- Дурачок Серега Ордынцев думает, что он -  режиссер  предполагаемого
спектакля... А режиссер у нас один...
   - Не пугай! - схватился я в ужасе за голову.
   - Смейся-смейся, пустомеля! Сашка назначает нас на  роли  друзей  или
врагов, он приближает нас или прогоняет со  сцены,  он  велит  нам  быть
героями или злодеями. Он дарит нам  свою  любовь  или...  Рассердится  -
велит убить...
   - Не преувеличивай! - веселился я. - Бог не выдаст, свинья не съест.
   Людмила тяжело вздохнула:
   - Да, так все время и рассчитывали, и надеялись...  А  Бог  выдал,  и
свинья сожрала... - Она нервно давила в хрустальной пепельнице  сигарету
и сразу же чиркала зажигалкой, закуривая новую. -  Кот,  тебе  в  лагере
круто довелось?
   - Люда! О чем ты говоришь! Не смеши меня и не жалоби! Три года всего!
Да я их на одной ножке простоял!
   Она усмехнулась грустно, и в лице ее появилось нечто человеческое.
   - Я забыла, что ты, хвастун, не жалуешься!  -  Она  помолчала,  потом
тихо сказала:
   - Если можешь, прости - я к тебе плохо относилась всегда...
   Думала, что ты Сашку с толку сбиваешь. У  тебя  ведь  всегда  на  уме
только пьянь да блядки были...
   -   Как   вам   не   совестно,   мадам!   А    фарцовка?    Пламенный
комсомолец-негоциант Кот Бойко! А карты? А бега? Мало забот было?..
   - Да, ты был человек очень занятой, ничего не скажешь...
   В глазах у нее была печаль - она явно жалела, что  не  может,  как  в
давние времена, снова исключить меня из комсомола. Люда была в  те  поры
секретарем Свердловского райкома  комсомола  нашей  прекрасной  столицы,
которую мы все по призыву партии превращали  в  город  коммунистического
быта. Люда тенденциозно, на мой взгляд - глубоко ошибочно, считала,  что
моя деятельность не  помогает  росту  коммунистического  быта.  На  бюро
райкома комсомола оскорбляла меня клеветническим предположением, что  я,
мол, унижаю, оскверняю и вообще позорю высокое звание  члена  Ленинского
Коммунистического Союза Молодежи.
   Такой ужасный упрек вызывал у меня нестерпимую боль.
   Я предлагал старшим товарищам доказать свою верность идеалам.
   Я обещал повеситься или застрелиться из вражеского пулемета, как наши
комсомольские  бабушка  и  дедушка  Зоя  Космодемьянская   и   Александр
Матросов.
   А они все равно упрекали меня в неискренности.
   Они кричали в гневе: "Этот проходимец смеется над нами!"
   Конечно, я бы забил болт на них на всех, но меня могли  выключить  не
только из комсомола, но и выпереть с треском из сборной,  и  Хитрый  Пес
отправился к Люде отмазывать меня - он был гений всякого рода разговоров
с начальством.
   Пришел, увидел, пошутил.
   Поговорил, понял, полюбил.
   Сошелся, трахнул, женился.
   С помощью Люды, ее громадных повсеместных связей мы потом разворовали
половину  городских  денег.   Золотая   пора:   идеи   наши   -   бензин
комсомольский, общественный, партийный, государственный -  чужой,  одним
словом. Ушли те времена...
   - Ах, если бы можно было что-то вернуть! Я боялась,  что  ты  у  меня
мужа из дома сгонишь, а вышло совсем по-другому, -  с  горечью  говорила
Люда, и у нее на глаза наворачивались слезы. - Твоя ненаглядная  и  тебя
кинула, и меня из дома выбросила...
   - Люда, не люблю я говорить об этом, не  хочу  вспоминать  ничего,  -
мягко остановил я ее.
   Она смотрела на меня долгим сверлящим взглядом, качала головой:
   - Мне-то не ври!.. Тебе и вспоминать ничего не  надо  -  ты  об  этом
никогда не забываешь, каждый миг помнишь. И живешь в том же аду,  что  и
я...
   Колдунья, ворожея твоя Марина...
   - Не моя, - сказал я.
   - Нет, Кот, я баба, я все про  это  понимаю...  Марина  всегда  будет
твоя!..
   Далекая, чужая, недоступная, а сниться по  ночам  будет  только  она.
Ворожбу она знает, приворотное чудо... Ненавижу ее, презираю, могла бы -
убила, а все равно знаю: есть в ней страшная сила чародейская...
   - Не преувеличивай! - Я резко встал, достал из кармана дискету. -  Ни
с кем и никогда я не говорю на эту тему. Даже с тобой...
   - Особенно со мной! - подняла палец Серебровская. - Мой муж...
   Я перебил ее:
   - Твой муж, мой бывший брат, - из породы людей-чертей. Он - бес!  Бес
Пардонный... И меня не устраивает роль солиста на ниточках  в  кукольном
театре моего друга. Хватит, надергался! Поезжай срочно к своему  бывшему
мужу и передай ему эту дискету...
   - Какой-нибудь скелет в шкафу? - горько усмехнулась Люда.
   - Это у обычных людей припрятан скелет в шкафу, - поправил я. - Здесь
- то самое Новодевичье кладбище...
   - Хорошо, - согласилась сразу Людмила.  -  Сейчас  постараюсь  с  ним
созвониться и поеду.
   - Никуда не звони, ничего по телефону не объясняй. Поезжай и отдай из
рук в руки. Ни одному человеку, кроме него...
   - Это так серьезно? - тревожно спросила Людмила.
   - Серьезно, поверь мне. И еще одно - не  вздумай  после  моего  ухода
посмотреть на компьютере дискету. Если твой  нежный  супруг  догадается,
что ты знаешь ее содержание, я за твою жизнь гроша ломаного не дам...
   Я дошел до двери, обернулся к оцепеневшей женщине:
   - Люда, Ванька вспоминает обо мне? Когда-нибудь?
   - Очень часто. Он так и зовет тебя - Капитан...
   На  улице  мы  с  Лорой  остановились  у  витрины  большого  магазина
электроники  -  двенадцать  Серебровских   одновременно   обращались   к
прохожим, торопливо снующим по своим  ничтожно-маленьким,  но  почему-то
очень важным для  них  делам.  Двенадцать  поставленных  друг  на  друга
крупноэкранных телевизоров  "Сони"  транслировали  передачу,  в  которой
Николай Сванидзе  беседовал  с  моим  замечательным  другом  Александром
Серебровским.
   Это было впечатляющее зрелище -  из  витрины  смотрела  в  мир  толпа
магнатов.
   Олигархи заполонили улицу, как на первомайской демонстрации.
   - ...Ну хорошо,  Александр  Игнатьевич,  -  говорит  Сванидзе.  -  Вы
принадлежите к той группе наших  сограждан,  которых  называют  "Господа
Большие Деньги". Я хотел вас вот о чем спросить...  Каждый  значительный
человек ощущает  некоторое  духовное  родство  с  памятным  литературным
персонажем. Кто вы - Шейлок? Или  Гобсек?  Привалов  с  его  миллионами?
Может быть, вы финансист Фрэнк Каупервуд или барон Шудлер? Кем  вы  себя
ощущаете?
   - Мою литературную родню прозывают Михаилом Семенычем Собакевичем,  -
серьезно отвечает Сашка. - Очень был неглупый и серьезный мужчина...
   -  Потому  что  считал  всех   губернских   чиновников   жуликами   и
разбойниками? - смеется Сванидзе.
   - И поэтому тоже. Помните - Гог и Магог?..
   Я зачарованно смотрел на  двенадцать  громко  вещающих  Хитрых  Псов,
захвативших  полностью  мое  жизненное  пространство.   Потом   легонько
подтолкнул Лору в бок:
   -  Вчера  по  ящику  сказали,  что  у  нас  больше  десяти  миллионов
олигофренов.
   Семь процентов народа - идиоты...
   - Ты это к чему? - удивилась Лора. - Он совсем не похож на идиота...
   Двенадцать  одинаковых  магнатов  застят  мир,  говорят,   объясняют,
проповедуют, учат, командуют, управляют, владеют всем. И мной.
   - Земля олигархов и  олигофренов!  -  досадливо  тряхнул  я  головой,
пытаясь сбросить наваждение.
   Телеведущий спросил Серебровского:
   - И все-таки что же вас подвигнуло на решение баллотироваться?
   - Стыд, - быстро ответил Серебровский. - Россия -  богатейшая  страна
на земле. Почему же мы такие бедные, если мы такие богатые? Мне  надоело
быть  бедным  родственником,  нахлебником  процветающего  мира.  Надоело
слушать ложь и глупости  -  дураки  нелепо  командуют,  а  умники  ловко
воруют. Может быть, хватит?..
   Кот, это он тебя спрашивает - может, хватит?

СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ:

ВАУЧЕР В.П. ЧКАЛОВА

   Есть вещи, которые не надо оговаривать,  -  они  возникают  явочно  и
существуют далее как нерушимый порядок. Когда  мы  шли  куда-то  вместе,
Сашка Серебровский не обгонял меня на ходу, не отталкивал за спину, да и
я не тормозил себя в движении, а вот как-то так получилось,  что  у  нас
уже сложился неизменный походный ордер:  два  охранника  впереди,  потом
всегда быстро идущий мой друг-магнат, я-за  правым  плечом,  на  полшага
сзади, и уже после меня - прикрывающий тылы, замыкающий конвой.
   Вот так мы и протопали  через  гулкий  вестибюль  нашего  зажиточного
билдинга, и цокот каблуков на гранитных плитах пола эхом  возвращался  к
нам,  будто  отбивал  тревожный  ритм  движения.  Вошли  в  персональный
президентский лифт - концевая охрана осталась в вестибюле, Сашкин личный
телохранитель Миша нажал кнопку, и кабина, зеркалами и обшивкой красного
дерева похожая на ампирный платяной шкаф, взмыла.
   Серебровский повернулся ко мне, и я уже  почти  открыл  рот,  но  наш
всемогущий и всеведающий босс неожиданно заорал:
   - Только не вздумай сейчас мне говорить что-нибудь!
   Я понимал, что он маленько не в себе, и миролюбиво пожал плечами:
   - Просто я хотел...
   -  Знаю!  Знаю  все!  Они,  мол,  люди  другого  времени,  с  другими
жизненными ценностями,  иными  моральными  целями...  Нельзя  их  строго
судить. Не нашими мерками...
   - Но это правда!
   - Никакой общей правды не существует! - заорал Серебровский так,  что
его тонкие разночинские очки подпрыгнули на  переносице.  -  В  условиях
нынешней  жизни  эта  правда  означает  переход  бытового  идиотизма   в
клиническое безумие!
   Кабина лифта  остановилась,  растворились  двери  с  мягким  рокотом,
охранник-столоначальник в холле, наблюдавший наше движение по  монитору,
уже стоял навытяжку. Перед входом в приемную, в  конце  коридора,  Сашка
взял меня  крепко  за  лацкан  пиджака  -  я  испугался  за  сохранность
заграничного конфекциона - и сказал со страстью:
   - Серега, поверь мне, все эти бредовые разговоры о честной бедности и
бедной честности - чушь, моральная шизофрения.  Бедным  быть  нечестными
никто не позволит - их за это в острог сажают!
   - Ну, вообще-то говоря, во всем мире и богатых, случается, за  это  в
узилище ввергают, - уточнил я.
   - Не у нас! - Сашка рубанул воздух рукой, как чапаевской саблей. - Мы
не весь мир! Мы другие! И у нас,  слава  Богу,  все  по-другому!  У  нас
человек, ничего не укравший  у  своей  родины,  вызывает  презрение!  Ты
знаешь хоть одного богатого, которого кинули на нары?
   - Банкир Янгель... Тот, что в бане  с  министром  юстиции  отдыхал  с
барышнями, - напомнил я.
   - Не смеши! Диспетчер! - с презрительной усмешкой кинул Серебровский.
- Запомни накрепко: настоящее богатство у нас  дает  иммунитет  похлеще,
чем депутатам или дипломатам...
   - Давай поговорим тогда о честном богатстве, - усмехнулся я. - Или  о
богатой честности...
   - И не подумаю! - безоговорочно отказал мне Серебровский. -  Это  все
из жанра нелепых мифов о душе, о  грехе,  о  чистой  совести.  Нищенское
наследие советских интеллигентских кухонь! Вся жизнь - вечером на кухне,
в этом парламенте трусливых рабов, на арене кастрированных гладиаторов и
трибунов-шептунов!..
   - Если бы не было этих бессильных  болтливых  кухонь,  ты  бы  сейчас
таких высот достиг! Ого-го! Возможно, уже стал бы доцентом в Текстильном
институте...
   Серебровский отмахнулся от меня,  охранник  Миша  распахнул  дверь  в
приемную.
   Обычная картина - помощник президента Кузнецов, секретарь Надя,  пара
референтов, два охранника, несколько томящихся ожиданием посетителей.
   В кабинете Сашка подошел к картине Тропинина, засунул руку  за  раму,
видимо, нажал кнопку - отъехала в  сторону  деревянная  панель,  обнажив
бронированную  сейфовую  дверцу  с  наборным  замком.  Что-то   он   там
поколдовал с  цифрами,  мелодично  звякнул  замок,  и  Хитрый  Пес  стал
торопливо перебирать какие-то бумаги. Вздохнул наконец с облегчением:
   - Вот она... Наша реликвия... - и бросил мне маленькую серую книжицу.
   От старости обложка земляного цвета приобрела грязно-желтый  оттенок.
На ней было напечатано: "Народный комиссариат финансов СССР.  Управление
гострудсберкасс. Сберегательная книжка ј 2137".
   Перелистнул  шершавую  корочку  -  Серебровский   Игнат   Артемьевич,
выписана книжка 18 февраля 1937 года. Это сберкнижка Сашкиного отца.
   Подожди-подожди! Как это может быть? По-моему, он родился в  тридцать
седьмом году?
   Вноситель вклада - Чкалов Валерий Павлович.
   Сумма вклада - 100 рублей 00 копеек.
   Больше никаких записей на линованных страничках не было.
   - Это что - тот самый Чкалов? Знаменитый летчик? - глуповато  спросил
я.
   - Да, тот самый, - кивнул Сашка.
   - Срочно передай в музей авиации с табличкой: "Даритель  -  Александр
Игнатьевич Серебровский", - бесхитростно предложил я.
   Сашка отрицательно помотал головой:
   -  Это  экспонат   для   другого   музея.   Огромной   экспозиции   о
бессмысленности, зряшности прожитой  здесь  жизни.  Об  идиотизме  любой
веры...
   - Не подрывай во мне веру в тебя, - предостерег я, но он и не обратил
внимания на подначку.
   - Мой дед Артем был механиком у Чкалова, они и вне работы корешевали.
   Когда родился мой отец, геройский пилот, сталинский  любимец  подарил
деду Артему эту сберкнижку, как ложечку на зубок. Вырастет, мол, парень,
мой подарок вместе с процентами состоянием станет...
   - Тогда, наверное, это приличные деньжата были...
   - Наверное, -  грустно  согласился  Сашка.  -  Только  вскоре  Чкалов
разбился, а деда Артема расстреляли как вредителя. Бабка  нищенствовала,
но в сберкассу не пошла - боялась, что по этому чкаловскому  подарку  ее
вспомнят и пригребут для комплекта.
   - Грустная история...
   Сашка пронзительно посмотрел на  меня  и  едко,  зыбким  своим  тоном
сказал:
   - Боюсь, ты  меня  не  понял.  Мне  кажется,  ты  заподозрил  меня  в
сентиментальной печали...
   - Ну, знаешь, бодриться-веселиться тоже поводов не видно,  -  заметил
я.
   - А не надо грустить или веселиться - понимать надо! - яростно сказал
Серебровский. - Наверное, ты уже плохо  помнишь  моего  отца  -  он  был
гением.
   Безответным, тихим, занюханным гением. Ты знаешь, чем он занимался?
   - Нет, конечно, - пожал я плечами. - Он, кажется, в каком-то ракетном
ящике инженерил...
   - Вот именно - безвидно и безнадежно инженерил. Но до этого он первым
в  мире  придумал  систему  гироскопического   управления   летательными
аппаратами.
   Понимаешь? - с напором спрашивал Сашка.
   - Не понимаю, - честно признался я. - Я совсем не по этому делу...
   - Да и  все  начальники,  к  кому  он  обращался  с  этим  выдающимся
изобретением, были не по этому делу. Потом  он  надоел  начальству,  его
группу разогнали, а тему закрыли навсегда - разработки  бесперспективны,
научно-технической и оборонной ценности не содержат. Вот он  в  ящике  и
инженерил лет пятнадцать, пока не умер.  Сорок  шесть  старику  было.  А
рассчитались за него с нашими долболомами американцы...
   - Каким образом? - удивился я.
   - Они создали  новое  поколение  оружия  -  крылатые  ракеты.  И  все
вооружение нашей непобедимой и несокрушимой перед этими  ракетами  стало
горами металлолома. Крылатые ракеты работают на  тех  же  системах,  что
придумал когда-то мой батька. Смешно, мой тихий  бессловесный  отец  мог
продлить век коммунизма. Но не случилось...
   Сашка забрал у меня из рук старую сберкнижку, положил  ее  обратно  в
сейф, щелкнул замок на дверце.
   - По этой книжке можно изучать историю нашей страны, - сказал  он.  -
Мало кто понимает, что деньги,  как  состав  крови,  отражают  состояние
здоровья народа, самочувствие государства. То, чем с нами расплачивались
семьдесять лет, были не деньги. Фалыдак, бумажки, талоны на питание. А у
талонов не бывает долгий век. Ты чего улыбаешься?
   - Смешная фантазия пришла - представляешь, если бы Чкалов положил  на
имя твоего старика сто франков в швейцарский банк, -  предположил  я.  -
Что стало бы с ними за шестьдесят лет с лихом?
   - Я на них себе дом под Лозанной купил бы, - сказал зыбко Сашка -  не
то всерьез, не то шутил. - А книжечка сберегательная - мой расчетный чек
с державой! Больше я ей ничего и никогда не должен...
   Негромко загудел зуммер на переговорнике, замигала лампочка, и  голос
секретарши Нади нас мгновенно вздрючил:
   - Александр Игнатьич, в приемной Людмила  Андреевна.  Она  хочет  вас
немедленно видеть...
   - Пригласи, - сказал  Сашка  и  уже  шел  к  двери,  навстречу  Люде,
бледной, в смазанном макияже и растрепанных чувствах. - Что случилось? -
быстро спросил Серебровский.
   - Здравствуй, Саша! - Она вглядывалась в его лицо,  будто  стремилась
понять или вспомнить что-то безнадежно ускользнувшее из памяти.
   - Здравствуй, Люда, здравствуй... Почему ты  здесь?  Она  расстегнула
замок  сумки,   достала   запечатанный   конверт   и   молча   протянула
Серебровскому.

ТЕПЛО, ТЕПЛЕЕ...

   В "Бетимпексе" начальник  поисковой  группы  докладывает  Павлюченко,
бывшему Николай Иванычу.
   - Вот эту группу домов мы  прочесали,  -  показывает  он  пальцем  на
схеме. - Вы обещали добавить людей,  тогда  перейдем  на  левую  сторону
улицы Огурцова...
   - Сегодня же, - кивает Павлюченко. - Бойко вполне мог обмануть  этого
придурка водилу - дать ему ложный след.
   - И еще! Нас аккуратно, но вполне профессионально пасут.
   - Плевать! - отмахивается Павлюченко. - Это люди Серебровского. У них
вообще нет никаких концов, поэтому они от безнадеги  пытаются  раскинуть
сети на ловца. Мы все равно на шаг впереди...
   Поисковик  протягивает  ему  газету  "МК",  показывает  объявление  -
"Верный Конь, Хитрый Пес, Бойкий Кот...".
   - Этого парня из Интерпола зовут Ордынцев?
   Павлюченко читает объявление, хмыкает досадливо:
   - Ты смотри - куда конь с копытом, туда и  пес  с  клешней!  Придется
всерьез присмотреть за этим вонючим режиссером... Не думаю, что Кот  ему
поверит, не такой он дурак - самому  в  пасть  Серебровскому  лезть.  Но
вообще-то жизнь штука сложная, чем черт не  шутит.  Было  бы  хорошо  их
вдвоем надыбать на встрече... Очень хорошо было бы!
   - Простите, не уловил...
   - Не бери в голову, потом поймешь. Запомни одно:  сейчас  Ордынцев  -
никто, и имя ему - никак. У него здесь игры нет - он болван  в  польском
преферансе. Но если он действительно такой умник, как мне шептали, и  он
сообразит что к чему, а дружки из Интерпола всерьез подсобят - вот тогда
он  может  стать  очень,  ужасно  опасен...  Ладно,  займись  делом.  Вы
используете этого дурня - водилу?
   - Еще как! Я дал ему деньжат - он с двумя нашими парнями полный  день
утюжит на своей "шестерке" все окрестные дворы и улицы.
   - Дельно! Дуракам  -  счастье,  может,  встретит  Кота,  -  задумчиво
говорит Павлюченко. - В этом случае позаботься обо всем...

АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ:

НЕСРАБАТЫВАЮЩАЯ ЦЕПЬ

   Изо всех сил сдерживаясь, стараясь не  выдать  своего  отвращения,  я
негромко, как бы спокойным голосом спрашивал генерала Сафонова:
   - Хотелось бы знать, что делала наша охрана?
   Шеф безопасности тяжело вздыхал:
   - Хлопала ушами...
   Людмила попыталась вступиться:
   - Но он  действительно  выглядел  неузнаваемо...  С  ним  была  очень
привлекательная женщина - может, это сбило охранников с толку?
   - А по-твоему, киллер должен ходить по городу в пулеметной ленте, как
матрос Железняк? - любезно поинтересовался я и снова спросил Сафонова:
   - Сколько у нас там людей?
   - Четыре наряда по два человека.
   - Прекрасно! Всех уволить... Сегодня же...
   - Александр Игнатьич, прошу вас, не  горячитесь,  -  стал  заливаться
бурым склеротическим румянцем Сафонов. - За этот прокол отвечаю я. Из-за
ошибки  или  нерадивости  одного  охранника,  наверное,   не   правильно
наказывать еще семерых людей...
   - Я понимаю - семьи, дети,  безработица  на  дворе,  -  кивнул  я.  -
Кузьмич, дорогой мой, ты меня не правильно понял. Я их не наказываю. Они
мне просто не нужны,  они  -  слабое  звено  в  неработающей  цепи.  Как
системщик, я не могу этого допускать. Уяснил?
   Цвет лица Сафонова  приобрел  черно-багровый  отте