интересы народа. Вот этого - не  надо!  Я  и  сам  народ  не
обижу!  Все  наши  великие  демократические  завоевания  -  запретить  и
позабыть! Наш народ у Мишки Горбачева просил не свободы,  а  колбасы,  а
он, дурень, не понял и дал ему гласность. А я дам людям свободу работать
до упора и жрать колбасу от пуза. Но политических игрищ - никаких!  Все,
наигрались! Законы - понятные, строгие, справедливые.  Армию  бюрократов
сокращу в сто раз. За взятки - расстрел. Дармоедов - в зону.  Блатным  -
пулю...
   - Слушай, Хитрый Пес, не пугай так сразу! А кто же это будет тебе так
абсолютарно просвещать народ?
   - Военные коменданты. И полиция, не берущая взяток.
   - Но вы же меня убедили, что здесь таких нет! - воскликнул Серега.
   - Есть. Есть, поверь мне. Не стоит село без праведника, а держава без
людей, которые живут по понятиям. Не блатным, а Божеским...
   - Что, попов попросишь подсобить?
   - Нет, я попрошу тебя. Ты мне их всех сыщешь и такую полицию создашь.
Я хочу, чтобы следующим министром внутренних дел России был ты...
   Не шутил я с ним. И не обманывал. Ну, может быть, не все сказал.  Так
это ему и не надо.
   Господи, как я устал от огромного количества ведомых мне тайн! Серега
и не представляет даже, как старят человека тайны. Вся  его  жизнь,  вся
его работа предполагают конфиденциальность, закрытость, секретность.  Но
это бессмыслица, ибо имеет задачу сделать скрытое явным, это не таинство
созревания зерна в земле, а закрытая напряженность нарыва. И от этого их
молчаливость никогда не становится тайной, а всегда остается  пустяковым
служебным секретом. Любая бумага  со  строжайшим  грифом  -  "совершенно
секретно!" - гроша не стоит, потому  что  настоящие  тайны  не  доверяют
бумаге.
   Настоящим тайнам отпущен  срок  жизни  их  хранителя,  и  они  должны
умирать вместе с ним. Человек, переживший тайну, смешон и беззащитен.
   Кот  Бойко  думает,  что  владеет  моими  тайнами.  Серега   надеется
разгадать то, что знает Кот. Эх, мальчики вы мои дорогие...
   Тайну знает Вениамин Яковлевич  Палей.  Мы  здесь  -  в  августовском
ливне,  в  автомобильной  пробке  у  ворот  зоопарка  -   рассуждаем   о
демократии. А Палей перекачивает деньги.  Огромные  деньжищи!  Несчетные
миллионы. Кровь, душу, плоть завтрашней власти. Будущее легионов людей.
   Вот это тайна. И тебе, Серега, такие тайны еще не по плечу. Или не по
душе? Какая разница...

СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ:

ДЕТСКИЙ "МЕРСЕДЕС"

   Лена Остроумова, мой личный секретарь, сделала пометку в блокноте и с
лучезарной улыбкой сообщила:
   - Рабочая программа на сегодня исчерпана, осталось  только  позвонить
жене...
   - Не понял? - Я посмотрел на нее озабоченно.
   - Вы здесь, дорогой Сергей Петрович, болтаетесь больше  недели.  Пора
звякнуть, узнать, все ли у них благополучно, не надо ли чем помочь. Сыну
Василию скоро идти во второй класс лионского лицея имени  Мольера.  Надо
озаботиться, все ли куплено парню для учебы, не надо ли что-то подослать
из Москвы...
   - Зачем? - спросил я, покручивая на руке свой шестипулъный браслетик.
   -  Проявить  сердечное  участие,  набрать  в  семье  очки,   укрепить
расшатанный командировками брак.
   Занятно, что я никогда и ничего ей не говорил о Ваське. Смотри, как у
них все плотно схвачено. Она  ведь  не  проболталась,  она  это  говорит
специально, она наводит меня на какую-то мыслишку, на что-то  очевидное,
чего я не замечаю.
   - Я спрашиваю - тебе зачем это нужно?
   - Странный вопрос! - Лена вздернула тонкие  бровки.  Круглая  веселая
мордочка, круглые плошки-глазки, круглая  пимпочка  вздернутого  носика,
короткая   стрижка   на   небольшой   породистой   головушке.    Веселая
девчушка-старшеклассница. Жуть какая-то!
   Лена  повернула  ключ  в  замке,  подошла  ко  мне  и  крепко,  долго
поцеловала.
   - Не боишься, что нас здесь застукают? - спросил я.
   Она покачала отрицательно головой и быстрыми своими, ловкими пальцами
стала расстегивать на мне рубашку.
   - Только один человек может  здесь  выразить  тебе  неудовольствие  -
Александр Игнатьевич Серебровский, - со смешком молвила  моя  всезнающая
старшеклассница. - Но он к  тебе,  мой  медово-сахарный,  не  пойдет,  а
вызовет к себе.
   - Ну, слава Богу, тогда заблудим на службе по-черному, - вздохнул я.
   Она оторвалась от меня и спросила с живым интересом:
   - Слушай, скромник мой дорогой, а  в  твоей  заграничной  ментуре,  в
Интерполе, я имею в виду, сотрудники так не балуются?
   Я представил себе, как я запираюсь  в  своем  кабинете  на  Шарль  де
Голль, 200, с  секретаршей  нашего  управления  -  костистой  белобрысой
кобылой Морин Ван де Грааф, и она  шепчет  мне  страстно  сиплым  басом:
"О-о, майн цукер-хениг кнаббе",  -  и  меня  охватил  такой  страх,  что
желание сексовать пропало начисто.
   - Сотрудничка моя дорогая, - сказал я Лене со смехом, - в  Интерполе,
чтобы попасть с этажа на этаж, из  отдела  в  отдел,  нужен  специальный
электронный  пропуск.  А  во  всех  кабинетах  двери  в  коридор  всегда
распахнуты настежь.
   - Понятно, - кивнула Лена. - Для пущей  открытости.  Мы  открыты  для
стука?
   - Примерно так... А ты почему про Ваську моего заговорила?
   - Я хочу, чтобы у тебя было все хорошо. - Она смотрела на меня в упор
смеющимися круглыми глазами. - И вообще, я люблю детей.
   - А чего своих не заведешь?
   - Ты что, мой возлюбленный руководитель?  Я  сама  еще  дитя,  нежный
ребенок, нераспустившийся цветок! Лет этак через  восемь  -  десять  все
организуется, можно будет заняться прямым воспроизводством...
   Она взяла меня обеими руками за уши, притянула к себе,  стала  быстро
целовать в глаза, лоб, губы, жалюще-остросладко целовала и смеялась.
   - Чего сейчас  развеселилась?  -  спросил  я.  -  Скажи  правду,  мой
нераспустившийся распущенный цветок.
   - Мы - я  и  наш  босс  Александр  Игнатьич  -  любим  детей  сильной
платонической любовью. Он не только своего  Ваньку  любит,  он  и  чужих
деток обожает...
   - Да-а? - протянул я неуверенно. - Свежо предание!
   Лена села  передо  мной  на  стол,  обхватила  меня  своими  длинными
сильными ногами, подтянула вплотную.
   - Несколько лет назад охранник-дурак  упустил  со  сворки  Мракобеса,
хозяйского  питбуля.  Ты  это   чудовище   видел,   представляешь.   Ну,
естественно,  добрый  песик  в  кровь  искусал   соседского   мальчишку.
Мальчонка-то пустяковый, а папаня  его  -  некстати  первый  замминистра
финансов.
   Объеденного  кабыздохом  парня  забрали   в   больницу,   и   запахло
грандиозным скандалом...
   - Не поверю, что Хитрый Пес не мог откупиться.
   - Серенький мой властитель, любимый командир! Конечно, деньги  решают
все,  но  есть  ситуации,  отягощенные   эмоциональными   глупостями   -
родительский   испуг,    материнский    гнев,    общая    ненависть    к
собакам-людоедам.  Как  говорит  Серебровский,  разрушительное  действие
внесистемного фактора. Надо было сделать так, чтобы допрежь  скандала  в
газетах и заявления в прокуратуру потерпевшие  сами  оказались  довольны
укусами...
   -  Для  этого  надо  было,  чтобы  вся  министерско-финансовая  семья
оказалась мазохистами, - заметил я.
   Лена восхищенно покачала головой:
   - Твой друг Хитрый Пес потому магнат, что знает о таких  возможностях
денег, про которые мы и не догадываемся...
   - Обложил ребенка компрессами из тысячерублевок? - предположил я.
   - Нет. Спросил - сколько лет пацану? Одиннадцать?  Отлично!  Позвонил
нашему представителю в Нью-Йорк и велел незамедлительно  купить  детский
"мерседес".
   - Это еще что такое? -  удивился  я  и  почувствовал  стыд  -  прожил
столько лет на Западе и не видел детского "мерседеса".
   - В Нью-Йорке самый лучший в мире магазин игрушек - "ФАО-Шварц".  Там
продается  "мерседес"  -  настоящая  двухместная  "шестисотка",   только
маленькая, метра полтора длиной. С двигателем, огнями, все на коже - как
полагается, но только для детей. Хороших,  качественных  детей,  которые
знают, где и у кого надо было родиться. Потому что стоит этот игрушечный
автомобильчик девять тысяч восемьсот долларов...
   - Ну-ну, и что? - Я почувствовал себя увлеченным старой сплетней.
   - В тот же день наш человек в  Нью-Йорке  снял  с  витрины  "мерс"  и
вечерним рейсом увез в Москву. А поутру в палату к сшитому и  склеенному
мальцу вкатили это  авточудо,  и,  как  ты  догадываешься,  после  этого
ребенка  можно  было  выволочь  из  машины  только  с  помощью  того  же
Мракобеса.
   - Любопытная история... Может быть, это миф?
   - Наверное, миф, - легко согласилась Лена. - Правда, я сама  на  этом
"мерсе" прокатилась. Полный прикол!
   - А ты как в этот детский "мерс" попала?
   - А его привез в больницу мой  папаша.  Так  уж  получилось,  что  он
хорошо знаком с Серебровским и покусанным замминистра...
   Мы молчали,  глядя  друг  на  друга.  Мне  показалось,  что  я  начал
улавливать код, тайный подтекст ее разговоров со мной.
   Лена простодушно сказала:
   - Я думаю, что тебе было приятно убедиться в чадолюбии твоего  друга.
Отец покусанного мальчика  потом  понял,  что  за  суховатой  внешностью
олигарха Серебровского скрывается нежная, чувствительная душа. Они  даже
подружились впоследствии.
   - Что-то в этом роде я и предполагал. Как фамилия этого папы,  кстати
говоря?
   - Фатеев...
   Она ласкала меня пронзительно, нежно. И властно. А  я  вел  себя  как
сексуальный  инвалид,  как  эротический   лишенец.   Я   хотел   с   ней
разговаривать.
   - Спасибо, что ты рассказала мне...
   - О чем ты? - оторвалась она на миг.
   - О восхитительной любви Серебровского к детям покусанных министров.
   - Не стоит благодарности. Добродетели босса очевидны...
   - Тебе наш босс нравится, - утвердительно спросил я.
   - Нет, - отрезала она,  пытаясь  выволочь  меня  из  русла  интриг  в
сладкое лоно удовольствий.
   Но мы - международные менты-мазохисты - так легко гадость на  радость
не меняем.
   - Почему? Почему может не нравиться Хитрый Пес? Некрасивый?
   -  Перестань  говорить  глупости.  Богатые  некрасивыми  не   бывают.
Серебровский - очень крутой мэн.
   - И что?
   Она, видимо, махнула на меня рукой  -  от  эмоционального  паралитика
кайф не словишь. Закурила сигарету и сказала мне душевно:
   - В отличие от тебя, мой ненаглядный  начальник,  наш  шеф  Александр
Игнатьич  -  настоящий  босс.  Как  вы  называете  в  Интерполе  главных
мафиозных донов?
   - Саро di tutti capos. Босс всех боссов...
   - Вот он и есть  Босс  Боссович,  потому  что  владеет  замечательным
секретом расчетов с миром. Все платят за него.
   - Нежный мой цветок, несведущее дитя, обращаю твое внимание, что  это
он нам всем платит, - ради справедливости вступился я за друга.
   Она  смотрела  на  меня  с   еле   заметной   насмешкой   в   круглых
васильково-синих, бездонно-прозрачных глазах.
   - Сердечный ты мой простофилюшка! Все фокусы в цирке очень просты, но
исполнить их может только мастер.  Секрет  Хитрого  Пса  примитивен,  но
умеет это делать только он один.
   - Поделись секретом, девушка-невинность, нетронутый  эдельвейс,  если
знаешь. Может, мы и для себя сообразим что-то про этот трюк?
   Лена положила мне руки на плечи и неожиданно просто сказала:
   - Сережа,  это  не  трюк.  Это  характер,  это  свойство  гениального
бизнесмена.
   Он платит смехотворно дешево за все, что покупает. И берет неимоверно
дорого за все, что продает. Хитрый Пес предлагает людям деньги, а взамен
берет у них талант, дружбу, верность, счастье, будущее - он  приобретает
человеческие судьбы. В руках у  Серебровского  контрольный  пакет  акций
незримой компании "Наш мир завтра"...
   Растерянно покачал я головой:
   - И тебе не нравится такой крутой мэн?
   - Не-а! - беззаботно рассмеялась Лена. - Мы с ним райские  птички  из
одного змеиного инкубатора. Только я пока птенчик в золотом пушке, а  он
громадный матерый лысый гриф. Нет, не нравится. Мне нравишься ты...
   - Ага, это понятно! Как говорится, мечтаю верить...
   - Ты, дурачок, этого не понимаешь. Ты как черный  хлеб,  как  печеная
картошка в золе. Мне нравится перебрасывать тебя с ладони на ладонь.
   - По нашим временам - диета сомнительная...
   - Не боись! Как затоскуем, я с презентаций в сумке икры  с  лососиной
утащу.
   Кстати, я давно хотела тебя спросить...
   - Спроси! Смогу - отвечу...
   - В какой самой страшной криминальной истории  ты  участвовал?  Какое
убийство, ну, допустим, чья  смерть  произвела  на  тебя  самое  большое
впечатление? - Ее глаза горели азартным любопытством.
   - Смерть Вольфганга Брикса, - не задумываясь, ответил я сразу. -  Его
останки обнаружили через пять лет после смерти.
   - Расскажи, расскажи! - задергала меня Лена. - Быстрее рассказывай...
   - Каждый год мы  проходим  обязательную  трехнедельную  стажировку  в
одной из национальных полиций мира. В прошлом  году  я  отбабахал  ее  в
Германии, в Гамбурге. В полицию обратились из местного банка - они, мол,
не могут связаться со своим клиентом Вольфгангом  Бриксом,  на  счету  у
которого кончились деньги.  А  все  коммунальные  и  регулярные  платежи
осуществлялись автоматически с этого счета. Как, значит, им быть?
   -  Ну-ну,  дальше?  -  Лена   дергалась   в   нетерпеливом   ожидании
криминального ужастика.
   - Выехали к нему домой, позвонили в дверь - никто не открывает.  А  в
квартире слышны звуки -  кто-то  ходит,  разговаривает,  через  замочную
скважину видны отблески света.
   - Взломали?
   -  Еще  как!  Чистенькая   двухкомнатная   квартирка,   в   углу   на
рождественской елке мерцают разноцветные лампочки. Включен  телевизор  -
какое-то  ток-шоу  передают.  А  в  инвалидном  колесном  кресле   перед
телевизором - скелет в лохмотьях. На коленях открытый журнал - программа
передач на 5 декабря девяносто второго года. Пять лет назад...
   - Полный отпад! - восхитилась Лена. -  Сказочный  рекламный  ролик  о
елочных гирляндах и телевизорах "Сони"! Хороший слоган: "Живи с  нами  -
после жизни"...
   - "Филипс". У него был не "Сони",  а  "Филипс".  Пять  лет  покойника
развлекал "Филипс".
   - А сколько ему годков натикало? Ну, этому самому немцу?
   - Бриксу было сорок  три.  Многоквартирный  огромный  дом,  громадный
город, миллион людей вокруг... Могила неизвестного человека...
   - Жуть какая-то! - передернула плечами Лена. - Гиньель! Вампука!
   Потом обняла меня за шею, тихо прошептала на ухо:
   - Эту веселенькую историю ты не рассказывай Хитрому Псу никогда...

КОТ БОЙКО:

ВОЗНЕСЕНИЕ

   - Не бздюмо, Кот! - Карабас положил тяжеленную лапу на мое  плечо.  -
Мои ребята были ночью на крыше, проверяли - блок выдержит.
   - А я и так знаю - ничего со мной не станется, -  засмеялся  я.  -  Я
ведь везунчик, ведущий счастливец эпохи.
   - Я верю, - кивнул Карабас. - Будь ты лошадь, я бы за тебя  на  бегах
вмазывал!
   - На ипподроме не пробовал, а в крысиных гонках я рекордсмен. Не имею
равных,  -  заверил  я  Карабаса.  -  Мне  тут  одна  колдунья   недавно
нагадала...
   - Что пообещала? - деловито осведомился Карабас.
   - Умру,  говорит,  в  конце  следующего  века  от  тяжелой  раны  при
самоубийстве.
   Пригрозила, что с бабами возникнут проблемы...
   - Ладно, подождем, - пообещал Карабас.
   Я  уселся  в  маленькую  люльку-беседку,  трос  от   которой   уходил
поднебесно высоко и через блок на крон-балке билл-борда "Сони" спускался
обратно - на буксирную лебедку рыже-ржавого "ровера".
   - Давай рабочий струмент, - скомандовал я Карабасу, и он поставил мне
на колени ведро, в котором лежал разобранный карабин, а сверху  натыканы
какие-то щетки, совки и прочая декоративная дребедень.
   Карабас наклонился ко мне:
   - Ты его решил мочить наглухо?
   - Как Бог даст! - усмехнулся я. - А что?
   - У него бронированный "мерс", из этой пукалки ты его не достанешь.
   - Не учи ученого...
   - Зря  смеешься!  С  ним  не  пошутишь,  его,  как  медведя-подранка,
отпускать нельзя.
   - Ага! Только я его снимать буду не как медведя, а как соболя - прямо
в глаз, чтобы шкурку не портить...
   - Шутишь все, юморист хренов! Не так надо было!  -  досадливо  махнул
рукой Карабас.
   - А как надо было, Киллер Террористович? - поинтересовался я.
   - Из гранатомета!  Или  тяжелого  подствольника,  -  серьезно  сказал
Карабас.
   - Порядок, - успокоил я его. - Если не попаду  ему  в  глаз,  вечером
доставай "стингер".
   - Ну да! Коли до вечера мы еще будем живы...
   - Будем, Карабас! Куда мы денемся! Давай поехали...
   Карабас махнул рукой парню за рулем,  мотор  "ровера"  загудел  гуще,
ниже, металлически чавкнула лебедка, дернулась люлька, и я поплыл вверх.
   Когда я вознесся выше Карабаса, он, задрав голову, сказал негромко:
   - Ни пуха...
   - К черту, к черту, к черту!
   А он перекрестил меня.
   Лебедка плавно и ровно тащила меня наверх,  я  поднимался  на  крышу,
минуя бдительных вахтеров в подъезде, случайных  памятливых  жильцов  на
лестнице и в лифте, пудовые замки на чердачных дверях и люках на кровлю.
   Геометрическое счастье самого короткого пути - прямиком  между  двумя
точками.
   На нижней точке пыхтел движком маленький "ровер", карабасовские бойцы
в желтых жилетах и пластмассовых касках, опершись о краденые  штакеты  с
табличками "Мосэнерго", которыми они огородили тротуар, опасливо глазели
на мое вознесение. Карабас, как и поклялся мне, уселся в машину. Он ведь
в отличие от своих неузнаваемо  одинаковых  ребят  в  касках  запомнится
наверняка очень многим прохожим, которых уже  сегодня  будут  опрашивать
РУОП, МУР и служба безопасности Серебровского.
   А на верхней точке ветерок напрягал биллборд, пузырил парус  японской
каравеллы "Сони", бегущей по электронным волнам в какой-то другой, более
красочный мир. Куда красочней! Ярче и красочней,  чем  у  нас,  мира  не
бывает. Только загробный.
   Трос, на котором раскачивалась полегоньку моя  люлька,  соединял  два
придуманных  фальшивых  мира  -  ненастоящие   мосэнерговцы   в   чужих,
ворованных касках и ярко-красочный, загробно-виртуальный, ссаный, сонный
"Сонин" мир.
   А я, как водолаз, с унылого плоского дна дворового  колодца  всплывал
на верхотуру, где надо мной, как наблюдательно  заметил  классик,  струя
была светлей лазури и, естественно, луч солнца золотой, пока  я,  мудило
мятежное, искал на свою голову бурю. Бессмысленно предполагал,  будто  в
буре есть покой! А на хрена мне покой? Хорошо придумали коммуняки:  "Мир
- народам! Покой - покойникам!"
   Попутно я заглядывал во все окна, мимо которых проплывал  на  пути  к
бурному покою на крыше. Как космонавт, пролетающий над  континентами,  я
посылал местным обитателям привет  и  пожелания  мира  их  пятикомнатным
хижинам.
   Все, слава Богу, вернулось на круги  свои  -  после  революции  самые
дорогие квартиры в Москве были превращены в коммуналки и заселены нищими
пролетариями. Теперь за каких-то пару лет шустрые риэлтеры расселили  из
коммуналок  хозяев  страны  и  продали  дом  за  астрономические   бабки
наемникам капитала.
   На втором этаже молодой жирноватый буржуй завтракал. Скорее всего  ел
ананасы  и  рябчиков  жрал.  Абсолютно  было  непохоже,  что  он   верит
полоумному поэту революции, будто день его последний приходит, буржуя. А
зря!
   По-моему, социалистические революции неизбежны в нашем отечестве, как
осенняя грязь и зимняя холодрыга.
   Буржуи лето красное пропели, оглянуться не успели, как опять им  ссут
в глаза, едритская сила!
   На третьем этаже мучили мальчика,  мытарили  ребенка  по-черному.  На
черном рояле учили музыке. Дрочил, бедняга, гаммы. На  бледной  мордочке
написано страдание. Не понимает, дурачок, что  выполняет  миссию.  Он  -
новая генерация, культурный помет дикого российского капитализма.
   А на четвертом этаже  стояла  перед  окном  голая  девка.  Со  сна  -
пухломорденькая, мопсовидная, с  острыми  козьими  сиськами  и  поджарым
животом, под которым