ое - так ответил. Зачем это тебе?
   - Затем, что я хочу забрать Кота и уйти отсюда. Поэтому мы  и  должны
прямо сейчас договориться.
   Кузьмич упер руки в бока, быком попер на меня:
   - Ты  меня  шантажировать  собрался?  Щенок!  Чем  ты  меня  пугануть
можешь?
   - Дискетой! Дискетой, которую Кот передал боссу и которая  вам  покоя
не давала! - пошел я в атаку и вдохновенно наврал:
   - Я-то дискету читал и с вашими подвигами знаком...
   Кузьмич растерялся, неуверенно-зло сказал:
   - Ты совсем оборзел! Что ты молотишь?
   - Это вы навели  сюда  охранников  из  "Конуса"!  Позвонили  их  шефу
Павлюченко и вызвали на точку. Сказали им,  что  Кот  выйдет  отсюда  со
своей бабой и можно бить на поражение! Пусть они Кота убирают!..
   - Сережа, окстись! Как  ты  мне  такое  говорить  можешь?  -  Сафонов
выставил вперед руку, будто защищался от меня.
   - Могу, могу, Алексей Кузьмич! Я правду говорю - они ведь,  козлы,  и
понятия не имели, что это жена Серебровского. К ночи вы их всех положите
- некому и рта открыть будет. Одним звонком вы  и  решили  все  проблемы
сразу... Только вышло все по-другому!.. Понятно я говорю?
   Сафонов горько-грустно вздохнул:
   - Понятней не бывает! Эх, дурачок, зачем ты в это  полез?  Головы  не
сносишь...
   - Не ваша печаль! Решайтесь быстрее, у вас нет выхода! Сейчас  наедет
пресса, примчится босс, у меня руки развязаны! А молчать я не стану.
   Серебровский вас всех в прах превратит! И запомните - меня вы  просто
так не пришьете, я вам не беглый зек Кот Бойко!
   - Пуленепробиваемый, что ли? - усмехнулся Кузьмич.
   - Очень даже пробиваемый! Поэтому я подстраховал себя, чтобы у вас  и
соблазна не возникало...
   - В "Богстрахе" полис купил?
   - Почти! - подтвердил я. -  Справку  с  описанием  всех  этих  дел  я
забросил в свой служебный компьютер в Интерполе. На русском языке.  Пока
все нормально, никто мою тарабарщину на кириллице и смотреть не  станет.
А не приведи Господь,  случится  что-нибудь  со  мной,  там  переводчики
найдутся! И уверяю вас - вот тогда  генеральный  секретарь  сэр  Раймонд
Кендалл сюда сам пожалует. Так что давайте разойдемся  без  матерщины  и
мордобоя...
   - Н-да, хорошо ты используешь свой служебный пост, - вздохнул Кузьмич
и добавил:
   - На который я тебя, на свою голову, направил...
   - Спасибо, я это помню. Что вы решили?
   - А чего мне решать? Ты молодец - хорошим  сыскарем  стал.  Но  самый
лучший сыщик - это живой сыщик. Значит, шустрый,  вумный  и  везучий.  -
Кузьмич думал мгновение, потом добро, по-стариковски заперхал:
   - Да ладно, что ты, Сергей, возбух, как геморрой! Если  ты  дашь  мне
слово, что этот бандюга здесь больше не появится, - забирай его...
   Вздохнул, печально помолчал и грустно сообщил:
   - Все, Сережа, все затопил ледяной плывун безверия, половодье  общего
обмана...
   Он протянул мне руку, я взял его мясистую пухлую ладонь, наклонился и
плюнул ему в пригоршню. Сжал с силой его пальцы и тихо сказал:
   - Будьте вы все прокляты, христопродавцы...
   Подошел к Марине,  глядящей  широко  открытыми  глазами  в  выцветшее
августовское небо. Разноцветные радужки стали  в  смерти  одинаковыми  -
почти черными. Она улыбалась! Честное слово, она улыбалась!
   Прости  нас,  дорогая  девочка,  ничего  не  изменить  -  разорвалась
серебряная цепочка. Наверное, это ты нас  с  Котом  спасла  на  рассвете
своим букетом ненормальных цветов, лилий-стрелиций, похожих на птиц.
   Поцеловал ее в теплый еще лоб и сказал Коту:
   - Пошли.
   Он смотрел на меня в упор, не понимая, что я ему говорю.
   - Пошли, Кот!
   - Куда? - спросил он. - Зачем?
   - Не знаю. Может быть, ты захочешь рассчитаться за нее.
   - Захочу, - кивнул он механически.
   - Пошли, Кот! Здесь больше нельзя... Пошли, друг...
   Кот взял в руки ее лицо, и голова Марины послушно повернулась к  нему
- она улыбалась ему ободряюще и утешающе. У меня сердце зашлось.
   Он поцеловал  ее  в  эти  всегда  приоткрытые  для  поцелуя  и  смеха
чувственно-нежные губы, прикрыл ей ладонью глаза, и лицо ее сразу  стало
строгим и успокоенным.
   - Пошли, Кот...
   Он встал, раскачиваясь как пьяный, подошел  к  затих  шему  бородачу,
опустился на колени, положил ему руку на лоб, тихо сказал:
   - Прощай, Карабас... Прости, дружище...

АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ:

ДО СВИДАНИЯ

   Ну  что  же,  Марьяша,  жизнь  моя  прошедшая,  горькая  моя   любовь
неутоленная, острое мое, щемящее счастье, - давай попрощаемся.
   Последний раз мы с тобой наедине.
   Больше нам уже не быть  вдвоем  -  с  утра  повалит  толпа  злорадных
соболезнователей,  лицемерных  утешителей,  а  потом  будут  официальные
государственные похороны - все то и все те, кого ты остро ненавидела.
   Кортеж длиной в пол-Москвы, море  цветов,  реки  венков.  А  пожалеет
тебя, может быть, только прислуга в доме - они тебя любили,  по  темноте
своей считали простой русской душой, забубенной пьющей бабой.
   Ты переиграла меня, обманула, ушла  непобежденной.  Простое,  нелепое
объяснение - да не любила ты меня!
   А я тебя любил больше жизни.
   Я не вру тебе - нельзя хвастаться слабостями, а это моя слабость.
   Как наркотик.
   Давным-давно  ведь  знал  -  нам  лучше   расстаться,   эмоциональная
абстиненция всегда была сильнее, не мог я вырвать тебя из себя.
   Любил больше жизни, готов был всегда умереть с тобой в один день.
   Но ты мне не верила. И правильно делала.
   Потому что умереть я был готов, а поменять свое дело,  мое  жизненное
призвание на жизнь с тобой - ни за что!
   И сейчас, когда ты перешагнула порог всех тайн, я  признаюсь  тебе  -
лучше пусть будет так, чем если бы ты ушла с Котом.
   Прости меня, но никто из нас не  волен  изменить  себя.  И  подчинить
судьбу.
   По законам античности Герой бессилен перед Роком.
   Секретарша Надя пожалела, она хотела "подготовить"  меня  к  страшной
вести - сказала, что ты ранена. Но я сразу знал, что тебя больше нет.
   Потому что вместе с тобой умерли  остатки  моей  души.  Острая  боль,
похожая на инфаркт.
   Какое-то время я буду болеть, как чахоточник, отхаркивать  омертвелые
куски души, потом сердечное кровотечение утихнет, на том месте, где была
душа, возникнет твердый рубец, похожий на пяточную мозоль.
   Тогда я вернусь к своей работе. Я буду дальше держать на плечах  свод
мира.
   Это не я выбрал себе такое  странное  занятие.  Меня  сюда  поставила
судьба.  И  я  буду  стоять,  дожидаясь,   пока   подрастет   сын   Иван
Александрович Серебровский, чтобы ему - единственному любимому на  земле
человечку - переложить на плечи этот невыносимый  груз,  это  проклятие,
всегдашнюю боль и грех, эту великую миссию. Избранничество.
   За что?
   Зачем?
   И согласится ли он взять ее?
   Не знаю.
   Но я буду стоять. На том месте, где ты оставила меня,  мой  срезанный
цветок, мое улетевшее облачко, моя умершая душа, моя ушедшая весна...
   Оттуда, куда ты ушла,  взглядом,  свободным  от  пристрастий,  зла  и
суеты, посмотри на меня. Ты увидишь, что я не  злодей.  Хирург  ножом  и
болью несет исцеление. Уляжется пыль и летящие обломки смутного времени,
и люди узнают, и ты увидишь, как много важного,  нужного,  тягостного  и
доброго сделал я. И там, в новом воплощении, ты дашь мне то, что я так и
не смог получить здесь, - твою любовь.
   Это и будет Рай. Я заслужил его своим адом здесь. Ибо сказано  навек:
вершителям Добра будет Добро, и ни пыль, ни бесславие не покроет их лиц,
и будут они жители Рая, в котором пребудут вечно...
   До свидания, моя любовь.
   До свидания в Раю...

КОТ БОЙКО:

РЫВОК

   Заходящее солнце  раскалило  Серегино  лицо  до  индейской  красноты.
Строго,  не  отрываясь,  смотрел  он  перед  собой  на  дорогу,  шевелил
беззвучно сухими губами - с собой разговаривал.
   - Марина знала бездну стихов, - почему-то вспомнил  он.  -  Часто  со
смехом повторяла Белого:  "Жизнь,  говорил  он,  стоя  средь  зеленеющих
могилок, - метафизическая связь трансцендентальных предпосылок"...
   - А я все хотел тебя спросить или в  словаре  посмотреть  -  что  это
значит?
   Но так и не удосужился. И сейчас не знаю, что это за метафизика...
   - Плюнь, забудь! - посоветовал Серега. - Не нужно это тебе...
   - Наверное... Страшное дело - у людей самые разные таланты, а у  меня
один - здоровье! На кой он мне? Надоело мне все, Серега!
   - Пройдет, - пообещал он твердо.
   - Знаешь, я последний раз по найму работал лет  двенадцать  назад.  И
так я надоел своими фокусами руководству, что когда подал  заявление  об
уходе по собственному желанию, мой  начальник  Фима  Головчинер  наложил
резолюцию: "С наслаждением!"
   - Ты это к чему?
   - Не знаю... Иногда мне кажется, что это Фортуна расписалась на  моем
заявлении...
   Серега недовольно покачал головой:
   - Не разговор! Сейчас тебе надо собраться... Как никогда!
   - Зачем, Серега?
   - Пока Сафонов не опомнился. Он сам напуган, поэтому  дал  слабину  и
выпустил нас. Это ненадолго... Сегодня-завтра  тебя  начнет  искать  вся
милиция...
   - Для чего?
   - Тебя загребут - поводов достаточно - и придушат  в  камере.  Вопрос
будет решен радикально, - серьезно сказал Серега.
   - И что мне делать? Собравшись, как ты говоришь...
   - Сваливать! Осталась узенькая щель - в нее надо проскользнуть.  Если
удастся...
   - Каким образом?
   - Мы сейчас приедем в аэропорт,  купим  билет  на  первый  зарубежный
рейс, и ты улетишь по моим документам. С удостоверением  Интерпола  тебя
не станут особенно проверять. Пройдешь...
   Серега говорил это обыденно, спокойно-деловитым тоном,  как  о  вещи,
хорошо, основательно продуманной. И не допускающей обсуждения.
   - Спасибо, Верный Конь! - положил я ему руку на плечо. -  Не  буду  я
это делать. Тебя сотрут в прах...
   - Бог не выдаст, свинья не съест - не сотрут, зубы изломают!
   - Серега, ты отдаешь себе отчет, что  будет,  когда  выяснится  -  по
твоим документам убежал разыскиваемый уголовник?
   - Ничего не выяснится. Во-первых, тебя сейчас еще не ищут. Надеюсь! А
во-вторых, я завтра официально заявлю, что все мои документы украли.
   Конечно, не поверят и вышибут из конторы. Так я и сам решил уходить!
   Резолюция "С наслаждением!" мне гарантирована...
   Серега свернул с Ленинградки на указатель "Аэропорт Шереметьево-2".
   Громадный биллборд обещал, что  все  наши  проблемы  решит  корейская
компания "Сань"". Может быть. Кто их знает. Во всяком случае, ясно,  что
в моей жизни теперь все ссанье, кроме говна. Эта банда смотрит на  меня,
как на падаль.
   Нет, ребята, не могу я вам этого позволить!  Рано!  Я  не  падаль!  И
пришибить меня при задержании или придушить в камере я вам не дам!
   Серега разорвал аккредитив своей жизни и отдал мне контрольный купон.
Он мне дает дополнительный тайм, утешительный заезд. Такой  долг  нельзя
выплатить. И нельзя отказаться от ссуды на жизнь.
   Ладно, пока мы живы. Счеты не закончены. Рассчитаемся судьбой...
   Сидя в  кафе  на  втором  этаже  аэропорта  в  мучительно-неподвижном
ожидании, пока Серега где-то сновал в кассах, я пил с отвращением  пиво,
бесплодно, тупо думал о своей жизни, о Марине - и не  ощущал  боли,  как
под наркозом, как после контузии. А может, я  еще  не  мог  представить,
понять, почувствовать, что больше ее нет со мной.
   Мне мешала думать о Марине, о Сереге, Хитром Псе компания за соседним
столиком. Толстого среднеазиата с депутатским значком провожала  куда-то
свора холуев, и они громко шутили, тоненько смеялись,  заискивали  перед
ним, говорили за него тосты и лезли из кожи вон, чтобы он, не  дай  Бог,
не подумал, что им  не  нравится  быть  его  холуями.  А  он  был  добр,
снисходительно разрешал.
   Появился Серега, протянул мне небольшую дорожную сумку.
   - Это я внизу купил. Напихал туда газет, журналов...
   - Зачем? - не понял я.
   - Никто, даже офицеры Интерпола,  не  летает  за  границу  с  пустыми
руками.
   Он достал из кармана, положил на столик портмоне:
   -  Возьми...  Здесь  билет  на  транзитный  рейс  Токио  -  Москва  -
Франкфурт. Мой международный паспорт, служебное удостоверение...  И  там
еще осталось триста шестьдесят долларов.
   - Серега, забери деньги...  Мне  надо  долететь...  У  меня  есть.  Я
богатый...
   Серега долго, печально смотрел на меня, потом осторожно сказал:
   - Кот, мне надо предупредить тебя...  У  тебя  нет  денег.  На  твоих
счетах пусто, ветер гуляет.
   Занятно. Ну, проказница Судьба,  что  еще  придумала  интересного?  И
смех, и плач - как дребезги души.
   - А!  Плевать!  Бог  дал,  черт  взял!..  Я  все  равно  богатый.  Не
пропадем...
   Перед таможенным досмотром обнялись. Серега сказал:
   -  Фото  в  паспорте  будут  смотреть  один   раз   -   погранцы   на
пасконтроле...
   Ненавязчиво  покажи  мою  ксиву.  И  постарайся  чем-нибудь   отвлечь
внимание. Не переиграй смотри...
   Потом я снова обнял его, судорожно, крепко сжал:
   - Серега, братан... Чего говорить тебе? Найду тебя... Скоро...
   Прошел таможню, зарегистрировал билет и встал в очередь к стеклянному
пеналу пограничного контроля. Двигались медленно. Я оглянулся  -  Серега
стоял далеко, за двумя кордонами, закусив губы, ждал моего рывка.  Рядом
с ним горестно махали пухлыми  лапами  давешние  холуи  из-за  соседнего
столика.
   Их любимый сатрап стоял позади меня, человека через три.
   Наконец освободился проход перед кабиной пограничника.  И  я  услышал
внутри себя замолкший было звон  напряжения,  злой  азарт  соревнования,
адреналиновый визг в крови.
   За стеклом сидела конопатая девка в зеленой форме прапорщицы. На Лору
чем-то похожа. Засунул  в  стеклянную  амбразуру  паспорт  и  коричневые
корочки с металлической бляхой Интерпола.
   - Здравствуйте, товарищ Зеленый Фуражкин,  -  сказал  я  вахтенной  и
внятно шепнул:
   - Удостоверение посмотрите и сразу верните...
   Она непонимающе смотрела на меня.
   - Вас хорошо видно из очереди на контроль, поэтому делайте  вид,  что
тщательно изучаете мои документы, - дал я ей указание и пояснил:
   -  Через  три  человека  стоит  толстый  басмач  с  золотыми  зубами.
Посмотри, сестренка, внимательно его бумаги и  запиши  все  установочные
данные, они нам понадобятся...
   И громко попрощался:
   - Спасибо! До свидания! Счастливо оставаться...
   Конопатая зеленая девица послушно шлепнула в Серегин паспорт  красный
штемпель:
   - Счастливого пути...
   Перед магазином "дьюти-фри" был  воздвигнут  огромный  транспарант  с
видами Москвы - "This is another World!".
   Нет, это не другой мир. Или все-таки?
   Купил бутылку бурбона "Джек Дэниэлс". Вот  и  нашел  себе  попутчика,
компаньона, собеседника до  самого  Франкфурта.  Потолкуем  мы  с  тобой
всерьез, дорогой Джек, достопочтенный мистер Дениэлс. Объяснишь  мне  по
пути, кентуккский полковник, как дальше жить.
   И помянем с тобой всех, кого я здесь любил. И потерял...

СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ:

ИНОЙ МИР

   Прошел! О чем-то он говорил с пограничником. Или  с  пограничницей  -
отсюда не видать. Улыбался. И прошел.
   А я долго стоял и тупо  рассматривал  рекламу  магазина  беспошлинной
торговли - "This is another World!".
   Пора идти. Куда? Наверное, в наш, в иной мир. Другого у меня нет.
   Раздался телефонный звонок. Нажал кнопочку и услышал голос Лены:
   - Босс! Вы намерены ужинать?
   Я молчал и слушал ее дыхание.
   - Алло! Алло! Ты куда там пропал? - забеспокоилась Лена.
   - Я здесь, слушаю тебя...
   -  Это  я  тебя  слушаю,  мой  маленький  босс.  Жду,  так   сказать,
руководящих указаний.
   - Я тебе больше не босс. Ни маленький, ни большой... Никакой...  Твоя
миссия закончена...
   Она помолчала, будто перепроверяла мои  слова,  на  зубок  пробовала,
потом грозно спросила:
   - Это что же такое деется?  Девушку  нежную,  можно  сказать,  вполне
невинную, поматросил и бросил? А в  парторганизацию  не  хочешь?  Сейчас
отца  попрошу  позвонить  лично  товарищу  Зюганову!  Они   тебе   такую
персоналочку-аморалочку организуют! Из партии выключат! В  жизни  больше
за границу не выпустят!..
   - Я, по-моему, с этим справился самостоятельно...
   Она разочарованно вздохнула и предложила:
   - Тогда иди домой. Быстрее... Я тебя очень жду!

МИДАС

   Ах, какой это был прекрасный, высокий и печальный пир!
   Крез, лидийский царь, сказал мне с гордостью:
   - Мидас, а все равно я был богаче тебя...
   - Наверное, - согласился я.
   Сиво-седой, просто зеленый от старости Мафусаил предостерег меня:
   - Мой век, Мидас, был громаден. Но и он истек. Не гордись...
   - Я насыщен годами...
   А мудрейший царь иудеев Соломон утешил меня:
   - Пустое! Никто не ведает  меры  страдания,  цены  богатства  и  силы
любви. Не радуйся без предела и не отчаивайся вовек! Уповай...
   Отошли они все.
   Открыл я глаза и увидел, что никого нет. Догорает огонек в  очаге.  И
силы мои иссякают.
   А псы мои сидели рядом, смотрели на меня с печалью, и слезы  катились
по их лохматым мордам.
   - Не грустите! - попросил я их. - Сильнее любви, богатства и власти -
время. Праздник жизни прекрасен. Но наступает  час,  и  с  самой  лучшей
компанией приходится расставаться...

   Москва - Лион - Нью-Йорк, октябрь 1999 г.



    Аркадий ВАЙНЕР и Георгий ВАЙНЕР
   ДИВИЗИОН II
    РАЙСКИЙ САД ДЬЯВОЛА
    OCR Leo's library


   Видел я трех царей. Первый отругал мою няньку и снял с меня шапку  за
то, что не поприветствовал его. Второй  сослал  меня  в  две  ссылки.  С
третьим стараюсь подружиться. Не дай Бог... идти моим путем и  ссориться
с царями.
   А. С. Пушкин (из письма к жене, 1834 г.)

ПРОЛОГ

ПРОГНОЗ НА ВЧЕРАШНИЙ ДЕНЬ

   - Жди! - доброжелательно-снисходительно сказал мне помощник  министра
Коновалов  и  еле  заметно  подмигнул,  чуть  смежив  пронзительное  око
ласкового нахала и неукротимого прохиндея. Вообще-то ему здесь не  место
- Коновалова надо содержать в Парижской палате мер и  весов,  где  он  с
одного взгляда безошибочно  определял  бы  удельный  вес  визитеров,  их
ценность и вектор карьерного движения - вверх или вниз.
   - Не знаешь - ждать долго? - спросил я.
   - А кто ж  это  может  знать?  -  засмеялся  Коновалов  и  кивнул  на
министерскую  дверь.  -  Не   царское   это   дело   -   поверять   нам,
винтикам-болтикам, свои тайны...
   Ты тут лишнего не отсвечивай, иди покури пока, я тебе свистну...
   Коновалов  отправился  в  кабинет  министра,  и  на  лице  его   были
одновременно запечатлены державная озабоченность и готовность  выполнить
любое задание родины. Или его  шефа.  Этакая  усталая  и  бодрая  скорбь
всеведущего столоначальника - "счастливые столов не  занимают!".  Сейчас
он будет подъелдыкивать при решении моей судьбы. Наверное,  это  и  есть
царское дело - решать чужие судьбы.
   А я отправился погулять в коридор, уныло раздумывая  о  том,  что  ни
одного царя видеть мне не довелось. Зато я  знал  двенадцать  министров.
Честное слово!
   Двенадцать министров внутренних дел. Ох, недюжинные были ребята!..
   Я вспоминал их, глядя на огромную гранитную стелу в небольшом  холле,
как бы мемориальной прихожей перед приемной  министра.  На  полированном
винно-красном Лабрадоре были  узорно  выведены  золотыми  письменами  их
незабываемые имена.
   Конечно, имена не только этих двенадцати всегда  чем-то  разгневанных
мужчин, которых  я  знал  лично,  а  всех  пятидесяти  восьми  верховных
охранителей  общественного  порядка  в  нашей  неспокойной  державе   за
последние двести лет.
   Начиная с Виктора Павловича Кочубея, заступившего на боевую  вахту  в
сентябре 1802 года - внука того самого знаменитого Кочубея, на  которого
так  ловко  слил  компромат  коварный  и  сластолюбивый  гетман  Мазепа.
Пришлось тогда нашему крутому и мнительному государю  Петру  Алексеевичу
замочить Кочубея наглухо - не министра, конечно, а его деда, который был
богат и славен, хочь убей. Потом царь, естественно, очень огорчался, что
подверг своего  верно