о подстриженные щеголеватые усы. Каждому  свое  -
вековой принцип римского права, кощунственно  оскверненный  беззакониями
гитлеровцев,  развесивших  этот  священный  лозунг  права   на   воротах
концлагерей. А если Рауф Нугзаров  отправлял  кого-то  в  лагеря,  наши,
исправительно-трудовые,  то  только  за  дело,  за  реально  совершенные
преступления.
   Более  того,  не  часто,  приблизительно   раз   в   два   года,   он
демонстрировал невероятную комбинацию из милосердия и  принципиальности,
заменяя  особо,  разнузданным   расхитителям   и   теневым   бизнесменам
безусловно заслуженную ими смертную казнь на максимальный  срок  лишения
свободы - 15 лет в лагерях строгого режима.
   Счастливые  родственники  строго  наказанного  хозяйственного  злодея
приносили муэллиму Рауфу сто тысяч рублей.
   Слава Аллаху, всей системе советского правосудия и  верховному  судье
Нугзарову в частности!
   Родственники твердо знали, что за вторые сто тысяч их  нежно  любимый
злодей - папа, сын, брат - через три-четыре года не  будет  догнивать  в
безымянной могиле, а воссоединится,  уже  полностью  перевоспитанный,  в
своем доме с родней, друзьями и близкими.
   Таким образом, эти сто  тысяч  рубликов  были  для  Рауфа  не  низкой
взяткой, а актом высокого и разумного гуманизма. И Аллах наградил его за
великодушие и добрые дела в этом мучительно запутанном мире, подарив ему
то  единственное,  чего  не  хватало  судье  для  полного   счастья,   -
сыновей-близнецов! Двойное счастье!
   Рауфу уже грянул полтинник, а его  жене  Динаре,  сестре  Джангирова,
было вдвое меньше, и любовь-благодарность судьи  Нугзарова  к  ней  была
безмерна. Она распространялась даже на ее брата, очень скромного,  очень
вострого,  очень  перспективного  парня  -  этот  маленький,  невзрачный
пострел, похожий на мальчишку-недоростка, везде поспел. Через неделю для
Рауфа он стал незаменим, и тогда верховный судья позвонил своему  дружку
и дальнему родственнику  -  председателю  КГБ  республики.  Давай,  мол,
возвратим из Москвы  домой  такой  замечательный  национальный  кадр!  И
звездная карьера Джангирова стартовала. Он скакал по  чинам,  званиям  и
должностям, как джейран по горам.
   А между тем прекрасные мальчики-мажоры Ахат и Нарик подрастали, радуя
мир и родителей почти физиологической убежденностью в том, что  вся  эта
прекрасная  жизнь  принадлежит  им  полностью.  Учились,  к   сожалению,
неважно. Да ладно! Рауф шутил, что неучи  должны  быть  умнее  ученых  -
мозги не замусорены лишним. Молодые пока, пусть перебесятся.  Заматереют
- остепенятся. А будущее их - обеспечено и гарантировано.
   Десять лет назад - мальчишек Джангиров уже  воткнул  на  первый  курс
юрфака университета - его вызвал из Москвы к себе срочно Рауф - разговор
не телефонный.
   - Ты мне был все эти годы  старшим  сыном,  -  сказал  Нугзаров,  как
всегда спокойный, величественно-красивый, весь  платиново-седой.  Только
очень бледный.
   Джангиров наклонил голову и приложил руку к сердцу.
   - Я назначаю  тебя  своим  душеприказчиком,  -  тихо  сказал  Рауф  и
печально добавил:
   - Я умираю.
   Джангиров испуганно дернулся, но Рауф остановил его:
   - Рак поджелудочной железы... С метастазами... Мне  осталось  два-три
месяца... Я хочу сделать распоряжения...
   Джангиров ошеломленно молчал.
   - У меня  есть  кое-какие  сбережения.  Динара,  твоя  сестра,  будет
обеспечена полностью. Речь идет о мальчиках. Они уже  джигиты,  но  пока
еще ветер в голове.
   Я хочу, чтобы они ни в чем не нуждались, но оставить  им  все  деньги
сейчас я не хочу - это может им повредить. Мне нужно, чтобы ты разместил
деньги в сберкассе с  исполнительной  записью,  что  вклад  можно  будет
получить только через десять лет -  они  уже  станут  зрелыми  людьми  и
смогут тогда распоряжаться этими деньгами по своему усмотрению.  А  пока
будут жить на проценты...
   - О какой сумме идет речь? - спросил Джангиров.
   - Сумма серьезная - один миллион двести тысяч рублей...
   Джангиров онемел - для  советского  времени  эта  цифра  звучала  как
дозировка пенициллина или межзвездная дистанция.
   - Сколько? - недоверчиво переспросил Джангиров.
   - Миллион двести, - повторил  Рауф  и  горько  усмехнулся.  -  Добрые
поступки в этом мире вознаграждаются...
   Помолчал и со вздохом заметил:
   - Я верховный судья. А он - Единственный... - и показал рукой  вверх,
куда-то на потолок.
   Джангиров лихорадочно считал в уме - три процента на срочный вклад  в
миллион двести составляют 36 тысяч в год,  то  есть  племяши  в  течение
следующих десяти лет  будут  получать  от  покойного  папаши  пенсию  по
полторы тысячи рублей в месяц каждый. До вхождения в права собственности
на миллион с довеском!
   Фантастика! Он сам, полковник КГБ,  начальник  отдела  в  центральном
аппарате Комитета, получал со всеми доплатами, выслугами,  компенсациями
и звездочками 542 рубля в месяц.
   - Об этих деньгах никто, кроме Динары, не должен знать.  И  в  первую
очередь - мальчики, - сказал Рауф. - Ты будешь ежемесячно выдавать им их
проценты, а через десять лет, даст вам Аллах дожить в здоровье и  благе,
ты снимешь вклад и разделишь между ними... Пусть они  живут  по-другому,
не так, как нам с тобой в молодости досталось...
   Рауф умер через два месяца, был похоронен со  всеми  государственными
почестями, и тут выяснилось, что  управлять  его  наследством  -  совсем
непростая, совершенно неслабая работа. Основная проблема была в том, что
Джангиров не мог внести ни в одну сберкассу такую астрономическую сумму,
не привлекая к себе внимания, в первую очередь - собственной конторы.
   Но Джангиров сделал.
   Он выполнил все, в чем поклялся Рауфу. Для начала он не сдал  паспорт
покойного и на его документы открыл счет в одной из московских сберкасс,
куда пробил на должность заведующей  свою  старую  агентессу.  Джангиров
объяснил ей, что это один из секретных  счетов  КГБ  и  о  нем  надлежит
забыть на десять лет - со счета он должен будет снимать только проценты.
И сам сделал исполнительную запись от имени Рауфа о том, что вклад может
быть востребован наследниками только через десять лет.
   И этой  охранительной  мерой  от  безумств  подросших  лихих  братцев
собственноручно уничтожил громадное состояние.
   Видит Бог - он выполнил дословно клятву, данную благодетелю Рауфу, ни
одной копейки не прилипло к его рукам. Но деньги эти  таяли  на  глазах,
как  брошенная  в  большой  огонь  глыба  льда.  Перестройка,  инфляция,
павловский конфискаци-онный грабеж, ГКЧП,  распад  страны,  крах  рубля,
"черные вторники", черная жизнь.
   А сделать что-либо Джангиров уже не мог, намертво заякорив миллионный
вклад десятилетним мораторием. И агентесса его надежная,  завсберкассой,
которую он мог заставить переделать  документы  и  выдать  деньги,  сука
рваная, кинула его - потихоньку оформила документы и съехала в Израиль.
   А племяши - мальчики удалые Ахат и Нарик - уже давно пустились во все
тяжкие. Университет бросили, резонно рассудив, что  юриспруденцию  можно
изучать и со  встречной  полосы  права.  Они  показали  себя  людям  как
настоящие жизнелюбы - не оказалось греха и порока, который бы  парни  не
изведали всласть. Карты,  бега,  "железка",  рулетка,  машины,  мотоцикл
"хонда",  больше  похожий  на  двухколесный  "роллс-ройс",  все   кабаки
столицы, пробуждающейся от тусклого советского забытья  к  сладко-пряной
жизни, хороводы блядей, гарнированные нежными томными блондинчиками.
   Тьфу!
   Жалкие  три  тысячи,  которые  выдавал  им  Джангиров,  иссякали   за
несколько дней.  Нужны  деньги!  Деньги!  Настоящие  деньги,  а  не  эти
жалобные гроши, которые ссужал дядя.
   Когда Ахат проиграл в блэкджек за один вечер 240 тысяч рублей, крутой
авторитет Гия Ткварчельский предупредил: или бабки будут у него  завтра,
или Ахата ставят на "счетчик" - два процента в день  будут  набегать  на
сумму долга.
   Впрочем, есть еще один путь  -  киевские  куркули,  хохлы  мордастые,
торгующие компьютерами, задолжали ему полмиллиона.  Пусть,  мол,  боевые
братья отберут бабки, вернут Гие, и тогда - квиты. Поехали в  Киев  и  с
удивительной легкостью  отобрали  долг  -  даже  стрелять  не  пришлось,
врезали этим салоедам по кумполу рукоятками  пистолетов  и  вернули  Гие
акушерский саквояжик с полумиллионом.
   Квиты! И даже с процентами - благодаря Гии получили они  удивительное
знание о том, как возникают легко и быстро огромные деньги. Разошлись  с
ним по-братски, и началась для Ахата и Нарика шальная, стремная, сладкая
бандитская жизнь.
   Много позже, когда Джангиров вылетел  со  службы  и  всерьез  занялся
коммерцией, он пытался неоднократно заинтересовать бизнесом племянников,
привлекая  их  к  своим  отдельным  делам,  старался  прикрыть  их.   Но
бесполезно. Им понравилось быть бандитами. До этого они уже  испробовали
все вкусности жизни, а тут вдруг открылась новая невероятная  радость  -
вал-дохать людей по-черному, испытывая сладостное  ощущение  власти  над
маленькими испуганными человечками,  кайфовать  от  бандитского  куража,
пьянящего чувства своей силы и ужаса жертв.
   Они купили себе  воровской  венец  и  окончательно  сошли  с  ума  от
сознания своей силы.
   Смеялись, когда Джангиров им говорил, что никакой силы у них нет, это
слабость беззащитного мирного населения, преданного и брошенного  им  на
растерзание развалившейся государственной властью. "И однажды вы  дорого
поплатитесь, дорогие племяшки, самочинные воры в законе". А они смеялись
и шутили.
   До тех пор пока, успешно взяв среди бела дня отделение Сбербанка,  не
наткнулись   на   случайный   милицейский   патруль.   Осатаневший    от
безнаказанности и кокаина, Ахат располосовал их из автомата "АК-47",  да
незадача приключилась - заглох  их  джип,  навалились  откуда-то  другие
менты, водителя Рамиса застрелили на месте, Ахата повязали,  а  Нарик  и
Мамочка ушли...
   Ахат прошел  следствие  в  глухой  "несознанке"  и  получил  of  Суда
"вышку".
   Обезумевшая от ужаса и горя Динара рассказала Нарику о деньгах  отца,
которыми управлял Джангиров, и теперь Псих подступал с  ножом  к  горлу,
грубо намекая, что дядя "скрысятничал" их наследство...
   Джангиров сидел в глубоком кресле, прикрыв глаза, медленно, осторожно
размышлял, искал безошибочное решение. В  черной  каменоломне  его  души
тяжко шевелились валуны давно умерших чувств.
   Тихо зателебенькал звонок внутренней связи. Своей кошачьей крадущейся
поступью к телефону двинулся Швец,  снял  трубку,  долго  слушал,  потом
сказал:
   - Подожди, я спрошу у шефа... - Зажал микрофон ладонью и сообщил:
   -  Звонит  начальник  охраны...   Там   явился   Нарик   с   четырьмя
обормотами... Все вооружены - металлоискатель лопается от звона... Нарик
вопит, хочет с тобой говорить...
   Начальник охраны их с оружием не пускает...  Уже  вызвал  по  тревоге
наряды...
   Сейчас там может начаться большая канонада...
   - Ступай, проводи их сюда, - устало сказал Джангиров.
   - С оружием? - удивился Швец.
   - Валяй, - махнул рукой босс. -  Как  войдут,  возьмите  каждого  под
прицел...

33. НЬЮ-ЙОРК. ПОЛИС ПЛАЗА, 1. СТИВЕН ПОЛК

   Сегодня  боевым  коллегам  Стивена   Полка,   людям   бесстрашным   и
беззаветным - им авансом уже установили бронзовый памятник  в  вестибюле
управления, - было не до него.
   Утром  неподалеку  от  музея  Клойстер  поймали  серийного  убийцу  и
насильника, натурализованного араба Ибрагима Абу Нассири.
   Поймали в общем-то случайно, и сейчас задачей всей полицейской братии
было - для начальства и всех  медиа-шакалов  -  превращение  счастливого
случая  в  результат  спланированной  хитроумной   розыскной   операции,
завершившейся геройским захватом маньяка. Этот отвратительный  урод  уже
сильно  наследил  в  северо-западных  штатах,  а  последние   два   года
терроризировал Бронкс и Верхний Манхэттен.
   Полк подумал, что сейчас  полицейские  походили  на  охотников  после
удачного загона.  Они  были  радостно  возбуждены,  врали  и  хвастались
напропалую и, потирая руки, готовились все  вместе  зажарить  на  костре
правосудия тощую задницу араба-убийцы.
   Конолли сидел в своем углу  и  медленно  ел  из  большой  пластиковой
коробки  суши,  доставленные  из  японского  ресторана.   Он   аккуратно
накладывал на суши деревянными палочками розовые  лепестки  джинджера  и
обмазывал горчицей васаби,  пронзительно-зеленой  и  едкой,  как  медный
купорос. Он помахал Полку рукой:
   - Присоединяйся, будь гостем...
   Полк уселся  рядом,  ловко  выудил  из  коробки  рисовую  котлетку  с
лососиной.
   На экране телевизора знаменитая ведущая Опра, похожая  на  немолодого
нежного ротвейлера, в своем токшоу  скорбела  о  бедных.  Самая  богатая
негритянка Америки обсуждала со своими гостями  -  нищими  придурками  -
очередное безобразие властей и царящий судебный произвол. Мол, запретили
неимущему афро-американцу выставить на Интернете  объявление  о  продаже
души. Опра спрашивала мнение своих собеседников о  решении  судьи:  если
души нет, то это, мол, электронное жульничество, обман  потребителей.  А
если душа есть, то по закону запрещается продавать части тела. Вопрос  -
как  быть  небогатому  черному  гражданину,  права   которого   очевидно
попираются?
   - Действительно, как быть? - спросил  Полка  Конолли.  Полк  подцепил
палочкой еще суши с макрелью, с удовольствием набил полный рот и сказал:
   - У меня есть человек, который решил эту проблему явочно...
   - Кто это? - поинтересовался Конолли. - Да ты его тоже знаешь...  Сэм
Лаксман по кличке Дрист. Давай спросим, как он себя чувствует после этой
операции...
   Конолли показал глазами Полку на Джордана. Тот вовсю  административно
торжествовал. Склонившись над убийцей Ибрагимом Абу Нассири,  он  грозно
тыкал ему в нюх пальцем, как пистолетом. Полк  не  удержался,  чтобы  не
вложить свои два цента в пиршество правосудия:
   - Джордан, скажи ему, что семь городов спорили о родине Гомера. Из-за
Ибрагима  семь  штатов  будут  спорить,  кто  из  них  спечет   его   на
электрическом стуле...
   Джордану явно  понравилась  эта  идея.  Перестав  грозно  размахивать
пальцем перед мордой маньяка, Джордан спросил его почти ласково:
   - Слушай, ты любишь шишкебаб?..
   Нассири  испуганно  кивнул  головой.  Он  был  сизо-серого  цвета,  в
пепельной щетине.
   - Прекрасно! - обрадовался Джордан. - Тогда тебе наверняка понравится
твой запах на электрическом стуле...
   Араб завизжал:
   - Клянусь смертью! Клянусь...
   - Чьей смертью ты клянешься, гадина? - зарычал  Джордан,  выкатив  на
него наливные сизые сливы припухших глаз.
   Убийца по-крысиному пронзительно и тонко взвизгнул и сомлел. Упал  со
стула в обморок. Джордан наклонился над ним,  закатил  ему  веко,  потом
сплюнул, махнул рукой и подошел к Полку:
   - Обосрался, скотина...
   Полк усмехнулся:
   - Послушай, Джордан, прокурору Моргентау наверняка не понравятся твои
методы работы... Джордан вздохнул:
   - О, если бы ты знал, как они мне самому не нравятся! Проблема в том,
что законы придумывают одни, а выполнять их поручают другим...
   - Какой ты диссидент, оказывается, - засмеялся Полк.
   - Я не диссидент, - сразу открестился Джордан. - Я - коп,  работающий
на земле... И хорошо знаю, что пару лет назад  кокаиновый  картель  Кали
велел  ликвидировать   мелких   уголовников,   подхватчиков   и   всякую
криминальную шушеру, болтающуюся под ногами. Киллеры перебили около двух
тысяч за месяц... И в Колумбии на улицах наступил рай...
   - Может быть, обратиться к ним за техническим содействием? -  спросил
Полк.
   - Я бы не возражал. Только навряд ли мое начальство  согласится...  -
хмыкнул Джордан и пошел в свою отгороженную стеклянную конуру.
   А Полк направился к выделенному ему  большому  пустому  столу,  около
которого сиротливо дожидался Драпкин.
   - Как дела? - похлопал Стив его по плечу.
   Драпкин покрутил птичьей сухой головой и заметил печально:
   - Учу английский язык... Самое время...
   - Прекрасно!  Выучить  еще  один  язык  никогда  не  поздно.  Немного
терпения - и все в порядке...
   - По-моему, в английском слова "пациент" и "терпение" однокоренные...
К ним хорошо было бы присоединить и слово "арестант"...
   Полк смотрел на него сочувственно:
   - Мне не хочется, чтобы вы считали себя арестантом. Я решил отпустить
вас домой...
   - Домой? - удивился Драпкин. - Я был уверен, что вы меня отправите  в
эмиграционную тюрьму и оттуда на депортацию...
   - Я хочу поддержать ваше ходатайство перед властями о натурализации в
Штатах... Боюсь, на родине вас ждут не очень веселые перспективы.
   - О! Это уж точно! Правда, веселые перспективы меня не ждут нигде. Но
я вам очень благодарен. - Драпкин подумал и спросил:
   - А что будет с Эммой?
   - А у Эммы большие проблемы. Скорее всего ее депортируют в Россию,  -
сказал  Полк.  Он  был  уверен,  что  Драпкин  должен  испытать  чувство
какого-то злого удовлетворения - за то поругание, которому его подвергла
здесь эта бойкая баба.
   Из своей застекленной начальнической конуры  вынырнул  Джордан  -  он
продолжал непрерывно разговаривать по телефону, видимо, рапортовал всему
начальству. Подошел к Ибрагиму Нассири, которого уже привели в чувство и
усадили на стул, и доверительно сообщил:
   - Ну ладно, хватит  дурковать!  Ты  арестован,  и  в  соответствии  с
законом Миранды я объявляю тебе твои права.  -  И  сразу  же  официально
возгласил:
   - Вы имеете право хранить молчание... Все, что вы скажете, может быть
употреблено против вас в суде в качестве доказательства. Вы имеете право
посоветоваться с адвокатом, прежде чем мы начнем задавать вам  какие  бы
то ни было вопросы, а также он может присутствовать  на  вашем  допросе.
Если у вас нет средств, чтобы нанять адвоката, то таковой будет назначен
вам, прежде чем начнется допрос, если вы этого пожелаете. Даже  если  вы
теперь  решитесь  отвечать  на  вопросы  без  присутствия  адвоката,  вы
продолжаете иметь право перестать  отвечать  в  любое  время.  Вы  также
имеете право перестать отвечать на любой вопрос  до  тех  пор,  пока  не
посоветуетесь с адвокатом...  Ты  грамоту  знаешь?  -  зловеще  закончил
Джордан. - Тогда распишись вот здесь...
   И твердо ткнул пальцем - уже не и нос Ибрагиму, а в протокол.
   Драпкин, внимательно прислушивающийся к речи Джордана, сказал:
   - Все-таки я думаю, что этот Миранда был очень гуманный человек...
   Полк от души захохотал:
   - Наверняка! Эрнесто Артуро Миранда, мексиканский нелегал, в двадцать
три года был осужден как воришка, грабитель и насильник.  Наши  стряпчие
судились пять лет во всех инстанциях, пока в Верховном суде не доказали,
что он был арестован незаконно. Вот тогда и возник закон "Миранда против
штата Аризона"...
   Драпкин слушал Полка с огромным интересом, потом развел руками:
   - Все-таки здесь довольно странная страна...
   - Что делать? Так живем,  нам  нравится.  -  Полк  пожал  плечами.  -
Конечно, наша страна - совсем  не  рай...  Но  из  того,  что  придумали
людишки для совместного проживания, - это наилучший вариант...
   - Может быть, - кивнул Драпкин. - Но для этого как минимум  здесь  бы
надо было родиться... Чертополох,  пересаженный  в  оранжерею,  не  даст
райских яблочек... Вырастет махровый пышный бурьян...
   - Вы, Драпкин, пессимист... -  усмехнулся  Полк.  -  Ладно,  вы  пока
лишнего по  Брайтону  не  болтайтесь.  Устройте  себе  что-нибудь  вроде
домашнего санатория... Я  вам  через  пару  дней  позвоню,  вы  мне  еще
понадобитесь...
   Драпкин встал. Его правая рука подергивалась  в  нерешительности,  он
явно не знал, можно ли протянуть руку для рукопожатия - или же это будет
с его стороны фамильярностью.
   Полк взял его вялую ладонь, крепко сжал и сказал:
   - Я вам желаю счастья...
   - Спасибо, - вздохнул Драпкин. - У меня к вам остался вопрос...
   - Слушаю, - нахмурился Полк.
   - Если