о,  что  забыть,  похоронить  в  себе
прекрасный язык моих материнских предков - просто глупое преступление. А
я всегда был послушным сыном. Естественно, тебе и в голову не  приходила
дикая мысль, что я буду использовать этот  язык  не  для  филологических
исследований в Стэнфорде  или  Корнеле,  а  употреблю  его  в  работе  с
веселыми кровожадными разбойниками с Брайтон-Бич.
   Но сирены-соблазнители из департамента персонала ФБР  после  колледжа
взяли меня в  такой  оборот,  они  рассказывали  и  сулили  нечто  такое
волшебно-таинственное   -   "секретность,   сила,   невидимая    власть,
причастность к ордену справедливости  и  надежды  беззащитных"  и  очень
многое еще волнующее  и  многообещающее,  что  мое  сыновнее  послушание
растаяло незаметно и быстро, как льдинка в мартини.
   Я пошел продолжать образование не в  Гарвард,  а  в  академию  ФБР  в
Куантико.
   Если то, чему меня там научили, - а научили меня там многому  такому,
о чем частные люди и не догадываются, - можно считать образованием.
   Я разочаровал тебя и  обрек  себя.  Наверное,  и  то  и  другое  было
неизбежно - я и сейчас ни на секунду  не  жалею  о  пренебреженной  мной
ученой стезе. Но и своей участью я очень недоволен.  Самое  глупое,  что
может надумать человек в тридцать  один  год  от  роду,  -  это  принять
решение начать жить сначала.  Но  я  не  готов  даже  к  такому  глупому
поступку - я не хочу начинать жить сначала. Потому что я не знаю - а как
надо жить сначала? Беда в том, что у меня нет сверхценной идеи.  Сколько
я себя помню,  у  меня  всегда  были  сверхценные  идеи  моего  бытия  -
мальчишеского,  юношеского,  молодого  интеллектуала.   Часть   из   них
реализовалась, остальные бесследно рассеялись. Наверное,  потому  что  я
скорее   эмоционален,   чем   интеллектуален.   Моя   жизнь    наполнена
уголовно-следственной      рутиной,       конкурентно-недоброжелательным
соревнованием с полицией, склоками с прокуратурой и туманными обещаниями
начальства  подчинить  мне  Русский  отдел  при  Нью-Йоркском  ФБР.  Сам
понимаешь, что до сверхценной идеи это не дотягивает.
   И стою я на большом жизненном распутье. Честное слово, не  знаю,  что
делать...
   Просмотрел снова письмо, и показалось оно мне глупо-слюнявым, и сам я
- хныкающий напуганный эмоционал, а не бесстрашный рыцарь ордена  "Закон
и справедливость". Правильнее всего эти листочки  было  бы  разорвать  и
бросить в корзину. Но я не знаю, когда у меня  найдется  время  написать
тебе следующее письмо, а ты будешь беспокоиться.
   И еще одно важное обстоятельство: я тебя люблю, и ты,  наверное,  мой
единственный приятель - так уж полупилось. Мне не с  кем  обсуждать  то,
что я написал тебе. И не хочется.
   А во всем остальном я - о 'кей! Здоров как бык. Желаю тебе  здоровья,
всего самого лучшего,  твой  преуспевающий  сын  -  старший  специальный
эмоционал Нью-Йоркского отделения ФБР
   Стивен Дж. Полк.

10. МОСКВА. "ДИВИЗИОН". ОРДЫНЦЕВ

   В коридоре сшивался Лешка Пикалов. По кривым паркетным волнам  сновал
он зорким сторожевиком - меня перехватывал. Объяснять собирался. А я  не
могу смотреть в глаза людям, которых не люблю или  которым  не  верю.  И
говорить с ним не было сил и желания. Кинулся он с криком:
   - Командир Ордынцев! Сергей Петрович...
   А я ему предложил:
   - Пошел вон...
   И Кит Моржовый, идущий  за  мной,  остановился  на  миг,  сказал  ему
скучно:
   - Шел бы ты, Леха, домой... Не время сейчас...
   Но Пикалов вцепился в меня удушливой хваткой утопающего:
   - Да побойтесь Бога, Сергей Петрович! В чем  я  виноват?  Что  бардак
повсюду?
   Телефоны не работают? В чем вы меня обвиняете?
   - Ты бы этот вопросик задал в Афганистане... Или в  Чечне...  Там  бы
тебе ответили... - бросил я ему на ходу.
   - Но здесь не Афганистан! И не Чечня! - завыл Пикалов. -  У  вас  это
вроде фронтовой контузии, Сергей Петрович! Вы меня напрямую в Валеркиной
смерти обвиняете! Вы же знаете, он мой друган был!
   Я резко остановился и ткнул в него пальцем:
   - Знаю! И обвинять тебя не могу - доказательств нет.  Я  вообще  могу
наказать тебя только одним способом... Ничего я тебе сделать не  могу...
Я тебя отлучаю!
   - Как? - испуганно удивился Пикалов.
   - Так! Живи один! Без  меня!  Без  Любчика!  Без  Кита!  Без  Валерки
Ларионова!
   Без всех! Один живи! И звони по ночам в пустоту! Тогда,  может  быть,
ты узнаешь, что Валерка чувствовал -  один,  брошенный.  Перед  тем  как
умер...
   - Господи, что ж мне такое мучение ни за что? - замыл Пикалов.
   Он был бледен, но трусливый отток крови не мог  совсем  погасить  его
здоровый  румянец,  ясную   голубизну   глаз   хитрого   жизнерадостного
прохиндея, цепкую нацеленность на успех.  Он  не  помнил  сейчас,  да  и
помнить не мог - он воль не видел сегодня утром - замурзанного  усталого
лица Валерки Ларионова, жалко скорчившегося в вонючем пенале  телефонной
будки.
   Я хотел ему  сказать  о  дурацкой  истории,  вычитанной  мной  еще  в
детстве,  об  истории  одинаково  трагической  и   издевательской.   Как
бойцы-красноармейцы шутки ради поставили своего товарища-китайца на пост
- охранять нужник. И забыли об этом. А  потом  пришли  белые,  и  китаец
много часов сражался с ними, пока его не  застрелили.  Я  хотел  сказать
Летке, что мы все - героические китайцы, охраняющие  сортир,  и  в  наши
удивительные времена, когда не осталось ни белых, ни красных, ни  памяти
о них, а только стоят забытые нужники, мы можем остаться людьми,  только
пока помним о долге и верности.
   Но не сказал ему об этом ничего - он сейчас мучился. Ни за что.
   - Иди в кадры, предлагайся, - посочувствовал я ему. -  Скажи,  что  я
согласен на твой перевод...
   - Сергей Петрович, как же? Я ведь и рапорта не подавал...
   - Считай, что он уже подписан...
   Мы вышли с Китом на улицу и отправились к автостоянке. Кит за  спиной
недовольно кряхтел и задумчиво жевал бублик с маком.
   - Ну, чего сопишь? - спросил я недовольно - злая энергия  возбуждения
искала выхода.
   - Да чего там... - вздохнул тяжело Кит и откусил полбублика.
   - Из тебя слово вырвать тяжелее, чем коренной зуб... - сердито сказал
я.
   - А чего там говорить? - пожал плечами Кит. - Знай, как в  рекламе  -
лучше жевать, чем говорить.
   Посмотрел  с  сожалением  на  оставшийся  кусок   бублика,   протянул
засиженную маковым пометом четвертушку, лицемерно угостил:
   - Хочешь? - Кит надеялся, что я откажусь  и  он  благополучно  дожрет
свой бублик.
   Толстые усы Кита были грустно опущены. Его  усы  служили  индикатором
душевного  состояния.  Когда  они  опускались,   его   мясистая   хряшка
становилась вроде греческой маски печали и страдания. Поднимались грозно
вверх - маска задора и готовности к бою.
   Я отнял огрызок, торопливо сжевал и пообещал:
   - Не плачь - дам калач...
   - Ага, как же! Дождешься, - эпически заметил  Кит,  мрачно  наблюдая,
как я слизываю с ладони маковые зернышки. - Слушай, командир Ордынцев, а
может быть, ты с Лешкой слишком круто? А? Вдруг мы ошибаемся... Вдруг он
не уходил никуда?
   - Запомни, Кит, я никогда не ошибаюсь. Понял? Не ошибаюсь!  Не  могу!
Не имею права...
   Кит помотал тяжелой башкой:
   - Все, Петрович, ошибаются. Когда-нибудь. Даже минеры...
   - А я, Кит, и есть минер. Как ошибусь - конец, в жопу... А с Лехой  я
не ошибаюсь!
   - Почем знаешь?
   - Его друга Ларионова убили, когда он дежурил.  Лешка  сейчас  должен
был по потолку бегать. А он себя до хрипа отмазывает...
   Итак, за прошедшую ночь мы потеряли  двоих  из  нашей  малочисленной,
непрерывно сокращающейся команды.
   Когда-то наш отдел в "Шестерке" -  Главном  управлении  по  борьбе  с
оргпреступностью - был довольно грозной  силой.  Именно  тогда  прилипло
название "Дивизион": Юрка Любчик,  болтун  и  полиглотник,  называл  его
по-английски - "ферст дивижн", то есть  первый  отдел,  И  другие  стали
повторять - "дивизион".
   Так и привыкли.
   А отдел редел и усыхал, как шагреневая  кожа.  Интересно,  кто  такой
этот самый шагрень - чья кожа все время уменьшается и исчезает?
   Мы подошли к машине Кита - самому уродливому автомобилю на территории
Российской Федерации. Может быть,  даже  во  всем  СНГ.  Старый  военный
"газон", реставрированный, переделанный, переоснащенный, перекрашенный в
камуфляж   цвета   свежей    блевотины.    Когда    Кит    после    года
ремонтно-восстановительной деятельности пригнал машину впервые, мы  все,
естественно, вывалили на улицу - смотреть обновку.
   К.К.К., ученая головушка, задумчиво-растерянно сказал:
   - Н-да, можно сказать, тюнинговый кар...
   Мила Ростова осторожно спросила:
   - В нем ездить не опасно?
   Валерка Ларионов успокоил:
   - Его хоть с Останкинской башни скинь - ни черта ему не станет...
   Гордон Марк Александрович предположил:
   - Никита, это вам Ордынцев у душманов отбил?
   Кит Моржовый обиженно сказал:
   - Да что вы все  понимаете?  Нормальный  "иван-виллис",  естественный
русский джип...
   И усы его были грозно  воздеты  в  зенит.  А  добренький  наш  Любчик
утешил:
   - Нет, Кит, у него вид не как у джипа. Он выглядит как "джопа"...
   Как припечатал. Навсегда.  Даже  Гордон  Марк  Александрович  и  Мила
вежливо спрашивали:
   - Кит, мы поедем на "джопе"?
   Мы влезли в кабину "джопы", больше похожую на водительский отсек БМП,
и Кит спросил:
   - Поехали?
   - Давай в Сыромятники. Потихоньку... А я тебе обскажу  свой  план  по
дороге... Шаг за шагом, как говорят американцы - "step by step"...
   - Ну да, - кивнул Кит. - Степ бай степ кругом, путь далек лежит...

11. НЬЮ-ЙОРК. ДЕПАРТАМЕНТ ПОЛИЦИИ. ПОЛИС ПЛАЗА, 1. СТИВЕН ПОЛК

   - Здесь одиннадцать с  половиной  фунтов!  -  приглушенно-таинственно
сказал детектив Джордан и театральным жестом  указал  Стивену  Полку  на
свой стол. - Тысяча сто сорок шесть штук!
   - В протокол внесли? - спросил Полк.
   - Конечно! - удивленно выкатил на него свои сизые маслины Джордан.
   - Ну, слава Богу! - усмехнулся Полк,  уселся  поудобнее  в  кресле  и
вытянул ноги. - Полдела сделано...
   Полицейские любят накачивать пар. Или привыкли делать вид, будто  они
из-под земли добывают то, что им иногда с неба падает. Или с моста - как
этот сумасшедший в "мерседесе".
   Джордан смотрел на Полка с досадой и раздражением - этот "фед",  этот
нарядный джимен, этот нахальный хлыщ хочет ему показать, будто он  такое
в жизни повидал, что его ничем не  удивишь.  Наглец  молодой,  пончик  с
дерьмом.
   - Я понимаю, что вам большие дела  крутить  не  впервой,  -  стараясь
улыбаться, заговорил  Джордан,  а  голос  его  искрился  от  нарастающей
злости. - Но нас, скромных мусорщиков уголовщины, поразить очень  легко.
Во всяком случае, за двадцать лет службы я впервые  вижу  одиннадцать  с
половиной фунтов зубов...
   Полк, чуть прищурившись, разглядывал на пластиковой  столешнице  гору
золотых зубов. Заходящее солнце косыми лучами рассекало кабинет Джордана
на дымящиеся светом ломти, и нижний пласт разогревался сиянием  небрежно
насыпанных на столе кусочков золота. Полк  оторвал  взгляд  от  зубов  и
повернулся к полицейскому:
   - Не злитесь, Джордан... Я сам никогда не видел ничего подобного...
   Острые конусы клыков, плоские пластины резцов,  суставчатые  гусеницы
мостов, бюгели,  фестоны  коронок,  обломки  вставных  протезов  -  всех
оттенков желто-красной гаммы.
   Старшему специальному агенту ФБР Стивену Полку раньше приходилось  не
раз иметь дело с  золотом.  Украшения,  золотые  монеты  или  банковские
слитки. Очень редко - самородки. И  случалось,  что  золота  было  много
больше, чем сейчас. Но почему-то именно эта куча золота вызывала у  него
непривычное ощущение тревоги и отвращения. Может быть, потому, что в нем
тайно присутствовало ощущение былого страдания.  Золото  в  монетах  или
слитках было обезличенным и по существу ничем не отличалось  от  обычных
пачек денег. Эти зубы несли на себе отпечаток давно перенесенной  людьми
муки. И оттого, что их было так много, это  старое  истаявшее  страдание
уплотнялось и набирало силу.
   - Скажите, Джордан, что вам удалось узнать о погибшем?
   Джордан подвинул к себе листок бумаги, приподнял его  над  столом,  и
справка рассекла солнечный луч. В кучу золота на столе впечатался черный
квадрат, и в этом месте искрящееся  пламя  золотого  костерка  на  столе
пригасло. Полк невольно подумал о том, что лицо Джордана похоже  на  это
золото: неровная  кожа  с  коричнево-золотым  блеском,  изрытая  темными
пятнами.
   Джордан прокашлялся,  будто  собирался  запеть  или  продекламировать
Полку стихотворение.
   - Виктор Лекарь, 1950 года  рождения.  Приехал  в  Соединенные  Штаты
четыре с половиной года назад из  Израиля.  Эмигрировал  туда  из  СССР.
Держал магазин, потом продал его и создал  брокерскую  фирму.  Два  года
назад имел  неприятности  с  налоговым  управлением,  но  внес  штраф  и
отбился. Фирма, мне кажется, липовая.
   Реальными  делами  не  занимается.  "Мерседес"   был   оформлен   как
собственность фирмы.
   - А что он за человек? - поинтересовался Полк.
   - Сейчас детективы собирают информацию, пока ничего конкретного.
   Полк отпил из картонного стаканчика остывший кофе и задумчиво сказал:
   - Перед нами несколько вопросов. Очень бы хотелось узнать, откуда эти
зубы. Потом меня интересует, что это такое...
   - Я уже догадался, - ядовито усмехнулся Джордан. - Это  искусственные
человеческие зубы из драгоценного металла...
   Полк помотал головой:
   - Нет, лейтенант. Это раньше они были человеческими зубами. Сейчас  у
них есть какое-то новое качество.
   - Не понял! - отчеканил Джордан.
   - Видите ли, Джордан, ведь их было выгоднее переплавить. Поэтому меня
интересует, что это такое. Плата? Аванс? Долевой  взнос?  Какая  цель  у
этих  зубов?  У  этих  зубов,  я  не  сомневаюсь,   какое-то   уголовное
происхождение и, возможно, очень страшное прошлое.
   - Вам не приходит в голову, что  это  имущество  какого-нибудь  давно
практикующего дантиста? - хмыкнул Джордан.
   - Нет, - покачал головой Полк. - И вы это знаете не хуже меня.  Иначе
бы вы тоже не так удивились. Не станет Дантист коллекционировать  тысячу
с лишним старых золотых зубов. Это не золотые коронки, это зубы. Поэтому
мне бы очень хотелось узнать, каким образом попали к  Лекарю  эти  зубы.
Надо, чтобы ваши люди сегодня собрали всю мыслимую информацию о  Лекаре.
Мы подключимся по нашим каналам. Хорошо бы узнать о нем побольше...

12. БУДАПЕШТ. ХЭНК АНДЕРСОН. ПУТЬ НАВЕРХ

   Подступающая ночь  накрыла  город  двухцветным  куполом,  похожим  на
рекламный лейбл "Пепси". На востоке над Пештом небеса, утратив последнюю
голубизну,  наливались  густой  сочной  синевой.  А  западная  половинка
небосвода была еще закатно-алая, она над Будой быстро  линяла,  краснота
стекала с нее за горизонт, и  в  подступающей  блеклой  серости  облаков
торжественно вздымалась дымно-рыхлая луна - как огромный одуванчик.
   Промаргиваясь после дневного сна, подмигивая  и  щурясь,  на  столбах
медленно загорались фонари.  Уже  вовсю  полыхали  телесными  соблазнами
роскошные  витрины  на  улице  Ракоци.  И  отовсюду  доносилась  музыка,
странное попурри из рэпа и цыганских скрипок. Под  каштанами  толпились,
кишели  стайками   молодые   люди,   хиппиподобные,   панкообразные,   в
металлической упряжи, гривастые, мелкие, как боевые пони.  Их  подружки,
тощие, лохматые, некачественно помытые, свиристели  и  цокали  на  своем
никому  не  понятном  угро-финском  наречии,  обнимались,   пронзительно
хохотали, и было неясно - собираются они факаться или кого-то убивать.
   Андерсон показал на освещенный подъезд ресторана:
   - Это "Матьяш Пинце". Здесь готовят самую вкусную  рыбу  в  Европе...
Халасли называется...
   Водитель кивнул:
   - Принято! Завтра придем сюда есть халасли...
   - Надеюсь, завтра мы будем обедать в Вене, - заметил Андерсон.
   На Мадьяр Утья он взглянул на часы, подсказал водителю:
   - Лоренцо, они будут ждать на следующем углу. Около  светофора.  Будь
внимателен...
   Лоренцо  начал  перестраиваться  в  правый  ряд.  Сидевший  в  кресле
напротив Андерсона белобрысый немец спросил:
   - Слушай, Хэнк, а кто они, эти венгры?
   - Шандор - инженер в музее, а Дьердь - бродяга,  -  спокойно  ответил
Андерсон.
   - Бродяга? - удивился немец. - Зачем нам бродяга?
   Хэнк пожал плечами:
   - Он бродяга особый... Он  бродяга  по  вертикали...  -  И,  глядя  в
недоумевающие глаза немца, пояснил:
   - Он альпинист-скалолаз. Для нас сегодня - главный человек.
   Лоренцо осветил дальним светом фар  фигуры  двух  людей,  стоящих  на
углу, выключил  свет  и  плавно  притормозил  у  стоп-линий.  Немец  уже
распахнул дверь, и венгры мгновенно прыгнули в  автобус.  Это  произошло
так быстро, что если бы кто-нибудь наблюдал с другой стороны  улицы,  он
бы и не заметил, что в автобус кого-то  подсаживали  по  дороге.  Венгры
уселись на свободные места, и старший сказал Андерсону:
   - Привет, босс, давно не виделись.
   - Давно, - усмехнулся  Андерсон,  пожимая  ему  руку.  -  Здравствуй,
Шандор!
   Автобус свернул на висячий мост Ланцхид  и  покатил  в  Буду.  Шандор
расстегнул молнию на большой спортивной сумке, вынул квадратную картонку
с обведенной красной каймой венгерской надписью "Проезд всюду". Андерсон
внимательно посмотрел и передал водителю. Лоренцо, не отрываясь от руля,
прикрепил картонку на лобовом стекле.
   - Где достал пропуск? - поинтересовался Андерсон. Венгр засмеялся:
   - Сам сделал! Это ксерокопия. Но для внешней охраны сойдет...
   Потом все из той же сумки достал лист бумаги и дал Андерсону.
   - Предъявишь постовому полицейскому,  это  разрешение  на  съемки  на
территории дворца.
   - Тоже ксерокопия? - спросил Андерсон.
   - Нет, это оригинал. Правда, совершенно фальшивый.
   Лоренцо повернулся к ним:
   - Через три минуты подъезжаем...
   -  О'кей!  -  кивнул  Андерсон.  -  Внимание  всем!  Повторяю  боевую
установку.
   Машина  останавливается  около  задней  торцевой  стены.  Десантируем
Шандора, Дьердя и Рудольфа, - ткнул он рукой на белобрысого немца.
   Автобус с надсадным гудением  сжевывал  последние  петли  серпантина,
ведущего к Королевскому замку. Андерсон продолжал инструктаж:
   -  На  крышу  идут  Дьердь  и  Рудди.  Шандор  патрулирует  вокруг  -
присматривается,  нет  ли  посторонних.  Если  встретит  кого-нибудь  из
знакомых, отводит подальше, отвлекает  разговорами.  Лоренцо  высаживает
меня с Магдой на площади Рыбачьего  Бастиона,  уезжает  и  делает  круги
вокруг замка. Каждый длительностью шесть минут, подъезжая каждый  раз  к
месту  спуска  наших  верхолазов.  По  расчетам  Шандора,   они   должны
управиться за двенадцать минут. Мы с Магдой  обеспечиваем  второй  рубеж
прикрытия. Огневой...
   Немка впервые подала голос, издала звук -  захохотала  басом.  Венгры
испуганно покосились на нее.  Магда  подмигнула  и  показала  под  полой
куртки многозарядный "глок".
   - В случае каких-то осложнений Лоренцо закладывает третий круг -  это
восемнадцатая минута, - после чего мы уже ждем их в полной готовности.
   Подъезжаете, забираете нас и трогаемся  отсюда.  Все  ясно?  Вопросов
нет?
   Все промолчали. Значит, все ясно.
   Андерсон закурил сигарету и сказал немцу:
   - Рудди, на тебе контроль  времени.  Вся  операция  внутри  дворца  -
девять минут. Шандор знает точно, что  во  всем  этом  районе  с  десяти
ноль-ноль будет выключена на десять минут подача  электричества,  что-то
там на электростанции переключают. За это время вы спуститесь с купола в
зал и возьмете нужное нам полотно. Оно у тебя обозначено на  схеме.  Это
второй зал от купольного помещения направо, ты не собьешься,  там  горят
ночные противопожарные огни. В купол  проникнете  через  третью  крышную
плиту, Шандор покажет. Стеклянная плита снята с крепежа и просто уложена
в пазы. Отодвинете и пройдете спокойно...
   Предъявил