там,   чтоб   кто-нибудь   не   подснял    нашего
шустряка-чужденца...

КОТ БОЙКО:

ПРОДАВЕЦ СНОВ

   Мы с подругой лежали обнявшись на тахте, и этот жалобный матрас летел
сейчас над миром, как ковер-самолет.
   Его несла над этой заплеванной, обиженной землей, над облаками легкой
дремы и сладкого полузабытья острая тугая сила моего вожделения и ее уже
уходящая нежная агония: "О мой родной, лучший мой, единственный..."
   Потом Лора оттолкнула меня, взяла с тумбочки очки, надела, и лицо  ее
сразу построжало, как у училки, проверяющей мою контрольную  -  грамотно
ли все сделал, есть ли в моем сочинении  искреннее  чувство  или  только
чужие цитаты с ошибками?  Долго  смотрела  она  в  мое  лицо  и  решила,
наверное, что  я  на  этот  раз  ничего  не  списывал,  не  подглядывал,
подсказками не пользовался.
   - Ты мне снился, урод несчастный.
   - И ты мне снилась... Лежишь, бывало, ночью на  шконках,  вокруг  сто
двадцать мордоворотов храпят, как танковая колонна.  Безнадега,  вонь  и
мгла... А я лежу и о тебе, единственной, сладкой, как эскимо, мечтаю...
   - Ну что ты врешь. Кот позорный! - засмеялась она. - Мечтал бы - хоть
раз открыточку прислал, я бы к тебе приехала...
   - Лора, цветочек мой  душистый!  Декабристка  моя  хрупкая!  Тебе  на
свиданку в зону нельзя, туда только законных супружниц пускают. А  мы  с
тобой, слава Богу, в сплошном грехе сожительствуем.
   - К сожалению...
   - Не жалей. Представь себе - вот это наше сладкое хряпание называется
супружеский долг! Долг! Как трояк до получки! Полный отпад!
   - Угомонись, тротуарный мустанг! Мне это  не  кажется  таким  ужасным
наказанием, - недовольно заметила Лора. - Просто тебя бабы  разбаловали.
От этого тебе нормальная жизнь кажется стойлом.
   Я закурил сигарету, потянулся, закинул руки за  голову  и  сказал  ей
совершенно честно:
   - Ошибаешься, подруга, это не разбалованность. Я очень люблю женщин.
   Понимаешь, не просто факаться люблю,  я  каждую  женщину  люблю,  как
волшебный подарок... Подарок, которым дали поиграть один раз. У меня  до
сих пор трясется душа, когда я впервые прикасаюсь  к  женщине.  Я  люблю
первые слова знакомства, я люблю ваши капризы, вашу  терпеливость.  Вашу
верность, память ваших тел, их запах - у каждой свой. Когда я с тобой, я
люблю тебя, как часть самого себя... Когда я в тебе - ты для  меня,  как
два кубика дури, как  сорванный  мной  впервые  миллион,  как  рекордный
выстрел на олимпиаде...
   Понимаешь?
   - Я люблю тебя, безмозглого вруна. Умираю по тебе! И  ничему  никогда
не верю...
   - Зря. Я никогда не вру женщинам. Я их всех любил в момент знакомства
так сильно, что хотел на них жениться. Честное  слово!..  Но  по  разным
причинам передумывал.
   - Больной человек, чистая клиника, - неискренне посочувствовала Лора.
- Лечиться надо вам, пожилой юноша!
   Я поднялся со своего медленно планирующего на землю ковра-самолета:
   - Можно попробовать. Хорошими продуктами. Помогает...
   - Ужас! - Лора закрыла лицо руками. - У меня  в  холодильнике  только
мед и орехи.
   - Одну минуточку! Тебе же доставили ужин из ресторана!
   - Послушай, продавец снов! Последний  раз  мы  ужинали  в  ресторане,
когда я решила по дурости, что ты хочешь  на  мне  жениться.  А  ты  уже
передумал...
   Или думать не собирался...
   - Пока не знаю, но, может быть, я  снова  передумаю,  -  сказал  я  и
направился в прихожую за своим баулом.

АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ:

КАРНАВАЛ САМОЗВАНЦЕВ

   Гаишники  перекрыли  для  нас   встречное   движение,   пока   машины
переползали на внешнюю полосу кольцевой дороги - все, поехали домой!
   Серега заткнулся в угол салона, подавленно и сердито молчал.
   - Жаль, что ты мент, полицейский. А не японский поэт. Мог бы написать
стихотворение, элегантное танку в стиле дзен,  -  сообщил  я  Сереге.  -
Такого типа: "Ночью я проехал мимо своей могилы. Из тьмы в никуда..."
   Ордынцев подозрительно посмотрел на меня:
   - Але, а ты почему велел забрать меня прямо из аэропорта?  Ты  что-то
знал?
   Меня стал разбирать смех - до чего же люди ни  черта  не  понимают  в
происходящем вокруг, с ними самими. Но строго и уверенно судят!
   - Ты знал? - приступал ко мне Серега.
   - Ну даешь! У тебя мания величия! По наивности тебе кажется, что ты к
этому имеешь отношение. Все это, - я  показал  пальцем  себе  за  спину,
туда, где медленно исчезало мерцающее зарево, - имеет отношение только к
86 миллионам баксов. Должен тебе  сказать,  что  это  о-очень  серьезная
сумма, и те, кто растырил  ее  по  оффшорным  банкам,  не  хотят,  чтобы
веселый босяк Смаглий тут начал болтать глупости  на  следствии!  Просто
ему не надо было попадаться тебе в руки. Вот и все...
   - Выходит, если бы я его не отловил... - задумчиво сказал Серега.
   - Конечно! - заверил я его. -  Смаглий  нарушил  правила  игры  -  он
попался.
   Проиграл - плати...
   - В той игре, что я играю, у меня есть роль. Я - сыщик. А получается,
что я еще и судья. И отчасти - палач...
   - Не морочь голову! Никакой у тебя отдельной  игры  нет.  И  быть  не
может! - твердо остановил я его. - Мы все играем одну  громадную,  очень
интересную  игру,  и  никого  не  спрашивают  о  согласии.  Играем  все!
Постарайся ни к чему всерьез не  относиться  -  мы  все  на  сумасшедшем
карнавале самозванцев. Это бал воров с непрерывным переодеванием, все  в
нелепых масках и чужих костюмах. Гримасы, ужимки, комичные кошмары...
   - Там был кошмар настоящий. Там убили моих товарищей, - просто сказал
Сергей.
   Я перебил его:
   - Знаю! Сделай выбор: или глубокая скорбь по этому печальному поводу,
или безмерная радость, что тебя там  не  было.  Слава  Богу,  жив.  Жив!
Радуйся!
   - Эта формула не из человеческой  жизни,  а  из  мира  твоих  рвотных
цифр...
   - Не ври, не ври, не ври! Себе самому не ври. Это и есть человеческая
жизнь! Тебе и поскорбеть охота, я ребят очень жалко, и  порадоваться  за
избавление от погибели нужно, а делать это прилюдно неловко...
   - А почему неловко? - всерьез спросил Сергей.
   - А потому что мир, в котором мы живем, не требует чувств, а  требует
только знаков, одни рисунки чувств...
   - И что он требует от меня сейчас?
   - О, мир гримас и ужимок требует знаков сердечной скорби  и  страшной
клятвы гнева и отмщения! Ты клятву дай и плюнь на  все  это!  Тебе  пора
взрослеть.
   Лучше позаботься о себе. И обо мне...
   - Сань!
   - А?
   - Ты стал ужасной сволочью.
   - Глупости! С годами люди не меняются... Чуток количественно. Ты,  я,
Кот Бойко - такие же, как мы были в детстве. Просто выросли...
   ЧЕРТИ  У  бокового  входа  в  гостиницу   "Интерконтиненталь"   стоит
реанимобиль  -  мерседесовский  автобус  в  раскраске  "скорой  помощи".
Несколько поздних зевак, скучающий милиционер. Из дверей отеля  санитары
выносят носилки,  на  которых  лежит  укрытый  до  подбородка  простыней
мертвый охранник Валера.
   Николай Иваныч возникает  в  изголовье  носилок,  отгораживая  их  от
досужих прохожих. Распахивает заднюю дверцу, носилки вкатывают в  кузов,
фельдшер говорит громко:
   - Инфаркт... Скорее всего - задней стенки...
   Николай  Иваныч  захлопывает  дверцу.  Коротко   вскрикнула   сирена,
реанимобиль помчал мертвого пациента на неведомый погост.

КОТ БОЙКО:

КРОШКА МОЯ

   С ума можно сойти - как душевно кормят в "Бетимпексе"!  Лора  сновала
по кухне, расставляя на столе яства,  угощения  и  выпивку,  которые  мы
добыли из бездонного баула. Они не помещались на столешнице, и  Лора  их
пристраивала в беспорядке на буфете, плите и подоконнике.
   В тесном неудобном пространстве она двигалась  сноровисто,  ловко,  я
смотрел на нее -  сказочное,  нездешнее,  неотсюдное  животное,  гибкое,
быстрое, тонкое, с гривой золотисто-рыжих, будто дымящихся  волос,  -  и
каждый раз, как она  пробегала  мимо,  я  быстро  целовал  ее-в  круглую
поджаристую попку, в грудь,  в  упругий  и  нежный  живот,  в  плечи,  в
затылок. Она тихонько, будто  испуганно,  взвизгивала,  как  струнка  на
гитаре, и вроде бы сердито говорила:
   - Ну перестань!.. Сейчас все уроню!.. Не мешай!..  Но  любой  маршрут
прокладывала ближе к табуреточке, на  которой  я  восседал,  как  давеча
Леонид Парфенов, рассказывающий о моих былых подвигах.
   А может быть, плюнуть на все и замуроваться в этой  фатере  навсегда?
Лора  будет  мой  бочонок  Амантильядо.  Никогда  и  никуда  больше   не
соваться...
   - Все! Готово! Прошу за стол!
   Икра, осетрина, семга, крабы, ростбиф,  салаты,  овощи,  расстегаи  к
супу и мясо в блестящих ресторанных судках и на  подносах.  Я  вспомнил,
что, как наркоман в ломке, второй день во рту маковой соломки не держал,
проглотил кусок осетрины и заорал:
   - Господи! Наслаждение, близкое к половому!
   - Сколько же ты заплатил за это? - усаживаясь  за  стол,  простодушно
восхитилась Лора. - Состояние!
   -  Не  преувеличивай...  Одного  черта  пришлось  обмануть,   а   его
помощника-балду пришибить. И пожалуйста - кушать подано!
   - Ну что ты выдумываешь всегда! - засмеялась Лора.  -  Наверное,  все
свои тюремные деньги потратил...
   - О да! Я там круто заработал! - серьезно согласился я. - Но за  ужин
я рассчитывался не деньгами, а безналичными. Можно сказать - опытом.
   - Это как?
   - Понимаешь, ты не в курсе, есть мировая система финансовых  операций
- продажа опыта,  -  глотая  огромные  куски,  просвещал  я  подругу.  -
Тюремный опыт - это высоколиквидный капитал  для  безналичных  расчетов.
Вроде пластиковых  кредит-кард.  Если  нет  налички,  платишь  из  этого
капитала. Коли счет невелик - получаешь сдачу...
   - Ну объясни мне, Кот, почему ты такой врун?
   - Не веришь? Мне - пламенному бойцу за правду? - тяжело огорчился  я.
- Меня всю жизнь называют Господин Правда. Мистер Тру. Месье Лаверите.
   Геноссе  Вархайт.  Коммунисты  для  своей  газеты  мое  имя   скрали,
"Правдой" назвались...
   Я достал из кармана пиджака пачку Валеркиных денег, показал Лоре:
   - Вот сдача за ужин. А ты мне не веришь, крошка моя... И тут на  меня
напал приступ неудержимого хохота. Я давился едой, слезы выступили, а  я
все хохотал неостановимо.
   - Ты чего? - испуганно спросила Лора.
   - Как раз в тот момент, когда  меня  упрятали  в  зверинец,  во  всех
кабаках горланили песню "Крошка моя, хорошо с тобой нам вместе...".
   Я  вскочил  со  своей  колченогой  табуреточки,  обнял  Лору  и  стал
кружиться с ней по кухне, распевая  "Крошка  моя,  хорошо  с  тобой  нам
вместе".
   Маленькая моя, несмышленая, бессмысленная,  сладкая,  глупая  совсем.
Крошка моя! Кто здесь тебя  ласкал  и  пользовал,  кто  пел  с  тобой  и
танцевал   на   непроходимой   кухне,   кто   летал   на    продавленном
ковре-самолете? Пока меня не было? Пока меня отгрузили в клетку?  Тысячу
дней, тысячу ночей! Неужто ждала меня? Это, конечно, вряд ли. Не бывает.
   Да и не важно. Я ведь идеалист и знаю наверняка: тысячу дней здесь не
было жизни, раз здесь не было меня. И не могла ты здесь хряпаться тысячу
ночей - тебя не было. Я верю в это несокрушимо. Хотя бы потому, чтоб  не
думать, что делали в эти тысячу ночей мой дружок Александр  Серебровский
и самая вожделенная женщина на земле - Марина.
   Марина, моя несбыточная  мечта  о  прошлом.  Моя  окаянная  память  о
неслучившемся. Моя истекающая жизнь, никчемушная и бестолковая.
   Марина, любимая моя, проклятая.
   Нет, нет, нет! И знать ничего не хочу! Жизнь - это не то, что с  нами
происходит, а то, как мы к этому относимся.
   Поцеловал Лору и сказал ласково:
   - Девушка, дай я тебя покиссаю! Ты и есть та самая  беда,  с  которой
надо ночь переспать. Утром все  будет  замечательно.  Мы  будем  петь  и
смеяться, как дети...

СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ:

СЛАДКОЕ ОБОЛЬЩЕНИЕ БОГАТСТВА

   Галогеновый фонарь вырубал в ночи огромную голубую  прорубь  -  прямо
над воротами загородной резиденции Серебровского в Барвихе.
   Обзорная  телекамера  поползла  хищным   хоботком   объектива   вслед
въехавшим машинам, откозыряли привратники, еще один - внутри  караульной
будки - быстро шлепал пальцами на электронном пульте.
   Подъездная  дорожка  плавно  закруглилась  к  входу   в   трехэтажный
дом-усадьбу.
   Охранник у дверей держал  на  доводке  белого  питбуля,  похожего  на
озверелую свинью. Телохранители выскочили  из  машин,  начальник  охраны
открыл дверцу "мерседеса" и протянул руку Серебровскому. Мне не протянул
руку помощи - или мне по рангу еще не полагается, или боялся, что я  его
снова за ухо ухвачу.
   Питбуля спустили со сворки, страшный пес с радостным рыком бросился к
Саньку, подпрыгнул, положил на миг ему лапы на плечи, лизнул в  лицо.  Я
боялся, что он свалит Сашку с ног, сделал шаг к ним, и тотчас же  собака
повернула ко мне  морду  сухопутной  акулы  и  злобно  рыкнула,  обнажив
страшные клыки-клинки.
   - Жуткое сооружение, а? - засмеялся Серебровский. - Я его обожаю!
   Он гладил собаку по  огромной  противной  морде,  ласково  трепал  по
холке, и в движениях его и в голосе была настоящая нежность:
   - Ну, успокойся, Мракобес, успокойся! Все свои...
   - Песик, прямо скажем, малосимпатичный, - бестактно заметил  я.  -  В
цивилизованные страны их запрещено ввозить. Так и называют - дог-киллер.
   Мокрушник...
   - За это и ценим, -  сказал  Серебровский  со  своей  обычной  зыбкой
интонацией - нельзя понять, шутит он или всерьез, потом  взял  меня  под
руку:
   - Пошли в дом...
   Начальник охраны Миша Красное Ухо - за спиной - мягко напомнил:
   - Указания?
   - Как  обычно,  в  шесть...  -  уронил  Сашка,  не  оборачиваясь,  не
прощаясь. А пес-дракон строго "держал место" - у правой ноги хозяина.
   Я вернулся на пару шагов, протянул руку Мише:
   - До завтра. Прости, пожалуйста! Не сердись... Он улыбнулся, и ладонь
его была как улыбка - широкая, мягкая.
   - Да не берите в голову. Все на нервах. Я вас понимаю...
   Я хлопнул его товарищески по спине, Миша наклонился ко  мне  ближе  и
тихо сказал:
   -  При  подчиненных  больше  меня  за  уши  не  хватайте.  А  то  для
поддержания авторитета придется вам руку сломать.
   Я ему поверил.
   Догнал дожидающегося меня в дверях Серебровского, который сообщил:
   - Мне кажется, он - единственный - любит меня.
   - Кто - охранник? - удивился я.
   - Мракобес, - серьезно сказал Сашка. Я испуганно посмотрел на него.
   - Не боится потерять работу!.. - хмыкнул Сашка, и его тон  снова  был
неуловимо зыбок.
   А в мраморном холле нас встречала Марина, сильно  смахивающая  сейчас
на американскую статую Свободы - в широком малахитовом, до пола  длинном
платье, но не с факелом, а с запотевшим бокалом в поднятой руке.
   Посмотрела  на  меня  ласково,  засмеялась  негромко,  светя   своими
удивительными   разноцветными   глазами    -    темно-медовым    правым,
Орехово-зеленым левым, -  лживыми,  будто  обещающими  всегда  необычное
приключение, радостно протянула мне руки навстречу.
   Вот баба-бес, чертовская сила!
   Она сразу внесла с собой волнение,  удивительную  атмосферу  легкого,
чуть пьяного безумия, шального праздника чувств,  когда  каждый  мужчина
начинает изнемогать от непереносимого желания  стать  выше,  остроумнее,
значительнее - в эфемерной надежде, что именно он может вдруг, ни с того
ни с сего стать ее избранником хоть на миг, потому что  любой  полоумный
ощущает  невозможность  обладать  этой  женщиной  всегда,  с  мечтой   и
отчаянием предчувствуя, что такая женщина - переходящий кубок за  победу
в незримом соревновании, где талант, случай, характер вяжут  прихотливый
узор судьбы в этом сумасшедшем побоище под названием жизнь.
   - Ну, Серега, как сказал поэт? -  спросила  Марина.  -  "Воспоминанья
нежной грустью..."
   - "...меня в чело, как сон, целуют", - закончил я строку и обнял  ее,
легко приподнял и закружил вокруг себя.
   Питбуль Мракобес утробно зарычал, глядя на нас подслеповатым  красным
глазом  рентгенолога.  Сашка  гладил  его   по   загривку,   успокаивая,
приговаривал:
   - Свои... свои. Умный... умный, хороший пес... Это свои...
   Отпустил собаку, подошел к Марине, вполне нежно поцеловал ее в  щеку,
откинув голову, посмотрел  на  нее  внимательно,  как  бы  между  прочим
заметил:
   - Подруга, не рановато ли стартовала? - и кивнул на бокал.
   - Не обращай внимания... До клинического алкоголизма я не  доживу,  -
усмехнулась Марина и взяла нас обоих под руки. - И вообще,  Санечка,  не
становись патетической занудой, это не твой стиль.
   Столовая,  конечно,  -  полный   отпад.   Зал,   декорированный   под
средневековую  рыцарскую  трапезную.  Дубовые  балки,   темные   панели,
стальной проблеск старинных доспехов и оружия, кованая  бронза,  высокая
резная мебель,  цветы  в  литых  оловянных  сосудах,  сумрачные  красные
вспышки камина. Все-таки, как ни крути, а обаяние буржуазии в  старинном
макияже - оно еще скромнее, еще неотразимее.
   - Скажи на милость, - спросил я Марину, - а какой стиль должен быть у
нашего выдающегося магната?
   - Что значит - какой? - поразилась Марина очевидной глупости вопроса.
- Он, как египетский фараон, повелитель всего,  что  есть  и  чего  нет!
Санечка наш - над мелочами, над глупостями, над людьми, над жизнью...
   Она схватила меня за ухо, как я недавно начальника охраны  Мишу,  ну,
может быть, понежнее, конечно, и сказала громким театральным шепотом:
   - Александр Серебровский - фигура надмирного порядка,  гиперборейская
личность, можно сказать, персонаж астральный...
   Сашка невозмутимо заметил:
   - Шутка... - Он со вздохом посмотрел на Марину,  потом  обернулся  ко
мне:
   - За годы, что ты не видел Марину, у  нее  бешено  развилось  чувство
юмора.
   Имею в семье как бы собственного Жванецкого.
   Марина обняла за плечи Серебровского и поцеловала его в  намечающуюся
лысинку.
   -  Прекрасная  мысль,  Санечка!  Почему  бы  тебе  не  купить  в  дом
настоящего Жванецкого? Представляешь, какой кайф -  приходишь  домой,  а
тут уже все мы:
   Михал Михалыч со своими шутками, я с  моей  нечеловеческой  красотой,
Мракобес, мечтающий загрызть кого-нибудь насмерть, вокруг  -  прекрасный
неодушевленный  мир  обслуги.  Просто  сказка,  волшебный   сон!   Купи,
пожалуйста! Ну что тебе стоит?
   - Хорошо, я подумаю об этом, - серьезно ответил Серебровский. - Ты же
знаешь, что твоя просьба для меня - закон...
   В этом роскошно навороченном  буржуазно-антикварном  новоделе  должна
была  бы  звучать  пленительная  музыка  Игоря  Крутого  в   аранжировке
какого-нибудь Вивальди, А я  слышал  тонкий,  приглушенный,  задавленный
подвизг истерии.
   Они не хотели гармонии. По-моему, им обоим  нравился  звук  аккуратно
скребущего по стеклу ножа.
   Я серьезно сказал ей:
   - Знаешь, Маринка, если ты  будешь  так  доставать  мужа,  жизнь  ему
подскажет парочку крутых решений семейных проблем.
   - Не выдумывай, Верный Конь! - махнула рукой  Марина.  -  Нет  у  нас
никаких проблем.  Наша  жизнь  -  это  романтическая  повесть  о  бедных
влюбленных. Или не очень бедных. Даже совсем не бедных. Скорее  богатых.
Наверное, очень богатых. Но наверняка - чрезвычайно  влюбленных.  Так  я
говорю, мой романтический рыцарь?
   Она обняла Сашку и легонько потрясла его - так выколачивают монету из
перевернутой копилки.
   - Абсолютно! Тем более что современному рыцарю достаточно не обкакать
шпоры, - невесело усмехнулся Сашка. - Все-все-все, садимся за стол...
   Серебровский уселся во главе стола, и в ногах его  сразу  разлегся  с
негромким рычанием Мракобес.  Мгновенно  возникли  неизвестно  откуда  -
будто из небытия  -  два  официанта  в  смокингах,  предводительствуемые
маленьким  шустрым  вьетнамцем,  который  нес  в  растопыренных  пальцах
развернутую веером полудюжину бутылок.
   - Цто коспода  будут  пить?  -  любезно  осведомился  вьет,  наклонив
прилизанный пробор. - Оцень хорошо сан-сир, легкое шато-марго,  монтрашо
зевеносто третьего года, к рибе мозно сотерн...  К  утиной  пецени  "фуа
г