, подумал Трусевич;
дудки; звони отсюда, спрашивай при мне, контроль - всему делу голова.)
   - Да ведь ко мне только-только поступила информация из Киева, - ответил
Трусевич, - обрадовался, из головы выскочило... Ничего, попьем чайку,
поговорим о том о сем, а ваши пока поглядят. Звоните, - и Трусевич
требовательно подвинул ему телефонную трубку.
   Герасимов все понял, - когда кругом интриги и подсидки, рождается
обостренное чувствование происходящего.
   Взяв трубку, назвал барышне с телефонной станции номер своего адъютанта
на Мойке.
   - Франц Георгиевич, я сейчас на Фонтанке (фамилию Трусевича не назвал,
конспирировал постоянно; потом, впрочем, пожалел об этом). - Меня
интересуют материалы, какие есть по "Роману", "Ы", двум "Семенам" и
"Ульяне". Поняли?
   Максималист. Отзвоните аппарату семнадцать двадцать два, я здесь.
   - Возможно ли передавать данные по телефону? - несколько озадаченно
спросил адъютант. - Все-таки дело касается...
   Герасимов поднял глаза на Трусевича:
   - Мой адъютант интересуется, можно ли такого рода сведения передавать
по телефону.
   - Конечно, нельзя. Пусть подвезет.
   - А то, что я фамилию интересующего вас лица назвал? - усмехнулся
Герасимов. - Это как? Ничего?
   - Все барышни на телефонной станции постоянно проверяются нами,
Александр Васильевич. Да и вами, убежден, тоже. Нельзя же всего бояться! В
конце концов, мы хозяева империи, а не бомбисты.
   - Франц Георгиевич, - не скрывая улыбки, сказал Герасимов адъютанту, -
по телефону передавать нельзя. Если, паче чаяния, найдут, пусть доставят
сюда незамедлительно.
   (Слова "п а ч е ч а я н и я" были паролем; адъютант тем и ценен, что
понимает взгляд, интонацию и построение фразы шефа; через полчаса отзвонил
в кабинет Трусевича, попросив передать Александру Васильевичу, что в
"архивах охраны интересующих его превосходительство документов не
обнаружили".)
   Документы, однако, были: Азеф сообщил, что некий Рысс является
ближайшим помощником Медведя-Соколова и возглавляет группу прикрытия
террора в организации эсеров-максималистов; весьма опасен; участвовал в
нескольких а к т а х; сейчас сидит в киевской тюрьме; ждет смертной казни
за ограбление артельщика, чьи деньги должны были перейти в фонд партии.
   Походив по кабинету, Трусевич сказал:
   - Нет так нет... А - жаль. Я полагал, что у вас должно быть что-то
интересное в сусеках. Коли так, какой смысл посвящать вас в подробности?
Однако хочу предупредить, чтобы ни одного ареста среди максималистов ваши
люди не проводили.
   Отныне я их беру на себя.
   Трусевич сказал так, поскольку неделю назад Рысс обратился к начальнику
киевской охранки Еремину и предложил свои услуги в освещении
максималистов, поставив непременным условием организацию его побега из
тюрьмы. При этом он присовокупил, что ни с кем, кроме Еремина и, если
понадобится, Трусевича, в контакт входить не будет.
   Трусевич приказал организовать побег; во время с п е к т а к л я убили
тюремщика; заигрались, да и суматоха была, обычная для неповоротливой
карательной системы, когда департамент полиции таился от охранки, та - от
тюремной администрации, тотальное недоверие друг к другу, ржавчина,
разъедавшая громоздкую машину царской администрации.
   (Чтобы еще надежнее прикрыть нового провокатора, Трусевич приказал
отдать под суд трех тюремных стражников за халатность; бедолаг закатали в
каторжные работы; освободили только через два года, когда один уже был с п
р и б а б а х о м, плохо соображал и все время плакал, а второй заработал
в рудниках чахотку.)
   Еремин, получивший, благодаря показаниям Рысса, повышение (тот, однако,
о т д а л общие сведения, ни одной явки не назвал, клялся, что оторван от
максималистов, обещал все выяснить в столице), был назначен "заместителем
заведывающего секретным отделом департамента полиции", то есть стал х о з
я и н о м всей наиболее доверенной агентуры, - привез провокатора в
Петербург.
   Трусевич беседовал с Рыссом на конспиративной квартире два дня;
проникся к нему полным доверием, положил оклад содержания сто рублей в
месяц, поручил приискать квартиру; после этого сообщил Столыпину, что
просит никому не разрешать т р о г а т ь максималистов: "спугнут всю
партию, а я ее в ближайшее время прихлопну, всех заберу скопом".
   Поселившись на свободе, Рысс сразу же снесся с максималисткой Климовой,
сказав ей: "Делайте все, что хотите, я Трусевича вожу за нос, но имейте в
виду, времени мало, он может обо всем догадаться".
   Трусевич ликовал, ежедневно делал доклады Столыпину, но через неделю
после появления Рысса в Петербурге трое максималистов, переодетых в
офицерские формы, приехали в резиденцию премьера на Елагин остров.
   - Срочные депеши Петру Аркадьевичу, - сказал старший, кивнув на
портфели, которые были у его спутников.
   Один из филеров заподозрил неладное, попытался вырвать портфель; тогда
три боевика, прокричав лозунги эсеров, бросили портфели себе под ноги;
раздался взрыв, дача окуталась клубами дыма; погибло двадцать семь
человек, ранено около восьмидесяти; Столыпин отделался царапиной.
   Первым на Елагин остров приехал Герасимов, следом - Трусевич; сразу же
заявил, что этот акт - дело рук боевиков ППС, "проклятые поляки,
Пилсудский".
   - Это не Пилсудский, - скрипуче возразил Герасимов; они стояли в саду,
возле искореженной ограды, - премьер, директор департамента полиции и
начальник охранки. - Его людей в столице нет. Это, Максимилиан Иванович,
максималисты.
   - Нет, - воскликнул Трусевич, моляще глянув на Столыпина (Герасимов
сразу понял, что премьер в курсе работы нового агента директора
департамента; даже здесь интрига; хорош же Столыпин, побоялся сказать мне
правду; и этот добром не кончит: нельзя делать несколько ставок). - Нет и
еще раз нет! Смотрите по польским каналам, Александр Васильевич!
Максималисты у меня под контролем.
   Столыпин промолчал, а мог бы сказать то, что обязан был сказать
Герасимову.
   Вернувшись в охранку, Герасимов вызвал полковника Глазова:
   - Милейший, вы с полковником Комиссаровым печатали погромные
прокламации в этом здании? Да или нет? Молодец, что молчите. От гнева
премьера Витте, который бы сломал вам жизнь, вас спасли мои друзья и я.
Да, именно так, я, Глеб Витальевич.
   Так вот, извольте напечатать сто прокламаций - где хотите, но только
чтобы об этом знали два человека - вы и тот, кто это для вас сделает, - с
текстом следующего содержания: "Мы, боевики-максималисты, принимаем на
себя ответственность за покушение на главного российского вешателя
Столыпина".
   Прокламации должны быть разбросаны на Невском, Литейном, у Путилова, а
десять отправлены в редакции ведущих газет.
   Назавтра Столыпин вызвал Герасимова, кивнул на прокламацию, лежавшую
перед ним, и спросил:
   - Читали максималистов? Так вот, я хочу, чтобы вы, лично вы встретились
с этим самым Рыссом. С глазу на глаз. И сообщили мне свое мнение.
   - Я могу сказать об этом Трусевичу?
   Подумав секунду, Столыпин ответил:
   - Да, пожалуй, что это надо сделать... Он близок к министру
Щегловитову, а этот юридический змей вхож к государю с черного хода...
   Трусевич, однако, наотрез отказался о т д а т ь Рысса; после бурного
объяснения с Герасимовым отправился к Столыпину, и тот - к вящему
удивлению полковника - поддержал директора департамента:
   - Не гневайтесь, Александр Васильевич. Поразмыслив трезво, я решил
оставить Рысса за Трусевичем. Коли Максимилиан Иванович это затеял, пусть
и доведет до конца. Не надо вам проводить аресты, пусть это сделает тот,
кто с самого начала держал руку на пульсе операции.
   Герасимов ответил, что указания премьера для него есть истина в
последней инстанции, но, вернувшись в охрану, отдал устный приказ: начать
слежку за всеми максималистами независимо от Трусевича.
   Путем сложной, многоступенчатой комбинации он подвел к Медведю-Соколову
своего агента Глеба Иванова; дал ему санкцию на вс„, вплоть до участия в а
к т а х и экспроприациях; тот работал отменно, стал личным адъютантом
Медведя; через него Герасимов о р г а н и з о в а л информацию о том, что
Рысс намерен убить Трусевича во время встречи на конспиративной квартире;
материал был столь убедителен, что Трусевич испугался, перестал выходить
из департамента без двух филеров и наконец устало предложил Герасимову
самому п о р а б о т а т ь с максималистами.
   После экспроприации банка в Фонарном переулке Медведь-Соколов был
схвачен; вместе с ним арестовали большинство его товарищей; спустя
несколько дней повесили.
   А когда Рысс был арестован в Донецке, куда бежал из Петербурга (взяли
его на экспроприации), он прямо сказал, что нанялся в провокаторы
самолично и действительно был им, но лишь во имя конечного торжества
революции: "Я вас ненавижу, пощады от меня не ждите; если даруете жизнь,
я, во всяком случае, вас не пощажу, когда вырвусь на волю".
   Его повесили, а Трусевич с той поры - неписаным предписанием Столыпина
- был отстранен от работы с особо секретной агентурой; первый шаг к
отставке; с трудом удержался, задействовав все свои связи, в первую
очередь главного мракобеса - министра юстиции Ивана Григорьевича
Щегловитова.
   ...И вот сейчас, вчитываясь в документ о Дзержинском, присланный
начальником варшавской охраны, Максимилиан Иванович споткнулся на
"Герасиме"; что-то зацепило; сначала даже не понял что. А потом, когда в
шестой уже раз пробегал слово "толстяк", опуская его без внимания, вдруг
резко поднялся из-за стола, стукнул себя ладонью по лбу и прошептал:
   - Господи, да это ж Герасимов с Азефом!
   Через два дня, когда были подняты все агентурные дела по Дзержинскому,
директор департамента полиции убедился, что "сестрою" Юзефа, скорее всего,
была государственная преступница Розалия Люксембург.
   Ну, держись, Герасимов, подумал он со сладостным, ликующим злорадством,
держись, голубь! Отольются тебе мои слезы, ох отольются!
   И вместо того чтобы объявить тревогу: коронный агент империи в
опасности, близок к провалу, з а с в е ч е н человеком, славившимся среди
революционеров разоблачением провокаторов, - Трусевич и пальцем не
пошевелил, резолюции на записке Заварзина не поставил, рассеянно сказав
адъютанту, чтобы документ отправили в архив.
   После этого попросил одного из своих верных помощников снестись с
сотрудником варшавской охраны полковником Иваненко и, сепаратно от
Заварзина, завязать с ним доверительные отношения с целью получения
исчерпывающей информации о Дзержинском.
 
 
   2
 
 
   "Донесение прокурора Варшавского окр. суда на имя прокурора Варшавской
суд.
   палаты 
   от 19 июля 1908 г. ј1634 
   Арестантское 
 
   Прокурору Варшавской судебной палаты от прокурора Варшавского окружного
суда Представление 
   5 апреля сего года, в городе Варшаве, при ликвидации отдельных групп
социал-демократической партии королевства Польского и Литвы, чинами
охранного отделения был задержан на улице и арестован мещанин города
Вильно Феликс Эдмундов Дзержинский, который, состоя, по агентурным
сведениям, одним из наиболее видных членов комитета социал-демократии
королевства Польского и Литвы, принимал деятельное участие в организации
партийных съездов, кольпортаже нелегальной литературы и т. д.
   Приведенные сведения агентуры в достаточной степени подтвердились, так
как по личному обыску у Дзержинского была обнаружена рукопись с кратким, в
виде заметок, отчетом заседания варшавской партийной конференции от 4
апреля сего года по новому стилю. Одновременно у Дзержинского были взяты
по обыску и другие рукописные документы, пока еще не разобранные.
   По производившемуся в прошлом году при Варшавском губернском
жандармском управлении дознанию о Владиславе Файнштейне, Леоне Ландау и
других лицах названный Дзержинский привлекался в качестве обвиняемого в
принадлежности к социал-демократической партии королевства Польского и
Литвы и, по представлении залога в сумме 1.000 рублей, был освобожден
из-под стражи по причине чахоточного кровотечения, затем скрылся, но его
дело и поныне находится в производстве варшавской судебной палаты.
   Ввиду таких данных, изобличающих Дзержинского в продолжении своей
преступной деятельности и в нынешнем году, при Варшавском губернском
жандармском управлении 15 сего июля возбуждено в порядке 1035 ст. уст. ун.
суд. дознание по обвинению названного Феликса Эдмундова Дзержинского в
преступном деянии, предусмотренном 102 ст. угол. улож.
   Об изложении доношу вашему превосходительству.
   Копия этого донесения сего числа за ј1635 представлена мною господину
министру юстиции.
   И. д. прокурора Варшавского окружного суда И. Арцыбкин.
   И. о. секретаря В. фон Бикоф.
 
 
   "Перепад настроений"
 
   Вскоре после аудиенции у государя Герасимов вызвал шифрованным письмом
Азефа из Италии; тот отдыхал в Сорренто, впервые изменив полюбившейся ему
Ривьере.
   "Милый Евгений Филиппович, был бы весьма признателен, найди Вы
возможность незамедлительно выехать в Россию, дело касается меня лично.
Отслужу сторицей.
   Искренне Ваш".
   Азеф письмо сжег, отзвонил своей подруге, жившей наискосок от того
отеля, где снимал апартаменты для семьи, и отправился в ресторан Дона
Джузеппе (лучшая рыба и великолепное вино "Лямбруска" - красно-пузырчатое,
нектар, с п о с о б с т в у е т); весь вечер был грустен, совершенно не
пьянел; попросил шартрезу; в ресторане не оказалось; будь неладна
треклятая европейская заорганизованность; в России, с ее бардаком, -
лучше: обязательно что-нибудь неучтенное, лишнее, забытое заваляется
где-нибудь на полках - только поискать; Дон Джузеппе отправил экипаж в
"Бристоль"; привезли бутылку зеленого ликера прошлого века; только в три
часа ночи р а с п у с т и л о; ощутил желание; подругу свою (немочку из
Берлина) любил исступленно; кричал зайцем; уснул обессиленный, пустой;
наутро, не заходя в отель к семье, выехал в Рим, а оттуда в Россию.
   ...Герасимов долго тряс его руку, даже огладил плечи; пригласил к
столу, уставленному яствами из ночного ресторана "Альказар", где обычно г
у л я л Савинков, подвинул любимцу шартрез, тот покачал головою, кивнул на
водку; выпил рюмку, отодвинул ее, мала; налил в фужер, выцедил с
жадностью, пожевал канапушку с икрою и только после этого, утерев пот,
появившийся на висках, спросил:
   - Что случилось?
   - Случилось то, что я хочу просить вас, Евгений Филиппович, взять на
себя организацию цареубийства.
   - А бога пощадим? - зло усмехнулся Азеф. - Или его тоже - бомбою?
   - Можно и бога, - в тон ему ответил Герасимов, - но, как и царя, под
моим контролем.
   - Как вы себе все это представляете? - спросил Азеф. - Цель? Какова
конечная цель предприятия?
   - Покончить раз и навсегда с террором. И после этого отпустить вас с
богом на покой.
   Азеф поморщился:
   - Ах, Александр Васильевич, Александр Васильевич, да что же это такое
со всеми нами творится?! Отчего не верим друг другу?! Долго ли
продержимся, ежели будем таиться, будто мыши, даже тех, кто нам всего
ближе?! Не империя мы, а какое-то стомильонное сообщество дипломатов
низшего класса! Те точно так же трусливы, но их хоть понять можно -
карьеру делают... Говорите прямо: вам надобна игра, чтоб укрепить свои
позиции и лишний раз попугать трон?
   Герасимов зашелся деланным смехом, в который уже раз испугавшись
пронзительного ума Азефа; вроде Шорниковой, все сечет, только та
чувствует, а этот, нехристь, считает.
   Азеф налил себе еще один фужер водки, выпил одним длинным глотком; ну и
ну; закурил, впился кроличьими глазами в лицо Герасимова. Тот смеяться
перестал, ответил тихо:
   - Это нам обоим надо, Евгений Филиппович. Покудова я на коне, и вы в
порядке.
   Последний раз вы ведь из России вывезли пятьдесят тысяч золотом -
денежки боевой организации. И - на здоровье! Я радуюсь, когда человек
вашего уровня живет так, как считает нужным. Новое предприятие позволит
вам взять с собою в Италию еще больше.
   Азеф вздохнул:
   - Ноги б унести... Следили за мной? Откуда сведения о золоте? Имеете
перекрестную агентуру?
   - Я - нет. А Трусевич - да.
   - Имя агента?
   - Не знаю. Клянусь памятью родителей. Право, сказал бы. Он, этот
департаментский, мне тоже стоит поперек дороги.
   Герасимов лгал; агентом была Зинаида Жуженко, адъютант боевика
Сладкопевцева и его любовница; работала в Москве, с Климовичем,
начальником охранки первопрестольной; недавно о т д а л а ему свою подругу
Фрумкину; та готовила покушение; Зиночка сама пришила террористке
потаенный карман, чтоб револьвер не был заметен, целовала перед а к т о м,
а сообщение о месте и дате уже лежало на жандармском столе.
   - Предложения? - спросил Азеф, достав из кармана тяжелый серебряный
портсигар. - Что вы предлагаете?
   - Воссоздать боевую организацию. Понятно, под вашим началом. Нацелить
ее на цареубийство.
   - Так все же будем Николашу убирать? - тихо, как-то даже ликующе
спросил Азеф. - Или - снова игра?
   - Спаси господь, - вздохнул Герасимов. - Священная особа, надежда наша,
как можно...
   - Вы меня интонациями не путайте, Александр Васильевич. А то ведь
разорву монарха в клочья. Вы мне однозначно скажите: игра или всерьез?
   Герасимов, ужаснувшись тому, что в голове его загрохотало слово
"всерьез", взмахнул даже руками:
   - Евгений Филиппович, окститесь!
   - Ни один мой человек не будет арестован?
   - Ни один. Ни в коем случае.
   - Вы понимаете, что арест хоть одного из той группы, которую я создам,
будет стоить мне жизни?
   - Понимаю прекраснейшим образом.
   Азеф поднялся, походил по зале, потом, склонившись над Герасимовым,
спросил:
   - А я новым Наумовым, паче случая, не окажусь?
   Герасимов захолодел: Азеф тронул то, чего он постоянно и затаенно
боялся.
   Дело было в начале девятьсот седьмого, когда из Царского позвонил
генерал Дедюлин, самый близкий государыне человек, и, нервничая, попросил
"милого Александра Васильевича" срочно приехать; Герасимов выехал
незамедлительно.
   - Два месяца тому назад, - начал Дедюлин, пригласив полковника погулять
по парку, - казак царского конвоя Ратимов доложил своему командиру князю
Трубецкому, что с ним познакомился сын начальника дворцовой
почтово-телеграфной станции Владимир Наумов. Встречались несколько раз,
говорили о том о сем, а потом молодой Наумов возьми да и дай казаку
прочитать возмутительные прокламации. Ратимов бросился к Трубецкому. Князь
поставил в известность начальника охраны государя Спиридовича. Вы ведь с
ним в давнем дружестве, правда? Ну а тот предложил казаку связей с
Наумовым не прерывать, а, наоборот, еще больше сдружиться.
   - Зачем? - спросил Герасимов, - Такие игры в Царском Селе рискованны, -
по-моему, надобно немедленно брать этого самого Наумова.
   - Ну, я в подробности не входил, - сразу же отработал в сторону
Дедюлин. - Видимо, Спиридович хотел выявить подлинные намерения молодого
Наумова, мало ли что тот читает, сейчас все на гниль падки... Словом,
Ратимов, с санкции генерала Спиридовича, попросил Наумова свести его с
боевой группой эсеров в Петербурге. И тот вроде бы согласился... Вот
почему я и пригласил вас: мы-то ведь только здесь, в Царском, сильны, а
столица, а тем паче империя - словно бы другое государство.
   Через час Герасимов встретился с Ратимовым. Беседовали долго.
   Вместо того чтобы арестовать Наумова, полковник решил поставить
грандиозную провокацию - с согласия Дедюлина и Спиридовича; понудил
Ратимова поклясться перед иконами, что тот сказал правду; казак забожился;
после этого поручил ему ехать в Петербург и просить Наумова поскорее
организовать встречу с бомбистами.
   Поскольку Азеф знал всех членов боевой группы максималиста
Зильберберга, отошедшего от его организации из-за споров по поводу методов
террора, Герасимов имел все явки, поставил за ними постоянное наблюдение;
конвойный казак Ратимов шел, таким образом, на встречу к п о д к о н т р о
л ь н о м у эсеру, сопровождаемый тем не менее тремя филерами: два от
Герасимова и один