ился, слушал. Говорили о том, как
важно, что он попал именно к ним, к эсерам, к самой массовой революционной
партии, которая вбирает в свои ряды всех борцов, всех тех, кто хочет дать
мужику землю и волю; пусть "народный вождь фабрично-заводских" станет под
знамена, это - количество и качество, вместе взятые.
   И страх вдруг исчез в нем, вместе с памятью, с той, страшненькой,
жандармской, когда инструкции получал и о т д а в а л Зубатову рабочих.
   Страх исчез, потому что понял он - эти возьмут на себя в с е, он им
нужен не так, как Департаменту, он им как знамя нужен. Это он может. Он
поразвевается на ветру, от души поразвевается.
   ...Зубатов долго рассматривал лицо Гапона, силясь понять, что произошло
с его агентом за эти дни, отчего такая перемена в нем свершилась, но
ответить не мог себе - не привык, чтоб на его окрик отвечали таким вот
властным, новым, в сути своей новым.
   - Имейте в виду, - Зубатов решил играть привычное, - коли вы начнете, в
случае ареста, валить на меня - я вас утоплю.
   Гапон мелко засмеялся:
   - Вон вы чего боитесь... Не бойтесь этого, Сергей Васильевич, мне
теперь негоже в связях-то признаваться.
   И тут только Зубатов понял все.
   - Вы что ж, серьезно? - спросил он тихо. - Вы и раньше меня дурили?
   - Раньше не дурил, - ответил Гапон деловито, с прежними интонациями
маленького человека, привыкшего отвечать на вопросы начальника. - А теперь
я не могу предать тех, кто поверил в меня. В меня вся Россия поверила,
Сергей Васильевич, теперь я не просто Гапон, я Г е о р г и й Г а п о н
теперь, понимаете?
   - Вот что, Георгий Гапон, - тяжело сказал Зубатов, - пока не поздно,
пока еще момент не упущен, собирайте всех своих фабричных, пишите
государю, молите пощады и обещайте борьбу со смутой. Объясните, что
примазались к вам чужаки, социалисты, иноверцы - от них все зло.
Пропустите момент - ваши нынешние lрузья, узнав о том, кто вы есть, в
острог же и отправят первого.
   - Нет, Сергей Васильевич, не отправят. Меня теперь никуда отправить
нельзя. Меня просить можно, а я, прежде чем ответить, думать стану - "да"
или "нет".
   - Дурак, - разъярился Зубатов и шмякнул враз вспотевшей ладонью по
столу. - Твои рапорты хранятся в Охране-то!
   - Ну и что? Я Охрану первой пожгу, а копий нет! Засим желаю вам
здравствовать. И еще раз позволите себе голос на меня повысить - уберу!
Теперь мне - вера, Зубатов. Со мною теперь сила. За что - премного вам
благодарен, - иронически добавил он, запахнул шубу, нахлобучил енотовую
шапку и вышел из дома.
   Зубатов приник к шторе: на улице ждало трое, чуть поодаль - рысак, на
каком он редко ездил, в охранную свою бытность, а там выезды держали
богатые.
   Но и сейчас юркий до жизни ум Зубатова не хотел сдаваться, не верил в
погибель, а "непогибель" была для него не в жизни - в действии.
   "Ничего, - сказал он себе, - пусть идет, как идет. Я его позже возьму,
если только до той поры и его не сметет, как всех нас. С таким-то в
кармане простят... А что, собственно, прощать?" - спросил он вдруг себя и
ответа не нашел, понял только, что запутался окончательно, словно как
заживо перепеленатый.
 
 
   8
 
 
   Дзержинский похудел за последние дни до того, что пелерина-накидка
болталась на нем, словно на вешалке. У него были два пиджака и сюртучная
пара, необходимые, чтобы ездить в центр, в редакции и библиотеки: плохо
одетый человек сразу в глаза бросается, там надо быть "комильфо", чтобы
слиться с толпою, никак не выделяться из общей массы. Один пиджак был
рабочий, в таких мастеровые ходят - его Дзержинский одевал, отправляясь в
фабричные районы; второй он носил постоянно, серый, "в елочку", с большими
накладными карманами - можно было рассовать книги, рукописи, а со стороны
- незаметно; идет себе эдакий спортсмен, с небрежно повязанным,
артистического вида, г а л с т у х о м.
   Софья Тшедецкая, оглядев лицо Дзержинского, запавшие щеки, синяки под
глазами, сказала:
   - Ты похож на циркового гимнаста, Юзеф, на тебе пиджак как бы с чужого
плеча.
   Поверь модистке - это заметно.
   - У меня нет денег, Зося. Неловко просить у партии на одежду...
   - Я заберу два пиджака и перешью. А пока принесу самый модный -
напрокат, будешь рекламировать салон пани Ришульской.
   - Это выход, - согласился Дзержинский. - Научи меня, как надо двигаться.
   - Такому научить нельзя. Надо уметь чувствовать одежду, ощущать
точность линий.
   - Это - врожденное?
   - Видимо. Ощущение красоты скорее всего качество врожденное.
   - Ты не права. Красота - общедоступна. У нас в деревне, рядом с
Дзержиновом, крестьяне отменно бедны, но видела бы ты, сколько в девушках
грации, изящества - а ведь юбчонка-то одна, и кофточку лишь на престольный
праздник позволяют себе надеть, берегут, в сундуке хранят, от матери - к
дочке.
   - Я часто думаю, как будут одеваться люди, когда мы победим?
   - Ну и как они станут одеваться? - спросил Дзержинский, складывая мелко
исписанные листки бумаги - статьи для "Червового Штандара" и прокламации -
в необъятные карманы своего спортивного пиджака.
   - Красиво, - ответила Тшедецка, - очень празднично, цветасто, весело,
по-разному.
   Дзержинский покачал головой:
   - Должен тебя разочаровать, Зося. Когда мы победим, у нас не будет
хватать веселых и нарядных тканей. Мы ведь должны будем одеть семь
миллионов поляков - а ситцевых фабрик у нас две. А если не отделять себя
от России - нас сто пятьдесят миллионов... Увы, сначала, видимо, мы
пройдем через период, если хочешь, всеобщего, равного униформизма:
обманывать себя нам никак негоже. Пойдем, милая:
   у меня встреча с Феликсом Коном.
   - С кем?! С тем самым Коном? С "пролетариатчиком"?!
   - Именно. - Глаза у Дзержинского сделались открыто счастливыми. -
Думаешь, я умею только драться с ППС? Я работать с ними учусь. Кон не
согласен с Пилсудским, а ведь Кон - знамя папуасов, он для них живой
пример преемственности идей "Пролетариата". Пошли, времени в обрез.
   С тех пор, как Феликс Кон вместе с Людвигом Варынским был закован в
кандалы и отправлен на акатуйскую каторгу с бритой головой (брили левую
половину лишь), прошло восемь лет; лишь спустя восемь лет он был
расконвоирован, переведен на положение ссыльного поселенца, без права
посещения сибирских городов; долгие двадцать лет жил он в отрыве от
Польши, от товарищей и родных. Хоронил друзей - кто кончил с собой, не
выдержав полицейских избиений, кто сошел с ума, кто изошел чахоткой. Чтобы
сохранить д у х, понял - надо трудиться, каждый день, с утра и до вечера.
Написал несколько сот страниц о тувинцах, среди которых прожил последние
десять лет, собрал их песни, изучил обычаи, народную медицину; послал в
Варшаву, не думая даже, что напечатают. Напечатали: государственная память
в дни потрясений делается к о р о т к о й; разве за всем уследишь?!
   В декабре девятьсот четвертого вернулся в Варшаву. Осматривался Феликс
Кон медленно, не привык к т е м п у предреволюционной поры, когда день
равен году, когда решения надо принимать немедленные, крутые, но -
обязательно - точные, определенные в своей позиции.
   Проживши долгие годы каторги и ссылки в Сибири, сроднившись с малыми
народами тамошними, он, естественно, не мог принять политическую линию
ППС, хотя числился почетным членом руководства партии.
   Встретившись с Дзержинским, Феликс Кон внимательно выслушал
собеседника, не перебивая его, хотя говорил Дзержинский жарко, сбивчиво,
понимая, как многое будет зависеть от того, какую позицию займет Кон:
станет поддерживать Пилсудского и Василевского или размежуется с ними;
рядовые члены ППС начали отходить от припудренного социалистической
фразеологией курса на великопольский национализм.
   - Я должен обдумать все то, что вы сказали мне, товарищ Юзеф. Дайте мне
два дня на раздумье. Встретимся в библиотеке университета, в три часа дня.
   "В Заграничный комитет СДПиЛ.
   Дорогие вы мои! "Офицер" ["Офицер" - одна из кличек прапорщика В.
   Антонова-Овсеенко, руководителя Военно-революционной организации
русских социал-демократов] сказал мне, что завтра будут объявлены
мобилизация и военное положение. Военные теперь совещаются о том, что
следует вешать всех, кого поймают с оружием, что будто бы уже многих
повесили втихомолку в цитадели по приговору полевого суда; сообщают это,
как факт, гвардейские офицеры, имеющие широкие связи. Советуются о том,
чтобы сильными военными заставами отрезать от города предместья и обыскать
в них все дома. Вчерашние бомбы, по-видимому, ППСовские, страшно напугали
офицеров и власти: единственным выходом они признают еще большие
репрессии, резню, виселицы. Среди же солдат настроение в общем апатичное.
Бомба и патруль - возмутила их, а крестьянские выступления встретили среди
них Огромное сочувствие. Мы должны безусловно обратить гораздо большее
внимание на войска. Все пошло бы хорошо, если бы была литература.
Доставайте ее и присылайте нам. Сегодня я виделся с Зыгмунтом. У него
имеется свой испытанный контрабандист, который в два дня может доставить
литературу в Радом.
   Провалились: Штывны, Сибиряк, Червона, Живы, Повелэк, Юзеф, Леон, Янек,
Габинет, Брат, Дзика, Араб и хозяин-каменщик. Засыпала кума хозяина
квартиры со злости на него. Нашли револьвер и корреспонденцию от
каменщиков. Это было на Парисовской площади, погнали их прямо через поля в
цитадель; они шли с возгласами: "Да здравствует рабочее дело!"
   Несмотря на провал, организация будет дальше функционировать. Связи не
порваны.
   На этой неделе все собрания состоятся, если не будет мобилизации.
Ужасный, однако, недостаток интеллигенции.
   Что касается Антона [Антон - конспиративное обозначение типографии
СДКПиЛ], так он установлен. Пока кончаю. Сердечно обнимаю.
   Юзеф".
   ЗАПИСКА НАЧАЛЬНИКА ОТДЕЛЕНИЯ ПО ОХРАНЕНИЮ ПОРЯДКА И ОБЩЕСТВЕННОЙ
БЕЗОПАСНОСТИ В
 Г. ВАРШАВЕ
 ј2563
 г. Варшава СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
 Сегодня в 7 часов вечера к рядовому 5-й роты Лейб-Гвардии Литовского
полка Семену Владимировичу Попову подошел на улице неизвестный человек,
предложил ему папиросу и в разговоре, между прочим, передал прокламацию на
русском языке издания Варшавской группы Военно-Революционной организации
Р.С.Д.Р.П., прося прочесть и передать для прочтения товарищам. Затем
неизвестный предложил Попову зайти выпить пива. Попов изъявил согласие, но
сказал, что ему необходимо раньше зайти к командиру роты и передать
артельные книги, которые он нес; неизвестный обещал его подождать. Попов,
зайдя к командиру роты, доложил о случившемся и по приказанию последнего
задержал давшего ему прокламацию, который по доставлении в 9 участок
оказался Войцехом Серочинским, 25 лет, по профессии столяр, причем указал
свой адрес дом ј58 по Мокотовской улице, по справке же оказалось, что
проживает он в доме ј58 по Пенкной.
   По обыску на квартире у Серочинского обнаружено несколько прокламаций
польской социал-демократической партии, возглавляемой в Варшаве Ф.
Дзержинским.
   Докладывая об изложенном Вашему Превосходительству, имею честь
присовокупить, что Серочинский заключен под стражу при Полицейском Аресте
и вся переписка по сему делу препровождена Начальнику Варшавского
Губернского Жандармского Управления.
   Подполковник Глазов.
   Резолюция начальника особого отдела Департамента полиции:
   "Провести самое тщательное расследование. Хорошо, что русский
заподозрил поляка, а что, если бы к Попову подошел какой-нибудь Иванов!!"
   Резолюция директора Департамента полиции Лопухина:
   "Кто пишет прокламации для солдат! Есть ли у поляков связи с РСДРП, и
если - да, каковы каналы?"
   Товарищ министра внутренних дел Трепов:
   "Армия всегда была, есть и будет опорой Трона. Попову объявить
благодарность, выдав пять рублей серебром".
   Директор департамента, прочитав резолюцию Трепова, пожал плечами, хотел
было вызвать секретаря, бросить листочки в папку - пусть заложат в пыль
архива, но что-то удержало Лопухина Удивившись внезапно вспыхнувшему в нем
раздражению, Лопухин не сразу понял, что же было в подоплеке этого в
чем-то даже брезгливого чувства. Потом устало сказал себе: "Горько
подчиняться фанфарону. Если б хоть к советам прислушивался, а то ведь
закусил удила, в свое призвание верит, а сам - бездарь".
   Закурил, вытянул ноги под столом, почувствовал холод. "Где-то дует, -
подумал Лопухин, - видно, дверь в приемную отворили, а там с лестницы даже
в июле могилой тянет... Однако же фанфарон - не фанфарон, а в пирамиде
занимает то место, которое должно гарантировать правопорядок империи. Кто
бы ни был, пусть даже щедринский глуповец, все равно коли забрался в
эдакое-то кресло - будет сидеть, а остальные - ему кланяться, причем чем
дальше от него находятся - тем истовее станут кланяться: издали дурь не
видна, одни эполеты. Первым склоню голову я; коли в полиции не п о д д е р
ж и в а т ь, коли у нас не соблюдать видимость уважительности к тому, кто
выше, - все полетит к чертям собачьим".
   Лопухин пригласил начальника особого отдела и лениво протянул ему
рапорт из Варшавы:
   - Ознакомьтесь, пожалуйста, с мнением господина Трепова. И озаботьтесь
тем, чтобы в Крае провели тщательное расследование.
   Начальник особого отдела чуть кашлянул:
   - Ваше Превосходительство, но Его Высокопревосходительство выразился в
том смысле, что армия...
   - Вы кому подчиняетесь? Ему или мне? - Лопухин не сдержал раздражения:
нервов не напасешься - все же полицейская публика совершенно особого рода,
живет своим миром, интеллигентности ни на грош, кроме как "тащить и не
пущать", мало что могут, в каждую идею приходится носом, носом, носом как
котят, право слово.
   Те-то хоть не кусаются, а эти норовят через свою агентуру донос
сочинить, да прямо - во Дворец, не ниже, там чтут изящную словесность
жандармского ведомства...
   Начальник особого отдела изобразил озабоченность в лице:
   - Ага... Позвольте сразу и начать?
   "Лобик-то, лобик, как у портовой девки, махонький, и морщинки такие же
беспомощные. Не направляй их - все погубят, ничто их не спасет, они даже
силой распорядиться не могут, коли без плетки, коли страх потерян".
   - Начинайте, время нет раздумывать. Когда все выясните - доложите. И
помните слова Трепова: "Армия - опора трона". Армию в объятия
революционерам не дадим.
   Ясно?
   "Эк он меня приложил, - подумал начальник особого отдела, уходя из
кабинета, - затылком об ковер - интеллигентно. Но - страх свой в этом
проявил господин директор. Пыжится, пыжится, а все равно подстраховался,
на себя Трепова примерил. Дураком меня считает - известное дело. Что он
без нас сделает?
   Крестьянин мудрее интеллигента, он, постарев, сына вперед пускает, его
слушает, себя дураком называет, а старик интеллигент, даже если ум теряет,
если в маразме, все равно седого сына поучает, - амбициозность. Смех и
грех, право слово..."
   На Лопухина начальник особого отдела обиды, тем не менее, не держал.
Точно так же, как директор департамента, он ясно понимал, что следует
сохранять почтительную уважительность к тому, кто выше, ибо без этого все
повалится, а уж из-под обломков не выкарабкаться - раздавит.
   Так и жили - каждый своим, ненавидя свою от верха зависимость; считали,
что иначе нельзя.
   "ДЕЛОВАЯ СРОЧНАЯ ВАРШАВСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ ГЛАЗОВУ НЕМЕДЛЕННО НАЧИНАЙТЕ
ТЩАТЕЛЬНЕЙШЕЕ
 РАЗБИРАТЕЛЬСТВО ДЕЛА ПОПОВА - СЕРОЧИНСКОГО ПОСЛЕДУЮЩИМ ЛИЧНЫМ ДОКЛАДОМ
ДИРЕКТОРУ
 ДЕПАРТАМЕНТА ПОЛКОВНИК ЗУДИН".
   Резолюция Глазова:
   "Ротмистру Сушкову. К исполнению".
   Тем же вечером на конспиративной квартире Глазов принял агента
"Прыщика" - света не зажигал, агента берег, как зеницу ока.
   - В армии ведет работу Дзержинский, - сказал "Прыщик". - Если можете
передать это дело другому - передайте: Дзержинский набрал необыкновенную
силу, в нынешней ситуации с ним не сладить, шишку только наколотишь.
   Этому агенту Глазов позволял говорить все - "Прыщик" того заслуживал.
   "Ротмистру СУШКОВУ. Сотрудника "ПЕТРОВА"
   РАПОРТ:
   В ППС ОЗАБОЧЕНЫ ПЕРЕЕЗДОМ ИЗ КРАКОВА В КОРОЛЕВСТВО ПОЛЬСКОЕ НА
"ПОСТОЯННУЮ
 РАБОТУ" ЮЗЕФА ДОМАНСКОГО ("ЭДМУНД"), КОТОРЫЙ НА ЭТОТ РАЗ НЕ ОГРАНИЧИВАЕТСЯ
 ПРОВЕДЕНИЕМ НЕЛЕГАЛЬНЫХ КОНФЕРЕНЦИЙ И РАСПРОСТРАНЕНИЕМ ПРЕСТУПНОЙ
 СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ СРЕДИ ФАБРИЧНО-ЗАВОДСКИХ РАБОЧИХ, НО, ПО
 СЛОВАМ ЛИЦ, БЛИЗКИХ К РУКОВОДСТВУ ППС, ПРОВОДИТ ДЕМОНСТРАЦИИ, ЗАБАСТОВКИ,
А НЫНЕ
 НАЧАЛ ПЕРЕГОВОРЫ С ПОДПОЛЬНОЙ ВОЕННОЙ ОРГАНИЗАЦИЕЙ РСДРП: ППС ТРЕВОЖИТ
ПРЯМОЙ
 КОНТАКТ СДКПиЛ С РСДРП, ПОСКОЛЬКУ ЭТО ОЗНАЧАЕТ "БЕЗОГОВОРОЧНУЮ ПОДДЕРЖКУ
РОССИЙСКИМ ПРОЛЕТАРИАТОМ ПОЛЬСКИХ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТОВ".
   ПСЕВДОНИМ ОФИЦЕРА, РУКОВОДИТЕЛЯ ВОЕННОЙ ОРГАНИЗАЦИИ РСДРП, ЯКОБЫ
"САБЛЯ" ИЛИ
 "КИНЖАЛ" - ВО ВСЯКОМ СЛУЧАЕ, ЧТО-ТО СВЯЗАННОЕ С ОРУЖИЕМ. ЭТА РУССКАЯ
ВОЕННАЯ
 ОРГАНИЗАЦИЯ РАБОТАЕТ СРЕДИ ГАРНИЗОНОВ, РАСКВАРТИРОВАННЫХ В СЕДЛЕЦЕ,
ВАРШАВЕ И
 ПУЛАВАХ (НОВАЯ АЛЕКСАНДРИЯ). СТОЯЩИЕ ТАМ ВОИНСКИЕ ЧАСТИ ПОПАЛИ ПОД
ВОЗДЕЙСТВИЕ
 АГИТАТОРОВ, ПРИЧЕМ С РУССКИМИ СОЛДАТАМИ "РАБОТАЮТ" ПРЕСТУПНИКИ ИЗ СДКПиЛ
- КАК РУССКИЕ, ТАК И ПОЛЬСКИЕ,-ВЕЛИКОЛЕПНО ВЛАДЕЮЩИЕ РУССКИМ ЯЗЫКОМ,
ЗНАЮЩИЕ
 НАСТРОЕНИЯ СОЛДАТ, А ВОЗГЛАВЛЯЕТ ЭТУ РАБОТУ ИМЕННО ЮЗЕФ ДОМАНСКИЙ.
   ОЗАБОЧЕННОСТЬ РУКОВОДСТВА ППС ОБЪЯСНЯЕТСЯ ТЕМ, ЧТО СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТЫ ЯВНО
 ЗАБИРАЮТ У НИХ "ПАЛЬМУ ПЕРВЕНСТВА" В БОРЬБЕ ПРОТИВ, ПО ИХ СЛОВАМ, "ЦАРСКИХ
 ОПРИЧНИКОВ". РАНЕЕ В СВОЕЙ РАБОТЕ С МОЛОДЕЖЬЮ, В ОСНОВНОМ СТУДЕНЧЕСКОЙ,
ППС
 ДЕЛАЛА УПОР НА ТО, ЧТО ЛИШЬ ОНИ ЗОВУТ К ВООРУЖЕННОЙ БОРЬБЕ И ТЕРРОРУ "ВО
ИМЯ
 СВОБОДЫ ПОЛЬШИ". СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТЫ, ОТВЕРГАЯ ПО-ПРЕЖНЕМУ ТЕРРОР, СОЧЛИ, ЧТО
 ПРИШЛО ВРЕМЯ ДЛЯ ВЫДВИЖЕНИЯ ЛОЗУНГА "ВООРУЖЕННОГО ВОССТАНИЯ ВСЕХ
ПРОЛЕТАРИЕВ
 ИМПЕРИИ ПРОТИВ "САТРАПОВ".
   УДАЛОСЬ ВЫЯСНИТЬ, ЧТО В ЛОДЗИ СРЕДИ СОЛДАТ ВМЕСТЕ С РУССКИМ
СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТОМ
 РАБОТАЕТ НЕКИЙ ПОЛЯК "ЗБИГНЕВ", ОН ЖЕ "КОРОВА". В ПУЛАВАХ ВЕДУТ РАБОТУ
НЕСКОЛЬКО
 ЧЕЛОВЕК, НО ОТВЕЧАЕТ ЗА К О О Р Д И Н А Ц И Ю СОВСЕМ ЕЩЕ ЮНОША. КОТОРОМУ
 ТОЛЬКО-ТОЛЬКО ИСПОЛНИЛОСЬ СЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ. ПРИМЕТЫ - ЛИЦО БЕЗ
РАСТИТЕЛЬНОСТИ,
 ПОЛНЫЙ, КРАСИВЫЙ (ДАННЫЕ ПОЛУЧЕНЫ ОТ ДЕВИЦЫ, СИМПАТИКА СДКПиЛ),
НЕБОЛЬШОГО РОСТА, ОЧЕНЬ ГОРЯЧИЙ В СПОРЕ - ПОДЧАС ДОХОДИТ ДО РЕЗКОСТЕЙ.
   ГОВОРЯТ, ЧТО ПО ТРЕБОВАНИЮ ЮЗЕФА ДОМАНСКОГО, ГЛАВНОЕ РУКОВОДСТВО ПАРТИИ
ВЫДЕЛИЛО
 ДЛЯ РАБОТЫ С ВОЙСКАМИ ОДНОГО ИЗ ПАРТИЙНЫХ ТЕОРЕТИКОВ ПО КЛИЧКЕ
"ВАРШАВСКИЙ". К
 ЭТОМУ ДЕЯТЕЛЮ СДКПиЛ ДОМАНСКИЙ ОТНОСИТСЯ С ПОДЧЕРКНУТЫМ УВАЖЕНИЕМ. КАК
ГОВОРЯТ, "ВАРШАВСКИЙ" И ДОМАНСКИЙ ПИШУТ ВОЗЗВАНИЯ ДЛЯ СОЛДАТ ВМЕСТЕ С
РУССКИМ "КИНЖАЛОМ"
   (ИЛИ "САБЛЕЙ"). ДОМАНСКИЙ СЧИТАЕТ, ЧТО ТАКОГО РОДА "ПРОКЛАМАЦИОННАЯ"
ЛИТЕРАТУРА
 ДОЛЖНА БЫТЬ ЯСНОЙ, ДОХОДЧИВОЙ, НО НЕ "СНИСХОДЯЩЕЙ ДО ПОДВАЛА, НЕ
ПОДДЕЛЫВАЮЩЕЙСЯ
 ПОД НЕОБРАЗОВАННОСТЬ, А ЗОВУЩЕЙ К ЗНАНИЮ, ИНТЕРЕСНОЙ ПО ФОРМЕ И НАСЫЩЕННОЙ
 СОДЕРЖАНИЕМ". ДОМАНСКИЙ ВОЗРАЖАЕТ ПРОТИВ НЕЛЕГАЛЬНОГО ПЕРЕСЕЧЕНИЯ ГРАНИЦЫ
 ГЛАВНОЙ ПРОПАГАНДИСТКИ СДКПиЛ РОЗАЛИИ ЛЮКСЕМБУРГ, ТАК КАК ЦЕНИТ ЕЕ
ОСОБЕННО ВЫСОКО И ОПАСАЕТСЯ ЗА ЕЕ АРЕСТОВАНИЕ ПОЛИЦИЕЙ.
   ПЕТРОВ".
 
 
   9
 
 
   В маленьком домике с подслеповатыми окнами собрались четверо:
руководитель Военно-революционной организации РСДРП "Офицер" (не "Сабля" и
не "Кинжал", а "Штык") - Антонов-Овсеенко, Дзержинский, член Главного
Правления польской социал-демократии Адольф Барский ("Варшавский") и
семнадцатилетний агитатор Эдвард Прухняк.
   В кухне на плите клокотала кастрюля с водой: пожилая, пегая баба, с
отечным, тяжелым лицом, стирала белье на ребристом валке, голоса в комнате
были тихие, неслышные здесь.
   Вытирая худые бока о ногу Дзержинского, громко мяукала голодная кошка.
   - Гарнизон готов к выступлению, - тихо говорил Антонов-Овсеенко, -
солдаты - в массе своей - достаточно распропагандированы: не хотят
стрелять в своих, не хотят гнить в Маньчжурии, не хотят погибать от
японских пуль.
   - Сколько солдат поддержит нас? - спросил Дзержинский.
   - Большая часть поддержит, - убежденно ответил Антонов-Овсеенко.
   - Я хочу познакомить тебя с товарищами, - сказал Дзержинский. - Наш
"Старик", товарищ Варшавский, и наш "Юноша", товарищ "Сэвэр".
   - "Штык". Или "Офицер" - на выбор.
   - Сэвэр, - вес