ему у стола Вонгу и, склонившись над ним - он был  почти  на  две
головы его выше, - крепко обнял, прижал  к  себе.  Он  обнимал  его  как
настоящий товарищ - тепло и сердечно, и держал он Вонга за  спину  левой
рукой с протезом в тонкой кожаной  перчатке.  А  правой  взял  со  стола
большую двузубую вилку, торчащую из жирного загривка осетра, и с размаха
воткнул ее Вонгу в оголовок, поверх шеи. И  для  верности  приподнял  на
вилке тщедушного вьета...

   НЬЮ-ЙОРКСКИЙ ДЕПАРТАМЕНТ ПОЛИЦИИ.
   Вознаграждение 500 долларов за информацию, которая приведет к  аресту
любого лица за незаконное владение огнестрельным оружием. Если вы знаете
о  ком-либо,   кто   незаконно   использует,   продает   или   перевозит
огнестрельное  оружие,  звоните  по  нижеуказанному   номеру,   оператор
которого сохранит вашу анонимность.
   l-866-gun-stop 1-866-486-7867

65. МОСКВА. ДЖАНГИРОВ. ГЕНЕРАЛЬСКАЯ .БОЛЕЗНЬ

   Когда секретарь  доложил  о  'приходе  Джангирова,  Павел  Николасвич
Келарев пребывал в мире прекрасного. Он грустил о безвременно  сгоревшем
Бастаняне, с восхищением рассматривая  полотно  Пиетро  Вануччи  "Святой
Себастьян". Эту картину мазурики сперли в Петербурге  из  музея  полгода
назад,  и  сейчас  ее  неожиданно  отловили  во  время  перепродажи.  От
восхищения Павел Николасвич нежно поглаживал ладонями лак  на  красочном
слое, причудливые изгибы  каннелюров  и  раздумывал  о  том,  что  нужно
сегодня   же,   не   откладывая,    вызвать    Савоськина,    бомжующего
художника-реставратора. Чел-каш по призванию, пьяница и босяк, Савоськин
был гениальным копиистом и фальсификатором картин.  Он  делал  копии  со
старых полотен, которые спокойно могли пройти экспертизу "Сотби".
   В свое время Павел Николасвич, человек предусмотрительный, обошелся с
попавшимся Савоськиным весьма  милосердно  и  теперь  время  от  времени
пользовался его услугами. Надо будет, чтобы за неделю  Савоськин  сделал
копию "Себастьяна", застарил ее, и Келарев с удовольствием возвратит  ее
в музей. А оригинал, эта прекрасная  старая  крашеная  тряпочка,  пускай
полежит в запаснике у Келарева.
   Ведь как ни долог служивый век, а всему конец приходит. Нужно  думать
о той грустной поре, когда ты снимешь генеральский мундир и  любой  твой
рассказ будет начинаться с фразы: "Когда  я  был  заместителем  министра
внутренних дел..."
   И на формальный вопрос Джангирова  о  том,  как  идут  дела,  ответил
искренне благодушно:
   - Ну какие могут быть у нас дела в министерстве поддержки добродетели
и предотвращения греха? Уголовные! - показал на свой полированный пустой
стол и развел руками:
   - Как указал нам классик - "генерал-полковнику никто не пишет".
   - Но, наверное, исправно стучат, - заметил Джангиров.
   - Это бывает, конечно. Не без этого, - согласился Келарев.  -  С  чем
пожаловал, дорогой друг?
   - Посоветоваться надо, - сказал Джангир и  показал  на  картину,  где
корчился в смертной муке распятый Себастьян:
   - Это кто? Христос?
   Келарев снисходительно засмеялся:
   - Нет,  это  не  Христос.  Это  святой  Себастьян,  начальник  охраны
императора  Нерона.  Шеф  его  преторианцев.  Знаешь,  этакий   античный
Коржаков. Из сочувствия  к  христианам  сплавлял  им  важную  информацию
совсем как наш. Но был разоблачен и распят.
   - Ну,  нашего-то  если  и  разоблачат,  то  не  распнут,  -  вздохнул
Джангиров.
   - О, я на это очень надеюсь! - сказал Келарев. - Наш - человек  очень
хороший. Важный и нужный!
   Джангиров глянул подозрительно:
   - А что? Он тоже в деле?
   Келарев вздохнул:
   - Петя! Надо нам с тобой обсуждать такие вопросы? Знаешь,  за  это  и
головы можно не сносить. Ну, просто  хороший  мужик!  Человек  на  своем
месте.
   - Паша, мне надоели игры в прятки! Я хочу точно знать: кто  стоит  за
нашей спиной? А точнее говоря - на наших плечах. Спрашиваю я это  не  из
любопытства, а чтобы знать резерв своей безопасности.
   - Петя, друг, не возбухай! Я ведь особого секрета из этого не  делаю.
То, что не нужно, я не говорю. А чтобы  ты  не  дергался,  я  могу  тебе
сказать,  что  за  нами  приглядывает,  помогает  и   участвует   первый
вице-премьер товарищ Александр Семенович Половцев. Это тебя устроит? Мои
слова для тебя могут быть просьбами и советами, а вот  то,  что  говорит
Половцев, я прошу тебя выполнять неукоснительно. Ты это уяснил?
   - Уяснил, - смирно сказал  Джангиров,  который  и  раньше  был  почти
уверен в том, что на вершине пирамиды  восседает  Половцев.  И  это  его
устраивало и успокаивало. Но не хотелось  оставить  последнее  слово  за
Келаревым. - Я думаю, Паша, что ты такой давно успешный, потому  что  ты
глубоко равнодушный ко всему и ко всем человек...
   - Ну-ну-ну! -  замотал  головой  Келарев.  -  Это  не  правда.  Я  не
равнодушный.
   Это самообладание и умение контролировать свои дела и разговоры.
   - Не знаю, может быть, - пожал плечами Джангир. - Но самообладание  и
равнодушие у тебя, разделяет столь тонкая граница, что мне ее  различить
невозможно. Человек должен испытывать страсть в  том  деле,  которым  он
занят.
   Иначе ничего не выйдет. Для меня это истина в последней инстанции.
   Келарев посмотрел на него с добродушной усмешкой, неторопливо сказал:
   - Знаешь, это звучит страшно: "истина в последней  инстанции".  Такое
впечатление, что она приговорена окончательно и ей остается ждать только
помилования.
   - Приятно, что ты такой шутник. Есть возможность и время веселиться.
   - Петро, я не веселюсь. Я просто стараюсь на все смотреть  с  юмором.
Это помогает от  нашего  профессионального  заболевания  -  генеральской
болезни.
   Знаешь, когда человек надевает тяжелые золотые погоны, они сдавливают
кровоток в мозг. И нормальный человек на глазах глупеет и злеет. Надо  в
себе контролировать эти симптомы...
   - Я был бы рад позволить себе такое философски-спокойное отношение  к
окружающему нас бардаку. Наверное, я устал от всего того грязного ужаса,
который происходит вокруг нас.
   - Друг мой Джангир, не сгущай краски, не передергивай и не  запугивай
меня.
   По-моему,  ничего  такого  страшного  не  происходит.   Как   видишь,
назревает новый политический поворот. Через полгода скорее  всего  будет
другой президент.
   Произойдет очередная смена власти, а народ наш очень ярко и  отчаянно
безмолвствует. Всех устраивает происходящее, так  что  ты  напрасно  так
гонишь пену. Твоя экстремистская реакция от ненависти к демократии...
   Джангир рассердился:
   - Паша, ты что, издеваешься надо  мной?  Я  был  бы  самым  страстным
защитником демократии в России, если бы те, кто украл это имя,  не  были
бы грязными ворами и самозванцами, убийцами нашего будущего. Они  лишили
меня цели в жизни.  Нет  больше  противостояния  между  добром  и  злом,
которому я служил всю жизнь, а идет вялое соревнование  между  говном  и
грязью.
   - Ай-яй-яй-яй! - развел пухлые руки Келарев. -  Как  страшно  звучит!
Читай школьную литературную программу. Великий русский демократ  Николай
Гаврилович Чернышевский указывал нам полтораста  лет  назад:  "В  России
сверху донизу все рабы". Он знал свой народ. А сейчас все рабы  и  воры.
Ничего страшного.  Поверь  мне.  Я  знаю,  о  чем  говорю.  О  системном
государственном   кризисе   кричат    только    корыстные    дураки    и
заинтересованные невежды.
   - Ты так думаешь всерьез? - спросил Джангир.
   -  Конечно!  Конечно.  Ровно  два  века  назад,  при  Павле   Первом,
внешнеторговый  долг  России  составлял  сто  двадцать  четыре  миллиона
рублей! Это всего в тысячу раз меньше, чем сейчас. Но рубль был  другой.
То есть сейчас положение России намного лучше, чем при императоре Павле,
когда считалось, что все дела прекрасны. И сейчас  все  дела  прекрасны.
Для нас с тобой, во всяком случае...
   - Я  тебя  понял,  -  сказал  горько  Джангир.  -  Пускай  нам  общим
памятником будет построенный в слезах капитализм? Так, что ли?
   - Наверное, наверное, - махнул рукой  Келарев.  -  Так  о  чем  хотел
посоветоваться?
   - Нужна, Паша, твоя помощь. Мы развели все  концы  с  Нариком  и  его
компанией. Но в результате  внутренних  разборок  погиб  один  из  самых
крупных криминальных вьетнамцев - Вонг.
   Келарев кивнул:
   - Знаю этого желтого истязателя. Туда ему и дорога...
   - Это-то конечно. Но его  гибель  может  привести  к  большой  войне.
Вьетнамцы способны набраться  духу  и  выйти  против  наших...  Возможна
большая резня...
   - Что ты хочешь?
   - Ты сам знаешь, что вьетнамцы в Москве - черная финансовая дыра. Они
получают  на  четыре  миллиарда  долларов   в   год   товаров,   которые
впоследствии исчезают неведомо где. Ни отчетности, ни налогов -  никаких
концов, никаких следов. Нужно, чтобы, не откладывая,  сегодня,  максимум
завтра, ты организовал  тотальный  наезд  на  все  вьетнамские  точки  в
Москве. Это должна быть не демонстрация силы, их надо потрясти  всерьез.
Им не до Вонга будет, когда их возьмут за грудки.
   - Как говорят наши незалежные братья-хохлы, як свиню шмалят, ей не до
порося...
   - Вот именно! Ты это можешь сделать?
   - Могу! Конечно, могу!  Это  абсолютно  богоугодное  дело.  Все,  что
найдем, - изымем,  пусть  в  казну  пойдет.  Мы,  кстати  говоря,  давно
планировали что-то вроде этого, но руки не доходили. А если  для  пользы
дела, то - всегда.
   - Ну и слава Богу. Договорились...
   - Петро, мне не нравится твой тон. Ты говоришь так, как будто я  тебе
в чем-то когда-либо отказываю. С тем, с чем ты приходил ко мне раньше, я
вынужден был отказать, потому что это была глупость. Я  хочу,  чтобы  ты
знал:  вероломство  и  предательство  -  вещи  простые  и  естественные,
неприятные, как запах изо рта, и с этим можно мириться. А вот глупость -
это уж простите, этого я допустить не могу. Поэтому и отказал...
   - Занятно, - покачал головой Джангиров. - Как  просто  и  душевно  ты
стал со мной разговаривать. Глупостью попрекаешь...
   - Петя, мы с тобой люди военные и знаем, что такое  дисциплина.  А  в
армии первый принцип субординации: я начальник - ты дурак, ты  начальник
- я дурак. А что касается вьетнамцев, то сегодня же затею на них большой
погром.
   Джангиров собрался уходить. Келарев ласково спросил:
   - Что твои зарубежные гости?
   - Нормально, все в порядке. Американец уже улетел.
   - А еврей этот твой как поживает? - продолжал интересоваться Келарев.
- Он, по-моему, из Одессы?
   - Да. Но сейчас он из Вены.
   - Я знаю, я знаю... - покивал Келарев. - Толковый человек?
   - В высшей мере.
   - Ну и слава Богу. - Келарев вспомнил что-то и сказал:
   - Я тут как-то читал всеподданнейший  рапорт  губернатора  Малороссии
князя Меньшикова.  Он  там  смешно  пишет:  "Населилась  Одесса  людьми,
набродом со всей Руси,  и  полно  здесь  опричь  того  сербов,  поляков,
немцев, греков, армян, и все это густо сдобрено жидами".  У  меня  такое
впечатление, что каждый нормальный город в  мире  сейчас  густо  сдобрен
жидами...
   - Дрожжи, закваска людская, - заметил Джангир и ехидно добавил:
   - А сдается мне, Паша, что ты сильно не любишь евреев. Это сейчас  не
модно. Не демократически, а?
   Келарев усмехнулся:
   - Петя, хочу признаться тебе, что  я  настоящий  российский  патриот.
Люблю свою страну - есть грех!  И  мне  неприятно  видеть,  как  сальные
пархатые  конкистадоры  с  Брайтона  пересекают  Атлантику  в   обратном
направлении. В обмен за спирт "Ройяль"  и  ножки  Буша  они  отнимают  у
нашего народа - глупых и пьяных аборигенов - достояние дедов и внуков...
Бог с ними, - махнул рукой Келарев. - А с вьетнамцами  разберемся  очень
круто...

66. НЬЮ-ЙОРК. ХЭНК. ВОЗВРАЩЕНИЕ

   Гигантский тугой фаллос висел над миром в голубых небесах Нью-Йорка.
   Дирижабль "Фуджи", золотисто-зеленый хер с мотором, плыл неспешно над
городом, рекламируя себя и милую идею - на  этот  очумелый  город  давно
болт положили.
   Хэнк стоял у окна гостиничного номера и глазел на дирижабль, чтобы не
смотреть на Восьмую авеню, суетливо простирающуюся далеко  внизу.  Улица
старательно  выбиралась  к  респектабельной   зажиточности   из   своего
воровского, хулиганского, нищенского прошлого.  По  мостовой  с  напором
струячил плотный поток машин, испещренный желтушной сыпью  таксомоторов.
А по тротуарам маршевыми колоннами вышагивали Нью-Йоркцы.
   Дорогие мои земляки, ненаглядные мои сограждане! Как Долго я не видел
ваши необъятные стада в асфальтовых пампасах столицы мира. Разношерстная
городская фауна. Замызганные бабенки, невероятно  деловитые  клерки,  не
расстающиеся на  улице  с  ноутбуками  и  телефонами,  ленивые  бродяги,
трудолюбивая  негритянская  молодежь  в   невероятно   широких   штанах,
волочащихся по тротуару,  суетливые  латиносы  -  чернявые,  остроносые,
похожие на помесь жидов с эскимосами.
   И все на бегу жуют. Священное время ленча. Жуют. Они жуют! Все,  все,
всегда, везде жуют эти жвачные животные! Homo жующие.
   Жрут непрерывно.  И  нигде  в  мире  нет  такого  количества  уродов,
невероятных слоноподобных толстяков, инвалидов вечной битвы  за  жратву.
Не останавливаясь, все  едят  жареную  картошку,  гамбургеры,  хот-доги,
чипсы, бананы, печеных кур, огромные сандвичи,  пьют  кока-колу,  пепси,
спрайт, соки, закусывая всеми видами  булок,  печений,  пирожных.  Народ
жует, не понимая, что это динамит под всю их вонючую популяцию.
   Пульсирующий поток уличного движения  нарастает  к  полудню.  Шофера,
томящиеся в пробках, с лицами задумчивых идиотов,  слушают  глупости  по
радио и ковыряют в носу.
   Расталкивая  и  тесня  бесчисленные  машины,  с   гулом   и   гудками
пробираются  голубые  автобусы  с   огромными   надписями   на   бортах:
"Позвоните! За информацию об убитом полицейском вам  полагается  награда
десять тысяч долларов.
   Конфиденциальность гарантируется".
   Хэнк подумал: "Оказывается, у  ценя  всегда  есть  заначка  в  десять
гранов!
   Позвоню и  сообщу,  что  двадцать  лет  назад  я  застрелил  Келлера.
Интересно, дадут мне воспользоваться ими в тюряге?"
   Сутки назад он был еще в Москве. Плюс восемь часов поясного времени -
сущая чепуха! Но не проходило  ощущение,  будто  он  прилетел  с  другой
планеты.
   Лениво насвистывая, Хэнк вспоминал праздничный обед  у  Джангирова  с
таким  шикарным  жертвоприношением!  Ему  было  приятно  вспомнить,  как
затрепетал, дернулся и обмяк в его руках проклятый желтый мучитель,  как
вилка входила в его сухое  злое  тело,  будто  в  масло,  как  хрустнули
косточки позвоночника, как удивительно легко и просто умирает человек  -
воткнул  вилку  в  мозжечок,  и  рухнул  в  никуда,   в   пустоту   этот
отвратительный мир, который назывался раньше Вонг.
   Хэнк давно уже не испытывал такого полного, счастливого  удовольствия
- он это сделал! Он вспоминал обескураженные, онемевшие,  замершие  лица
джангировских гостей.
   Почему? Зачем? За что?
   Только Лембит среагировал нормально - неслышно возник  он  за  спиной
Хэнка и уткнул ему в затылок ствол  пистолета.  Остальные  в  оцепенении
смотрели, как Хэнк вытащил из головы Вонга вилку, обтер  ее  о  нарядный
пиджачок вьета, оттолкнул от себя его  обмякшее  сухое  тельце,  которое
упало на землю, как небольшой пестрый куль.
   - Что ты сделал? - побелевшими губами просипел Джангир.
   Швец пытался что-то сказать, но губы его беззвучно  шевелились,  и  в
углу рта накипали пузыри. Монька невозмутимо ухмылялся, будто ждал такой
развязки праздничного обеда и столь эффектного финала тоста за  здоровье
Вонга. Он махнул рукой Лембиту - отойди, не отсвечивай, все в порядке.
   Хэнк толкнул ногой труп Вонга:
   - Этот выродок полгода мучил меня в плену... Что он со мной  делал  -
не рассказать... Да и не нужно... Он получил свое...
   Джангир и Швец обескураженно и  испуганно  молчали.  А  Монька  вдруг
громко рассмеялся.
   -  А  молодец!  Воровской  поступок!  Вот  это  называется  -  сделал
"смасть"!
   Настоящий вор! - уважительно произнес Монька и пояснил:
   - Вор никогда не дерется просто так. Вор  дерется  только  для  того,
чтобы убить. А убивает он за боль или оскорбления. Ай да молодец!
   Суета, перебранка, запихивание утлого тельца Вонга в мешок, и все это
проходило мимо Хэнка, который сидел в кресле и  пил  коньяк  "Хеннесси".
Как через вату он  слышал  быстрый  баритон  Моньки,  взявшего  на  себя
управление:
   - Швец, иди на ворота, скажи вонговской  гопе,  что  хозяин  остается
гулять здесь до завтра. Он им, мол, позвонит и вызовет сюда...  -  Потом
обернулся к Джангиру:
   - С утра поезжай к Келареву и натрави его на  всю  вьетнамскую  хиву,
иначе они тебе устроят большой  гармидер.  Наезд  должен  быть  по  всей
программе, так, чтобы они поняли - наезд из-за Вонга, и раз  его  убили,
значит, так и полагается...
   В машине, которая везла Хэнка в аэропорт, он крепко спал и как во сне
прошел  паспортный  контроль.  Потом  в  Хельсинки  долго   сшивался   и
пьянствовал в баре унылого и холодного аэропорта финской столицы.  А  за
время полета в Канаду в  кресле  первого  класса  прекрасно  выспался  и
отдохнул. В Торонто в аэропорту взял  в  "Авис"  напрокат  автомобиль  и
проехал  сквозь  символическую   границу   со   Штатами   без   малейших
затруднений. Ночью он был в Нью-Йорке и теперь, отоспавшись  в  "Милфорд
плаза", готовился к большим делам. Вообще он считал,  что  учиненная  им
расправа над Вонгом - очень добрый знак. Это символ -  судьба  ему  дала
возможность выйти  на  большие  дела,  не  имея  за  спиной  долгов.  Он
рассчитался со своим прошлым.
   Хэнк позвонил  по  телефону  в  ресторан,  заказал  в  номер  кофе  и
круассаны, долго стоял под холодным  душем  и  почувствовал  себя  после
ледяной воды и горячего кофе полностью пришедшим в форму.
   Вышел на улицу и снова удивился, какой теплый ноябрьский день подарен
ему по случаю возвращения в Нью-Йорк.  После  двадцатилетнего  перерыва.
Как у Дюма - двадцать лет спустя.  Он  шел  вверх  по  Восьмой  авеню  к
Центральному парку. На Коламбус-серкл он свернул влево, в сторону  реки.
Второй дом от угла -  магазин  учебных  и  зоологических  пособий.  Хэнк
открыл дверь,  звякнул  колокольчик,  из  полумрака  мага-зина  неслышно
вынырнул человек, будто вылез из витринного .шкафа. Среди живых  морских
свинок, мышей, рыбок, маленького террариума,  кричащих  в  клетке  птиц,
между пугающе правдоподобных чучел человек  похож  был  на  серую  жабу.
Остановился перед Хэнком  и  молча  кивнул.  В  сизом  глазу,  затянутом
хожистой прозрачной пленкой, была слеза. В  шейной  сумке  бился  пульс.
Жаба. Ну как есть - жаба!  Надоело  жрать  траву  и  мошек,  перешел  на
плотоядное питание.
   За его спиной, как загробные телохранители, замерли нестерпимо  белые
скелеты разного роста. Торцевую стену огромным кровавым пятном  закрывал
плакат  из  анатомического  атласа  с  изображением   мускульно-мышечной
системы. Казалось, будто перевязанный кровавыми бинтами человек вылез из
кожи и рвется через стену в магазин.
   - Вы мистер Пфайфер? - спросил Хэнк. Хозяин так же беззвучно кивнул.
   Может, он немой? Но об этом Хэнку ничего не говорили.
   - Я бы хотел заказать у вас чучело игуаны. Это возможно?
   Хозяин наклонил голову, подумал и сказал:
   - Зайдите через час, я узнаю... Игуаны сейчас редки...
   Хэнк вышел на улицу и  с  удовольствием  вдохнул  чистый,  прохладный
осенний воздух - в магазинчике отвратительно воняло зверьем. Он прошелся
до входа в Центральный парк, где водители прогулочных фиакров заманивали
желающих покататься в коляске. У  лошадей  были  меланхолические  морды,
равнодушно-грустные глаза сытых рабов.
   Хэнк, чтобы убить время, зашел в "Плазу", в  баре  взял  себе  стакан
"Фор  роузис"  со  льдом,  отдыхая,  выкурил   сигарету,   с   интересом
рассматривал богатых туристов. Подумал: "Скоро вы у меня все попляшете!"
Поболтал с улыбчиво-ловким барменом. Он предложил попробовать  херес  из
их подвалов - - лучший в мире исп