алки,  бритвы,
посуда, скатерти - бездна всяких вещей, нужных на раз...
   - И что? - нетерпеливо перебил Джангир.
   - А  ты  придумал  одноразовых  людей,  -  пожал  плечами  Монька.  -
Конвейерное производство камикадзе...
   Джангир развел короткие худые ручки:
   - Как нас уведомил однажды Гиппократ - "вита брэвис, артис лонго".
   - Точнее? - осведомился Монька.
   - Жизнь, говорит, коротка. Надо все успеть, везде  промы-литься,  все
организовать, а люди медленно  двигаются.  По  дурости  полагают,  будто
перед ними вечность... Тебе  надо,  Монька,  их  поторопить.  Ты  должен
убедить сходку  в  том,  что  Нарик  полностью  скрысятился  и  прижулил
несметные деньги. А им было место в обшаке.
   Монька задумчиво покачал головой:
   - Это не так просто... Прошли времена, когда приезжали на разборку  с
автоматами. Сейчас большая "терка" -  это  выяснение  всех  претензий  и
обстоятельств с документами и экспертами...
   - Я тебе дам  все  документы,  -  заверил  Джангиров.  -  Ведь  очень
проходило многое через меня... Ну и, кроме того, я подскажу все  каналы,
по которым он получал деньги, сбывал товар, я сам ему сплавлял бабки  за
рубеж. Сходка все это легко может проверить. И тебе не нужен их приговор
-  важно  получить  от  них  прогон  по  всем  территориям.  Мол,  Нарик
объявляется "гадом" и "негодяем"... Я потом сам разберусь...
   - Я попробую, - пообещал Монька. - Хотя  заранее  говорю:  это  будет
довольно трудно... Изменились времена.
   - А чем они изменились? - сердито спросил Джангир, спрыгнув со стуком
на паркет с высокого стульчика.
   - Новые воры, "апельсины", контролируют деньги, а это  -  главное,  -
объяснил, как само собой разумеющееся,  Монька.  -  Дефицит  территорий,
дефицит людей и объектов, с которых  можно  взять  нормальный  навар.  И
"апельсин" не останавливается ни перед чем...
   - А вы? - с вызовом крикнул Джангир. - Вы, старые  Воры  в  законе  -
"синие"?
   Что вы?
   - "Синие" - те, кого не убили в разборках, не поумирали в  тюрьмах  и
не спились - переведены на положение лордов-лэров в Англии. Им сохраняют
уважение и маленький доход. До решающего голоса они во всех  этих  делах
не имеют. Их сейчас не поднять на войну с самозванцами, которые  рядятся
под воров, нет у них сил сделать "смасть" этим молодым негодяям... Песья
старость...
   - Ну-ну-ну, не  запугивай,  ничего  страшного,  ще  конячья  мама  не
сдохла, - подбодрил Джангир поделыцика. - Мы с тобой и не такое  решали!
И это решим!
   Сейчас бы возгласить правильную молитву твоим иудейским богам за наши
успехи!
   Да вашего священного "минена" нету... Монька покачал головой:
   - У евреев нет богов, у евреев один Бог... Но если для  "минена"  нет
десяти евреев, то мы их можем с тобой собрать...
   - По системе барона Бика? - осклабился Джангир.
   - Да ладно! Я тебе сам еврейский барон. Смотри... Я -  это  раз!  Ты,
будем считать, это два! Ты и я - четыре. Мы без тебя - пять. Вы без меня
- шесть. Мы без нас - это восемь. Двух все-таки не хватает. Но мы  же  с
тобой есть! Значит - десять.
   Джангир обнял Моньку и серьезно сказал:
   - Вот так и проведи сходку. Мы с тобой есть - значит, нас десять...

***

   Рекордное количество смертных казней в США За 1995 год в  Соединенных
Штатах казнены 56 преступников - самый высокий показатель с  1957  года,
когда высшая мера наказания была применена к 65 осужден-ным  на  смерть.
Все казненные осуждены за убийства.
   В отчете министерства юстиции США говорится, что в камерах смертников
американских тюрем ожидают исполнения  приговора  еще  3054  осужденных.
Смертные приговоры  приводились  в  исполнение  в  16  штатах  страны  -
Нью-Йорка среди них еще не было.
   Отчет отмечает, что в 30-е годы среднее количество  казненных  обычно
составляло от 120 до 200 человек  в  год.  Смертная  казнь  в  США  была
отменена в 1967 году, но через 9 лет Верховный суд  передал  эту  высшую
меру наказания на усмотрение штатов, и с 1967 года в стране были казнены
313 человек.
   56 смертников, казненных в этом году, ждали  исполнения  приговора  в
среднем по 11, лет и 2 месяца - примерно на год дольше, чем 31 смертник,
казненный в 1994 году.
   На 31 декабря 1995 года в тюрьмах штатов  ждут  смертной  казни  2998
убийц-мужчин и 48 женщин. Техас стоит  на  первом  месте  по  приведению
смертных приговоров в исполнение - там были казнены 19 человек.

48. МОСКВА. БУТЫРСКАЯ ТЮРЬМА. КАЗНЬ

   Потапову  позвонили  из  прокуратуры  и  пообещали  прислать   завтра
прокурора для надзора за исполнением казни.
   Потапов усмехнулся - из соображений секретности  они  казнь  называли
"процедурой". От кого, интересно, таятся?
   Потапов велел приезжать к часу ночи.
   Обычное, удобное время для исполнения исключительной  меры  наказания
под названием "процедура".  Все  эти  слюнявые  рассказы  о  побудке  на
рассвете, о казни с первыми лучами солнца, о страшном часе  Быка,  когда
жизнь переходит в смерть, - все это лабуда, подтекстовки  для  шлягеров.
"Ну, исполню я его, допустим, на рассвете - и что? Что мне с ним до ночи
делать? У себя в кабинете под столом держать эту падаль?"
   Нет, тело казненного - это существенная часть государственной системы
перевоспитания несознательных граждан и требует предписанной неуклонными
правилами утилизации.
   От часу до двух ночи - самое подходящее время.
   Потапов перезвонил Джангирову, предупредил и услышал, как  у  старого
разбойника от этой вести сел голос. Потапов буркнул:
   - Если наш договор в силе, то ночью можем махнуться куклами... Часа в
четыре... На Кольцевой дороге... Место знаешь...
   - Я никогда ничего не отменяю, - сказал  сипло  Джангиров.  -  Детали
уточним чуть погодя...
   - Уточним, конечно, куда денемся....  -  сказал  спокойно  Потапов  и
вдруг ощутил в себе злую тайную радость  -  достал-таки  он  эту  хищную
черножопую гадину, ишь, задрожал голосом, как от крика Черного Ангела.
   - Слушай, Петро, у меня к тебе вопрос по бизнесу...  -  остановил  он
Джангира. - Что у тебя? - нетерпеливо переспросил тот.
   - Я вот в газете прочитал, что содержание одного зэка в  американской
тюрьме обходится казне в тридцать тысяч баксов на год... Это правда?
   - Не знаю! Нам-то что?
   - Ты  ж  фигура  крупная,  деловик  и  депутат,  -  давай  организуем
международную компанию "Импорт-Экспорт-Зэк"...
   - Не понял, о чем ты?
   -  Договорись,  что  я  возьму  к  себе  на   цугундер   пару   тысяч
американского зэчья - каждого по пятнадцать  штук  баксов.  С  гарантией
перевоспитания! После Бутырей гарантирую ноль рецидива.  А  если  кто-то
повторит - принимаю как рекламацию забесплатно... Если  сладишь  дело  -
миллионы с  тобой  снимем...  И  нашим  арестантикам  подмога  калориями
выйдет...
   Потапову казалось, что он слышит хриплый клекот в груди  Джангира,  и
был в этот момент счастлив.
   - Ты подумай об этом, - попросил он смиренно и положил трубку.
   Весь день прошел у него в обычной суете. В тюрьме  меняли  бойлер,  и
Потапов  крутился  до  глубокой  ночи,  полностью  забыв  о  предстоящей
"процедуре". А кроме того, как начальника  тюрьмы,  его  заботил  вопрос
организации "хозрасчетных"  камер.  В  духе  коммерциализации  времен  и
нравов в стране было ему разрешено создание для особо  привилегированных
зэков комфортабельных камер, оборудованных  холодильниками,  нормальными
койками - естественно, за отдельные  деньги.  Эта  тюремная  перестройка
называлась  загадочными  словами  "изыскание  небюджетных  средств".   А
Потапову деньги эти были нужны, ох, нужны! Тюрьма  подголадывала,  да  и
персонал неутомимо подворовывал. Зэки, не имеющие поддержки  "гревом"  и
передачами из дома, попросту  голодали.  Любая  камера  была  затрюмлена
впятеро против штатной емкости.
   Потапов считал это в  общем-то  нормальным  и  чрезвычайно  удивился,
когда после визита в тюрьму, одну из лучших, можно сказать, образцовых в
стране,  какая-то   вонючая   правозащитная   организация   опубликовала
заявление, назвав условия содержания  заключенных  в  тюрьме  пыточными.
Потапов тогда очень удивился - а что же им  здесь,  Мацесту  устраивать,
что ли, кисловодский курорт?  Пыточный  режим!  Это  ж  надо!  Вы,  суки
гладкие, настоящего кондея не видели,  про  пыточный  режим,  дубины  вы
этакие, и не догадываетесь!
   Но начальство все равно  было  недовольно,  и  теперь  не  только  из
сострадания к  зэковским  тяготам,  но  и  с  учетом  сохранения  своего
положения Потапов истово пахал по хозяйству, обеспечивая теплом и кормом
свое подопечное стадо. Не дай Бог передохнут от простуд и голодухи,  тут
и закончится его карьера шеф-тюрьминала.
   Вечером, перед исполнением "процедуры",  Потапов  рано  уехал  домой,
выпил пару стаканчиков виски "Белентайн", отнятых на  шмоне  у  блатных,
крепко поужинал и прилег ненадолго перекемарить. В одиннадцать поднялся,
умылся, побрился, засупонился и отправился на хозяйство.
   Потапов не волновался, дело привычное. Он знал, что не  много  роевых
командиров видели  в  своей  жизни  столько  смертей,  сколько  довелось
повидать ему.
   Не по желанию, не по интересу - по службе пришлось ему присутствовать
десятки раз на  самой  последней  закраине  жизни.  И  всегда  это  было
неприятно, и глухая тревога явственно гудела  в  нем.  Жестокая  и  злая
тюремная работа набила ему на сердце твердую мозоль, душа ороговела, как
Солдатская пятка. Но тайное сомнение, которое он гнал, как стоячую  воду
из стока, шевелилось в нем - а не будет ли когда-нибудь  спроса?  Просто
за его свидетельство? Не за участие, конечно, - это его работа. А вот за
то, что все это видел, не спросится ли когда-нибудь?  а  Лица  казненных
никогда не снились ему. Вообще сон его  был  глубок  и  крепок,  аппетит
нормальный, и для своих лет он был вполне крепким, здоровым мужчиной. Во
всяком случае, коренастые  икряные  бабы-надзирательницы  оставались  им
довольны и рассматривали ночные вызовы в  его  кабинет  для  доклада  на
дерматиновом  диване  как  вид  нестроевого  поощрения.  Одна  из   них,
Лепешкина Ольга, обнимая, сказала:
   - Ты, чертяка, потому такой здоровый, что добираешь силы от тех, кого
туда сплавил...
   В кабинете Потапова уже  дожидались  прокурор  и  врач  под  надзором
доверенного выводного Козюлина.
   Служивые пили чай. По радио играли "Прощание славянки".  С  кем?  Кто
она, эта прощающаяся с нами век и никогда не покидающая нас, как  вечная
беда, славяночка?
   Врач рассказывал, что сам  видел,  как  разрезанный  поездом  человек
после  того  еще  говорил   четырнадцать   минут.   Прокурор,   молодой,
чрезвычайно  нервозный  и  суетливый,  чтобы  показать,  будто  ему  все
нипочем, иногда не к месту истерически хихикал.
   Врач, видимо, успокаивал его своими жизненными впечатлениями:
   - Довелось тут мне посмотреть издание  1911  года  -  "Книга  записей
городского трупного покоя"... Так вот, скажу вам...
   Потапов плотно уселся в свое кресло и спросил прокурора:
   - Тебе, сынок, наверное, это впервой?
   Прокурор хотел показать, что он тоже - ого-го-го какой! - начал  было
возбухать и надуваться, а потом тихо сказал:
   -  Да  вообще-то  впервые...   И   ощущение,   черт   побери,   очень
неприятное...
   - Не дрейфь, - успокоил Потапов. - Выполняешь дело  вполне  Божеское.
Он  -  садист  и  убийца.  Считай,  очищаешь  общество  от   чрезвычайно
вредоносного элемента. Можно сказать, прямо из твоих рук грешник попадет
пред лице апостола Петра.
   - Да-да, конечно, я  понимаю,  -  поспешно  согласился  прокурор,  но
ответил не ему, а врачу:
   - Я тут не к месту вспомнил Леона Филипе:

   И в смерть идешь один.
   Из тени - в сон.
   От сна - к рыданью.
   Из рыданья - в эхо...

   Потапов покрутил головой - образованный парень, возьми его за рупь за
двадцать, тоже еще прокурор - говно в стишатах...
   Выводной Козюлин напомнил:
   - Иван Михалыч, пора...
   Они долго шли по сумрачным переходам тюрьмы к  шестому,  "смертному",
коридору, где осужденные дожидались своего приглашения на казнь.
   Тюрьма звучала. Ни прокурор-новичок, ни даже доктор, старый  волчара,
не понимали, да, собственно, и не слышали этого звука.  А  Потапов  всем
своим тугим тяжелым туловом ловил этот странный шевелящийся, шелестящий,
неуловимо бормочущий шум, исходящий из тусклых зеленых стен. Так тихо  и
неутомимо рокочет круглыми камнями в полосе прибоя океан.  Тюрьма  ночью
жила, не спала, дышала,  храпела,  шепталась,  насильничала,  торговала.
Тюрьма знала, что сейчас кого-то будут убивать. Эти  метровые  стены  не
подчиняются законам акустики, они  обладают  сверхпроводимостью  законов
страшного выживания. Шестой, "смертный", коридор был вынесен отдельно от
подсобных помещений и камер. Однако всегда в ночь казни эта весть как-то
проникала в камеры, и потная, вонючая, возбужденная толпа зэков начинала
волноваться, тихо бушевать и зло беспокоиться...
   Конвойный открыл решетку-рассекатель  в  "смертный"  коридор,  и  они
подошли к камере Ахата Нугзарова. Разводящий открыл волчок - Нугзаров не
спал, сидел на койке, поджав ноги, и напряженно смотрел на дверь.
   Потапов  кивнул,  вертухай  защелкал  замками,   загремел   накладной
щеколдой, дверь распахнулась, и они слитной группой ввалились в камеру.
   Ахат молча, замороженно смотрел на них. Впервые с того дня, когда его
поместили в эту низкую темноватую  камеру,  надели  зловонную  полосатую
робу смертника, сюда явилась такая толпа, и  он  звериным  инстинктом  -
поверх мысли - понял: мгновение, которого он с таким ужасом и так  долго
дожидался, - наступило.
   В тот же миг сдвоенный наряд надел ему наручники и ножные кандалы.
   Оцепеневшими губами Ахат шептал еле слышно:
   - Не хочу! Нет! Вы не можете... - и замолчал. Нет сил, только тошнота
и сверлящая боль где-то в затылке.
   Неисчислимо Потапов видел, как приговоренный  переходит  из  жизни  в
смерть.
   Это, вообще-то говоря, панихида долгая, и осужденного не сбрасывают с
земли в могильную яму, а медленно проводят по долгим ступенькам вниз.
   В первый день в камере его охватывает растерянность,  изнутри  рвется
шальной дикий крик - этого  не  может  быть!  Капают  дни,  и  незаметно
растерянность перерастает в злость,  острую,  болезненную  ненависть  ко
всему миру - почему это именно  Я?  Почему  меня,  молодого,  здорового,
сильного, прекрасного, рожденного для  радостей  и  наслаждений,  должны
убить? На это не бывает ответа, и злость быстро испепеляет его  душевные
силы.
   На  третьей  ступеньке  ожидающему  казни  становится  легче   -   он
смиряется.
   Принимает в конце концов  решение  судьбы  -  это  со  мной  все-таки
случилось. И ничего не поделаешь.
   Сжившись с мыслью о неизбежной скорой смерти, он  спрашивает  себя  -
что там, за этим порогом? И тогда приходит раскаяние. Бога не  обманешь.
И этот ужас - расплата за те злые радости, которыми он жил до этого. А в
самом конце, когда приходит  Потапов  с  конвоем,  живет  он  в  усталом
равнодушии, оцепенении души. Он уже почти согласился умереть.  Лишь  при
объявлении ему о предстоящей казни он и в параличе души пытается  орать,
рваться, драться с охраной, вырваться, но это  уже  дерготня  отрезанной
лягушиной лапки. Он знает, что смерть пришла, и  покорность  делает  его
вялым.
   Прокурор раскрыл  папку,  испуганным  дребезжащим  фальцетом  зачитал
бумагу:
   - Президент  Российской  Федерации,  рассмотрев  ваше  ходатайство  о
помиловании, отклонил его за неосновательностью мотивов и особой тяжести
совершенного преступления. Приговор о применении  к  вам  исключительной
меры наказания вошел в законную силу и будет исполнен незамедлительно...
   Караул стоял наготове, но Ахат не вопил, не вскочил, не бросился.  Он
сполз, стек с койки на бетонный пол и пополз к Потапову.  Он  знал,  что
главный - Потапов, а не прокурор, объявивший ему об окончании его жизни.
Это ведь Потапов будет его убивать  -  может,  помилует?  Ахат  обхватил
руками ноги Потапова и бессильно тыкался головой в колени,  протяжно,  с
подвизгом скуля:
   - Не сейчас... Еще  немного...  Нет...  Нет...  Я  еще...  Я  могу...
Могу... Я хочу жить...
   Потапов кивнул наряду, те взяли Ахата за  плечи,  рывком  подняли  на
ноги, завели руки за спину и повели в коридор. Идти Ахат  не  мог,  ноги
отнялись, и конвой его тащил, как куль. Противно звякала цепь по бетону.
Выводной Козюлин распахнул  стальную  дверь,  и  Ахат  от  яркого  света
зажмурился. Это было помещение, выложенное белым кафелем  и  похожее  на
баню. В торце - еще одна приоткрытая дверь,  за  которую  быстро  прошел
Козюлин. Наряд втолкнул Ахата в дверь, он испуганно  озирался  в  пустом
помещении, оглядываясь на Потапова, прокурора и врача.
   - Иди, Ахат... Иди... - мягко сказал Потапов, показывая  на  торцевую
дверь.
   - Умоют и переоденут...
   Конвойные протолкнули Ахата в проем, он сделал один шаг,  и  Козюлин,
невидимый ему за дверью, выстрелил ему в затылок.
   Ахат скорее всего умер еще до того,  как  упал  на  каменный  пол,  -
Козюлин, старый профессионал, стрелял сверху, в темя, в мозговой  ствол.
Ахат рухнул ничком, ноги судорожно передернулись и замерли.
   Потапов оглянулся. Прокурора трясло мелкой дрожью, синюшная бледность
заливала его лицо.
   - Вот, а ты говоришь "из рыданья - в эхо", - сказал ему Потапов. - Из
говна - в помои...
   Доктор, отодвинув Потапова, прошел в  комнату  расстрела,  наклонился
над Ахатом, потрогал пульс на шее, отряхнул руки, вздохнул:
   - Запишите в протокол: "Смерть наступила  в  один  час  тридцать  две
минуты".
   Потапов похлопал прокурора по плечу, сказал:
   - Все, все, хватит! Хватит... Идите... На сегодня тебе хватит...
   Кивнул Козюлину, и надзиратели втащили  длинный  зеленый  брезентовый
мешок, в который засунули тело Ахата.
   - Все... Пожалуй, пора шабашить... Козюлин, созвонись с  крематорием,
оформляйте наряд - и в путь...

49. НЬЮ-ЙОРК. БОЛЬНИЦА КОНИ-АЙЛЕНДА. СТИВЕН ПОЛК

   Стивен Полк вернулся домой  на  рассвете  и  на  автоответчике  нашел
звонок Дриста - он  назначал  ему  срочное  свидание  В  четыре  часа  в
больнице Кони-Айленда. В кафе, в корпусе для посетителей.
   Полк удивился - он разговаривал с Дристом накануне  своего  выезда  в
Вашингтон на встречу с Фрилэндом. Ничего серьезного  Дрист  не  сообщил,
поэтому сейчас Полк обеспокоился, потому что после  назначения  места  и
времени рандеву Дрист сказал:
   - Это серьезно... - Сделал коротенькую паузу и с истерическим смешком
добавил:
   - Серьезно, как инфаркт миокарда...
   И дал отбой.
   Полк насторожился. Вчера они довольно  долго  разговаривали,  и  было
ясно, что Дрист в своем поиске информации не  сильно  продвинулся.  Хотя
явно старался.
   Полк  не  сомневался  -  Дрист  что-то  накопал.   Разговор   Дриста,
удручающий союз криводушия и косноязычия, сводился к тому, что  если  ты
сдаешь людей и торгуешь собой искренне, потому что это  тебе  доставляет
удовольствие,  то  это  страшная  вина  и  неизмолимый  грех...  А  если
зарабатываешь себе этим просто на пропитание, на харчи, чтобы можно было
прожить, то это ничего  страшного  -  это  нормальный  бизнес.  Все  так
делают, - убеждал Полка Дрист.
   Полк деликатно объяснял ему разницу между  предательством  и  помощью
следствию против особо опасных преступников.
   Во всяком случае, закончил Дрист оптимистически:
   - Ай, Бог там, с верхотуры, с Эмпайр-Стейт-биддинга,  смотрит  же  за
нами?
   Наверное, без прокуроров и блатных разберется, у кого от грехов  горб
вырос, а у кого брюхо провалилось... Я за жизнь именно так понимаю...
   Ясное дело, Дрист ничем не напоминал Полку Родиона  Раскольникова,  и
его душевные метания были не связаны с  убитой  старухой  брокершей.  Но
Полк подозревал, что там, на глубине, происходят  какие-то  невидимые  с
поверхности движения, в содержание которых он не проникает.
   Хорошо зная этих людей, Полк опасался, что