как она попала сюда?
   Как ее зовут?
   Где подобрал?
   Все покрыто сизым туманом тошнотного похмельного пробуждения.
   - Алло, ты меня слушаешь? - забеспокоился Рудди.
   - Слушаю... Противно, но слушаю...
   Рудди осторожно спросил:
   - Ты ничего про это не знаешь?
   - Нет! Не знаю. Это не наши...
   - Я вот что думаю... - начал было Рудди.
   - Поменьше думай - позже состаришься, - строго указал Хэнк.
   - Ага,  -  согласился  сразу  Рудди.  -  Может,  позже  умрем.  Какие
указания?
   - Гоните ко мне в отель... Все.., Будем завтракать и думать.
   Хэнк  положил  трубку,  опустил  голову  на  подушку,  закрыл  глаза.
Подумал,  что  эти  шустрики  в  Оклахоме  его  обогнали.  Или   сделали
фальстарт. Во всяком случае,  сейчас  это  было  .крайне  неуместно.  Он
повернулся к девице, сопевшей аденоидными ноздрями. Потолкал брезгливо в
плечо, потом тряхнул сильнее, дождался,  пока  она  затрепетала  нежными
куриными перепонками век.
   -  Все,  подруга,  сеанс  окончен...  Вставай,  пора  домой...   Мама
заждалась...
   Встал с кровати, бросил около девки на тумбочку сотню и отправился  в
ванную. В дверях еще раз обернулся:
   - Подъем, красотка... Не тяни... Давай быстренько... Я тороплюсь...
   Долго стоял под холодным  душем,  приходя  в  себя,  дожидаясь,  пока
осядет в голове дым перегара,  стихнет  бешеный  напор  похмелья.  Потом
крепко растерся  махровым  полотенцем,  накинул  белый  халат,  вышел  в
комнату и с удовольствием  увидел,  что  девки  уже  нету.  На  бумажной
салфетке было написано по-немецки: "Ты дурак".
   - Ну и слава Богу, - благодарно вздохнул Хэнк.
   Достал из  тумбочки  две  таблетки  байеровского  аспирина,  взял  из
мини-бара бутылку перье, выпил и начал медленно одеваться.
   Хэнк делал это тщательно. Подобрал носки к замшевым туфлям-мокасинам,
светлые брюки к темному блейзеру. Поскольку одной  рукой  неудобно  было
завязывать галстук, Хэнк с удовольствием носил вошедшие в  моду  рубашки
без воротника, типа русских косовороток. Только из тончайшего мадаполама
и с жемчужной пуговичкой наверху. Посмотрел на себя в зеркало, всунул  в
верхний карман блейзера шелковый лимонный  платок  и  вышел  из  номера,
повесив на дверь табличку "Не беспокоить". Хэнк не любил, когда  обслуга
шарит по номеру, даже если он знал наверняка, как сейчас, -  там  ничего
было не найти.
   Лифт был занят. На площадке топотала от нетерпения толпа туристов,  и
Хэнк, махнув рукой, пошел  вниз  по  лестнице,  по  желтым  от  старости
мраморным ступеням, по которым стекал кровяной ручей  пушистой  ковровой
дорожки.
   Хэнк был в плохом настроении.  Не  то  чтобы  он  о  чем-то  жалел  -
давным-давно он отучился жалеть о том, что происходило помимо его  воли.
Просто на уровне физиологии злоба стала естественной  реакцией  на  все,
что не получалось так, как хотелось, как должно  было  происходить.  Его
распирала  ярость  на  этих  недоумков  в  Оклахоме,   на   эту   тухлую
деревенщину, которые  теперь  очень  осложнили,  а  может  быть,  совсем
сорвали  то  огромное  дело,  к  осуществлению   которого   он   впервые
приблизился.
   На расстояние протянутой руки.
   Он уговаривал себя, что бессмысленно злиться, досадовать бесполезно и
вообще в жизни мало смысла. Веками  прекраснодушные  краснобаи  убеждали
безумный мир, что смысл жизни есть достигнутая цель,  исполнение  обета,
она и есть задача бытия.
   Ничего этого не существует.  Обман  чувств,  пустой  розыгрыш  мысли,
иллюзия завтрашней радости.
   Хэнк знал, что его радости - злые, и они не приносили  ни  покоя,  ни
мира в душе, а только короткий взрыв адреналина в  крови,  делавший  его
жизнь  в  какой-то  мере  оправданной.  Смысл,   единственное   реальное
содержание жизни - сегодняшнее острое наслаждение, сиюминутная радость и