ы, рытвины и  бугры.  Она
долго делала вид, что ничего не замечает, а потом не выдержала:
   - Слушай, а что это ты весь, как швейцарский сыр?
   - Профзаболевание, - сделал я неопределенный жест. -  Вообще-то  меня
один раз убили... Словил шесть пуль из "калаша"... Но почему-то выжил.
   Она привстала, зажгла ночник и с детским интересом стала разглядывать
ямки, старые швы, заросшие рубцы на груди, животе, на руке, на бедре.
   Наклонилась, нежно гладила, а потом начала перецеловывать их.  Может,
это ее возбуждало? Я вообще-то слышал, что некоторым  женщинам  нравятся
инвалиды.
   Потом схватила за запястье и перебрала в пальцах мой браслет -  шесть
тусклых, тяжелых,  мятых  кусочков  свинца,  собранных  кованой  золотой
цепью.
   - Вот это откуда, - зачарованно сказала Лена.
   - Хирург Фима Удовский, мой спаситель, вынул их из меня и отдал Коту.
Ну а эта пижонская морда, как ты понимаешь, только у Гуччи  мог  сделать
мне браслет. Он заговоренный, мой амулет, я его не снимаю... суеверю...
   - И я тебе суеверю, - шепнула Лена, притянула меня к себе, крепко, со
сладким вздохом поцеловала, уложила на  подушку  и  накрыла  собой,  как
волшебным сном.
   Я скандально вскричал:
   - Что, опять?!
   А она на миг приоткрыла глаза:
   - Не опять... Снова! Всегда...  Как  первый  вздох...  Как  глоток...
Поплыли, дорогой! Снова... В жизни нет ничего  лучше...  Какое  счастье,
что шестая пуля попала в бедро, а не чуть левее...

АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ:

ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ

   Мерцающие диски циферблатов на торцевой стене диллингового зала "РОСС
и Я" служат иллюстрацией для дебилов, постигающих волшебное  соотношение
пространства - времени. В первое мгновение возникает ощущение, что время
взбесилось.
   Московское время - полдень, 12 часов.
   Лондонские показывают 10.
   Нью-йоркские - 4, не сообразить сразу - день, ночь?
   В Лос-Анджелесе сейчас - 1 час. Сколько  -  P.M.?  Или  -  А.М.?  Как
понять?
   А в Токио -  восемь.  Наверное,  все-таки  вечера.  Японцы,  пожалуй,
собираются отдыхать.
   Но мои люди, сосредоточенно  и  напористо  работающие  в  этом  зале,
считают   время   не   по   солнцу   и    не    по    циферблатам.    Их
пространственно-временной  континуум  вмещен  в  режим  работы   мировых
финансовых бирж, а империя  денег  -  единственная  земля,  над  которой
никогда не  заходит  солнце.  Деньги  никогда  не  спят,  они  не  могут
отдыхать, они должны все время  жить,  двигаться,  работать  -  строить,
кормить, разрушать, лечить, убивать, учить.
   Деньги - мои самые верные друзья.
   Мои самые толковые помощники.
   Мои неустрашимые наемники.
   Безымянные солдатики, завоевывающие мир.
   Боюсь, меня не поймут, не так истолкуют и, как всегда, грубо  осудят,
но я бы за свой счет воздвиг памятник погибшему неизвестному рублю.
   А деньги все время бегут. Они все время умножают знание.  Они  всегда
умножают печаль. Вечно манят мир обманкой обещанного ими счастья.
   Мираж власти. Напрасная греза свободы. Последняя надежда  и  мечта  о
вечности...
   Вениамин Яковлевич Палей сказал мне:
   - У нас все готово. Фогель и Кирхгоф ждут команды...
   - Там никаких проблем не будет? - на всякий случай поинтересовался я.
   - О чем  вы  говорите,  Александр  Игнатьич!  -  воздел  короткопалые
толстые ручки  Палей.  -  Это  железные  люди.  Тяжелые  добропорядочные
немецкие гены со штампом "орднунг"...
   - Хорошо, приступайте,  -  скомандовал  я.  -  Когда  заколотит  нашу
биржу?
   - Часа через полтора-два. Мы поднимем до конца торгов волну, а  шторм
разразится завтра...
   - Как закрылись сегодня азиатские рынки? - спросил я.
   Палей махнул рукой:
   - Пока лежат... Это как гонконгский грипп - не  смертельно,  но  силы
заберет все...
   -  Все,  командуйте,   -   ровным,   будничным   тоном   запустил   я
землетрясение, которое будет много дней колотить и  содрогать  несчетное
количество людей.
   - В конце дня график биржевой сессии - мне на стол.

КОТ БОЙКО:

ПОБЕГ

   Через окошечко-амбразуру забуксиренното прицепа-фургончика  я  видел,
как из кабины  вылез  Карабас.  Обошел  вокруг  моего  колесного  ящика,
загремел рукояткой, открыл заднюю створку фургона и опустил ее до  земли
- замечательный скат-пандус для карабасового мотоцикла "судзуки".
   - Ну, что лыбишься? - строго спросил Карабас.
   - Привет, земеля! Приехали эти козлы?
   - Вон они стоят, как  по  уговору  прикатили,  -  показал  мне  через
окошечко-амбразуру Карабас на черный "мерседес" у ворот.
   - Тогда с Богом...
   Мы скатили по пандусу  могучий  сверкающий  мотоцикл,  одним  толчком
кик-стартера я запустил двигатель, машина гулко рявкнула и тихо зарычала
сытым звериным бурчанием. Отсюда,  из-за  угла  прицепа,  я  видел,  как
водитель-охранник,  заслышав  звук  мотоцикла,  оторвался   от   газеты,
покрутил головой в разные стороны, но так и не разглядел нас за  стенкой
фургона, успокоился и вновь погрузился в чтение. Вот колхозан! Тоже  мне
- избу-читальню сыскал".
   - Давай, Карабас, проваливай! Тебе здесь больше нечего делать...
   - Одного оставлять тебя... боязно как-то... - сомневался Карабас.
   - Ну-ну-ну! Ты мне не мути воду! Делай, как договорились...
   - Знаешь, Кот, если что не так, помощь может  понадобиться!  -  И  он
потрогал приклад помповика "мосберг" под сиденьем.
   Я обнял его за необъятные плечи.
   - Не очкуй, Карабас, все путем будет! А если что не так,  помощь  мне
санитары в морге окажут, - рассмеялся я. - Поезжай, земеля...
   Карабас вздохнул, направился в кабину А я подпрыгнул,  сделал  "козью
ножку" в повороте, плавно  опустился  на  седло,  от  всего  сердца  дал
форсаж, и "судзучка" во всю мощь ее необъятной японской души  рванула  с
гулким слитным ревом вперед по аллее. Охранник-читатель, чудило грешное,
глянул лениво в заднее обзорное зеркало - кто это еще там шумит  на  его
территории, а я уже завалил мотоцикл на бок, довернул руль направо и  по
короткой  дуге,  объехав  "мерседес",  с  грохотом  и  дробным   рокотом
прогремел  через  ворота,  миновал  под  трибуной  арку  и  ворвался  на
просторный зеленый овал стадиона.
   Я мчался по гаревой дорожке, опоясывающей футбольное поле, на котором
два десятка ребят в разноцветной форме с азартом гоняли мяч. За  сетками
футбольных  ворот  маячили  смутные  фигуры  телохранителей.  Стадионная
радиотрансляция лупила на всю катушку быструю  развеселую  музыку.  "Ой,
мама, шика дам я", - грозился Филька Киркоров. Я катил, как на  спидвее,
на поворотах машина ложилась на грунт так, что я почти  касался  коленом
земли.
   У центральной линии сделал подскок и рванул на поле. Ой,  мама,  шика
дам я!
   Изумрудный пружинисто-мягкий газон я  сек  наискосок,  направляясь  к
группе игроков на правом фланге. Ребята в изумлении  замерли,  пораженно
глазея на необычайный аттракцион, беспризорный мяч  одиноко  катился  по
полю, телохранители, ногастые шкапы, шустро бежали от  ворот  к  центру,
как две Онопки.
   Я сбросил газ, крутанулся на заднем колесе - мотоцикл плавно  катился
мимо восхищенных  ребят.  Сорвал  с  себя  шлем  и  заорал  оцепеневшему
принцу-наследнику империи "РОСС и Я":
   - Ванька! Ванька! Обормот! Бегом ко  мне!..  -  и  махал  ему  ночным
горшком своего гоночного шелома.
   Худой  голенастый  вьюнош  бросился  ко  мне  -  Ванька  споро  бежал
параллельно медленно плывущему мотоциклу. Это  было  похоже  на  плавное
заторможенное  движение  во  сне  -  сердце-метроном  вышибало  секунды,
оставленные мне погоней.
   - Кот! Кот Бойко! Это ты?! - кричал, захлебываясь, Ванька.
   - Бегом, Ванька!.. Некогда! На подвиг - одна секунда! Прыгай!..
   - А как же... - на миг растерялся паренек. На лице его была мука - он
разрывался. Он ничего не понимал, но душа его - в страдании и  испуге  -
сдавала первый экзамен личности, наверное, впервые он делал выбор  между
свободой и долгом.
   И я ревел, как вырвавшийся на волю гейзер адреналина, потому что знал
- еще секунда, и меня застрелят. Если Ванька не прыгнет сей же момент на
заднее седло, эти уроды такую мишень обязательно положат.  Телохранители
с "береттами" наперевес были уже совсем близко.
   Вязкий нескончаемый сон о погоне.
   Сквозь мягкий тяжелый рокот моей  послушной,  бессмысленной,  могучей
"судзучки" я слышал яростное свистящее дыхание охранников, их  надсадный
крик, испуганный и пугающий одновременно:
   - Ваня! Ваня! Остановись! Ваня, ложись! Ложись! Стреляю...
   Один бежал мне навстречу, пытаясь отсечь  мальчишку,  второй  догонял
сзади, перекрывая пути отхода к воротам.
   - Ванька! Слово Капитана?.. - крикнул я в тоске, понимая,  что  время
исчерпано.
   - Закон! - выдохнул мальчишка уже почти забытый пароль, махнул  рукой
и с разбега прыгнул на заднее седло.
   - Крепче держись! - орал я оглашенно. Ванька обхватил меня руками, и,
чувствуя за спиной его тощее воробьиное тело, тесно прижатое  ко  мне  -
клянусь, я слышал бой его сердчишка у себя под лопаткой,  -  я  испытал,
наверное, самое большое, самое полное ощущение счастья в своей жизни.
   Исчезла без следа дурнота страха, и тоска  предсмертная  откатила,  а
только  злой  веселый  азарт  прыснул  в  инжектор  "судзучки",  которая
заревела чудовищным визгливым воем, бросившись на маячащего  перед  нами
охранника. В последний миг  -  ученый  все-таки,  собака!  -  кинулся  в
сторону с перекатом через спину, и промчались мы в пяди от него.
   - Держись, Ванька, только держись! - вопил я и бросал мотоцикл с боку
на бок, и  гнали  мы,  наклоняясь,  выпрямляясь,  рыская  из  сторону  в
сторону,  немыслимыми  зигзагами  выкручивая  вензеля  по   полю   среди
хохочущих и вопящих ребят и бессильно мечущихся телохранителей.
   Я видел, как один из них на бегу что-то кричал в  рацию  -  наверное,
поднимал в ружье остолопа с автоматом в "мерседесе".
   Должен вас маленько огорчить, мои милые  конвойно-сторожевые  друзья,
замечательные  вы  наши  бодигарды,  -  поздно!  Господа  телохранители,
охраняемое тело убыло со мной. В неизвестном направлении.
   С грохотом разогнав мотоцикл  на  гаревой  дорожке,  я  поехал  не  к
воротам и не к арке, откуда прибыл на  игровое  поле,  а,  задрав  руль,
перепрыгнул  через  барьер  ограждения  трибун,  с  дребезгом  и  лязгом
проскакал по лестнице, потом нырнул вниз на  пешеходный  пандус,  крутой
поворот - мигнули напоследок  за  нами  яркой  вспышкой  стоп-сигналы  и
скрылись в пустом гулком туннеле для выхода зрителей.

СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ:

ИГРА В ЖМУРКИ

   За годы своей полицейской службы я усвоил  главную  сыскную  аксиому:
наши начальники и наниматели больше  заинтересованы  в  яркой  зрелищной
картине розыскного рвения подчиненных, нежели в  предметных  результатах
расследования.
   Розыскниками был разработан  за  долгие  века  нашего  ремесла  целый
комплекс,  всеобъемлющий  свод  бюрократических   жестов,   изображающих
"движение по делу", симулятивных  акций  и  демонстрационных  поступков,
которые все вместе должны показать, что мы, мол, тоже свой хлеб  не  зря
едим. Для начальственного ока нет более отвратительного, оскорбительного
зрелища, чем сидящий на заднице сыскарь, о  чем-то  якобы  думающий.  Он
думает! Тоже мне, Чапай сыскался - думает! Мыслитель хренов!  Родена  на
нашу голову не хватает!
   Двигайся! Ищи! Вот тебе и вся мудрость ментовская! И сафоновские люди
хаотически и суетливо двигались.
   Потому что даже такой умный и предметно заинтересованный человек, как
мой друг Хитрый Пес, тоже не свободен от этой слабости.  Не  сомневаюсь,
ему бы наверняка хотелось увидеть больше делового  усердия,  пыхтения  и
сложных телодвижений в поисках Кота, чем я мог продемонстрировать.
   А я не мог и не хотел разыгрывать для него старый анекдот с  поисками
под фонарем потерянных часов, когда  ищут  здесь  не  потому,  что  часы
потеряны под фонарем, а потому, что здесь светло.
   Я искал там, где было непроглядно темно.  Впотьмах,  медленно,  очень
осторожно   я   искал   в   непроницаемой    тьме    жаркой    корыстной
заинтересованности  и  молчаливого  ледяного  равнодушия  остановившиеся
бесценные часы  -  не  "Картье-Паша",  не  "Патек  Филип",  не  "Даймонд
Роллекс", - они назывались  "Разграбленный  Поволжский  кредит".  Я  был
твердо уверен, что их остановившиеся стрелки замерли навсегда в  момент,
когда два моих друга стали смертельными врагами.
   Вот это я знал почти наверняка, когда на выходе в проходной предъявил
документы милицейскому лейтенанту и крутящаяся дверь выбросила  меня  на
улицу. За спиной на гранитных полированных плитах величавого подъезда  -
надраенные  до  нестерпимого  сияния  бронзовые   доски:   "Министерство
внутренних дел Российской Федерации".
   Здесь я повидал сегодня массу приятелей, вчерашних товарищей,  бывших
сослуживцев  -  они  все  были  мне  рады.  Мы  шутили,  и  сетовали,  и
советовались - но ни одного словечка сверх того, что я и сам знал, я  не
услышал.
   Хорошо, я разузнаю, выведаю, сыщу, пойму все сам. И в этой  кошмарной
игре в "жмурки", где уже и так было дополна  жмуров,  моим  единственным
помощником  оставался  Пит  Флэнаган,  который   издалека   кричал   мне
электронным голосом: "холодно!", "теплее!", "еще теплее!"...
   Когда станет совсем горячо, я должен буду сам ему крикнуть об этом.
   Я прошел на стоянку к своему джипу, завел машину и через  Октябрьскую
площадь погнал в задушенный автомобильными  пробками  центр.  Отдуваясь,
добрался до Дмитровки и вошел в проходную рядом с воротами,  украшенными
красной вывеской с раскоряченным лохматым орлом  и  грозными  словами  -
"Генеральная прокуратура Российской Федерации". Показал удостоверение на
вахте, вышел во внутренний двор и уже направился  к  главному  подъезду,
когда в кармане раздался звонок мобильного телефона.
   - Да-да, Лена, я слушаю.
   - Сергей Петрович, срочно возвращайтесь! У нас -  ЧП!  -  -  Что  там
стряслось?..
   - Кот Бойко украл сына Серебровского...

КОТ БОЙКО:

ВЕРТИКАЛЬ

   Когда на большой скорости мы миновали Градские  больницы,  я  крикнул
Ваньке через плечо:
   - Запомни - мы сейчас на нелегалке...
   Он крепко держал меня поперек  корпуса,  уютно  умостив  башку  между
моими лопатками. Захлебываясь ветром, он вопил в мое ухо:
   - Пьем ворованный воздух свободы!..
   Я плавно сбросил скорость, притормозил и свернул  в  боковой  проезд,
заканчивающийся служебным въездом на территорию  Центрального  парка.  У
будки со шлагбаумом остановились  -  все  честь  по  чести,  пошутили  с
охранником в  традиционной  боевой  униформе,  подарили  ему  на  память
полсотенку, и вперед - с песнями и танцами.
   По боковым дорожкам парка прикатили к гоночной  бочке  -  аттракциону
"Гонки по вертикальной стене". А там, в ограде,  под  старыми  тенистыми
деревьями уже стоит ржавый "ровер" с фургоном-прицепом.  И  за  столиком
восседает  в  полотняном  креслице,  нервно  попивает  пиво  Карабас.  Я
заглушил мотоцикл, взял за плечи мальчишку:
   - Идем, познакомлю с ископаемым мамонтом...
   А сам приблизился к дяде-глыбе, прижал руки к  груди,  низко  склонил
голову, проговорил почтительно:
   - Здравствуй опять, сенсэй Карабас...
   - Ты все-таки это сделал, непутевый,  -  сказал  толстун,  встал  нам
навстречу, пенсне свое  золотое  фасонное  сдрючил  с  носяры  -  хотел,
наверное, получше рассмотреть нас, убедиться. Потом  обнял  меня  -  как
асфальтовым катком расплющил - счастливо захохотал:
   - Учитель, воспитай ученика, чтоб было у кого потом учиться!
   После дружеского объятия я соскребал себя с  него  кусками,  объясняя
Ваньке:
   - Помнишь, я тебе рассказывал - вот  этот  пожилой  динозавр  победил
земное тяготение. Он научил меня ездить по стене.
   - Кот, ты  обещал...  Кот,  ты  помнишь?  -  просительно  и  нахально
забубнил Ванька.
   Я оглянулся - двое  ребят,  Карабасовых  помощничков,  уже  вкатывали
мотоцикл в фургон-прицепчик.
   - Идем взглянем, - сказал я неопределенно.
   Через маленькую боковую дверь мы вошли внутрь гоночной бочки. Посреди
дощатой круглой арены - черно-желтый трековый мотоцикл "индиана". Ванька
крепко схватил меня за рукав:
   - Кот, ты обещал мне!.. Ты обещал поднять на вертикаль!..
   - Слово Капитана?.. - усмехнулся я.
   - Закон! - в упоении напирал Ванька.
   - Не боишься?
   От напряжения,  испуга,  страстного  желания  превозмочь  собственный
страх Ванька не мог  говорить  -  только  мотал  головой  из  стороны  в
сторону. У меня нет детей, и братьев меньших у меня  не  было  -  сам  я
подкидыш от дорогой маманьки-Родины. Сильное это, видать, чувство. Если,
конечно, сподобен ему. А-а, что там мне еще рассуждать об этом!
   - Подумай, Ванька, не надувайся, - попросил я его и сказал спокойно и
негромко, без нажима:
   - Там, наверху, не передумаешь?
   - Кот! Я не передумаю! Мне это необходимо! - задыхался Ванька. - Надо
мной в школе смеются... Иваном  Калитой  зовут,  царевичем  всея  России
дразнят...
   Я с тобой ничего не боюсь... Лучше со стены грохнуться...
   - Не грохнемся, сынок! - рассмеялся я.  -  Ты  ведь  мужик,  если  не
запаникуешь - не грохнемся.
   - Я  не  боюсь,  Кот,  поверь,  совсем  не  боюсь...  -  уверял  меня
трясущийся Ванька.
   - Не преувеличивай! - хлопнул я его по плечу. -  Когда  меня  впервые
Карабас вывез на вертикаль, я чуть штаны не обмочил...
   Я подошел к машине, присоединил концы  джамп-старта,  и  мотоцикл  со
снятым глушителем зычно  кашлянул,  еще  раз,  еще,  потом  оглушительно
заревел, забился, загрохотал страшным утробным голосом. Я уселся в седло
- широкое, удобное, желтой кожи "харлеевское" седло, которое я  когда-то
украл для Карабаса  с  милицейского  патрульного  мотоцикла,  примерился
поудобнее и почувствовал, что и сам сильно волнуюсь.
   - Ванька, запомни, только бык тупой ножа не боится. А человек  всегда
чего-нибудь боится. Побеждает тот, кто сильнее  своего  страха...  Давай
садись!
   Я  усадил  его  перед  собой  на  бензобак,  дал  минутку  освоиться,
объяснил:
   -  Постарайся  не  закрывать  глаза.  То  есть  сначала   обязательно
зажмуришься от ужаса... А потом  открывай  помаленьку.  Руки  положи  на
руль.  Не  цепляйся,  как  утопленник...  Дыши  глубже...  Смотри  перед
собой...  Мгновенно  делай  что  скажу.  Не  бойся,  сынок!  Ты  сильнее
страха... Твои дураки-телохранители этого не смогут...  А  ты  можешь...
Помни об этом... ты сильнее! Чемпионами жизни становятся те, кто сильнее
своего страха... Поехали, Ванька, вверх!
   Помни, ты уже прыгнул выше себя...
   Я отпустил  сцепление,  прибавил  газа,  и  мотоцикл  вздрогнул,  еле
заметно прокрутилось колесо, и он плавно поехал по кругу,  перещелкивая,
как на ксилофоне, досками арены. "Индиана" описала первый циркуль, вышла
бойко на второй круг, скорость растет, мелькают наборные доски  гоночной
бочки, мы уже обгоняем треск мотора и  сизый  дым  выхлопа,  и  вот  тут
легкий доворот руля - aп! - и мы  выскочили  на  бортовой  пологий  скат
арены, мотоцикл круто, почти падая, нагнулся внутрь бочки, подскок - an!
- ц "индиана" мчится по вертикальной стене!
   Незрячее лицо Ваньки - от ужаса, от восторга преодоленного страха, от
фантастического ощущения невесомости и бешеного движения,  зачеркнувшего
силу земного притяжения.
   Наверное, и у меня было  идиотически-счастливое  лицо.  Как-никак,  а
сегодня я снова принял чемпионский старт.
   - Держи руль! Крепко!.. - кричал я, перекрывая грохот мотора и  свист
рассекаемого воздуха. - Держи!.. Управление -  у  тебя!  Не  бойся  -  я
страхую! Не бойся ничего!.. Никогда!.. Держи!..
   Ванька судорожно сжимал руль, мотоцикл с ревом писал  на  бесконечной
кольцевой  дороге   волшебные   зигзаги   ни   с   чем   не   сравнимого
иррационального счастья.
   - Кот! Я веду!.. - вопил Ванька. - Я сам!.. Я сам!..

СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ:

ПАНИКА

   На выходе из лифта меня уже встречал вахтенный охранник командирского
этажа:
   - Александр Игнатьич ждет