у  тебя  комплекс  возникнет!  Ты  еще
молодой...
   Я положил ей руку на плечо, мягкое, нежное. Это, наверное, называется
"слабое девичье плечо".
   -  Я  в  детском  саду  пел  народную  песню  -  "поедем,   красотка,
катасса...".
   - Видишь, не прошло и тридцати лет, как все сбылось, - объяснила Лена
и подмигнула мне. - Главное -  не  суетиться!  Все  придут  сами  и  все
предложат...
   - Да, все сбылось... Случайно пришли и предложили сами.  Больше,  чем
просил, - кивнул я. - Ты мне очень нравишься. И я тебя боюсь...
   - А вот это - зря!
   - Ничего не поделаешь  -  я  от  природы  тугодум,  самоед  и  сильно
трусоват.
   Поэтому возник у меня  вопрос...  -  медленно,  как  бы  нерешительно
сказал я.
   - Спроси! Смогу - отвечу!
   - Зачем Серебровский подставил мне тебя?
   Лена  нервно  щелкнула  зажигалкой,  закурила  снова,  после   паузы,
тщательно обдумывая слова, довела до сведения:
   -   Для   надежности.   Наш   босс   предпочитает   систему   двойных
перестраховочных гарантий.
   - Это более-менее понятно. А тебе-то это зачем? - допытывался я.
   - Спрашиваешь - зачем? - Лена повернулась  и  внимательно  посмотрела
мне в лицо.
   - Але, ты смотри на дорогу! - заорал я в панике. - Он тебе  наверняка
не велел убивать меня в автокатастрофе...
   - Не велел. Да я бы и не послушалась... Я ведь согласилась сначала из
любопытства.  А  потом,  как  говорит  наш  босс,  возник   внесистемный
разрушительный фактор...
   - Я тебе, наверное, понравился? - иронически спросил я.
   - Понравился! Ты мне, придурок, действительно очень понравился!
   Когда-нибудь ты поймешь, что это самое главное... Что  это  в  тысячу
раз важнее злых и опасных глупостей, которыми ты занимаешься...

КОТ БОЙКО:

ПРОЕЗД

   Я - человек серьезный, на пустяки не  меняюсь!  Поэтому  я  и  выбрал
самый большой жилой дом старой Москвы  на  Сретенском  бульваре  -  "Дом
России". Как в любимой советской песне  -  "столица  мира,  сердце  всей
России".
   Целый квартирный комплекс,  занимающий  два  квартала,  построили  на
одном из семи московских холмов. И открывается  с  крыши  дома  панорама
всего центра города - на все стороны света. Меня, конечно, не интересуют
все стороны света, я вам не путешественник Юрий Сенкевич. Мне интересно,
как добраться до сердца всей "РОСС и Я".
   Я привольно разлегся на кровле машинного отделения лифтовой  шахты  с
секундомером и оптическим прицелом, снятым с карабина. В окуляр  прицела
был хорошо виден поток автомобилей, мчащихся мимо холдинга "РОСС и Я", я
непрерывно засекал на хронометре скорость их движения. Некоторые  машины
притормаживали у высоких железных ворот бокового  въезда  во  внутренний
двор,  водители  предъявляли  пропуска   охране   -   огромные   створки
раздвигались и проглатывали лакированные пончики авто.
   - Семь  секунд  с  четвертью,  -  бормотал  я  вслух,  поглядывая  на
циферблат, и снова приникал к окуляру - в  черном  ниточном  перекрестии
прицела появлялась следующая машина, смутно угадывались силуэты людей  в
кабине, бликующие на солнце бронированные стекла  лимузинов.  Расстояние
до цели очень даже немалое - 900 метров, около километра.  Н-да,  верста
для приличного выстрела - дистанция серьезная. Эх, не тем я занимался  в
молодости! Надо было стрелять по бегущему оленю. Или по кабану.
   Глядя в прицел, я развлекал себя, тихонько напевая песенку из старого
кино:
   - ...Вот пуля пролетела - и ага!..
   Я лежал в тени громадного рекламного биллборда - стальная  решетчатая
конструкция у самого края крыши завлекала  призывом:  "СОНИ  -  наш  мир
красочней". Я бы хотел, чтобы он был не красочней, а прочнее - к решетке
я прикрепил блок, через который  пропустил  нейлоновый  трос.  На  одном
конце - петля-беседка, а другой  уходил  вниз,  за  парапет,  туда,  где
Карабас привязал его к буксирной лебедке своего рыжего "ровера".
   Ветерок трепал локоны моего парика, они мешали мне маркировать  цель.
Я содрал парик с  головы  и  засунул  в  карман  -  тут,  надеюсь,  мной
любоваться некому.
   Сделал  следующую  засечку  времени  на  секундомере,  и  со  стороны
Садового кольца  появился  кортеж  Хитрого  Пса  -  тяжелый  "мерседес",
замкнутый впереди и сзади черными джипами. Пульсирующий  сине-фиолетовый
огонь полыхал на крыше ведущего.
   Я замер и впился в прицел, а левая рука непрерывно  щелкала  гашеткой
электронного  хронометра  -  он  регистрировал  во  времени   траекторию
движения кортежа.
   По-видимому,  команды  охране  у  ворот  передавали  по  радио  -  за
несколько секунд до подхода машин грузные створки ворот  расползлись,  и
кортеж, почти не сбавляя скорости, с резиновым визгом баллонов свернул с
трассы и резво влетел внутрь комплекса. Ну, это, естественно, только так
говорится  -  не  сбавляя  скорости.  В  точке  поворота  кар   движется
километров двадцать - двадцать пять, не больше.
   Ворота закрывались медленно, торжественно, как в крематории.
   Я еще раз взглянул на секундомер, довольно хмыкнул:
   - Две секунды - семнадцать... Нормально!
   Осторожно положил на бетон прицел и хронометр, потом  перекатился  на
спину и улегся, раскинув руки. Смотрел в небо. Закрыв глаза.
   Наверное, Хитрый Пес был бы рад посмотреть  на  меня  сейчас.  Он  бы
подумал, что меня уже убили.

АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ:

БОЛИВАР ДВУХМЕСТНЫМ НЕ БЫВАЕТ

   Я знал, что на Московской валютной бирже сейчас тревожная  беготня  -
на  электронных   информационных   стендах   плясали   опасные   огоньки
"медвежьего рынка", курсовые индексы медленно, но неуклонно ползли вниз.
Я  мог  легко  представить  себе,  как  каждая  новая  вспышка   падения
сопровождается усиливающимся напряжением у брокеров - мелькают цифры  на
мониторах компьютеров, треск и звяканье мобильных телефонов, отчаяннее и
быстрее жестикуляция людей, и нарастающий шелест взволнованно-испуганных
голосов:
   - Продаем!.. Продаем!.. Продаем!..
   Я стоял у окна своего кабинета, рассеянно глядя на муравьиную беготню
машин и людей где-то там, далеко  внизу,  а  финансовый  директор  Палей
докладывал обстановку на бирже:
   - Темпы падения на рынке приблизительно совпадают с нашими расчетами.
По  моим  представлениям,  сегодня  к  концу  биржевой   сессии   начнут
обваливаться пакеты крупных держателей.
   - Что тебе шепчут твои люди  из  Центрального  банка?  -  спросил  я,
плотно усаживаясь в своем кресле.
   - Сутки-двое они  еще  подержатся.  Потом  -  резкий  подскок  ставки
рефинансирования.
   - На сколько?
   - Минфин настаивает удвоить...
   - Ого! - крякнул я. - Вениамин Яковлевич, я  знаю,  ученого  учить  -
только портить. Поэтому ничего тебе не  говорю,  сам  понимаешь  -  надо
проскользнуть в эту щелочку. Опоздаешь - нам хвост отрубят.
   - Александр Игнатьич, не тревожьтесь,  все  будет  тип-топ!  -  Палей
усмехнулся:
   - Чай, не впервой замужем...
   - Как наши немцы из "Вест-Дойче банка"?
   - Безукоризненно! Другая школа, - вздохнул Палей. -  В  наши  времена
поэт революции сказал бы про них: компьютеры делать из этих  людей!  Для
нас это очень перспективные партнеры, мы у них со временем многое  можем
позаимствовать...
   - Да-а? - Я посмотрел на него с интересом, кивнул:
   - Наверное... Я подумаю об этом.
   Он встал, а я пультом  включил  звук  в  телевизоре,  где  на  экране
мелькнула  борода  председателя   Центробанка   Дубинина.   Телерепортер
говорил:
   - ...Таким образом, руководство Центробанка и  Минфина  уверено,  что
падение цен  на  внутренние  бумаги  не  является  кризисным  и  вызвано
мировыми  финансовыми  флуктуациями.   Государство   уверено   в   своей
способности  удержать  на  плаву  рынок.  Никаких   реальных   оснований
предполагать,  что  напряженность  на  рынке  ценных  бумаг  связана   с
махинациями какой-либо из финансовых групп, на сегодня не существует...
   - Вот видите, Вениамин Яковлевич, никто вас пока и не  подозревает  в
махинациях, - усмехнулся я.
   - Я бы сказал - нас, - уточнил Палей. - Нас никто  не  подозревает  в
махинациях...
   - А я бы все-таки сказал - вас! - Я уткнул ему палец в грудь. ~  Меня
горазды подозревать всегда, но тыкать пальцами - кишка тонка. А вот  вы,
если допустите малейший  сбой,  станете  тем  самым  единожды  ошибшимся
минером... Участь черного козла Азазела печальна  и  негуманна,  но  мир
сошелся на том, что козла отпущения найти проще, чем справедливость...
   Палей грустно засмеялся и спросил:
   - И вы не встанете широкой грудью на защиту? Не дадите мне убежища за
вашей необъятной спиной?
   - Вениамин Яковлевич, вы знаете, как я отношусь к вам... - Я  говорил
медленно,  глядя  прямо  в  лицо  побледневшему  Палею,  и   переход   с
товарищеского "ты" на официальное  "вы"  явился  зримым  водоразделом  в
разговоре. - И степень моего доверия... Поэтому хочу быть честным...  Мы
играем в страшные игры - по масштабу, по  их  последствиям...  И  каждый
должен понимать цену ошибки... Я просто не смогу вам помочь - мы затеяли
игру на сотни миллионов. Чужих - обращаю ваше внимание...  Сейчас  такое
время, что каждый русский человек, особенно если он  при  этом  еврей  и
одновременно серьезный финансист, должен понимать,  что  за  такие  игры
прощения не бывает. И старый завет не потерялся -  Боливару  не  вынести
двоих...
   Палей механически крутил авторучку на полированной поверхности стола,
потом задумчиво спросил:
   - А вы не думаете,  Александр  Игнатьич,  что,  ставя  меня  в  такие
жесткие рамки, вы рискуете ослабить мою лояльность вам?
   - Перестаньте, Вениамин Яковлевич! О чем вы говорите? Ваша лояльность
- результат разумного  взвешенного  расчета,  а  не  чувственной  нежной
привязанности. Наши отношения - это не вздохи на скамейке и не  свиданья
при луне...
   - Безусловно, - согласно кивнул Палей. - Но лояльность  компетентного
работника - это рыночный товар. У него есть цена.
   - Я исхожу из этого - никто не даст вам большую цену, чем я. Ибо ваша
цена - это не только ваш астрономический заработок в моей компании.  Это
еще и моя привязанность к вам. Она так огромна,  что  я  не  мыслю  нашу
жизнь врозь...
   После долгой паузы Палей переспросил:
   - Если я вас правильно понял, мы можем расстаться, только  если  один
из нас умрет?
   - Теоретически говоря - это можно понимать и так.
   - Угу, понял, - смотрел в  полированный  паркет  Палей.  -  Мы  будем
едины,   как   Бойль   и   Мариотт,   как   Гей    с    Люссаком...    И
хранителем-депозитарием нашей  нерасторжимости  будет  Алексей  Кузьмич.
Простой человек, знающий одну форму лояльности - присягу.
   - Совершенно верно, Вениамин Яковлевич. Это надежно.
   - Да.  До  тех  пор,  пока  я  в  чем-то  не  проколюсь.  Боливар  не
"мерседес", ему двоих действительно не вынести...
   Я беззаботно-весело рассмеялся, товарищески хлопнул Палея по плечу:
   - Поэтому просто забудьте про скачки на Боливаре,  ненадежном  слабом
животном! Вам нужно плавно ездить  на  своем  навороченном  "мерседесе",
сосредоточившись на  том,  чтобы  у  нас  никогда  никаких  проколов  не
случалось.   Мир   не   интересуют   никакие   объяснения,    он,    как
бухгалтер-ревизор, смотрит только на итоговое сальдо...
   Палей помолчал, собрался уже совсем уходить, но остановился, хмыкнул:
   - Занятно... Я  надеюсь,  вас  не  оскорбит  мое  предположение.  Мне
кажется, что вы  и  еще  несколько  известных  мне  людей  не  являетесь
продуктом естественной человеческой эволюции...
   - Интересная мысль, уточните, пожалуйста! - поправил я дужку очков.
   - Я не фантазер и не выдумщик-мечтатель - профессия не позволяет.  Но
иногда вы мне кажетесь пришельцем... Вы - плод инобытия. Вы не из  живой
кровоточащей ткани, вы весь из кремниевого камня. Вы - другой...
   Да, мой друг Палей, ненавидящий меня сейчас острой,  синей,  пахнущей
ацетоном ненавистью, ты правильно угадал. Я другой, но я  не  могу  тебе
рассказать о моей невнятной жизни Мидаса. Мои радости, мои  страдания  -
это не из твоей серой пухлой жизни. Это мое инобытие.
   - Может быть, Вениамин Яковлевич. Я не знаю. Я подумаю об этом...

СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ:

РАЗОРВАННАЯ ЦЕПЬ

   - Алексей Кузьмич, вы  не  снимаете  наблюдение  за  разведчиками  из
"Бетимпекса"? - спросил я Сафонова.
   - Ни в коем случае! - сказал Кузьмич.  -  Наши  пасут  их  открыто  -
внаглую.
   Пусть дергаются, надо, чтобы жизнь им мармеладом не  казалось...  Они
плотно толкутся в районе Теплого Стана - тебе это ничего не говорит?
   - Ничего, - помотал я головой.
   Мы сидели в  стеклянном  боксе,  замыкающем  сзади  лабораторию,  где
эксперт-криминалист  "собирал"  на  мониторе  женское  лицо  -   рисовал
компьютером  словесный  портрет.  Купроксное  стекло  отделяло  бокс  от
лаборатории - мы видели и слышали все  происходящее,  а  из  лаборатории
стекло выглядело как глухая полированная стена.
   Эксперта  питали  информацией  двое   -   неудачливый   охранник   из
трэвел-агентства, не разглядевший Кота  на  входе  в  офис,  и  оператор
Валерия, долго обсуждавшая с дамой Кота планы прекрасного путешествия по
VIP-туру.

***

   Оператор Валерия подсказывала эксперту:
   - Нет, брови у нее под углом идут... И губы чуть  толще,  округлее...
Еще у нее симпатичные конопушки...
   - Нос у нее покурносее, маленько  вздернутый,  -  уточнял  удрученный
охранник,  который  надеялся,  что  его  ценные  сведения  могут  что-то
изменить в его безнадежно рухнувшей карьере сторожевого.
   Эксперт вносил коррективы в портрет - лицо на  экране  легко,  быстро
трансформировалось, все отчетливее проступал  через  компьютерную  схему
облик женщины, будивший смутное воспоминание - я ее где-то видел. Видел,
наверняка видел. Наверное, очень недолго, может быть,  и  не  говорил  с
ней.
   Но я ее видел.
   - ...Если я получу достоверный портрет  женщины,  это  увеличит  наши
шансы вдвое, - сказал я. - Кота пусть ищут "бетимпексовцы", мы должны  у
них сидеть на  хвосте  впритык.  А  я  займусь  женщиной,  есть  у  меня
кое-какие идейки...
   - Бог в помощь, - усмехнулся Сафонов.
   В  радиодинамике  умолкла  музыка,  пролетел  какой-то  неразборчивый
текст, и снова зазвучал рекламный призыв: "...Верный Конь, Хитрый Пес  и
Бойкий Кот..." Сафонов, мотнув головой в сторону динамика, спросил:
   - Вижу, на твои кинопризывы Кот не откликается?
   - Пока нет. Молчит...
   - В кино, значит, играть не желает.
   - Думаю, позвонит, - упрямо сказал я.
   - А чего же он с тобой, с другом ситным, не спешит поручкаться?
   - Не знаю, - честно  признался  я.  -  Мне  кажется,  он  докручивает
какую-то комбинацию, он  хочет  обеспечить  себе  надежную  позицию.  Но
объявится он всенепременно.
   - Может быть, вполне может такое происходить, - согласился  осторожно
Сафонов. - Только помни: если это так, как ты себе  мерекуешь,  появится
ваш Кот с таким  кунстштюком,  что  у  нас  головы  с  плеч  поотлетают!
Дискеточка та мне покоя не дает...
   - Не вам одному, - мрачно заметил я. - Эта дискетка, наверное, многим
покоя не дает...
   - Например? - всем корпусом повернулся ко мне Сафонов.
   - Вопрос на засыпку: почему этот долбаный Павлюченко из  "Бетимпекса"
с таким ожесточением ищет Кота?
   Сафонов недовольно хмыкнул, пожал плечами:
   -  Говорили  мы  с  тобой  об  этом  -  не  затем   Гвоздев,   хозяин
"Бетимпекса", столько сил и  бабок  ухлопал,  чтобы  Кот  их  кинул  как
сопливых мальчиков.
   - Я так раньше думал...
   - А теперь? Не думаешь? - удивился генерал.
   - Не думаю! - заверил я. - Я уверен,  что  не  в  этом  дело.  Точнее
говоря - не только в этом.
   - А в чем? - по-настоящему заинтересовался Сафонов.
   - В ком!  Не  в  чем,  а  в  ком!  В  покойном  Василии  Никифоровиче
Смаглии...
   Лицо Сафонова  закаменело,  в  нем  появилась  тайная  отчужденность,
секундная внутренняя паника, мгновенно подавленная и сокрытая в рытвинах
и складках тяжелого лица ученого бульдога.
   - Не понимаю... Объясни,  -  сказал  Сафонов  и  покосился  на  экран
компьютера,  где  лицо  молодой  красивой  женщины   в   золотых   очках
становилось все более живым.
   - А я пока сам ничего не знаю, - развел я  руками.  -  Я  согласен  с
вашим предположением, что Кота вызволили из зоны, чтобы сделать из  него
самонаводящееся оружие против  Серебровского.  Но  это  только  одна  из
причин...
   - А другая?
   - А другая - столь же важная - замкнуть разорвавшуюся денежную  цепь.
И Кот, по их замыслу, должен решить эти задачи практически одновременно.
   После чего его можно будет устранить совсем... -  Я  нарочно  говорил
будничным скучным голосом, как о каких-то  очевидных,  надоедно  скучных
вещах.
   - Ты о какой денежной цепи говоришь? - настороженно спросил Сафонов.
   - Я говорю о Поволжском кредите - здесь эта цепь началась.
   Правительственный вексельный  целевой  кредит  для  агропромышленного
комплекса Поволжских регионов... Ничего не слышали об  этом?  -  невинно
спросил я.
   Сафонов неопределенно покачал головой.
   -  Кредит  составлял  триста  пятьдесят  миллиардов  рублей,  что  по
тогдашнему валютному  курсу  равнялось  89  миллионам  730  тысячам  817
долларам. Эту звездную сумму благополучно украли,  многократно  и  очень
сложно трансферировали, и концевым в этой мудреной цепи за  рубежом  был
развеселый бандит Вася Смаглий, - эпически поведывал я. -  Не  хозяином,
конечно, не распорядителем - диспетчером...
   - При чем здесь Кот Бойко? - перебил Сафонов.
   - Не знаю, - сказал я. - Но он имел к этому отношение.
   - Ты так думаешь или ты что-то знаешь?
   - Я так думаю. Тех, кто  знает  наверняка  все  об  этой  истории,  -
двое-трое на земле... В этой цепи, я полагаю, десятки звеньев.  По  мере
продвижения по ним капитала они все отпадали. Но что-то не  сработало  -
убили Смаглия, и Кот - я в этом уверен - должен восстановить распавшееся
звено...
   Я молча, отрешенно смотрел на компьютерный эскиз  женского  портрета,
Сафонов угрюмо жевал губами, потом негромко, без нажима спросил:
   - Ты, Серега, понимаешь, во что ты встреваешь?
   - Ну так, более-менее... - Я сделал плавный жест рукой.
   - Боюсь, что менее, чем  более,  -  бросил  Сафонов.  -  Хочешь  быть
неустрашимым служителем Фемиды?
   - А что? - беспечно усмехнулся я. -  У  нее  хоть  морда  и  замотана
тряпкой, но дамочка она вполне привлекательная!
   Сафонов тяжело вздохнул, махнул рукой:
   - Так это  ж  бандюки  и  жульманы  ей  морду  замотали!  Как  всякой
нормальной заложнице. Развяжи ей глаза, дуре  стоеросовой,  она  ведь  и
впрямь сыщет дорогу к правде. А этого, боюсь, делать не  след...  Качнем
лодку чуть сильнее - нас всех волна кровяного говна накроет...

КОТ БОЙКО:

ЗАПОВЕДНИК ДЛЯ НЕЖИТИ

   Мы  с  Лорой   собирались   уходить   из   дома.   Лора   чепурилась,
прихорашивалась перед зеркалом, но я видел, что настроение у нее  совсем
смутное. Я ласково обнял ее:
   - О чем грустишь, любимая?
   Лора подмигнула мне в зеркале:
   - Об уходящей молодости. О близкой  старости.  А  между  ними  бабьей
жизни - на один вздох...
   - Совсем подруга сбрендила, - засмеялся я. - К тебе мужики  на  улице
пристают? В смысле - знакомятся?
   - Случается.
   - Тогда все в порядке! Пока  не  начнут  уступать  передние  места  в
троллейбусе - ты еще в игре...
   Лора хлопнула меня легонько по лбу:
   - Больше никто никому в транспорте место не уступает...
   - По-моему, вполне демократично! И  очень  рыночно!  На  Западе  тоже
никто  мест  не  уступает.  Заплатил  свой  доллар-франк-марку,  задницу
втиснул по-быстрому на сиденье  -  и  плевать  на  все  ваши  половые  и
возрастные вторичные признаки! Все довольны! Как бы свободные люди, мол,
в абсолютно свободной стране!
   - Кот, и ты тоже не уступал место?
   - Когда ездил в гортранспорте - уступал. Бегал по вагону, искал, кому
бы свое местечко ловчее уступить. Старушке предложу  -  грех  простится,
молодке - на вечер  подкадриться  можно.