-  ну  почему  же  у  нас  такая  мудацкая
страна?
   Почему все наоборот? Почему все стоит раком?
   Швец махнул рукой:
   - Моня, прошу тебя - без антимоний и критиканства! Умом  одну  шестую
суши не понять, австрийским акром не измерить... Пустое. Джангиров  ждет
тебя, сучит ножками от нетерпения. Сюда не  приехал,  чтобы  не  светить
тебя лишнего, не хочет тебя подставлять дружбой с ним...
   - Замечательные времена! - засмеялся Монька.  -  Депутат  парламента,
генерал   не   хочет   скомпрометировать    залетного    делягу    своей
привязанностью?
   - Ну, более или менее, -  ухмыльнулся  Швец.  -  Есть  тут  кое-какие
тонкости.
   И отдельные толстости...
   Они медленно шагали по лестнице в общий зал прилета, Монька  тихонько
матерился, а Швец заботливо держал его под руку. Вообще-то  говоря,  эта
композиция была схематической картинкой всех их  жизненных  отношений  -
Швец множество лет поддерживал Моньку под руку  и  сам  за  него  крепко
держался, и разобраться, кто же кого поддерживает на самом  деле,  им  и
самим не удавалось.
   Когда-то, множество лет назад, именно Швец убедил Моньку, исповедника
воровского закона, нарушить великий  принцип  -  никогда  не  дружить  с
ментами.
   Медленно,  мучительно,  окончательно  Монька  понял  тогда,  что  эта
заповедь больше не  действует.  Жизнь  изменилась  и  аннулировала  этот
завет, поскольку уже непонятно было совсем  -  кто  и  с  какой  стороны
играет.
   Сошлись по недоразумению - неделю ехали на поезде в  Москву.  Этапом.
Вор в законе Монька Веселый и майор милиции Швец. Оба - на  доследование
и  новое  слушание   дела.   Звериная   строгость   конвойного   режима,
уравновешенная общим бардаком и мелкими  взятками,  свела  их  вместе  в
мало-мальски выносимых условиях и дала возможность от души  побеседовать
о жизни.
   Монька переживал творческий кризис. Штука в том, что он не хотел быть
никем, кроме  как  настоящим  высокопородным  вором-законником.  Он  был
художником и творцом своей странной профессии,  идеологом  и  ревнителем
этого лихого занятия.
   Мир ломался и разрушал незыблемые  представления.  Монь-ка  испытывал
унижение и боль. Полгода готовил  он  филигранную  акцию  -  бескровное,
безболезненное,   мгновенное   изъятие   миллиона   из   инкассаторского
автомобиля, возившего деньги в аэропорт  Домодедово.  Никакого  ломового
насилия! Скоростной наезд, сильный короткий испуг охраны -  и  Монька  с
двумя подхватниками и с двумя кассовыми сумками исчезает, как  реверсный
дымок за кромкой взлетного поля. Все было им рассчитано и  перепроверено
- маршрут  движения  банковского  "рафика",  график  на  трассе,  экипаж
охраны, смена постов ГАИ  на  шоссе,  их  собственная  маскировка,  пути
отхода, место временной притырки  взятых  денег  и  пустые  наколки  для
беготни  преследователей,  когда  через  полчаса  после  экса  обнаружат
перепуганный и обезоруженный конвой опустошенного деньговоза.
   Все рассчитал, да только Великий Седой Пахан на небесах имеет на  все
свои расчеты. Накануне "рывка" умер тихо в своей постели Монькин отец  -
знаменитый вор Семен  по  прозвищу  Еврей.  И  Монька  улетел  в  Одессу
справить по всем  законам  свой  горький  сыновний  долг.  А  хапок  под
Домодедовом отложил: "Бог с ними, с деньгами, не до них сейчас.  Вернусь
погодя, сделаю..."
   И подхватчики очень сочувствовали Монькиному горю. И себе особенно  -
"бабули" зависли неведомо на сколько  времени.  Дело-то  выглядит  очень
просто, Монька все так умно, точно и ловко придумал, что там  и  суетить
нечего - остановить на дороге и забрать "лавэ".
   Не стали ждать возвращения Моньки с похорон, сами  вышли  на  большой
рывок, и все получилось! Как Монька и говорил!
   С одной, правда, накладочкой - экипаж, трех человек, водителя и  двух
охранников, пришлось положить там. Всего же  не  предусмотришь!  Кто  им
велел возникать? Монька, правда, говорил, что знает, как  обеспечить  их
сговорчивость, но они не знали, и вообще неизвестно, знал ли это  Монька
- хорошо ему там на поминках рассуждать, выпивать-закусывать, когда  они
тут все на себя взяли!
   Всю ментуру, гэбуху и агентуру державы бросили на поиск налетчиков  -
восемьсот сорок тысяч увели и трех человек убили! Шум и  ярость!  Только
движения по делу не было. Глухо.
   Монька не стал сам разбираться с подхватниками. По своему  воровскому
рангу он собрал сходку для решения этого негодяйского нарушения кодекса.
Вонючих самочинщиков, по-моечных беспределыциков,  ослушавшихся  пахана,
он  требовал  примерно  и  очень   жестоко   наказать.   Что   дозволено
"смотрящему", не дозволено "быку"!
   И киксанулся! Да как! Покачала  сходка  головушками  мудрыми,  бровки
похмурила, строго пожурила отморозков - и простила. А  Моньке  разрешила
забрать все бабки - кроме тех,  что  подхватчики  уже  внесли  в  общак.
Четыреста двадцать тысяч - половину  взятого  -  эти  козлы,  напуганные
поднявшимся шухером на  сыске  и  угрозой  крутой  расправы  со  стороны
Моньки, сбросили в общак. И откупились...
   А Колька Швец в  эти  времена  насмерть  сшибся  в  бою  с  советской
подслеповатой  Фемидой  и  надеялся  ее  победить  и  восстановиться,  и
предлагал  Моньке  вскоре  взреять  орлами  над  неопрятными  просторами
разваливающейся отчизны.
   -  Чистому  криминалу  приходит  конец,  -  убеждал  он   Моньку.   -
Нерентабельно!
   Объедки от богатых промыслов! Надо открывать против  коммуняк  второй
фронт - экономический!..
   Оба вынырнули из своего узилища,  отбились,  вернулись  в  матереющую
свободную жизнь, не потеряли  друг  друга.  И  однажды  Швец  представил
Моньку Джангиру, под чьим заботливым снисходительным  глазом  провернули
бизнесовое  дело  -  патриотическое,  легальное,  общественно  полезное.
"Чистые овощи".  Никаких  аллюзий  с  руками  правосудия!  Действительно
чистые.
   Совершенно законно, естественным путем сгнаивались  ежедневно  тысячи
тонн  овощей,  которые  через  подпольный  завод   промывали   пожарными
гидрантами и фасовали в невиданные тогда нейлоновые сумки-сетки по 3  кг
каждая. Заработали на остатках от  гнилья  миллионы  и  заложили  основу
хозяйственной империи...
   А потом, чуть сгустились тучи, Джангир организовал  Моньке  выезд  на
историческую родину в окрестности Вены, где он прильнул к родным корням,
прижимая к измученному сердцу бумаги с авуарами "Кредитен-банка"...
   ...Швец оторвал Моньку от воспоминаний,  показав  на  экран  большого
телевизора - президент Ельцин, будто налитой цементом, тяжелый, объяснял
народу про текущие задачи. Может быть, про свои?
   - Видишь, какой боец? - спросил Швец. - По-прежнему наверху кучи...
   Монька вздохнул:
   - Ничего страшного... По-моему, ваш ребе тухнет с головы...
   - Плевать! Скоро заменим!  -  успокоил  Швец.  -  Скажи,  какие  есть
проблемы?
   - Скорую помощь! - попросил  Монька.  -  Срочно!  Нужна  сестричка  -
реаниматор полуживой плоти... Пиявка лет  восемнадцати,  килограммов  на
шестьдесят...

46. МОСКВА. ОРДЫНЦЕВ. ЗАДЕРЖАНИЕ

   Ловить Мамочку  мы  отправились  спозаранку  все  вместе  -  накануне
вечером Любчик и Кит позорно упустили его. Он проехал от них буквально в
двух метрах по встречной полосе движения в  Ананьевском  переулке.  Пока
они развернули машину, он въехал в проходной двор, махнул через  стройку
и выскочил в Даев переулок, на Сретенку - и был таков.
   Он не убегал от них - скорее всего не обратил внимания.  Просто  ехал
этим маршрутом и не догадывался о том, что его пасут.
   Я с отвращением молчал, а Любчик бесновался и ходил на  ушах.  Только
Кит был спокоен. Объедая кукурузный початок, урезонивал:
   - Чего ты все ерзаешься и рыщешься? Не  дергайся,  возьмем...  Может,
сегодня... Там у него лежбище, обязательно появится...
   Любчик смотрел на Кита с остервенением.
   - В работе с подозреваемым  опер  должен  выглядеть  чуть  глуповатым
малым, - сипел он. - Но не настолько же!
   На перехват Мамочки двинули двумя машинами. Любчик был счастлив,  что
я поехал с ними, но все-таки явочным порядком присвоил себе руководство.
Он уселся с Китом в  "джопу",  а  Куклуксклану,  Миле  и  мне  определил
позицию на вылете из Ананьевского переулка,  перекрывая  путь  на  Даев.
"Джопу" они развернули задницей к Садовой - так мы видели друг друга.
   Любчик, сообразив, что полагающийся ему втык от  меня  не  последует,
вдохновенно вещал:
   - Надо перекрыть ему дыхание  в  замкнутом  пространстве  -  если  он
вырвется на прямую, мы его сроду не догоним на нашей пердячей технике...
   - Хорошо, хорошо, - заверила его Мила. - Я только  боюсь,  как  бы  у
тебя крыша не съехала от административно-сыскного рвения...
   - Поедем, красотка, катас-са? - захохотал Любчик. - Погоди, сама  еще
потом будешь петь мне дифирамбы... Кит подтолкнул его в  бок  и  спросил
простодушно:
   - Слушай, я давно хотел спросить, что такое "дифирамбы"?
   - Дифирамбы? - задумался Любчик. - Это что-то вроде рэпа на церковный
мотив... А вообще хрен его знает...  Короче,  восторгаться  будете  моим
умом и красотой...
   Меня он цеплять боялся, но заметил, что остался  еще  обнесенным  его
вниманием К.К.К., и сказал душевно:
   - Слушай, ты  больше  всего  любишь  всякие  там  законы,  правила  и
порядки.
   Запомни  -  ждать  сейчас  придется  долго,  "ступает  в  силу  закон
сохранения энергии. Лежи в машине на боку и  сохраняй  энергию.  Сейчас,
говорят, энергия - самая дорогая вещь на земле...
   К. К. К. засмеялся. Он любил смотреть на бесчинства Люб-чика,  втайне
завидуя, что Господь не дал ему такой нахальной озорной бесшабашности.
   Направляясь к стоящей на углу "джопе", Любчик успокоил:
   - Ребята, сейчас не дергайтесь. Будем ждать. Но и не  расслабляйтесь!
В любой-момент этот таракан может возникнуть. Белый "вольво",  девятьсот
шестидесятая модель - запомнили?
   И ушел. Капитанил. Руководил процессом. Был счастлив.
   Мы сидели в "жигуле", молча курили, опустив окна.  Чуть-чуть  моросил
дождь.
   Ветер-листобой гонял по тротуару листву.
   Осенний поздний лет одичавших птичьих стай.  Небо  серое,  тряпичное,
наспех сшитое их треугольными стежками.
   Магнитофон пел нежные ванильно-сахариновые педриль-ные песни.
   Наискосок, за жидкими деревьями, было видно, как реставраторы золотят
купол церкви Сретенья.
   - Я тут неподалеку прожила много лет, - сказала Мила. - В Колокольном
переулке...
   Это она мне напоминает. Зачем? Я и так помню. Но  все  это  ушло,  не
вернешь.
   - Костя, откуда такое название - Сретенка? - спросила Мила.
   - Сретенка, Сретенье  -  "встреча"  на  старославянском,  -  объяснил
знающий все К.К.К. - Старцу Симеону ангелы обещали,  что  он  не  умрет,
пока не увидит Иисуса Христа...
   Мила помолчала, тихо засмеялась, легонько похлопала меня по плечу:
   - Ордынцев! Я  тебе  обещаю,  что  ты  не  умрешь,  пока  не  увидишь
ангела...  Ты  только  не  потакай  Любчику  и  не  ходи   на   ненужные
задержания...
   Конечно,  никакой  необходимости  или  практического  смысла  в  моем
присутствии здесь на захвате нет.
   Только не все в жизни танцует от здравого  смысла.  Есть  в  человеке
дремучая зоологическая страсть - своими руками рвать врага на  мясо!  Не
расчет, не оперативная целесообразность, а простое  звериное  нетерпение
увидеть гадину, грязного недочеловека, который убил Ларионова.  И  взять
его руками, подержать немного, послушать, как затрясется в нем  дыхание,
как кровь  его  вскипит  и  прокиснет  от  ужаса,  как  нестерпимо-остро
завоняет он потом - как пойманный в шапку скунс.
   Я ведь обещал Валерке, что  Мамочка  будет  лежать  на  его  месте  в
ледяном ящике морга.
   Я гнал от себя эти сумасшедшие фантазии, я знал, что  не  могу  убить
Мамочку и не убью. Но рассчитаюсь. Там еще посмотрим...
   Медленно, сонно текло время, оно будто остановилось вместе с осенью.
   Мила, ни к кому не обращаясь, сказала:
   - Стылая вода... Снулая погода... Постылая жизнь...
   Я промолчал. К.К.К. участливо откликнулся:
   - Милочка, что с тобой?
   - Ничего... - тускло ответила Мила. -  После  суточного  дежурства  я
выгляжу как суточные щи... Женщинам это  не  нравится...  И  вообще  все
надоело...
   На  Садовой  моргнул  зеленый  глаз  светофора  и  скинул  нам  белый
"вольво".
   Мы его уже ждали часа полтора,  а  выскочил  он  из-за  на-щей  спины
внезапно, никто не успел среагировать. Но  впереди  моргнул  фарами  Кит
из-за руля "джопы".
   К. К. К. плавно отпустил сцепление  и  плыл  за  набирающим  скорость
седаном.
   Впереди красный светофор на Костянском, там всегда долгая пауза, да и
Кит стоит наготове. Нет, нет, нет, он на этот раз его мимо не  пропустит
- в крайнем случае протаранит. К. К. К.  мягко  притормозил  и,  объехав
слева  стоящий  у  стоп-линий  "вольво",  подвернул  немного  и  ткнулся
бампером  в  белоснежное  заднее   крыло   шведской   мечты.   Чмокающий
скрежещущий звук - ножом по металлу сердца.
   Распахнулась дверь, и бандит Мамочка,  которого  я  так  долго  ждал,
выскочил наконец как черт из машины.
   Он обескураженно  смотрел  на  вмятое  исцарапанное  крыло.  Медленно
перевел взгляд на растерянное  фраерское  лицо  К.К.К.,  который  плавно
открывал дверь, вылезал неспешно, недоуменно разводя руками - мол, с кем
не случается?
   - Ну! Ты! Козел! Вонючий! - с визгом заревел  Мамочка.  -  Ты  видишь
это?
   Скотина!.. Сука!..
   К.К.К. испуганно бормотал, подходя к Мамочке вплотную:
   - Я не ожидал, что вы повернете...
   - Куда повернете? - Голосил с надрывом Мамочка. - Я стоял! Мудак!  Ты
оборотись - людей спроси! Я на месте стоял! Ты понимаешь, что  это  тебе
будет стоить десять штук? Это "вольва", а не твой засратый "запор"!
   - Почему же "запор"? - обиделся К. К. К. - Это  нормальный  "жигуль",
"пятерка", можно сказать.
   Вокруг машин собирался народ.
   - Говноед очкастый!.. - орал бандит.
   К.К.К., стоя уже прямо перед Мамочкой, спросил с претензией:
   - Почему вы со мной так разговариваете, молодой человек?
   Мамочка опешил от такого идиотизма, его рваный шрам от  уха  до  угла
рта превратился в белый рубец.
   - А как с тобой еще разговаривать, червь ты навозный?
   За его спиной уже грустно переминались Кит и Любчик.  Я  сочувственно
вздыхал, подстраховывая сзади К.К.К. Куклуксклан  пронзительно-тонко,  с
гневом и возмущением проголосил:
   - Вы не смеете оскорблять меня! Вам никто не давал права...
   И неожиданно дал ему пощечину.
   Пощечину! Это же надо такое придумать - пощечину! Ну кто, где,  когда
видел - уже целые десятилетия! - чтобы  кому-то  ответили  на  бесчестье
пощечиной?
   Наверняка, если бы К.К.К. ткнул ему в живот  стилет  или  трахнул  по
роже кастетом, Мамочка удивился бы меньше. Это как бы нормально. Мамочка
вскинул обе руки сразу  -  сейчас  будет  крушащий  удар  по  беззащитно
мерцающим окулярам К.К.К.
   И  повис  он  в  воздухе,  как  Варавва  на  соседнем  со  Спасителем
гимнастическом снаряде - Кит и Любчик поймали в воздухе его  руки,  чуть
развели в стороны и - рывком вверх! Молись, Мамочка!
   Толпа         восхищенно-возбужденно,         взволнованно-испуганно,
ротозейски-счастливо   загудела.   Мамочка   вертел   головой,   пытался
обернуться, понять, что происходит, заорал на оперов:
   - Да я вас сейчас всех...
   А Кит уже высвободил у  Любчика  трепетную  ручку  Мамочки,  свел  их
вместе, чуть поддернул повыше - чтоб товарищу удобнее было  работать.  А
Юрка уже защелкнул ему на запястьях браслеты и обшаривал карманы - искал
оружие.
   Толпа растекалась с разочарованным бурчанием, как  вода  из  унитаза.
Мамочка безнадежно пытался задержать их. Собрать сочувствующих:
   - Гля, что делают, гады, фашисты! Людей пытают!  Открой,  сука,  жмет
руку - больно! Больно! Любчик участливо успокаивал:
   - Ну и что? Это же наручники! Не согревающий компресс,  а  нормальные
хомуты! Успокойся, все правильно, так и должно быть!
   Кит предложил мне:
   - Хватит ему дурковать!.. Пора паковать! Пакуем?
   - Валяй, - разрешил я. Так и не дотронулся я  до  этого  звереныша  с
рваной пастью и чертячьими острыми ушами. Мамочка орал  операм,  которые
волокли его в "джопу":
   -  Куда  вы  меня?  Чего  вы  хотите?  Куда  тащите,  суки?!   Любчик
успокаивал, лечил ему мозги:
   - Да перестань ты орать... Чего ты так дергаешься? Успокойся! Возьмем
тебя, пожалуй, в пыточную избу...
   - Чего? Чего?
   - Кво вадис? Спрашиваю, камо грядеши, потрох рваный?  Куда  ты,  мать
твою, собирался ехать?
   И хохотал Юрка Любчик беззвучно, нервно и счастливо, как  нападающий,
вогнавший  все-таки  свою  законную  "банку"  в  самый  угол  ворот,  из
неудобной позиции, в прыжке, на до-бивании до верного.
   Мила неподвижно смотрела перед собой.
   И меня трясло от уходящего напряжения, будто оголенный провод не  мог
отпустить.
   К. К. К. истерически позевывал.
   А Кит волок Мамочку за ворот кожанки и уже что-то жевал.
   Значит, порядок.

47. МОСКВА. ДЖАНГИР И МОНЬКА

   - Да не смеши ты меня, Монька, дорогой! - яростно веселился  Джангир.
- Альтруизм, гуманизм и прочие рыдания по убитым -  глупая  и  корыстная
чушь, обычная коммерческая мулька!..
   Монька потягивал коньячок, не спеша покуривал, лениво посмеивался.
   - Подумай сам, - доказывал Джангир. - Каждый день в мире трахается по
меньшей  мере  один  миллиард  человек.  Еженощно  миллион  тонн  спермы
извергается в никуда, в безвидную горячую черную  прорву,  в  детородную
тьму...
   Монька был  явно  заинтересован  размахом  демографического  мышления
Джангира и понятностью, близостью его сознанию любимых цифр.
   А Джангир уже вошел в раж:
   -  К  счастью,  большинство  этой  текучей  гадости   под   названием
протоплазма людская погибает... Но если бы из  этого  водопада  подохших
живчиков родились людишки, то за ночь население на земле  удвоилось  бы!
Нужно это нам? Скажи мне как верующий ортодоксальный еврей!..
   Монька смеялся:
   - Судя по моему поведению и дружбе с тобой, я  не  ортодоксальный,  а
парадоксальный еврей...
   Прислуживающий за столом Швец подхалимски заметил:
   - Слушаю вас, не понимаю - кто из вас более мудер?
   - Молчи, мамзер, когда старики спорят, -  отмахнулся  Монька.  -  Это
вопросы философские, ты в этом не волочешь... Вот  когда  начнем  пилить
деньги, так без тебя не обойдемся...
   Джангир встретил Моньку по высокому протоколу. Стоя  у  дверей  дома,
когда Швец на "труппере" доставил  долгожданного  гостя,  крепко  обнял,
обустроил в итальянской спальне и - быстро за накрытый стол!
   Моньку удивить харчами после разносолов венской кухни было трудно. Но
Джангир и мог, и хотел удивить гастрономией, да так, что у гостя  голова
качалась:
   -  У  нас  есть  все...  Но  так  пожрать  все  равно  нигде  в  мире
невозможно...
   Да, тут было чего  на  зуб  кинуть!  Долма  -  нежнейшие  голубцы  из
ягнятины в молодых виноградных листьях,  крошечные  прозрачные  пельмени
"душбара", жаренная в вине "монт-раше" индейка с фаршем "ляванги"  -  из
горных трав, кизила, орехов фундук, кишмиша и испанского лука, "кю-кю" -
паштет из шпината, зеленей, восьми специй в  запеченных  яичных  белках,
шпигованные жареные бараньи яйца,  рыба  "кутум",  перламутровые  пласты
балыка и сочащаяся  розовым  жиром  семга,  плов  "каурма",  люля-кебаб,
тыкя-кебаб, суп пити-бас-баш, молодой картофель, зажаренный с грибами  в
гусином жире, пирожки "пти-шу"... И т.д. И т.п. И еще - etc...
   -  ...Мальтус  был  прав,  -  завершал  свою  мысль  Джангир,   важно
восседающий на своем высоком стульчике.  -  Миру  такая  тьма  людей  не
нужна. А некоторые - нам лично - просто вредны...
   - Ты, Петя, пошел дальше барона Бика... - заметил Монька.
   - Кто такой? - поднял брови Джангир.
   - Есть такой человек в Европе, придумал самый большой бизнес на земле
- одноразовые вещи... Джангиров с интересом смотрел на него.
   - Ты и сам ими пользовался  -  шариковые  ручки,  зажиг