го  Бога!..  -  бушевал
партизан-теоретик.
   Хэнк еле держался на ногах, когда распахнулась дверь и в дом с  шумом
ввалился их главарь Шон О'Риордан, похлопал по плечу Кейвмена -  привет,
генерал! - крепко  обнял  Хэнка  и  сказал  в  наступившей  почтительной
тишине:
   - Ты - настоящий герой...
   Хэнк пожал плечами.
   - То, что ты убил  тысячу  узкоглазых  во  Вьетнаме,  -  это  хороший
поступок, - одобрил О'Риордан боевые заслуги Хэнка.  -  Но  то,  что  ты
пришиб проклятого копа, - это подвиг гораздо больше...
   О'Риордан говорил законченными длинными периодами,  помогая  себе  во
время  разговора  энергичными  жестами,  и  в  его   гладкой   городской
университетской речи, так не похожей на гугнивое  бормотание  лесовиков,
было много театральной страсти и настоящей ярости. Он объяснял,  что  их
задача  -  свалить   это   проклятое   правительство,   грязную   власть
империалистов, жидов и  вонючих  негров,  кровососов  на  шее  настоящих
арийских  американцев,  основателей,  открывателей  и  созидателей  этой
земли, тех, кто создал и накопил все это огромное богатство, которое эти
паразиты праздно и пакостно транжирят в своих корыстных интересах.
   Хэнк осторожно поинтересовался - какие у них есть возможности,  чтобы
свалить государственную машину самой большой и могучей в мире страны?
   О'Риордан, сверкая белоснежной улыбкой, громко засмеялся:
   - Это огромный, неуклюжий, рыхлый колосс на глиняных ногах. Он  стоит
не на силе  этой  продажной,  прогнившей  державы,  корыстного  грязного
бюрократического аппарата,  а  на  покорности  и  неграмотности  простых
людей. Своими действиями мы покажем народу, как можно правильно и хорошо
жить, как надо установить новый правильный порядок...
   От  самогонного  виски  и  разговоров  О'Риордана  кружилась  голова.
Ирландец говорил о тех делах,  которые  они  уже  совершили,  -  взрывы,
убийство  хозяина   радиокорпорации   грязного   каика   Лейбовица,   об
ограблениях банков.
   - Деньги! - восклицал О'Риордан и поднимал вверх руки.  -  Нам  очень
нужны деньги! Не для лощеных шлюх и игр в казино! Нам нужны  деньги  для
того, чтобы напитать кровью мышцы нашего народа! Нам необходимо  оружие!
Нужны территории,  не  подконтрольные  власти!  Там  мы  сможем  научить
военной борьбе смелых белых ребят, готовых постоять за чистоту арийского
народа...
   - Людей этих хватит? - с сомнением  спросил  Хэнк.  О'Риордан  махнул
рукой:
   -  Хватит!  Мы  повсюду,  по  всей  Америке!  Мы  дружим   с   нашими
единомышленниками в Европе - Аксьон  Директ,  Красные  бригады,  Красная
Армия...
   Мы расходимся с ними в политических аспектах, но принципы действия  и
цели у нас едины... Во всяком случае, пока  мы  считаем  их  союзниками,
хотя связи с ними явно недостаточны...
   Утром за завтраком О'Риордан бросил на струганый  стол  пачку  бумаг,
спросил:
   - Как я понимаю, денег у тебя нет совсем?
   Хэнк пожал плечами:
   - У меня оставалась пара тысяч на счету, но...
   О'Риордан оборвал:
   - Об этом забудь... Считай, что ты  их  подарил  вместе  с  половиной
своей жизни этому проклятому неблагодарному режиму...  В  той  жизни  ты
умер... Теперь у тебя новая жизнь... - и  протянул  паспорт.  Нормальный
американский паспорт, чуть засаленный, потрепанный - такой и должен быть
у человека, много ездившего по миру. В него  была  аккуратно  переклеена
фотография из  старого  паспорта  Хэнка  и  записано  имя  Ги  Алджернон
Алверсен. - Теперь это твое новое имя. Не  могу  обещать  тебе,  что  ты
доживешь с ним до старости, - невесело  усмехнулся  О'Риордан.  -  Может
быть, придется много раз менять. Но для нас  ты  Хэнк  Андерсон,  а  для
всего мира - Ги Алверсен...
   Кто-то из бойцов принес О'Риордану его портплед, он достал  приличный
темный костюм, несколько рубашек и хорошие ботинки.
   - Примеривай... Что надо будет, подгоним по фигуре...
   Хэнк с недоумением посмотрел на него:
   - Зачем мне это здесь?
   О'Риордан обнял его за плечи:
   - Твое место не здесь. Стрелять мы и сами можем... Данной мне властью
назначаю тебя послом Свободной Американской Арийской Республики Техас  в
Европе...
   Дал Хэнку кое-какие адреса в Болгарии и  телефоны  надежных  людей  в
ФРГ.
   -  Ничего  никогда  не  записывай...  Запоминай...  Эти  немцы  очень
боевые... мы с ними мало контактуем, но надеюсь, ты с ними  подружишься.
Твоя задача - сколотить боевую  оперативную  группу.  Вы  должны  добыть
денег для нашего  общего  дела!  Я  очень  надеюсь  на  тебя.  Вот  тебе
тринадцать сотен - больше все равно нет...
   Вечером  Кейвмен  доставил  Хэнка  в  маленький  луизианский  городок
Шривпорт и оттуда - транзитом через Атланту - в Вашингтон, и  первым  же
утренним рейсом он улетел в Гамбург.
   Когда  прощались  с  Кейвменом  в  маленьком  деревенском   аэропорту
Шривпорта, Хэнк сказал:
   - Увидишь Эда Менендеса, скажи ему, что я все помню. Я  задолжал  ему
пустяк - жизнь...
   Кейвмен качнул головой:
   - Не увижу...
   - Почему?
   - Его вчера феды застрелили...
   - Ка-ак?!
   - Прачечная завалилась...
   - О чем ты говоришь, Кейв?!
   Хиши долго, внимательно смотрел ему в лицо, потом горько усмехнулся:
   - Ты думал, что Эд белье стирает?.. У него был отмыв денег...
   Колумбийских... Он нам сильно помогал... Хороший был парень... Хоть и
латинос...
   Глядя через иллюминатор "макдоннел-дугласа"  на  поверхность  океана,
похожую на изморщенную рыбью кожу, Хэнк  думал  о  том,  что  ему  очень
понравятся идеи его новых друзей. Но ему не нравится жить на заброшенном
"бастионе", ездить за сорок долларов трахаться к неведомой Джейн, скрипя
зубами, играть в дартс и ходить в сортир на дворе. Тогда, в самолете, он
дал себе клятву рассчитаться с властью.
   Поэтому следующие годы, меняя паспорта, страны,  знакомых  -  объекты
своего интереса, он провел в Европе. Руководил разбойным  сбором  денег.
Финансово он  был  никому  не  подконтролен  и  жил  так,  как,  по  его
представлениям, должен был жить всякий человек - вольный городской волк.
В самых дорогих  отелях,  одевался  у  хороших  портных,  жил  с  самыми
красивыми женщинами и приближал Великую Американскую Арийскую революцию.
29. МОСКВА. ОРДЫНЦЕВ. КИТАЙКА ТОЙОТОЧКА

   У входа в гостиницу "Ренессанс" у нас возникло  препятствие.  Дело  в
том, что за огромной стеклянной дверью  в  шикарном  лобби  поток  людей
сразу  же  разделялся  на  два  русла.  Один,  полноводный,  тек  шумной
оживленной рекой в ресторан, кафе, бутики, киоски,  кегельбан  и  разные
прочие    места    массовых    развлечений.    Другой,    малочисленный,
портфельно-деловой, скучно-бытовой; направлялся  к  лифтам  -  в  номера
отеля. Вот как раз здесь непреодолимой плотиной,  просто  Братской  ГЭС,
точнее говоря - братковской плотиной, на пути  этого  несильного  потока
стоял здоровенный облом в десантной форме  со  значком  "Секьюрити".  Он
внимательно прочитал удостоверение Милы Ростовой и, не выпуская  его  из
рук, строго спросил:
   - Вы в какой номер?
   Мила приятно улыбнулась:
   - Нам надо на месте разобраться... Там и решим...
   Охранник возвратил ей удостоверение и спокойно сообщил:
   - Нельзя. Вот телефон - позвоните в номер, пусть  гость  вам  закажет
пропуск. А так - нельзя. Участились случаи воровства...
   Я оглянулся в поисках Любчика - он задержался, пристраивая машину  на
забитом паркинге перед гостиницей. Хотелось бы, чтобы  он  разобрался  с
этим спокойно-ликующим  мордоворотом.  Мы,  естественно,  не  собирались
делиться с этим караульным животным нашим маленьким  интимным  секретом,
так трудно добытым. Что мы идем в  гости  к  госпоже  Улочкиной  Надежде
Тимофеевне, проживающей  в  номере  1104.  Профессиональной  гостиничной
проститутке высокого класса. Таких девочек в принципе  не  очень  много,
они - свободные художницы секс-бизнеса и  не  работают  на  сутенеров  и
бандерш.
   Проститутка, живущая в "звездной" гостинице и промышляющая в закрытом
отельном пространстве, можно  сказать  -  в  тепличных  условиях,  имеет
огромные  преимуществ  перед  своими  панельными   зяблыми   и   потными
подругами.  "Крышей"  им  служит  служба  безопасности  отелей,  которым
отстегивается нормальная зеленая  денежка.  Поэтому  вся  обслуга  -  от
охранников до коридорных - истово блюдет интересы блядей, и получить  от
них самую пустяковую информацию невозможно...
   Я уже хотел было вмешаться в эту милую дискуссию и маленько окоротить
сторожевой восторг блюстителя покоя блудливых овец, но Мила плечом  меня
легонько отодвинула и вежливо сказала:
   - Молодой человек, вы понимаете, что мы здесь по служебному делу и вы
не должны нам мешать?
   На что проститутский гвардион откровенно засмеялся:
   - А мне до фени  -  по  какому  вы  здесь  делу!  По  служебному  или
пофакаться на часок заскочили! Нет пропуска - не пущу...
   Меня он в упор не замечал. Как говорит мне Гордон Марк Александрович:
"У вас неубедительная интеллигентная внешность". Я  вспомнил  почему-то,
как в щелоковские времена был пущен в широкое пропагандистское обращение
лозунг:
   "Милицию не должны бояться - милицию  должны  уважать!"  До  уважения
милиция не дожила, а бояться и впрямь нас совсем  перестали.  А  это  не
правильно. Как там демократически ни крути, а бояться милицию должны. Но
я не успел это объяснить бардачному стерегущему, потому что Мила сказала
медовым голосом:
   - Как жалко! Я слабая женщина, и меня легко обидеть. Вот и вы меня не
хотите слушаться и оказываете таким  образом  сопротивление.  Поэтому  я
сломаю вам руку. Или ногу. Мне все равно...
   Охранник молвил:
   - Гы-ы...
   Он не испугался - это естественно. И не  удивился  -  что  глупо.  Он
просто медленно цеплял информацию.  А  Милка,  двигаясь  проворно-легко,
крутанула почти незаметное фуэте на левой  ноге,  без  подскока,  чистый
"уромавашигери" - хлесткий, хрусткий  удар  в  ряжку  обратной  стороной
стопы.
   В кино каратист, получив такую пощечину пяткой, обычно сразу же  дает
нападающему жесткую оборотку. Но это - в кино. А в жизни - ложится.  Как
миленький. Каратисты не рассказывают, что четко проведенный и  достигший
цели "йокогери" или "мавашигери" - это легкое сотрясение мозга.  Или  не
очень легкое - зависимо от того,  какой  мозг  и  как  попал.  У  нашего
сторожевого мозг оказался нежным и хрупким, как у лирического  поэта,  -
он рухнул на блестящий мраморный пол, словно дрова. Я поймал на лету эту
волглую мясную тушу и вытащил из его фасонистой полукобуры пистолет.
   - Смотри, Милка, это же "вальтер"! Им ведь запрещено иметь боевое...
   Она прерывисто вздохнула, лицо было бледное, губа закушена:
   - Им много чего запрещено. Но теперь стало можно...
   Сзади раздался удивленный возглас Любчика:
   - Але! Что за шум, а драки нет? Чего у вас тут творится?
   Мила усмехнулась:
   - Ты там что, Любчик, просто прятался, пока  Ордынцев  защищал  честь
дамы и мундира?
   Я не дал Любчику возбухнуть, сунул ему  пистолет  охранника  и  велел
вызвать наряд.
   - Давай, Любчик, оформи его по всей программе. Они  нас  не  уважают,
пусть его научат  свободу  любить.  А  потом  поднимайся  в  тысяча  сто
четвертый...
   Любчик снял с застежки на поясе наручники, наклонился к  поверженному
стражу, защелкнул браслеты и резко похлопал его по мордасам:
   - Але, просыпайтесь,  пассажир,  следующая  станция  "Белорусская"...
Открой сомкнуты негой взоры...
   Тот послушно открыл глаза - глубокая муть плыла в этом взоре.
   - Шта-а? - бессмысленно спросил охранник. Ом говорил сейчас с дикцией
нашего президента - "шта-а?". Любчик засмеялся:
   - Эх ты, витязь - мясная башка! Вставай, ишак...
   В лифте Мила, не глядя на меня, сказала:
   - Не  сердись,  Ордынцев...  Я  нечаянно...  Как-то  он  достал  меня
сильно...
   - Забудь... Мы, сыщики, все - неврастеники...
   - Я не об этом... Я подумала, почему это мне на роду написано шастать
по шикарным гостиницам - каких-то косооких шлюх ущучивать?
   - Перестань, подруга боевая! Это у тебя женские рудименты взыграли, -
засмеялся я.
   - Может быть! Может быть, я так разозлилась, что этот скот угадал - я
бы лучше с тобой сюда приехала жить...
   Тренькнул звоночек, вспыхнула  на  табло  цифра  "И"  -  приехали.  Я
положил ей руку на плечо, неуверенно пробормотал:
   -  Чего  об  этом  говорить,  Мила?  Ты   же   сама   вышибла   меня.
Давным-давно...
   - Да. Не будем об этом больше говорить. Идем посмотрим, чем дышит эта
розовая спирохета...
   На двери с табличкой "1104" был  смотровой  глазок.  Я  встал  сбоку,
достал пистолет, а Мила постучала в дверь.
   - Ктой-то там? - донесся высокий звонкий голос.
   - Из бюро обслуживания, - проворковала Мила. - Вам конверт.
   Она улыбалась перед окуляром дверного глазка, как на цветной открытке
"Привет из Крыма!".  Внутри  раздался  щелчок  замка,  и  Мила  бесшумно
сделала широкий шаг направо - под прикрытие стены,  из  простреливаемого
пространства дверной коробки.
   А расширяющуюся щель дверного проема штурмовал я. Наука  знает  много
гитик - говорили в старину. Наверное, и хитрую гитику входить  в  дверь,
из-за которой в тебя могут плеснуть автоматной очередью.
   Подсед, пружинисто-пушечный толчок в дверь, и в тот же миг  прыжок  в
открывшееся пространство, и сразу же  циркульный  круговой  разворот  со
стартовой готовностью стрелять на поражение в любую  опасную  мишень  на
просматриваемом поле зрения.
   За распахнутой дверью опасных целей было  не  видно.  Только  в  углу
прихожей валялась сбитая с ног молодая голая баба.
   - Кто еще есть в номере? - наклонился я к ней,  пока  меня  со  спины
прикрывала Мила с поднятой на изготовку пушкой.
   Баба  молча  помотала  головой.  Потрясение   дверью,   моральное   и
физическое, контузило ее.
   - Тогда, голубка  моя  нежная,  давайте  подниматься,  чего  нам  тут
лежать, не на пляже, - протянул я ей руку. - А ты,  Мила,  пока  проверь
жилплощадь...
   Я поднял девицу Улочкину с пола и только тут рассмотрел, что  она  не
голая, а очень даже фасонисто одетая - в модный костюм,  купальный.  Две
симпатичных  экономных  тряпочки.   Одна   не   прикрывала,   а   слегка
поддерживала наливные цыцуганы,  а  другая  -  просто  шелковый  шнурок,
небрежно вдетый между безукоризненными шарами ягодиц. Я такие уже видел,
я знаю - эти удивительно искренние трусы называются "джей-стринг".
   Мила выглянула из комнаты, махнула мне рукой - чисто!
   -  Ну,  давайте,  давайте,  Надежда  Тимофеевна,  как  говорят   наши
зарубежные бывшие братья, а ныне незалежные  украинцы  -  заповядайте  в
зало! Разговор у нас долгий, а в ногах, даже в таких прекрасно  длинных,
правды нет...
   Чинно, поддерживая ее под руку, я ввел Улочкину  в  гостиную  уютного
полулюкса и бережно усадил в кресло. Медленно отходя от ушиба  и  ужаса,
она сказала:
   - Чего-то я не въезжаю... Вы - кто?
   - Мы из милиции, - мягко сообщил я.  -  Вот  мое  удостоверение,  моя
фамилия - Ордынцев, и возглавляю я спецподразделение по раскрытию  особо
неважных дел...
   Ну просто никуда не годящихся дел, из рук  вон  плохих...  Въезжаете,
Надежда Тимофеевна?
   Она снова помотала головой:
   - Ниче себе!.. Я тут при чем? - При том, что я долго вас  разыскивал,
хотел поговорить  о  некоторых  обстоятельствах  вашей  интимной  жизни.
Которая,  сдается  мне,  является  одновременно  вашей  профессиональной
деятельностью...
   - Ну уж прям! - фыркнула Тойоточка.
   Я чем больше смотрел на нее, тем больше она мне нравилась. Эта девица
полностью соответствовала замыслу небесного конструктора, задумавшего на
досуге, для собственного развлечения, создать  идеальный  секс-механизм.
Взял он у себя в мастерской  с  полки  симпатичную  женскую  пипку  и  с
добродушной  усмешкой  стал  лепить   к   ней   разные   вспомогательные
анатомические агрегаты, имеющие одну задачу - не дать мужикам  отвлечься
мыслью от основного ее органа. Хорошо получилось, удалось.
   - Не знаю уж - прям или  крив,  но  ваша  женская  привлекательность,
Надежда Тимофеевна, сделала вас  участницей  очень  серьезных  и  ужасно
скверных дел. Для вас весьма опасных...
   Она вскочила, уперла руки в плавно обтекаемые боки.
   - Чой-то ты меня пугаешь? - крикнула с вызовом. - Мне бояться нечего!
   Ничего беззаконного не делаю! А моя женская жизнь  -  не  твоего  ума
дело! Да не суй ты нос туда,  куда  нормальные  мужики  свои  причиндалы
суют!..
   Я пожал плечами:
   - А я бы и не совал, кабы ваши нормальные мужики, Надежда Тимофеевна,
людей не убивали. А вы бы им не помогали...
   - Я? Я?.. - задохнулась от гнева девушка Тойоточка. - Я просто тащусь
от вас!
   Лебединая грудь Улочкиной вздымалась от  возмущения.  Я  с  интересом
рассматривал ее лицо - круглое, нежное, как большущая женская титька,  с
раскосыми блудливыми глазами. И тугим курносым соском посредине.
   Мне было до слез жалко,  что  запаздывает  Юрка  Любчик  -  настоящий
эксперт, пониматель и потребитель этих красот. Он бы  сейчас  наверняка,
поцокав языком, восхищенно промолвил: "Буфера, как воздушные шары..."
   Миле,   по-видимому,   показалось,   что   я   чересчур   внимательно
рассматриваю подозреваемую, потому что она сказала скрипуче-резко:
   - Ну, хватит, уважаемая! Перестаньте тут размахивать своими  грудными
железами, оденьтесь нормально и отвечайте на наши вопросы...
   Тойоточка  усмехнулась  и  взглянула  на  Милу  с  тем   безграничным
презрением и снисходительной жалостью, с какой  проститутки  смотрят  на
приличных,  обыденно-бытовых  женщин,  которых  мы   привычно   называем
"порядочными". О, как много было во взгляде  этой  бессмысленной  телки!
"Тоже мне - капитан милиции!
   Сука ментовская, псица - не в прикольном прикиде, без модной стрижки,
не в боевом раскрасе лица,  в  дешевых  босоножках,  с  бледной  усталой
кожей, не знающей курортного солнца, с нищенской зарплатой, равной моему
двухчасовому заработку!
   Ну и пускай говорят, что у меня работа противная! Положим, раз на раз
не приходится, а даже если и кайф не словишь,  то  все  равно  не  шпалы
грузить!
   Тащите дальше свою лямку, дуры стоеросовые! Тоже мне -  "порядочные"!
Ваши же кобели, которых вы забесплатно обстирываете,  моете,  кормите  и
ублажаете, - они же первые и мечтают  ко  мне  в  койку  хоть  на  разик
занырнуть! Только твоим мужикам мои  прелести  не  по  карману!  Не  ты,
порядочная, а я для них мечта и сон!
   Вот вы и ласкайте их по безналичному расчету, росомахи ссаные!"
   Я читал  на  ее  симпатичной  круглой  хряшке,  как  на  дисплее.  Но
произнести это вслух она побоялась и направилась надевать халат. А  я  с
удовольствием    смотрел    ей    вслед,    на    ее    трусы-веревочку,
доброжелательно-откровенно   демонстрирующие   миру    два    загорелых,
совершенной формы мозговых полушария, которые безвкусные грубияны  вроде
Кита Моржового склонны называть задницей. Фу!
   Ничего святого!
   Ей-богу, не знаю, можно ли было считать пеньюар Улочкиной, в  который
она послушно облачилась, нормальной одеждой - в соответствии с указанием
Милы.
   По-моему, девица Улочкина по прозвищу Тойоточка просто издевалась над
ней.
   Длинный, до полу, пеньюар был заткан у воротника и по подолу золотыми
тропическими рыбами,  а  на  всем  остальном  пространстве  незамутненно
прозрачен.
   Таким образом, мы приступили к допросу в  ощущении  удовлетворенности
наших чувств:  у  Тойоты  -  чувства  мести,  у  Милы  -  от  соблюдения
необходимых  приличий,   а   у   меня   -   примитивного   эстетического
удовольствия.
   - Расскажите, Улочкина, о  ваших  отношениях  с  гражданином  Левоном
Бастаняном, - предложила Мила.
   - А че о них рассказывать? - удивилась Тойоточка. - Мужик как мужик!
   Немолодой, естественно. Но веселый... И широ-о-кий!..
   - Когда вы виделись последний раз? - поинтересовалась Мила.
   - Дней пять назад... А что?
   Я взял телефонную трубку, набрал номер и спросил