с ждет, уже спрашивал о вас, сей  момент
он закончит...
   Не обращая на нее внимания, Сашка зловеще изрек:
   - Плохой знак! Мне кажется, он нас не уважает...
   Я тихо сказал:
   - Сань, не заводись. Бог весть - может, и впрямь ему сверху звонят...
   Хитрый Пес по-волчьи, углом рта усмехнулся:
   - Сверху,  говоришь?  Вице-премьеру?  Откуда?  От  Господа  Бога?  От
президента?
   Так ему не до  Завалишина,  сейчас  на  Боре  шапка  горит.  Запомни,
Серега, - у чиновника, как у павловской собачки, выделяется слюна только
перед кормежкой.
   Распахнулась дверь, чуть не зашибив секретаршу, и с  порога  призывно
замахал лапками нарядный человечек:
   - Александр Игнатьич, простите великодушно,  замотали  меня...  Добро
пожаловать! Ждем-с, ждем-с...
   - Это мы вас ждем-с, Антон Дмитриевич,  -  ласково,  ледяным  голосом
ответил Сашка и, не дожидаясь приглашения, прошел к длинному  столу  для
совещаний и твердо уселся. - Итак...
   - Что предпочитают гости - чай, кофе, коньяк? - суетил хозяин.
   - Гости предпочитают  серьезный  деловой  разговор,  -  за  всех  нас
расписался Сашка. - Послезавтра заседание правительства, надо утрясти  и
согласовать все неясные вопросы.
   Антон Дмитриевич уселся  напротив,  озабоченно  наклонил  набок  свою
круглую лысую голову в опушке седых волос, похожую на мохнатое яичко,  и
сказал удрученно:
   -  Возникли  проблемы,  Александр  Игнатьич.  Вопрос  о  договоре   с
"Макрокомп глобал" из повестки дня правительства пока исключен.
   - Так...  -  сказал  Серебровский  голосом,  не  предвещавшим  ничего
хорошего. И повторил:
   - Так... Объясните, пожалуйста...
   - Вы финансист, Александр Игнатьевич, и не хуже меня  понимаете,  что
сейчас творится на денежном рынке, - запыхтел Завалишин.  -  Центральный
банк не может гарантировать стабильность валютного коридора...
   - Я не прошу у правительства денег, - перебил Сашка. - Мне нужны  для
Билла Хейнса государственные  гарантии  о  переводе  военной  техники  в
коммерческое использование...
   - Да-да, я понимаю! Но в Администрации Президента сильно озабочены, -
совсем разволновался вице-премьер. - Я бы сказал, некоторое обоснованное
беспокойство...
   - Стоп, стоп! Вот с этого места -  медленно,  внятно,  желательно  по
слогам,  -  остановил  его  Серебровский.  -   Чем,   интересно   знать,
обеспокоена высшая власть державы?
   - Александр Игнатьевич, мы же не дети!  Ежу  понятно,  что  в  случае
успеха  проекта  вы  разрушите  так  надежно  работавшую   долгие   годы
конструкцию стабильности, которую  любят  называть  системой  сдержек  и
противовесов! В ваших руках могут оказаться все масс-медиа этой страны!
   - Чем еще обеспокоены радетели отечества? Тем, что  я  хочу  избавить
страну  от  непосильных   обязательств   и   включить   ее   в   мировое
информационное пространство?
   - Не в этом дело, Александр Игнатьич! Ваш проект - замечательный.  Но
разве камень преткновения в Администрации? У нас  у  всех  связаны  руки
Думой! Ведь чтобы разоружить тысячу баллистических ракет, надо  провести
голосование  за  ОСВ-2!  А  депутаты  на  это  никогда  не  пойдут.   Из
патриотических побуждений...
   - Но неделю назад вы  были  уверены,  что  мы  получим  постановление
правительства и найдем  рычаги  давления  на  Думу!  -  вколачивал,  как
гвозди, фразы Серебровский.
   - Неделю назад еще не  надвигался  финансовый  кризис!  -  задергался
Завалишин. - Правительство твердо стояло на ногах,  а  не  балансировало
над пропастью.
   - А вы собирались с этими гнилыми бумажками ГКО баловаться  до  конца
жизни?
   - ядовито осведомился Сашка. - Эта гнойная пирамида была  обречена  с
самого начала!
   - Неужели вы думаете, Александр Игнатьевич, что мы  тут  не  понимаем
пороки внутренних заимствований? -  вздымился  вице-премьер.  -  Но  нет
выхода - налоги  не  собирают,  производство  нерентабельно,  почти  все
убыточно...
   Сашка откинулся на стуле, положил ногу на ногу, посмотрел на  него  в
упор:
   - Это вы правы - все невыгодно. Меня удивляет, откуда берут  средства
печатать деньги - по идее, все они должны быть разворованы по дороге  на
Монетный двор...
   - Н-датес, проблема эта у нас существует, - государственно-озабоченно
вздохнул Завалишин, поправляя золотистый двухсотдолларовый  галстук  "Ив
Сен-Лоран". - Что касается компьютерно-космического проекта, думаю, надо
решать его по частям, а не весь сразу.
   - Поясните мысль? - строго спросил Сашка.
   Лысина Завалишина стала накаляться красным светом -  он  вдохновлялся
на глазах:
   - Проект ведь действительно  космический  -  в  прямом  и  переносном
смысле!  Он  должен  ввести  Россию  в  новую  коммуникационную  эру!  И
правительство настроено весьма позитивно.  Но  вы,  Александр  Игнатьич,
должны  считаться  с  реальными  трудностями  сегодня!   Нужно   немного
повременить в части юридического оформления - необходимо провести  через
Думу  закон  ОСВ-2,  уточнить  статус  государственного  участия.  Я  не
сомневаюсь - проект обязательно будет реализован...
   - Вы полагаете, что Билл Хейнс и я вложим девять миллиардов  долларов
в затею, гарантированную патриотизмом наших  депутатов  и  доброй  волей
правительства? - с интересом спросил Серебровский.
   - Александр Игнатьич, голубчик, но ведь ни вы, ни хозяин "Макрокомпа"
не должны  сразу  же  инвестировать  такую  огромную  сумму!  -  нашелся
Завалишин. - Пока будут решаться процедурные вопросы,  у  вас  возникнет
тьма подготовительных работ.
   - Интересно знать - кто  гарантирует  мне  надежность  инвестиций  на
предварительные работы? Вы представляете, сколько это стоит?
   - Если хотите,  я  могу  сегодня  же  дать  вам  и  Хейнсу  письмо  с
заверениями   о   заинтересованности   российского    правительства    в
осуществлении проекта.
   - Ну что же, - вздохнул Сашка. - Как говорят  симпатичные  начитанные
испанцы Ортега и Гассет - лучше синица в руке, чем утка под кроватью...
   - Испанцы знают, что говорят. - Завалишин весело засмеялся - он  знал
Хитрого Пса хуже, чем я, и ошибочно решил, что  самая  неприятная  часть
разговора позади, дело сделано, в смысле - разрушено.
   Я смотрел на Сашку и по его лицу читал ясно, что Завалишин  ему  дело
не сломает.
   А тот плел какую-то гуманитарную  чепуху  о  значимости  проекта  для
страны, о неостановимости прогресса, о почтовых трубачах Турн и Таксис и
переписке Одоевского с Пушкиным.
   Сашка встал, протянул  вице-премьеру  руку  для  прощания  и  грустно
сказал:
   -  Рейган  ошибался,  Россия  -  не  империя  зла  Россия  -   страна
бесконечной печали...
   Не понимая, куда он клонит, Завалишин осторожно переспросил:
   - Да-а?
   - Ни один из сталинских министров  никогда  не  слышал  електрических
разговоров и понятия не имел об Одоевском... - И,  не  давая  Завалишину
возникнуть, упер в его тщедушную грудь указательный палец:
   - Сегодня же переговорите  с  премьером  Кириенко.  Мне  надо  с  ним
встретиться незамедлительно. Договоритесь об этом. Пожалуйста...
   Серебровский проследовал через приемную, ни  на  кого  не  глядя,  не
отвечая на приветствия толпящихся просителей, ни с кем не прощаясь. Петр
Петрович распахнул дверь в коридор шириной со Старый Арбат, и Хитрый Пес
вышел,   сопровождаемый   нами,   двумя    бессмысленными    статистами,
театральными куклами, которым он даже ниточки поленился  привязать,  ибо
знал только один жанр представления - театр одного актера.
   И плюнул на алую ковровую дорожку.
   -  Профессор  метафизики  Хосе  Ортега-и-Гассет,  если  бы  не  помер
давным-давно, сказал бы сейчас: "Градоначальник города Глупова Топтыгин,
собственно, не то чтобы был зол, а просто так - скотина", - сообщил  нам
Сашка.
   Петр Петрович спросил:
   - Александр Игнатьич, он что - струсил? Или денег хочет?
   Сашка передернул плечами:
   - Наверное, и то и  другое.  Но  дело  не  в  нем.  Завалишин  просто
изрядный прохвост и заурядный дурак. И ввязался в игру не по его умишку.
И не по его силенкам...
   - То есть? - не понял Петр Петрович.
   - Мои коллеги-конкуренты очнулись и через него решили  развести  меня
пожиже... Для начала они попросили Завалишина застопорить пока проект, а
потом уже,  оглядясь,  обдумав  и  благословясь,  учинить  раздел  этого
пирога.
   Сейчас  существуют  проверенные  механизмы  -  экспертизы,  конкурсы,
тендеры и прочая тряхомудь, наводящие тень на плетень...
   - А что будешь делать? - Я обозначил свое присутствие.
   Хитрый Пес смотрел на меня, но не слышал  -  думал  о  чем-то  своем,
наверное, быстро считал варианты, прикидывал, искал, я думаю,  системный
подход.
   - Что ты сказал? - переспросил он, когда мы подошли к лифтам.
   - Ничего не сказал. Спросил - что делать будешь?
   Сашка помолчал,  скорее  всего  мерил  дистанцию  безопасности,  свой
единственный нерушимый принцип - не доверять никому, а потом засмеялся:
   - Для начала - выгоню Завалишина из правительства. Засиделся! Как вы,
менты, говорите - сросся со средой.
   Я промолчал, а Петр Петрович эпически заметил:
   - Они, как  сюда  попадают,  будто  с  ума  сходят.  Ребенку  ясно  -
министров назначают и снимают. А магнаты пришли навсегда...
   Я с интересом оглянулся на него - Петр Петрович не угождал Сашке,  не
говорил приятности, не льстил. Он действительно так думал.
   - Ну, ты чего  насупился?  -  толкнул  меня  Сашка.  -  Завалишин  не
понравился?
   Телебенькнул звонок приехавшего лифта, вспыхнули сигнальные лампы,  с
рокотом покатились створки в стороны.
   Я пропустил Серебровского в кабину и смирно сказал:
   - Нет, не понравился. Я думаю, он похож на Фатеева.
   - На кого? - удивился Сашка.
   - На вице-премьера Фатеева. Помнишь? Ты через него  вышиб  Поволжский
кредит...

АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ:

ГЛУБОКОМЫСЛИЕ НА МОКРОМ МЕСТЕ

   Как только машины рванули  от  Белого  дома,  оглушительно  громыхнул
громовой раскат, сиреневый сполох  молнии  располосовал  черное  небо  и
ливень рухнул стеной.
   - На Баррикадную,  -  скомандовал  в  рацию  начальник  охраны  Миша,
повернулся к нам и пояснил:
   - Надеюсь объехать туннели, там сейчас весь транспорт станет...
   - Валяй!
   Но мы опоздали.  Около  зоопарка  мы  вмазались  в  глухую  пробку  -
маленький пятачок уже  намертво  забили  потоки  автомобилей,  стекающие
сюда, как в воронку, с Пресни, Грузинов и площади Восстания. И назад уже
хода не было - подперли в четыре  ряда,  во  всю  ширину  дороги.  И  на
встречной полосе - под завязку.
   Охранник Миша, судорожно шарящий по волнам милицейской  радиостанции,
оторвался на миг и со злорадной улыбкой доложил:
   - Гаишники визжат от ужаса -  у  Самотеки  затерли  в  пробке  кортеж
Кириенко.
   Премьер на совещание опоздал...
   - Все, суши весла. Будем ждать... Соедини меня с Палеем.
   Миша быстро набрал цифры и протянул мне телефончик.
   - Палей слушает... - буркнуло в трубке быстро, озабоченно.
   - Привет, Вениамин Яковлевич. Доложи обстановочку...
   - Биржа падает катастрофически... "Бетимпекс" прекратил платежи...
   - Вот это хорошо! Первая добрая весть за день!
   - Мне тут сказали, что через час Центральный банк ставки вздернет  на
дыбы.
   - Ладно, как с эвакуацией "воздуха"?
   - Трансферы завершены, акцепты с первого рубежа получены...
   - Ага, отлично! Начинайте гнать их по цепочке дальше...
   Вода ровно, гулко шумела по крыше  автомобиля,  за  стеклом  -  серая
безвидная мгла.
   - Люди, к счастью, совсем не понимают друг друга, - неожиданно сказал
Серега Ордынцев.
   - О чем ты? - удивился я.
   - Ты Завалишина грубо унизил. Объяснил, что  только  сталинские  хамы
были настоящими министрами. А он и не заметил...
   - Или заметил, не влияет, - сказал я. - В глубине-то  души  Завалишин
понимает, что со всей  своей  ничтожной  трепотней  -  не  чета  он  тем
зубрам...
   Серега потер запотевшее изнутри стекло, спросил:
   - А ты уверен, что советские министры лучше нынешних?
   Я засмеялся:
   - Замечательный вопрос! Это все равно, как если бы  я  спросил  тебя:
кто лучше - бандит, крутой медвежатник или отмороженный сявка-форточник?
Это не  относится  к  категории  "лучше-хуже".  Это  системная  проблема
эффективности.
   - Поэтому ты и решил податься во власть, - иронически заметил  Верный
Конь.
   - Отчасти, - спокойно подтвердил я. - Я хочу внести  в  наш  безумный
эксперимент тему здравого смысла. Во всяком случае, как я это понимаю на
сегодняшний день...
   - А как ты это понимаешь на сегодняшний день?  -  подчеркнуто  смирно
поинтересовался Ордынцев.
   Хорошо, я скажу  ему.  При  всей  возникшей  в  нем  заостренности  -
нормальной реакции друга, перешедшего на  положение  служащего,  он  мне
ничем не опасен.
   Он мне нужен и полезен, о чем и сам не догадывается. А кроме того,  я
его, наверное, люблю - как  часть  моей  жизни,  тот  прекрасный  период
простовато-доброжелательных взаимоотношений с миром. И вообще не понимаю
- как он может быть хорошим полицейским? Хотя с Фатеевым он сообразил.
   Молодец.  Надо  только  правильно   сориентировать   его,   чуть-чуть
довернуть на курсе.
   - Так что со здравым смыслом? - напомнил Серега.
   - Здравым смыслом? Шевелится он во мне,  гад,  скребется,  шепчет  на
ухо:
   "Саня, не спи - замерзнешь. Страна беременна сталинским режимом!
   Давай-давай! Срочно нужен акушер, повивальный дедка!"
   - Не понял! - вскинулся Серега. - Так  ты  что,  собираешься  спасать
демократию в стране? Или установить тоталитаризм в одном отдельно взятом
крае Сибири?
   Я взглянул в непроницаемое мокрое месиво  за  окном:  кажется,  дождь
припустил еще сильнее. Фары встречных  автомобилей  дымились  в  водяной
сетке оранжевыми шарами.
   - Ну что  ж,  друг  Серега,  сидеть  нам  с  тобой  в  этой  дождевой
автопрорве долго,  развлечений  и  дел  не  предвидится.  Давай  устроим
политзанятие,  семинар-скучище  об  устройстве  жизни  человеческой.  Ты
заметил, кстати, что людям кажутся всего  скучнее  вопросы,  от  которых
напрямую зависит их жизнь?
   - Я тоже предпочитаю про баб и безобразия, - улыбнулся Ордынцев.
   - Тогда  воспользуемся  этим  транспортным  безобразием,  порожденным
безобразием стихии и  народным  безобразием  под  названием  "российская
демократия"...
   - А чего ты так демократию не любишь? - перебил меня Серега.
   Вода текла по улице  густой  мутной  речкой  и  вместе  с  мусором  -
бумажками, пластмассовыми  стаканчиками,  щепками  и  тряпками  -  несла
первые клочья осени, тьму желтых, бурых, жухлых листьев. Вот и еще  одно
лето пробежало.
   Сколько их осталось?
   Смешной человек Серега - "почему ты не любишь  демократию?"  Это  как
расспрашивать Ломоносова - вы почему,  Михаил  Васильевич,  великий  наш
русско-народный всезнатец, не любите вещество горения "флогистон"?
   Да потому что нет никакого "флогистона"! В природе не существует!
   - Серега, демократия в России - вещь противоестественная  и  нелепая,
как  шпоры  на  валенках,  -  заверил  я  его  совершенно  серьезно.   -
Демократия!
   Тоталитаризм! Чепуха, мусорная болтовня!  В  мире  нет  нигде,  слава
Богу, демократии. Когда-то, в сумеречно  далекие  родоплеменные  времена
она ублюдочно тлела - дикари общим  рассуждением  решали,  как  им  надо
жить. Но однажды возник вождь и дал армейскую команду - делай, как я!  И
с тех пор демократия  стала  чисто  духовной  идеей,  вроде  религиозной
конфессии. Иудеи, христиане, мусульмане и  истинно  верующие  демократы.
Хочешь приобщиться - это  как  в  церковь  сходить,  всегда  пожалуйста,
можешь помолиться, бабки пожертвовать, а вот  с  Богом  поручкаться,  за
бороду подержать - это хрен в сумку!  Только  на  небесах,  в  следующей
жизни...
   - Ага, уловил, - кивнул Ордынцев. - Выходит, между Москвой, Пхеньяном
и Вашингтоном особой разницы не просматривается?
   - Ого-го-го! Разница огромная -  в  бабках!  В  механизме  управления
экономикой, который и есть техника управления людьми. Тем самым демосом,
который якобы и осуществляет свою кратию. В  Пхеньяне  техника  простая,
как дубина, - военно-пыточная система, послушание абсолютное,  но  денег
нет совсем. И скоро это, конечно, упадет. А Америка, которую долгие века
строили купцы, менялы и ремесленники, простоит подольше.
   - Лет сто?.. - мрачно предположил Сере га.
   - Ну, в следующем веке  сто  лет  ни  одна  демократия  не  простоит.
Слишком дорогие декорации в этой  постановке.  Но  в  Штатах  это  будет
стоять, пока не источится, не соржавеет, не сломается  их  замечательный
денежный механизм.
   По тротуару бежал мальчишка. Мокрый насквозь, совершенно  счастливый,
махал руками - он плыл в дожде. Я тоже так бегал -  говорили,  что  если
бегать под дождем босиком, то быстро вырастешь. А я очень хотел вырасти,
я был маленький.
   Неужели остался?
   - Баксы - штука действительно обаятельная, - согласился Серега.  -  И
что, они и поддерживают американские народные права и свободы?
   - Они ничего не поддерживают, - покачал  я  головой.  -  Они  и  есть
американская демократия. Посмотри, что на баксе нарисовано...
   Серега засмеялся:
   - Джордж Вашингтон в седых кудряшках.  Как  моя  бабушка  Серафима  в
завивке.
   Смотрит на нас подозрительно, курс доллара в Москве проверяет.
   - Вот это точно! Но символ свой они на спинку купюры,  на  грин  бэк,
залепили - недреманное масонское око! Никогда не смеживается, не спит  -
надзирает, чтобы средний американец был таким же покорным  и  послушным,
как северный кореец. Не битьем  и  голодом  управляет  это  грозное  око
американцами, а собственным домиком, джипом и завалом жратвы.
   - И вольнолюбивый американский народ ни фига не решает? -  усмехнулся
Серега, задумчиво глядя на залитую дождем улицу.
   - Народ, к счастью, нигде  ничего  не  решает.  Ни  американский,  ни
российский,  ни  корейский.  И  не  спрашивают  его  нигде  и  никто,  и
спрашивать-то не о чем - не понимает  наш  прекрасный  демос  ни  хрена.
Чтобы демос не стал охлосом, по-нашему  -  охламонами,  решает  за  него
власть.
   Везде, всегда, все! В нормальной стране обыватель боится  банковского
инспектора больше, чем полицейского.
   - Веселую ты изобразил картинку. Тупая власть насилия или  изощренное
владычество денег? - раздумчиво сказал Ордынцев и спросил:
   -  Как  я  понимаю,  ты  надумал  нас  всех,  как  гирьки  на  весах,
передвинуть от Пхеньяна к Вашингтону? Или наоборот?
   - Я вообще хотел бы сменить вектор движения. Жить в Пхеньяне страшно,
а в Вашингтоне невозможно. Да и неохота! Если  бы  поставить  Россию  на
рельсы - в мире лучше страны бы не сыскалось...
   - На рельсы - куда? Куда мы,  счастливые  Чебурашки,  поедем  в  этом
голубом вагоне?
   - В просвещенный абсолютаризм. В экономическое самодержавие...
   Верный Конь оборотился ко мне, посмотрел как на буйно помешанного.
   - Не боись, Серега, я в своем уме,  -  успокоил  я.  -  Я  знаю,  что
говорю. И оперирую не лживой митинговой демагогией о народном счастье, а
единственно достоверным знанием - пониманием  природы  денег.  Они,  как
люди, творят жизнь, рождаются, растут, плодятся...
   - А случается, умирают?
   - Нет, Сережа,  деньги  не  умирают.  Они  бессмертны.  В  земле  они
называются "сокровище", в моих  руках  -  рабочий  капитал,  в  твоих  -
зарплата.  Но  эти  сгустки  энергии  не  исчезают  -  страховая   фирма
"Ломоносов-Лавуазье" не  допускает:  где-то  что-то  убавилось,  значит,
кому-то прибавилось, просто они переходят в другое состояние...
   Верный Конь покачал недоверчиво головой:
   - Сделай милость, просвети. Я ведь сейчас работаю  в  стране  бывшего
просвещенного абсолютизма. Вернусь из Лиона сюда, а тут  уже  -  будущий
просвещенный абсолютаризм. В чем разница?  Что,  как  говорится,  носить
будут?
   - Язык за зубами. Сейчас многим  болтовня  успешно  заменяет  работу.
Стало  выгодно  быть  разговорчивым  бездельником,   якобы   защищая   и
представляя