черный треугольник, как  пиратский  парусок,  понес
меня на волне вспыхнувшего желания. Она лениво и сладко потягивалась,  а
у меня ведро с карабином зашевелилось на коленях.
   Забыв на  миг,  почему  я  здесь  оказался,  я  снял  каску  и  чинно
поклонился.
   Девка вгляделась удивленно и  засмеялась,  сучка.  Ах,  как  было  бы
хорошо спрыгнуть к ней на подоконник, как сизарь-голубь, поцокать клювом
в стекло!
   А трос волок меня выше, выше, еще выше, уже крон-балка над головой, я
махнул рукой вниз - майна!
   Люлька замерла, я ухватился за блок, для верности качнулся сильнее  и
соскочил на крышу.
   Поднялся на кровлю лифтовой шахты, из ведра  достал  части  карабина,
быстро  собрал,  проверил,  тщательно  привинтил  оптический  прицел   и
взглянул через калиброванный окуляр на подъезд холдинга "РОСС и Я".
   Сновали люди, бежали машины, суетила жизнь. Как всегда.
   Все.
   Я залег.
   Локти - в бетон.
   Приклад упер в плечо.
   Закрыл на мгновение глаза.
   Мир вокруг медленно меркнул.
   Я выводил его реостатом - я погружался в себя.
   Приглохли все звуки, беспамятство объяло полностью.
   Я навсегда забыл голую  девку  с  мопсовидной  рожицей,  дребезжащего
гаммы пацана, дожирающего свой богатый завтрак буржуя,  моих  помощников
из "Мосэнерго", Карабаса в  кабине  "ровера",  скрестившего  на  счастье
пальцы, исчезла Лора, я больше не любил Марину, ушла ненависть к Хитрому
Псу.
   Меня здесь не было.
   Была только самая короткая линия между двумя точками  -  смертоносная
гипотенуза между устьем карабина и железными воротами "РОСС и Я".
   Я исчез - мой дух вселился  в  каленый  синеватый  ствол,  в  тяжелый
усиленный патрон, я  жил  за  частоколом  ризок  в  оптическом  прицеле,
соединенных тонким крестиком цели.
   Тогда я беззвучно позвал Цакуга-дзена.
   И старый самурайский демон ответил мне сразу:
   - Я с тобой. Ты готов?
   - Готов... - не размыкая губ, крикнул я.
   - Соедини свою душу с пулей...
   - Моя душа в ее свинцовом сердце...
   - Пусть она плавит свинец твоей яростью, болью и унижением...
   - Моя боль ужасна...
   - Пусть твое сердце будет холодно, как вечный лед...  Не  дыши,  тебе
это сейчас не нужно. Ты живешь силой и страстью мести...
   - Цакуга-дзен, великий дух, у меня всего три секунды... Одна из них -
на полет пули...
   - Не думай об этом. Цакуга-дзен жив тысячу лет,  а  свершает  лишь  в
короткие мгновения... Мне нужен миг, чтобы  соединить  воина,  стрелу  и
Цель... Я слышу, как бьется твое сердце... Останови его...
   - Цакуга-дзен, мне горько. Мы были как братья...
   - Месть крепче братства, слаще любви, дольше  памяти.  Только  смерть
сильнее мести. Но Цакуга должен знать, что Цель достойна мстителя.
   - Я стреляю в свою прожитую жизнь...
   - Тогда открой глаза! Цель близка...
   Кортеж, перемигиваясь синими фонарями на крышах, подъезжал к воротам.
   Наружная охрана разгоняла пешеходов на тротуаре, головной джип на миг
задержался   перед   расходящимися   створками   ворот.    Эскортируемый
"мерседес",  бликуя  на  солнце  фиолетовыми  блиндированными  стеклами,
сбавил скорость и стал доворачивать к въездному шлюзу.
   В крестике прицела бешено крутился черный  толстый  бублик  переднего
колеса, я видел, как оно смещается по оси,  и  Цакуга-дзен,  самурайский
дух мести, немо прошептал:
   - Дай душе волю...
   Одна секунда.
   Указательный палец, бескостный, мягко упругий, не мой - в нем был дух
Цакуга-дзена, плавно нажал крючок.
   И толчка выстрела не ощутил.
   Еще секунда.
   Моя душа - раскаленный кусок свинца - летела над  городом,  над  этим
паскудным миром, над моей испакощенной жизнью.
   И вдохновенное окаянство ушло из меня.
   Прощай, Цакуга-дзен...

СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ:

ПОКУШЕНИЕ

   Перед поворотом с дороги -  на  въездной  шлюз  внутреннего  двора  -
гибкая сцепка эскорта растянулась, водитель нашего "мерседеса"  отпустил
головной "джип" немного вперед.
   Охранник Миша сказал в рацию:
   - Эскорт на точке!.. Наружным  постам  обеспечить  коридор...  Ворота
открыть!
   Водитель еще сбросил скорость и стал входить в поворот.  Я  почему-то
взглянул на спидометр  -  уж  больно  споро  он  поворачивал.  Оранжевая
стрелка уперлась в цифру 40.
   - Через полтора часа пресс-конференция в Союзе журналистов, -  сказал
Серебровский. - Поедешь со мной...
   И тут я услышал шлепок. Даже не услышал - почувствовал!
   Чпо-о-у-к!
   И в тот же миг "мерседес" упал на обод переднего колеса, как конь  на
колено, - пуля, прошив жирную толстую резину баллона, распустила  его  в
клочья.
   Бешеный рывок  в  сторону,  утробный  грохот  удара  днища  о  бордюр
тротуара.
   Доли секунд. Но каждая неподвижна, как замерший навсегда стоп-кадр.
   Остекленевший взгляд Серебровского.
   Прокушенная до крови губа водителя.
   Помертвевшее до синевы лицо охранника Миши.
   Кроша бетон, в снопе искр от трущего с визгом камень  металла  -  как
болид, машина вывалилась с дороги на пешеходную часть.
   Водитель, судорожно раскручивающий  баранку  направо,  порскнувшие  в
разные стороны прохожие.
   Пронзительный  скрип  автоматических  тормозов,  клинящих   остальные
колеса, жаркое шипение стирающейся  до  корда  резины  -  нас  несло  по
асфальту, как громадные бронированные сани.
   Тошнотная волна ужаса залила меня -  я  почему-то  ждал,  что  сейчас
грохнет взрыв.
   А водитель уже крутил рулевое колесо  в  другую  сторону.  "Мерседес"
ерзнул и, наклонившись на левый борт, с грохотом  и  звоном  врубился  в
тумбу фонарного столба.
   Оглушительный  шлепок  и  пронзительное  шипение   вспухших   взрывом
воздушных мешков безопасности.
   Тишина.
   А может быть, мы оглохли от удара. Или испуга. Меня  бросило  на  пол
между сиденьями. Серебровский с каменным, ничего не выражающим лицом,  с
закрытыми глазами  сидел  в  углу  кабины,  судорожно  сжимая  привязной
ремень.
   Миша хрипло крикнул из-под воздушной подушки:
   - Шеф, вы в порядке?!
   Сашка медленно разлепил пересохшие губы:
   - С вами, Миша, я как за каменной стеной... Великой, китайской,  мать
вашу етти!..
   Я дернул ручку двери, но Миша уже ожил, задвигался, заорал:
   - Из машины не выходить!.. - И завопил в рацию:
   - Тревога один! Нападение!
   Прикройте лимузин...
   Конвой и сам уже включился. Передний джип стал быстро сдавать назад и
закрыл разбитый автомобиль справа, а концевой  "форд-экспедишен"  влетел
на тротуар слева и загородил его со стороны  проезжей  части.  Из  машин
высыпали ребята  с  короткими  автоматами  "узи",  окружили  "мерседес",
ошарашенно оглядываясь по сторонам.
   Телохранитель Миша выпрыгнул  наружу,  что-то  кричал  своей  силовой
обслуге, потом растворил заднюю  дверь  в  "мерсе"  так,  что  получился
проход в джип шириной в один шажок.  Миша  встал  на  подножку  джипа  и
наклонился над лимузином - он перекрывал своей спиной, как крышей,  этот
шаговый  переход  из  машины  в  машину.   Вот   что   такое   настоящий
самопожертвенный героизм!
   Мише-телохранителю не повезло - он поздно  родился,  во  время  войны
вполне мог стать Александром Матросовым.
   Я сказал Хитрому Псу:
   - Иди! Никто в нас больше стрелять не будет...
   А Сашка уже нашел и нацепил снова свое потерянное на один миг лицо.
   Поправил очки на переносице, усмехнулся:
   - И зачем только я вожу тебя с собой, как талисман? - и полез в джип.
   А я вдруг понял, что он не шутит. До этого момента  я  никак  не  мог
сообразить, какого черта он таскает меня повсюду с  собой.  Оказывается,
все удивительно просто - Хитрый Пес твердо рассчитал, что  Коту  в  моем
присутствии убить его гораздо труднее. А  убивать  меня  за  компанию  с
Сашкой не станет ни  за  что.  Господи,  какие  естественные  объяснения
существуют  для  такой  сложной  материи,  как   дружеская   ностальгия,
сентиментальная память о прекрасном общем прошлом!
   Ну что же, хорошо! Я согласен. Ведь в моем  присутствии  вам  и  Кота
будет убить не так-то просто.
   Я сказал охраннику:
   - Миша, слезай оттуда. Не смеши народ! Дай пройти...
   Миша, еще тяжелее дыша, озабоченно ответил:
   - Хорошо, что он с одного выстрела промахнулся. Но ведь...
   Я отодвинул его и сказал Сашке:
   - Он не промахнулся. Ты это понимаешь? Он стрелял в колесо!
   - Я на это надеюсь, - хмыкнул Сашка. -  Что  хотел  сказать,  на  что
намекал?
   - Он предупреждал. Это печать на дискетку... Кот  знает,  что  ты  ее
боишься.
   - Ага, - кивнул Хитрый Пес. - Возможно.
   Потом повернулся к Мише:
   - Быстро втащите "мерседес" во двор. Журналюгам - информации никакой.
Если что-то просочится в газеты, отвечать, что  случайно  лопнула  шина.
Доложи Сафонову, и к вечеру дайте результаты.
   - Слушаюсь, Александр Игнатьич, - сказал Миша. - Вы пресс-конференцию
перенесете?
   - Ни в коем случае! Через сорок минут выезжаем.

АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ:

БОЛЬШИЕ ИГРЫ

   - Катастрофа! Я всерьез опасаюсь, Александр Игнатьич, что ситуация на
рынке становится неуправляемой, - тараща от возбуждения наливные  глаза,
говорил  Палей.  -  По-моему,  биржу,  как  перегретый  реактор,   несет
вразнос...
   - Ничего  страшного,  -  ровно  сказал  я.  -  Нам  к  Чернобылям  не
привыкать.
   Я не хотел, чтобы от волнения его быстрые шарящие  зыркала  выскочили
из черепа и шлепнулись на мой стол парой черных скользких  головастиков.
Он был мне неприятен.
   И сам я был себе противен - уходя, рассасываясь помаленьку, пережитый
животный ужас выпадал во мне ядовитым шлаком злобы и презрения ко  всему
этому недостоверному марионеточному миру.
   Молодец, Кот! Сволочь! Он смог  наконец  напугать  по-настоящему.  Не
тревогой, не боязливым опасением, не  тоскливым  ощущением  подступающей
беды, а реальным грохотом наезжающей смерти.
   Как безвольно, как неподконтрольно и бессильно  волокло  по  асфальту
нашу здоровенную бронированную колымагу! Вот тебе  и  безопасность!  Вот
тебе и весь хрен до копейки!
   А если бы в движении на прямой? В разгоне? С ветерком - за сотню?
   Был бы нам полный шандец.
   -   Я   боюсь,   что   финансовая   катастрофа   может   привести   к
государственному банкротству,  -  блекотал  перепуганный  Палей.  -  Это
международный дефолт. А для нас в этом случае - крах!..
   - Не бойтесь, дефолта не будет. Я договорился...
   - С кем? - вперился в меня Палей.
   - С апостолом Петром. Он там, наверху, выполняет те же функции, что и
вы у нас в фирме. Уже спущено указание в Международный валютный фонд и в
Мировой банк.
   - У вас есть силы шутить сейчас? - спросил с тяжелым вздохом Палей. -
Я понимаю, вы игрок атакующий, рисковый. И  заработали  мы  за  эти  дни
фантастически. Но положение очень тяжелое, нам эти  успехи  могут  выйти
боком...
   Я смотрел на него с заинтересованным отвращением. Все-таки старость -
жуткая вещь! Мозги высыхают, медленно, подслеповато думают, а мгновенные
подсознательные реакции глохнут. Хваленая мудрая  осторожность  опыта  -
просто   трусливая   неуверенность   поглупевшего   человека.   Мозговая
близорукость.
   Кажется, мой мудрый друг Вениамин Яковлевич, у которого  я  столькому
научился когда-то, на сегодня все свои ресурсы исчерпал. Прискорбно.
   - Успокойтесь, Вениамин Яковлевич.  Сегодня  выступит  по  телевизору
президент и заверит мир,  что  все  в  порядке.  Как  говорится,  холера
протекает нормально. Это даст нам на несколько дней передышку...
   - - И все? На несколько дней? - в ужасе переспросил Палей.
   -  Достаточно.  И  оставьте,  пожалуйста,  глобальные  проблемы  мне.
Сообщите лучше, что с "Вест-Дойче банк"...
   - Я говорил с утра с Кирхгофом и Фогелем. Они подтвердили переводы на
антильские  и  ирландские  оффшоры.  Они  прекрасные   партнеры!   Самые
профессиональные, каких мне довелось встречать.
   - Замечательно! - Я вылез из-за стола, подошел к Палею и  сказал  ему
негромко и внятно:
   - Выведите от немцев все наши авуары, обнулите  счета  -  до  мелочи.
Наши взаимоотношения с ними закончены. Навсегда...
   Видимо, Палей тоже испугался забрызгать своими глазами мой  костюм  и
полированный стол  -  закрыл  очи,  смежил  веки  от  страха,  судорожно
вздохнул несколько раз и убедительно молвил:
   - Как?! Как?!
   Я вернулся на свое место и эпически сообщил ему:
   - В детстве на этот вопрос мы отвечали  -  сядь  да  покак!  Как-как!
Обычно!
   Произведите рутинные транзакции и очистите наши счета  в  "Вест-Дойче
банк".
   На  их  испуганные  и  возмущенные  крики  объясняйте  про  сложность
финансовой обстановки в стране. Попытки связаться со мной  пресеките  на
корню. Меня для них нет никогда...
   - Но!.. Но!.. - стал возникать Палей, и мне пришлось его остановить:
   - Замолчите! И делайте, что я сказал!  Я  не  могу  тратить  время  и
объяснять вам тонкости предстоящих событий. Только помните - вы  играете
в домино, а я в шахматы...
   - Хорошо, я  все  сделаю,  -  сказал  Палей,  и  глаза  его  погасли,
перестали быстро и жадно шарить, и что-то в нем неуловимо сломалось.
   - И последний на сегодня вопрос... - Я протянул ему  белую  картонку,
маленькую, в четвертушку листа. - Здесь список из девяти фамилий. Вы  их
всех знаете.
   Палей посмотрел на картонку и как-то отчужденно,  будто  декламировал
про себя, сказал:
   - Министры... Лидеры партий...
   - Да, это хорошие люди, они делали нам много доброго.  И,  даст  Бог,
еще сделают. Значит, вы их обзвоните по закрытой линии и от моего  имени
попросите  забрать  вклады  из  нашего  банка.  Незамедлительно.   Через
день-другой может быть постановление об остановке платежей... Вы  поняли
меня, Вениамин Яковлевич?
   - Да, понял, - кивнул он устало.
   - Приступайте. Список верните мне к вечеру. Естественно, я  вас  даже
не предупреждаю - никому его не показывать, копий ни в  коем  случае  не
делать.
   Ясно?
   - Ясно, - еще раз тяжело вздохнул Палей и спросил:
   - Будет ли с моей стороны лояльно - снять мои деньги со счетов?
   - Снимите. Но  сделайте  это  как-нибудь  по-тихому,  не  надо  сеять
панику. У нас тут не "Титаник".
   - Ну да, - усмехнулся Палей, - у нас крейсер "Варяг"!
   - Не говорите мне об этом геройском утопленнике. Если на то пошло,  у
нас крейсер "Аврора"... За сто лет один хороший холостой залп - и  ты  в
легенде. Так победим!
   - Вашими устами - Богу в уши...
   - Не проблема. Билл Хейнс уже тянет туда линию. Идите. И позовите  ко
мне Окунева.
   - Он ждет в приемной.
   И пока я доставал  из  сейфа  дискету  Кота,  в  кабинет,  струясь  и
извиваясь, как морской змей, хромая и переваливаясь с боку на бок,  втек
Илья Оконефэфэ.
   Конечно, безусловно и неоспоримо - это  один  из  самых  ценных  моих
кадров. Я гордился им всегда, как селекционер-полевод  снопом  кустистой
пшеницы. Как тренер  гордится  выращенным  чемпионом.  Как  наша  Родина
хвасталась балетом и спутником.
   Это я его нашел.  Собственно,  не  то  чтобы  он  валялся  где-то  на
помойке, в забросе и безвестности, - нет, конечно! О нем  знали  многие,
но только я сумел его таланты правильно приспособить.
   Когда-то давно колченогий мальчик-гений-урод Илюша  Окунев  вместе  с
родителями отбыл в эмиграцию на свою историческую родину. Но по пути его
папаня сбился немного с дороги, что-то там перепутал в маршрутах, и  они
оказались  не  в  пустынных  отрогах  Иудейских  гор,  а   на   довольно
многолюдных  равнинах  южного   Бруклина,   именуемого   в   просторечии
Брайтон-Бич.
   В том кошмарном Крыжополе, где они жили  до  эмиграции,  папа  Окунев
занимал ответственную должность заведующего мастерской по ремонту обуви.
Поэтому он был спокоен за будущее их семьи -  скоро  мальчик  подрастет,
они вдвоем сядут в палаточку на углу Кони-Айленд авеню и будут  на  ходу
подметки рвать и прибивать. Бизнес, конечно, не миллионный, а все  равно
на мацу со шпиком хватит.
   Но Илюша не оправдал радужных надежд родителя. Он даже не доучился  в
школе. Там ведь для американских детей  -  здоровенных  веселых  ленивых
придурков - двенадцатилетняя  программа  обучения.  Наверное,  чтобы  не
сильно напрягали мозги, не вредили самочувствию  и  не  мешали  развитию
священного американского "прайвеси".
   В девятом классе, непонятно каким образом, Илюша пришел  в  выпускной
класс и написал со всеми вместе  итоговую  экзаменационную  работу.  Сто
шестьдесят вопросов с оценкой по десятибалльной системе каждый.
   Работу и Илюшу показывали по телевизору. По зачетным коэффициентам он
получил 1600 очков. Из 1600 возможных. Такого никогда не было. Мол,  это
возможно только теоретически, а практически - еще никто не пробовал.
   Илюшу мгновенно пригласили в  Гарвардский  университет.  Папа  Окунев
мгновенно послал их подальше.  Папа,  нормальный  местечковый  поц,  был
человек ответственный вообще, а за судьбу сына в особенности,  -  он  не
мог легкомысленно променять гарантированный бизнес  холодного  сапожника
на  углу  Кони-Айленда,  прямо  напротив   "Дайм-банка",   на   довольно
неопределенное и сомнительное будущее гарвардского ученого.
   Илюша в этих разборках не участвовал. Примостив удобнее больную ногу,
он думал. О цифрах и уравнениях второго порядка.
   Доброхоты-знакомые  совестили  отца  и  объясняли,  что  обучение   в
Гарварде,  куда  Илюшу  пригласили  забесплатно,  обходится   нормальным
родителям в сто двадцать тысяч долларов. Папаня усмехался, гордый  своей
вековой местечковой мудростью:
   - Кто их видел, эти тысячи? Пусть они  мне  дадут  хотя  бы  половину
сюда, на кешеню! - и хлопал себя по обвислым карманам на тощих ляжках.
   Потом Илюша сел на метро и поехал в  Манхэттен,  а  вечером  позвонил
отцу по телефону и сказал, что остается жить в  кампусе  Купер-Юнион,  в
котором он завтра начинает учиться.
   Отец запузырился, заорал, забился, а Илюша кротко сказал:
   - Они мне дали деньги. Как ты просил. Но в рассрочку...
   Купер-Юнион -  единственный  университет  в  Америке,  где  студентам
платят стипендию. И весьма большую. Но берут  в  этот  университет  лишь
молодых людей с очевидными приметами гениев.
   Через пару лет  студент  Илюша  опубликовал  в  журнале  "Мани  лайн"
работу, которая потом во всем мире  стала  известна  как  "Общая  теория
развития денежных рынков в странах третьего мира".
   Он пользовался авторитетом как теоретик  и  консультант.  Зарабатывал
неплохие деньжата. Я один знал, как превратить  его  скучные  теории  об
узких финансовых рынках в увлекательную волшебную практику.  Я  дал  ему
зарплату в миллион долларов и толстый акционерный пакет.
   И американец  mister  Ilya  Okooneff  вернулся  в  родные  российские
палестины за недополученной отцом контрибуцией.
   Посмотрев его паспорт, Сафонов удивленно сказал:
   - И что у нас будет делать этот Оконефэфэ?
   У нас Оконефэфэ реализовал с блеском мою вечную идею о самом выгодном
бизнесе в мире - торговле деньгами. Ибо не  существует  на  рынке  более
желанного, ликвидного и прибыльного товара.
   Оконефэфэ манипулировал деньгами. Как алхимик он выпаривал водянистые
тугрики, возгонял тощие форинты, сплавлял  донги  с  юанями,  разогревал
вялые злоты и растирал динары. Из индийских долгов  Оконефэфэ  замазывал
наши дыры рупиями, впаривая их за бирманские  кьяты,  вексельные  пакеты
афгани менял на реалы, левы на  драхмы,  финские  марки  на  израильские
шекели. Азиатское мыло на латинское шило!
   Он гнал по длинной цепи эти мусорные деньжата,  вытравляя  на  каждом
этапе шлак и лигатуру, превращая их постепенно в настоящие деньги,  пока
в самом конце не начинало сверкать золото. Россыпи, копи  царя  Соломона
Давыдыча!
   Оконефэфэ знал  всемирный  лабиринт  денег,  как  старый  экскурсовод
любимую  экспозицию.  Настоящий,   вдохновенный   художник,   творец   и
пониматель денег...
   И сейчас он мне был нужен, как никогда.
   Я уселся в кресло напротив него и спросил душевно:
   - Скажи мне, хитроумный друг мой Оконефэфэ, что надо сделать, чтобы у
тебя были больш