против
ближнего;
   И за грех, который мы совершили пред Тобою беспричинной ненавистью;
   И за грех, который мы совершили пред Тобою упрямством;
   За грех, который мы совершили пред Тобою, спеша творить зло;
   За грех, который мы совершили пред Тобою ложной клятвой;
   За грех, который мы совершили пред тобою присвоением чужого;
   Изо грех, который мы совершили пред Тобою смятением сердечным.
   И за все это, Господи, прости нас, извини нас, искупи нас..."
   ...Полуодетый Монька, собиравшийся в  школу,  вскочил  с  дивана,  на
котором все это время сидел парализованно,  схватил  со  стола  кулек  с
брюликами и стал ссыпать их  в  свои  детские  школьные  ботинки,  потом
натянул башмаки рывком, с мукой завязал шнурки и скомандовал матери:
   - Отпирай мусорам...
   Шесть часов шел обыск. Монька сидел на своем незастеленном диване, по
команде ментов вставал, переходил в другую комнату, усаживался за  стол,
его снова сгоняли куда-нибудь, он канючил гугниво:
   - Я школу  из-за  вас  прогуливаю...  Обыщите  и  отпустите...  Конец
четверти - меня по немецкому не аттестуют...
   Немолодой, серо-небритый мусор сказал, покачав головой:
   - На кой тебе, сынок, школа... У тебя дома, считай, академия...
   Мент с пыльным от усталости лицом обшарил  его  карманы,  заглянул  в
портфель, помял пальто пальцами, подтолкнул легонько в спину:
   - Ступай...
   Моньке в ту пору было одиннадцать лет, но он  уже  хорошо  знал,  что
такое "наружка", и, опасаясь "хвоста" за собой, пошел, хромая, в  школу,
и каждое движение причиняло страшную боль. Просидел два урока  в  школе,
пока приятель Перчик не сказал:
   - Слушай, у тебя же из ботинка кровь капает...
   Как в бреду, в полубезумии ехал на одиннадцатом трамвае на  Ланжерон,
где жил старый  отцовский  друган  Ларик  Клигач.  Дошел  до  его  дома,
ввалился в квартиру и упал без сознания.
   Ступни ног превратились в месиво, и врачам  починить  их  совсем  так
никогда и не удалось. Ходил хромая, неуверенно, раскачиваясь с  боку  на
бок, как пожилая утка. Потом к нему пришла  большая  воровская  слава  и
общий авторитет, но пока не получил в двадцать три года воровской  венец
и имя Моньки Веселого, звали его кое-где колченогим. Правда,  всегда  за
спиной и очень потихоньку.
   - "...И за грехи, за которые мы подлежим побиению за непокорность;
   И за грехи, за которые мы подлежим истреблению и бездетности;
   И за грехи, за которые мы подлежим умерщвлению от руки Небес;
   И за все это, Господи, прости нас, извини нас, искупи нас..."
   Монька  неспешно  сошел  с  гранитных  ступеней  парадного  входа   в
синагогу,  задумавшись,  остановился  на  тротуаре.   Толпа   евреев   с
молитвенниками и златоткаными сумочками для талеса почтительно  обтекала
его, поздравляла с праздником, благодарила, желала счастья в новом году,
заглядывала в глаза и приятно улыбалась добродею и  благотворителю  -  в
прошлом месяце Монька пожертвовал в общину миллион шиллингов. Но  пожать
руку или обнять не довелось никому - четверо телохранителей  высекали  в
плотной людской толчее квадрат неприступности и простора для  Моньки,  а
для себя охраняли свободную дистанцию для рывка, если бы кому-то  пришла
в голову дурацкая мысль опасно пошалить.
   Помощник Паша Васенко, распахнув  дверь  долгого,  как  пульмановский
вагон, "мерседеса", сделал приглашающее движение ладошкой:
   - Поехали, босс, поехали...  Делу  время,  а  молитве  час...  Монька
откинулся на просторном прохладном  сиденье,  коротко  ойкнул  -  не  то
вздохнул, не то застонал: покалеченные ступни  протяжно  и  пронзительно
выли от боли.
   - Поздравляю вас, Эммануил Семеныч, - с большой душевностью, теплотой
и искренностью сказал Васенко. - Со светлым и грозным  праздником  всего
прогрессивного иудейства поздравляю вас, дорогой босс! От  всего  своего
необъятного православного сердца, можно сказать...
   - Я и не знал, что ты такой религиозный парень, - усмехнулся Монька.
   - А то! - возмущенно пожал плечами Васенко. - Сегодня день большой!
   Прошлепал нам Господь своей небесной печаткой судьбу  -  приговорчик,
так сказать, на будущий год. Все там  про  наши  успехи  и  промахи  уже
определено...
   - Это только евреев касается, - заметил Монька.  -  Это  нам  Господь
утвердил судьбу на год - погибать или радоваться...
   Пашка дурашливо выпучил глаза и сказал тихо, будто секрет доверил:
   -  Я  вам,  Эммануил  Семеныч,  так  скажу:  давным-давно,  на   заре
человечества, все люди были евреями. Потом многие оставили это  занятие.
Остались только упертые...
   - Слава Богу! - засмеялся Монька. - Ты можешь представить  себе  этот
ужас - мир населен одними евреями?
   Васенко осторожно заметил:
   - Ну, ужас - не ужас, но ситуация,  конечно,  стала  бы  критической.
Пришлось бы вызывать инопланетян - антисемитов.
   - Ладно, обойдемся наличными силами. Докладывай,  что  происходит  на
территории.
   -  Есть  проблема.  Требуется  ваше  решение  в  принципе,  -   сразу
посерьезнел Васенко.
   У него была гибкая пластика настоящего шпиона - лицедея по  профессии
и призванию, и он трансформировался в  разговоре  мгновенно,  как  вода,
занимающая предложенную в этом объеме любую форму. Наверное,  он  и  был
хорошим  шпионом,  раньше,  когда  служил   старшим   офицером   венской
резидентуры Разведупра. А вот гляди ж ты, домой, на родину  возвращаться
не захотел, при Моньке оказалось служить теплее и сытнее.
   - По  договоренности  с  епископом  Витбергом  мы  разместили  деньги
католической курии Милана в финансирование четырех веселых домов - два в
Вене, в Граце и в Инсбруке. Бардаки в оздоровительных комплексах.  Телки
- наши, привозные из отчизны...
   - Зачем ты мне это все мусолишь? - спросил, как сплюнул, Монька. -  Я
что, не знаю этого?
   - Естественно, Эммануил Семеныч!  Я  для  объемной  стереоскопичности
вопроса... - поднырнул Васенко. - У нас там серьезные потери...
   - Как это? - вздыбился Монька.
   - Большой наезд. Поляки-бандиты  блокируют,  варшавская  бригада.  Их
здешняя  полиция  отмазывает,  нашли  ходы  эти  ляхи  сраные  к   нашим
бескорыстным колбасникам.
   - Не понимаю, - зло мотнул тяжелой башкой Монька. -  Ты,  ты!  Ты  не
можешь разобраться с шайкой варшавских босяков? Ты говорил с ними?
   "Мерседес" с мягким  рокочущим  гулом  шел  по  брусчатке  набережной
Дуная.
   Васенко оглянулся, посмотрел в заднее стекло, оценил, не  отстает  ли
от них машина сопровождения с охраной, потом медленно сказал:
   - Нет, конечно, Эммануил Семеныч... С ними  говорить  нельзя.  Они  -
отморозки. Я не хотел, чтобы они знали, кому принадлежат  веселые  дома.
Мы не можем допустить разборки, скандала, газетных воплей  -  у  нас  на
руках  миллионы  шиллингов  миланских   католиков.   И   они   нам   еще
понадобятся...
   - Предложение?
   - Их гасить надо. И срочно.
   Монька тяжело задышал:
   - А разборки? Скандалы? Газетные вопли?
   - Мы к этому отношения иметь не будем, -  быстро  посу-нулся  к  нему
Васенко.
   - Чистота  -  залог  здоровья!  Из  Москвы  бригаду  вызовем.  Четыре
человека, чистые документы, транзитные  визы,  прозрачный  багаж  -  все
нужное дадим на месте.
   - А ты думаешь, у меня в Москве бюро добрых услуг есть?
   -  Думаю!  -  лучисто  улыбнулся  Васенко.  -   "Пи   Эм   Джангиров,
Инкорпорейтед".
   Вы ему только звякните, и он сразу все  сделает.  У  него  ведь  тоже
интерес в этих домах серьезный. А  нашему  здоровому  коллективу  в  эту
историю лучше не встревать...
   - Вы не коллектив, а толпа  потных  пиджаков,  -  скинул  через  губу
Монька. - Вот времена настали  -  чтобы  угомонить  нескольких  польских
хулиганов, надо через три границы возить капеллу мокрушников.
   - А чего удивляться?  Капитализм!  Рынок!  То,  что  я  предлагаю,  -
безопаснее, значит, дешевле. По цене рисков, я имею в виду.
   - Хорошо, я подумаю, - кивнул Монька. - Надо  найти  какое-то  другое
решение. Я крови не люблю...
   - Вам виднее, Эммануил Семеныч, - согласился  сразу  Васенко.  -  Вы,
Эммануил Семеныч, сидите высоко, глядите далеко.
   - Не подначивай...
   - Да Боже упаси! Вы же смотрящий  по  Центральной  Европе!  Резидент,
можно сказать! Считай,  генерал-лейтенант  по-старому!  Какие  подначки,
Эммануил Семеныч? Сплошная субординация! Не велите мочить ляхов -  будем
думать, как их упрессовать...
   - Думай, голова, полковничью папаху куплю. Что еще?
   - Позвонил Хэнк Андерсон. Он в Вене.
   - Когда приехал? Где он?
   - Ничего не говорит, - развел руками Васенко. - Просил передать  вам,
что он готов к взаимодействию.
   - К взаимодействию? - переспросил Монька.
   - Именно так. Он ждет вас в десять вечера  в  отеле  "Цум  кениг".  В
баре.
   - Значит, привез все-таки...

23. НЬЮ-ЙОРК. СТИВЕН ПОЛК. МНОГО НЕЯСНОГО...

   -  Нет,  нет,  дорогой  мистер  Лаксман!  Обстановка  в   полицейском
управлении не располагает к доверительным разговорам... - сказал  Стивен
Полк.
   - А вы, простите, кто будете? - вежливо поинтересовался Сенька Дрист.
   Полк с любопытством рассматривал Дриста - маленькая меховая голова  с
круглыми черными глазами, воспаленные веки, оттопыренные прозрачные уши,
смазанный подбородок в  мохнатой  плесени  небритости.  Вылитый  детеныш
шимпанзе.
   - Кем я буду - пока не знаю. А  сейчас  меня  зовут  Стивен  Полк,  я
руковожу подразделением С-24 Нью-Йоркского отделения ФБР...
   - Елки-моталки! - выпучил красные глаза Сенька. - Это еще что такое?
   -  Я  занимаюсь  русской  организованной  преступностью,  -  эпически
поведал Полк. - Конечно, я мог бы взять вас для беседы к себе в офис  на
Федерал-плаза.
   Но боюсь, и там у нас не выйдет душевного разговора...
   - Тогда, может, просто разойдемся? - доброжелательно предложил Дрист.
   - Э-э, нет, дорогой мой! - покачал головой Полк. - Мы с  вами  просто
так разойтись не можем... Наши судьбы  связал  ваш  безвременно  ушедший
дружок бандит Витя Лекарь...
   - А я-то какое отношение к нему имею? - возмутился детеныш  шимпанзе.
-  Не  друзья  мы  с  ним,  не  соседи,  не  подельники...  У  меня   от
душещипательных разговоров о нем уже вся душа в синяках от вопросов...
   - Может быть, может быть, - согласился Полк. - А  вы  к  нему  хорошо
относились? Уважали его? Боялись? Выполняли какие-то поручения?
   - Я? - задумался Дрист.
   - Ну не я же! Конечно - вы!
   Дрист внимательно смотрел на Полка, юное шимпанзе долго  прикидывало,
и с лица его не сходило выражение  местечкового  агрессора:  "Я  не  дам
плевать себе в кашу!" Потом предложило:
   - Дайте сигарету...
   Полк протянул пачку, Дрист вытащил две - одну закурил,  другую  ловко
вставил за оттопыренное ухо. Полк опасался, что сигарета выпадет из этих
торчащих в стороны лопухов и Дристу нечего будет курить,  ибо  этот  тип
курильщиков отличается устойчивостью вкусов: они курят  сигареты  одного
сорта - чужие.
   - Я Витю знаю давно. Но плохо. Я бы, может, и стал с ним дружить,  да
он ни с кем не дружит... Если по чести  сказать,  он  человек,  конечно,
выдающий... Но очень сильно плохой...
   - Понятно, - кивнул Полк. - Поэтому мы с вами сейчас пойдем, погуляем
и непринужденно поболтаем... Здесь  на  вашу  искренность  плохо  влияют
полицейские стены...
   - С чего это вы взяли? - насторожился Дрист.
   - С того, что вы морочите голову копам, которым вы "поете". Вы, готов
голову заложить, нормальный полицейский "кенарь". Но полицейские, в свою
очередь, делают передо мной вид, что вы не имеете к ним отношения...
   - А им-то это зачем? - горько усмехнулся Дрист. - Стесняются?
   - Нет, они ребята не  стеснительные.  Но  сами  пока  не  знают,  как
обернется дело... Может быть,  им  придется  вас  предъявлять  суду  как
свидетеля, - спокойно объяснял Полк. - А закон гласит  -  свидетелем  не
может быть агент-осведомитель по этому делу. Поэтому собирайтесь,  и  мы
пойдем куда-нибудь. В поля, в моря, в общем - на волю. Поговорим о том о
сем, познакомимся поближе... И там нас  не  будут  слушать  копы,  и  не
увидят нас ваши дружки с Брайтона. Вам ведь это ни к чему?
   - Да уж наверное... Только за  разговоры  с  вами  мне  кирдык  могут
сделать...
   Они спустились в вестибюль -  мрачное  сооружение  храмового  типа  с
громадными мемориальными досками в память погибших полицейских по стенам
и  бронзовым  рослым  идолом  посредине,  изображающим,  надо  полагать,
бессмертного стража правопорядка. Наверное, тоже погибшего.
   Полк предъявил  офицерам  охраны  удостоверение  и  записал  в  книге
регистрации посетителей, что свидетеля Лаксмана забирает с собой.
   На улице Дрист облегченно глубоко вздохнул:
   -  Епонский  бог!  Тут  у  вас,  в  ментовке,   ужасное   атмосферное
давление... Уши болят...
   - Кислородную маску хочешь? - вежливо спросил Полк.
   - Лучше бы пожрать чего-нибудь...
   Не спеша они спустились к Бруклинскому мосту, прошли  под  эстакадой,
вышли к  Семнадцатому  причалу  -  живописно-просторной  развлекательной
площадке. Здесь были ошвартованы большие  океанские  парусники  -  самые
настоящие,  только  никогда  и  никуда  не  плавающие.   Ностальгический
аттракцион   -   памятник   ушедшим   временам,   развеселым   разбойным
романтическим походам пиратов. Полк подумал, что через  век  современный
бандитизм тоже будет выглядеть романтично.
   Они уселись в кафе "Збарро" напротив  клипера  "Йорктаун".  Суетливая
команда  киношников  снимала  там   какой-то   клип.   Вокруг   сновала,
ротозейничала, веселилась праздная толпа, сверкали вспышки фотоаппаратов
в  руках  бесчисленных  туристов,  большинство   из   которых   все-таки
составляли  разновозрастные  японки  на  своих  коротеньких   извилистых
ножках.   Прозрачная   туманная   дымка   стелилась   над   заливом,   в
голубовато-серой глубине была ясно видна на  Эллис-айленде  позеленевшая
от старости леди Либерти. Не верилось, что  в  такой  светлый  солнечный
бездельный день кто-то кого-то убивает, грабит, травит,  рвет  из  пасти
зубы.
   Полк велел официанту принести  две  больших  неаполитанских  пиццы  и
пива.
   Тогда Дрист осторожно спросил:
   - На кой хрен я вам сдался?  Я  ничего  не  знаю...  А  знал  бы,  не
сказал...
   - А удовольствие от общения? - засмеялся Полк.
   Рядом с ними - за  огромным  витринным  стеклом  кафе  -  толстопузый
усатый пекарь на мраморном столе  готовил  тесто  для  пиццы.  Это  было
завораживающее зрелище - кусок теста размером с футбольный мяч он бросал
в воздух, тестяной пузырь с тугим  тяжелым  шлепком  падал  на  каменную
плиту, превращаясь в здоровый каравай. Тогда  пекарь  принимался  лупить
его кулаками всмятку, пока мяч не превращался в тощую длинную подушку, а
истязатель, шевеля хищно усами, складывал ее в несколько раз и обрушивал
серию ударов ребром ладони - Чак Норрис умер бы от зависти! Потом пекарь
отрывал кусок  избитого  до  беспамятства  теста,  сминал  в  цилиндр  и
принимался раскручивать его в  воздухе,  и  белоснежный  сдобный  ремень
будто  вырастал  из  его  ладони,  превращаясь  в  лассо,   неотвратимую
гастрономическую петлю, миновать которой не сможет  никто,  увидев,  как
это вершится.
   - Я ведь не собираюсь разрушать вашу  местечковую  омерту,  -  сказал
Полк. - Раз ты дал страшную клятву молчания -  это  святое!  Я  искушать
тебя не стану. А прояснить кое-какие вопросы тебе придется.
   - И что вам от этой ясности? -  ощерился  Дрист.  -  Это  как  в  той
истории о еврее, подавшем на паперти  слепому  кусок  мацы.  Тот  ощупал
дырчатый тонкий кусок мацы и грустно  сказал:  слова  замечательные,  но
много неясного...
   Полк ухмыльнулся:
   - Молодец, Лаксман! Главное, что смысл замечательный. Ты знаешь,  что
в России называют "крышей"?
   - А то!
   - Вот и прекрасно! Тебе повезло, что ты встретился со мной...
   На лице шимпанзе было написано сомнение в таком неслыханном  везении.
Но официант принес огнедышащие пиццы и зеленые сталагмитики  "хейнекен",
которые дымились ледяным паром. Дрист сразу же  откусил  ломтище,  залил
раскаленное месиво сыра, овощей и теста протяжным глотком холодного пива
и кивал непрерывно головой при этом - да! да! да! -  мне  очень  повезло
встретиться с пиццей и пивом, и вежливым  федом  в  придачу,  в  погожий
солнечный день на Семнадцатом причале.
   Заглотив наконец невломенный кус, Дрист деликатно  рыгнул,  прикрывая
щербатый рот ладошкой, и проникновенно сказал:
   - Уважаемый гражданин начальник из ФБР! Или из ФСБ! Или из  ЦРУ!  Или
какой-нибудь еще бейсашхиты ! Спасибо  за
доброту и  вкусный  завтрак!  Но  мне  "крыша"  -  силовое  прикрытие  -
совершенно без надобности... Я человек маленький, безвредный -  вон  как
эти животные!.. - Дрист показал  на  белоснежных  чаек,  подбирающих  на
настиле корки хлеба. - Ведь они тоже вроде эмигрантов. Им надо над морем
реять, а они тут ходят побираются. Животное, а ума хватает - черт с ним,
с морем, на берегу сытнее.
   Вот и я - если кто там чего бросил  ненужное,  я  подобрать  могу.  А
чтобы самому взять, без спроса, значит, то есть  спереть,  или,  не  дай
Бог, силой отнять - это никогда в жизни! Да ни за что!
   Полк засмеялся:
   - Ай-яй-яй, Лаксман! Вы  легкомысленно  отталкиваете  протянутую  вам
руку дружбы и сотрудничества... Я ведь вас не вербую, мне  такие  агенты
не нужны...
   - А чего вы делаете? Приглашаете в Ротари-клуб? - уставился  на  него
Дрист своими круглыми глазками ученой обезьяны.
   - У вас, Лаксман, мания величия... Я из-за  такого  агента,  как  вы,
могу в два счета со службы вылететь! Нет, в агенты я вас  не  возьму.  -
Полк снова засмеялся и с удовольствием выпил бокал прохладного пива.
   Дрист подумал, что  люди  здесь  в  ментовке  вообще-то  неплохие.  И
вежливые, конечно. Но недалекие.
   Мятый, грязный Дрист, будто ночевавший на помойке,  горестно  покачал
рыжеватой меховой головой:
   - Это ваше дело! Но если вы намекаете на интимные отношения, то я вас
предупреждаю - я завзятый твердый гетеросексуал...
   Полк, похожий на хлыщеватого парня с рекламы Ральфа Лорена,  искренне
захохотал:
   - Ну и ну!  Не  грубите  мне,  Лаксман,  иначе  я  вас  очень  строго
накажу...
   - Что же вы предлагаете? - осторожно спросил Дрист.
   - Прикрыть вас  от  моих  коллег  -  копов.  И  от  ваших  дружков  -
гангстеров...
   Мне кажется, что у вас дела - швах...
   - А шо такое? - прикинулся дурачком Дрист.
   - Мне кажется, скоро здесь будет такая свалка, что вам  уж  точно  не
сносить головы...
   Полк понял, что напугал Дриста - тот занервничал так, что  забылся  и
вытащил собственную сигарету из пачки в кармане. Сигареты той марки, что
никогда не вынимают наружу, их достают в кармане, и от этого у них такой
же вид, как у хозяина, - жалобный, тертый, пользованный.
   Дрист оправился, поморгал красными веками, вздохнул:
   - Боюсь, что вы меня не за того принимаете...
   - Не пугайте меня, Лаксман! Неужели я обознался? По-моему, я принимаю
вас именно за, того... Милого общительного  джентльмена,  нацеленного  у
кого-то всегда что-то съесть, выпить,  попросить,  получить,  взять  без
отдачи... У ваших земляков это называется "прожить на дурыку"... Но  ваш
ресурс исчерпан. Кроме меня, вам больше никто ничего не даст...
   - А что вы мне дадите? Дырку от бублика?
   - Я вам дам возможность слинять потихоньку... Пока пыль уляжется...
   - Верится с трудом...
   - Знаете, Лаксман, когда я учился в  академии  ФБР  в  Куантико,  мне
повторили тысячу раз первую заповедь оперативника:  допрашиваемого  надо
убедить, что информация не пойдет ему во вред...
   - Как же вы меня можете в этом убедить? - с сомнением прищурил  Дрист
круглые глаза примата.
   - Как? - удивился Полк. - Да очень просто! Если бы я хотел вам зла, я
бы сейчас отвел вас обратно в полицейское управление, оформил задержание
и отправил в тюрьму...
   - За что? - от  души  возмутился  Дрист,  на  всякий  случай  обтирая
корочкой пиццы тарелку - неизвестно, как и