газеты с его
статьями конфискуете...
   - Словом, место его нынешнего жительства вам неизвестно?
   - Нет.
   - А сможете узнать?
   - По-моему, связав военную организацию с думской фракцией
социал-демократов, вам будет легче нейтрализовать Ленина.
   - Разумно, - согласился Герасимов.
   - Все явки военной организации, все с в я з и хранятся у меня дома,
господин полковник...
   - Видимо, для надежности охраны этого бесценного архива стоит завести
какую-нибудь кухарку, няньку, что ли? Пусть постоянно кто-то будет у вас
дома...
   - Хотите подвести мне своего агента? - понимающе уточнила Шорникова. -
Вы ж меня этим провалите: хороша себе революционерка, кухарку завела...
   - Мы имеем возможность контролировать вашу искренность по-иному,
Екатерина Николаевна... Более того, мы это делаем постоянно... И я не
обижусь, ежели вы - своими возможностями - станете проверять мою честность
по отношению к вам...
   Ничего не попишешь, правила игры...
   - Я не играю, - отрезала Шорникова. - Я служу. А коли употребили слово
"играю", то добавьте: "со смертью". Каждый час. Любую минуту.
   - Екатерина Николаевна, я счастлив знакомству с вами, право...
Беседовать с вами сложно, но лучше с умным потерять, чем с дурнем найти...
Вы правы, я сказал несуразность, - ни о какой кухарке не может быть и
речи... Просто я неумело и топорно намекнул на возможность прибавки
дополнительных денег к вашему окладу содержания... Вы пятьдесят рублей в
месяц изволите получать?
   Шорникова снова засмеялась, будто вспомнила что-то забавное:
   - Надобно иначе сказать, Василий Андреевич... Надобно сказать: "Мы
платим вам пятьдесят рублей в месяц..." Не я изволю получать, как вы
заметили, а вы мне о т с т е г и в а е т е... Мне не надо дополнительной
платы, я удовлетворена тем, что имею.
   - Во всяком случае, в любой момент я оплачу все ваши расходы. Все,
Екатерина Николаевна. И мне, кстати говоря, будет очень приятно сделать
это...
   Превыше всего ценю в людях ум и особую изюминку... Вот, кстати, вы
бранили Достоевского, - мол, на потребу Западу пишет... А ведь вы -
русская, до последней капельки русская, но стоит записать наш с вами
разговор - вот вам и глава из ненапечатанного романа Достоевского...
   - Спаси бог... Одна надежда на власть: цензурный комитет такую книгу
запретит, - Шорникова сказала это серьезно, зрачки расширились, сделавшись
какими-то фиолетовыми, птичьими. - У тех, кто отступил, одна надежда,
господин полковник... Имя этой надежде - власть.
   - Сильная власть, - уточнил Герасимов, - способная на волевые решения...
   Кстати, Доманский это кто?
   - Это псевдоним. Настоящая фамилия этого члена ЦК Дзержинский.
   - Не тот ли, что особенно дружен с Лениным, Бухариным и Люксембург?
   - Именно.
   - Где он сейчас?
   - Здесь. Координирует работу поляков и литовцев с русскими.
   - Адрес его явок вам известен?
   - Он умеет конспирировать, как Ленин.
   - Поищем сами... Когда вы сможете внести свои предложения по поводу
думской фракции социал-демократов и их связей с военной организацией
партии?
   - Связей нет, Александр Васильевич, - Шорникова вздохнула. - Или
продолжать Василием Андреевичем вас величать? Нет связей. Зачем вы так? Мы
же уговорились говорить правду... Связь военных с думской фракцией надо
создать...
   Вскоре Герасимов получил информацию, что двадцать девятого апреля
девятьсот седьмого года в общежитии политехнического института, в
присутствии члена Государственной думы, социал-демократа Геруса,
состоялось собрание солдат, на котором по предложению "пропагандиста"
Шорниковой было решено послать в Государственную думу - от имени военной
организации - наказ социал-демократической фракции, в котором будут
изложены пожелания армии...
   Сразу же по прочтении этого сообщения Герасимов отправился к Столыпину.
   - Я бы хотел прочитать текст этого наказа, - сказал премьер. - Скажите
на милость, к армии подбираются, а? Ну и ну! Такого я себе представить не
мог! Это же прямой вызов трону, не находите?!
   Эк играет, подумал тогда Герасимов, будто бы и не он подтолкнул меня к
этой комбинации! Или у них, у лидеров, отшибает память? Выжимай из себя по
каплям раба, подумал Герасимов; прав был Чехов, все мы рабы; Петр
Аркадьевич прекраснейшим образом помнит наш разговор и результатов моей
работы ждал затаенно; наконец дождался; все он помнит, но играет свою
партию, играет тонко; впрочем, жить ему не просто, кругом акулы, так и
норовят схарчить; у нас ведь только тем и занимаются, что друг друга
подсиживают; это и понятно - делом заниматься трудней, ответственности
больше, знания потребны, смелость, а интриги сами по себе живут: з а п у с
т и слух, поболтай в салонах, сочини подметное верноподданное письмо,
засандаль статейку - через своих п е р е в е р т ы ш е й - в парочке
контролируемых изданий, вот и понеслось! Дело - тяжко, да и ближе к идее
истинного равенства: тот, кто сильнее и умней, получает больше, набирает
силу и влияние, а ведь легче не дать другому, чем научиться самому. Да и
через наших чиновников с каким делом пролезешь? Вс„ душат на корню,
ястребы какие-то, фискалы тупоголовые, только б запретить, только б не
позволить! Страх что за империя у нас! Проклятие над нею довлеет, истинный
крест, проклятие...
   Назавтра, встретившись с "Казанской", Герасимов получил текст наказа, в
котором были и его фразы, - работали вместе, в д о х н о в е н н о:
написанное под диктовку тайной полиции можно вполне трактовать как призыв
к неповиновению властям и подстрекательство к бунту.
   Столыпин, прочитав наказ, брезгливо его от себя отодвинул:
   - Такого рода бумаги не имеют права объявиться в Думе, Александр
Васильевич.
   Меня не волнует возможность конфликта с кем бы то ни было. Пусть
думские соловьи заливаются, кляня меня супостатом, но идея самодержавия
мне дороже всего, им я призван к службе, ему я готов и жизнь отдать... Как
полагаете поступить?
   - Мне бы хотелось послушать вашего совета, Петр Аркадьевич, - ответил
Герасимов, прекрасно понимая, что в аккуратных словах Столыпина
содержалась ясная программа: необходим арест социал-демократов и военных,
конфликт с Думой и, как следствие, ее разгон. Новый выборный закон был уже
в столе премьера, оставалось только получить повод, чтобы его
распубликовать. Арест думской фракции без приказа, думал Герасимов, я
проводить не стану; проведешь - а назавтра выгонят взашей, скажут,
самовольничал, поступил без санкции сверху; у нас стрелочниками
расплачиваться умеют, вверх идут по ступеням, сложенным из имен тех, с кем
начинали восхождение.
   - Мой совет таков: поступать строго по закону, полковник, - сухо
ответил Столыпин. - Самоуправства мы никому не позволим, но если получите
неопровержимые данные, что делегация намерена явиться к
социал-демократическим депутатам, -
 заарестуйте... При этом, однако, помните, что улики должны быть налицо,
как-никак неприкосновенность и так далее... Иначе я отрекусь от вас. Не
обессудьте за прямоту, но уж лучше все с самого начала обговорить добром,
чем таить неприязнь друг к другу, если что-то сорвется...
   - Текст наказа, подготовленного моим агентом, - Герасимов кивнул на две
странички, лежавшие перед Столыпиным, - можно считать уликовым материалом?
   - Если этот наказ будет обнаружен у социал-демократов Думы, - вполне.
   - Хорошо, - Герасимов поднялся, - я предприму необходимые шаги немедля.
   В охране Герасимов подписал ордер на обыск в помещении
социал-демократической фракции, которая арендовала здание на Невском, в
доме девяносто два, на втором этаже; наряды филеров дежурили
круглосуточно: в тот момент, когда солдаты появятся со своим наказом,
нагрянет обыск; дело сделано, конец Второй думе.
   Пятого мая девятьсот седьмого года делегация солдат пришла к депутатам,
на Невский.
   Филеры немедленно сообщили об этом в охранку; Герасимов, как на грех,
отправился ужинать в "Кюба" с маклером Гвоздинским: играть начал на бирже
по-крупному, поскольку теперь безраздельно владел информацией о положении
во всех банках, обществах кредита, крупнейших предприятиях, ибо агентура о
с в е щ а л а их ежедневно: основанием для постановки негласного
наблюдения за денежными тузами явилось дело миллионера Морозова (давал
деньги большевикам) и безумие капиталиста Шмита (возглавил стачку рабочих
на своей же фабрике на Красной Пресне).
   Сообщение филеров о начале к о р о н н о г о дела получил полковник
Владимир Иезекилевич Еленский, ближайший друг подполковника Кулакова, у
которого Герасимов о т о б р а л Шорникову.
   Дудки тебе, а не коронная операция, подумал Еленский о своем
начальнике, опустив трубку телефона; перебьешься; ишь, к премьеру
каждодневно ездит; пора б и честь знать; за провал операции отправят,
голубчика, куда-нибудь в тмутаракань, клопов кормить, а то и вовсе погоны
отымут, в отставку.
   Еленский достал из кармана большие золотые часы "Павел Буре", положил
их перед собою и дал минутной стрелке отстучать пятнадцать минут. Думские
социал-демократы люди многоопытные, конспираторы, голову в петлю совать не
намерены, солдат с наказом быстренько спровадят, - разве можно давать
повод царским опричникам?! Они только этого и ждут, и так под топором
живем...
   Через пятнадцать минут л и ч н а я агентура Еленского сообщила, что
солдаты уже покинули думскую фракцию; тогда только он и объявил тревогу по
охранке.
   Когда на Невский ворвались жандармы, в кабинетах фракции
социал-демократов никого, кроме депутатов Думы, не было уже; руководивший
налетом ротмистр Прибылов растерялся, ибо Герасимов загодя сообщил ему,
что у депутатов будут солдаты; через час прибыли чиновники судебного
ведомства, начался обыск; наказа, понятно, не обнаружили.
   Обо всем случившемся Герасимову доложили около полуночи, когда - в
самом благодушном настроении после заключенной сделки - вернулся домой;
выслушав сообщение, похолодел: крах, провал, конец карьере.
   Ринулся в охранку; отправил наряд в казармы, приказав арестовать всех
солдат (каждый член делегации, посетивший фракцию, был известен ему от
Шорниковой); введенный в операцию матрос морского экипажа Архипов (впрямую
агентом не был, но отдельные услуги оказывал и раньше) сразу же рассказал
прокурорским то, что ему было предписано заранее.
   Копию наказа, спрятанную в сейфе, без которого все дело лопнуло бы как
мыльный пузырь, Герасимов передал прокурору: агент Архипов заученно
подтвердил подлинность текста; несмотря на колебания кадетов, часть из
которых склонялась к тому, чтобы выдать правосудию социал-демократических
кандидатов, общее голосование Думы порешило отказать правительству: "Дело
дурно пахнет, чувствуется провокация охраны, нужны более весомые
доказательства".
   Что и требовалось доказать!
   Третьего июня девятьсот седьмого года Вторая дума была распущена;
социал-демократов засудили на каторгу; новый выборный закон гарантировал
Столыпину послушное большинство; Запад и левые издания в России
прореагировали на процесс однозначно: "Террор самодержавия продолжается!
Свободы, "дарованные"
   монархом, - миф и обман, несчастная Россия".
   Именно поэтому процесс над депутатами Первой думы Столыпин решил
провести м я г к о, ибо судили не левых, а в основном кадетов - с этими
можно хоть как-то сговориться несмотря на то что болтуны, линии нет,
каждый сам себе Цезарь; покричат и перестанут; у народа короткая память;
пусть потешатся речами профессоров и приват-доцентов, важно, чтобы
поскорее забыли о том^что и как говорили в военном суде социал-демократы
Второй думы.
   Именно поэтому Герасимов и не торопился на вечернее заседание суда, а
обдумывал новую комбинацию, ту, которая должна будет вознести его. На
меньшее, чем товарищ министра внутренних дел, то есть заместитель
Столыпина, он теперь не согласен...
   Обедал Герасимов у себя на конспиративной квартире, в маленьком
кабинетике для отдыха. Подали стакан бульона из куриных потрохов: эскулапы
рекомендовали лечить почки и печень старым народным способом - вареной
печенью и почками цыплят, ибо птицы и животные созданы по образу и подобию
человеческому. Само собою разумеется, их органы содержат те же вещества,
что и человеческие, - вот вам и дополнительное питание для пораженных р е
г и о н о в организма; Герасимов страдал почечными коликами и увеличением
печени; потроха помогали, стал чувствовать себя легче после визита к
доктору Абрамсону; вот бы жидовне и заниматься медициной, а ведь нет, все
в политику лезут, змеи проклятые...
   На второе Герасимову была приготовлена вареная телятина, овощи на пару
и немного белой рыбы; готовил обед старик Кузнецов, в прошлом агент
охраны; большой кулинар, мастер на выдумки; пописывал стихи, кстати.
   Заключив обед чашкой кофе (несмотря на запрет врача, не мог отказать
себе в этой маленькой радости), поднялся, отчего-то явственно вспомнил
лицо мужчины с блокнотиками, сидевшего рядом в зале судебного заседания, и
чуть не ахнул:
   господи, да уж не Доманский ли это?!
   Срочно запросил формуляр; принесли вскорости; хоть внешность и
изменена, но ведь соседом-то его был Дзержинский, кто ж еще?!
   Вызвав наряд филеров, лично объяснил им, что брать будут одного из
наиболее опасных преступников империи; поляк, гордыня; что русский снесет,
то лях не простит, так что оружие держите наготове, может отстреливаться;
нужен живым, но, если поймете, что уходит, бейте наповал.
   (Последние свои слова Герасимову особенно понравились, - школа
Столыпина; ничего впрямую, все шепотком, с намеком; самый надежный путь
постепенного развития либерализма: пусть думают, шевелят мозгами, а то все
им приказ да приказ, будто собственной головы нет.)
   На вечернее заседание Феликс Эдмундович не пришел, ибо, сидя в чайной
на Литейном, заметил восемь филеров, т о п т а в ш и х здание суда;
ничего, приговор можно получить у корреспондента "Тайма" Мити Сивкина, тем
более что ждать открытой с х в а т к и в зале не приходится; кроме
Рамишвили, никто не пойдет на драку, все будут прятать главное между
строк, а России сейчас надобно открытое слово, а не парламентская игра.
   Дзержинский начал просматривать левые газеты, делать подчеркивания
(поначалу было как-то стыдно м а р а т ь написанное другим: отчетливо
представлял, что и его рукопись могут эдак же ц а р а п а т ь); особенно
его интересовала позиция социалистов-революционеров в деле процесса над
Первой думой; многие его друзья принадлежали к этой партии, - люди
фанатично преданы идее; пусть ошибаются, - ставка на крестьянскую общину
во время взлета машинной техники наивна, обрекает Россию на стремительное
отставание от Запада, - но в главном, в том, что самодержавие должно быть
сброшено, они союзники; а если так, то с ними надобно работать, как это ни
трудно.
   Дзержинский сидел возле окна; устроился за тем столиком, где стекло не
было сплошь закрыто белым плюшем льда, - навык конспиратора; впрочем, и в
детстве, в усадьбе папеньки, всегда норовил расположиться так, чтобы можно
было любоваться закатами: они там были какие-то совершенно особые,
зловещие, растекавшиеся сине-красным пожарищем по кронам близкого
соснового леса...
   Читал Дзержинский стремительно; всегда любовался тем, как работал Ленин
- прямо-таки у с т р е м л я л с я в рукопись, писал летяще, правки делал
стенографически споро, говорил быстро, атакующе, - ничего общего с
профессорской вальяжностью Плеханова; патриарх русского марксизма весьма и
весьма думал о том, какое впечатление оставит его появление на трибуне.
Ленина не интересовала форма, он не страшился выглядеть задирой; дело,
прежде всего дело, бог с ней, с формой, мы же не сановники, прилежные
привычному протоколу, мы практики революции, нам пристало думать о сути, а
не любоваться своей многозначительностью со стороны, пусть этим упиваются
старцы из Государственного совета...
   Дзержинский, видимо, просто-напросто не мог не поднять голову от
эсеровской "Земли и воли" в тот именно момент, когда Герасимов вылезал из
экипажа, а под руку его поддерживал филер.
   Дзержинский моментально вспомнил вокзал, Азефа, садившегося в экипаж
этого же человека, неумело водружавшего на нос черное пенсне, и
почувствовал, как пальцы сделались ледяными и непослушными, словно у того
мальчишки, что продавал на морозе газеты.
   (Спустя неделю Дзержинский отправит в Варшаву, в редакцию "Червоного
Штандара", заметку - без подписи:
   "Фарс процесса над бывшими членами Первой Государственной думы
закончился.
   О
 том, каков смысл этого фарса, я напишу позже. Сейчас хочу лишь отметить,
что в день оглашения приговора ни в кулуарах, ни в канцеляриях не было
видно ни одного адвоката из причастных к процессу, публики тоже нет, одни
корреспонденты.
   На скамье подсудимых - единственный обвиняемый, арестованный Окунев.
   Секретарь торопливым однотонным голосом начинает чтение обвинительного
приговора.
   Все обвиняемые присуждены к трехмесячному заключению в тюрьме. Ахтямов
и Дьяченко за недоказанностью обвинения оправданы.
   Рамишвили постановлено не подвергать наказанию - за зачетом полутора
лет, проведенных в предварительном заключении.
   Опустела зала заседания. Лишь в коридоре раздавалось бряцание оружием
солдат, отводивших Окунева обратно в тюрьму".)
   А еще через несколько дней Дзержинский встретился с членом подпольного
бюро эсеров товарищем Петром Разговор был осторожным; обвинение в
провокации, да еще такого человека, как руководитель боевой организации и
член ЦК Евно Азеф, дело нешуточное.
   Поэтому, постоянно ощущая с т о р о ж к у ю напряженность собеседника,
Дзержинский задал лишь один вопрос:
   - Мне бы хотелось знать: давал ли ваш ЦК санкцию на встречу с одним из
руководителей охранки кому-либо из членов боевой организации партии?
   - Товарищ Астроном, я могу не запрашивать ЦК: мы не вступаем ни в какие
контакты с охранкой. У вас есть сведения, что кто-то из наших поддерживает
связи с палачами?
   - Я всегда страшусь обвинить человека попусту, - ответил Дзержинский. -
Тем более если речь идет о революционере... Поэтому я ничего не отвечу
вам. Но советую этот мой вопрос передать товарищам Чернову или Зензинову.
Он - не случаен.
   - Может быть, все-таки назовете имя подозреваемого?
   - Нет, - задумчиво ответил Дзержинский. - Полагаю это преждевременным.
   - Хорошо. Я передам ваш вопрос в ЦК. Но вы, видимо, знаете, что
последнее время появилось много толков о провокации в нашей боевой
организации... Называли даже имя товарища Ивана... Смешно... Это то же,
что упрекать Николая Романова в борьбе против монархии... Явные фокусы
полиции, попытка скомпрометировать лучших. Иван - создатель боевой
организации, гроза сатрапов...
   - Вы имеете в виду Азефа? - спросил Дзержинский и сразу же пожалел, что
задал этот вопрос, - так напрягся собеседник. - Мне всегда казалось, что
истинным создателем боевой организации был Гершуни... Яцек Каляев много
рассказывал о нем...
   - Знали Каляева?
   - Он был моим другом, товарищ Петр.
   - А мне он был как брат... Я смогу ответить вам через неделю, товарищ
Астроном.
   - Тогда это лучше сделать в Варшаве. Ваши знают, как со мной связаться,
до свиданья.
   Этой же ночью Дзержинский выехал в Лодзь...
 
 
   Демократия девятьсот седьмого года 
 
   1
 
 
   "Отношение департамента полиции на имя петербургского градоначальника 
   за ј112 
   Совершенно секретно 
   В собственные руки 
   С.-Петербургский губернатор, сообщив (по поводу совершенной на "Лисьем
Носу"
   казни осужденных приговором петербургского военно-окружного суда) о
неудобствах приведения в исполнение смертных приговоров вне С.-Петербурга,
вместе с тем указал, что, по его мнению, наиболее подходящими местами для
этой цели являются Кронверкский арсенал в Александровском парке и Холерное
кладбище на Куликовом Поле, из коих первый отделен от С.-Петербургской
крепости речным проливом, окружен глубокими каналами, необитаем и имеет
совершенно закрытый, местами