ы ведь прекратили прения! Большинство высказалось за то, чтобы
подвести черту!
   - Мое выступление не носит характера прений, Федор, - откликнулся
Крохмаль.
   Ленин вопросительно оглядел зал. Раздались голоса: "Просим!"
   - Товарищи, - сказал Крохмаль, выйдя к трибуне, - сейчас в Стокгольме
находятся три русских социал-демократа, которые ныне живут в
Северо-Американских Соединенных Штатах. Я предложил бы пригласить их в
качестве наших гостей...
   Поскольку мы их не знаем, думаю, пригласим их без права голоса.
   Проголосовали "за".
   Бруклинские и Есин, агент полковника Глазова, получили, таким образом,
право посещать все собрания съезда.
 
 
   38
 
 
   Трепов наконец выстроил точный план. Он ототрет всех, пора выходить в
первые. А в России первый - военный диктатор. Он, а не Витте смог задушить
революционные выступления в Петербурге после Красного воскресенья; не
Витте отдал первый приказ, чтоб патронов не жалеть, - он, Трепов, кто б
еще на такое решился?! Он повелел вывести войска на улицы, он разогнал
толпу, он виселицей не брезговал, граф Сергей Юльевич на готовенькое
пришел, о ф о р м и т ь оставалось, дурак не оформит, тем более не
столица, в провинции прижать куда как легче - темень.
   Решил пойти путем, опробованным на Витте, - организовал через с в о и х
губернаторов письма в три адреса: себе, Горемыкину и Столыпину. Письма
тревожные - о том, что волна революции растет, мужик подымается, помещичьи
имения палит, хлеб берет самочинно.
   Те письма, которые адресованы были на его имя, подбирал в папочку,
государю не докладывал, ждал, как себя поведут Горемыкин и Петр
Аркадьевич, - со Столыпиным сразу же после неожиданного для того
назначения засосно облобызался, навязал дружбу, звонил к супруге,
справлялся о здоровье "драгоценного".
   Отметил - и Горемыкин и Столыпин зачастили на высочайшие доклады с
пухлыми папками, волокли е г о письма государю, испугались, особенно
Горемыкин, ему б спать да спать, - он после обеда три часа привык
дрыхнуть, чисто испанец, - а тут поворачиваться надобно, не до сна!
   Дмитрий Федорович по-прежнему стоял в тени, ни во что не вмешивался,
выжидал, как п о й д е т, был убежден, что Столыпин по неопытности своей -
только полгода, как в Петербурге живет, - наломает дров; этикету надо всю
жизнь учиться, а только перед смертью поймешь, что не выучился, потому как
не в нем дело, не в этикете этом самом, а в умении к о л ы х а т ь с я.
   Столыпина, как и Витте, встречал у подъезда, держал под локоток, в о р
к о в а л, заверял в любви, подталкивал проявить себя, намекал, что
государь ждет поступка, и не чьего-нибудь, а именно его, столыпинского.
Петр Аркадьевич благодарил за дружбу, просил не оставлять советом: "Ваше
мнение для меня весьма ценно, Дмитрий Федорович, ваш опыт поможет мне
избегнуть ошибок".
   Однако когда Горемыкин, именно Горемыкин, а не Столыпин, оставшийся в
тени, громыхнул заявление против только что выбранной Думы, когда сказал
депутатам - кадетским в основном, - что никому не позволит вмешиваться в
решение аграрного вопроса, который был, есть и будет царской прерогативой,
Трепов понял, что молчаливый Столыпин ведет свою линию, особую: явно метит
на премьерское кресло.
   Иван Мануйлов-Манусевич, единственный с в о й, оставшийся в
министерстве внутренних дел, принес новости: во-первых, над ним, Иваном,
собираются тучи, намерены гнать и порочить; во-вторых, тучи эти надувает
"татарский черт Столыпин"; в-третьих, Петр Аркадьевич все свои п о в о р о
т ы обсуждает с Гучковым и Шиповым, а те завтракают с "хитрованом
Веженским, который не иначе как масон, польских социал-демократов перед
судом в Варшаве защищал, с ихним главным бесом Дзержинским ручкался - к
кому угодно влезет".
   Иван Мануйлов не знал, правда, что обсуждалось во время этих самых х и
т р ы х завтраков, а обсуждалось там много интересного, и каждый из
неразливанных ныне друзей отстаивал свой интерес.
   Гучков полагал, что поддержка Столыпина обеспечит именно промышленной
партии все возможные выгоды, поскольку аграрник Горемыкин,
скомпрометированный своей думской дрязгою, уйдет на второй план, оставаясь
сомнительным премьером, - всем будет вертеть министерство внутренних дел,
так всегда было в империи.
   Шипов, из земцев, считал, что дружба со Столыпиным заставит его бывших
друзей-кадетов понять до конца смысл и выгоду еще более четко выраженной п
о с т е п е н н о с т и и умеренности.
   Веженский рассчитывал, что рано или поздно Гучков, опершись на
Столыпина, войдет в кабинет и через него можно будет влиять на
внешнеполитический курс - только англо-французская ориентация, никакого
союза с немцами, никакого дружества с кайзером, о коем постоянно мечтал
Витте - домечтался!
   Столыпин же думал совершенно о другом. Он считал, что поддержка
промышленников и финансистов даст ему рычаги и с т и н н о й власти и по
включении этих рычагов он сможет объявить новую аграрную реформу, которая
обеспечит ему преданность с п р а в н о г о мужика, столь необходимого в
век промышленного развития. Он, Столыпин, таким образом станет автором
новой модели России, а отнюдь не кадеты, на это претендующие. Он объединит
промышленную, концентрированную мощь с р а с с ы п а н н о ю по империи с
п р а в н о й мужицкой массой, поди тогда попрыгай генерал Трепов со своей
дремучей кондовостью!
   Когда п о д о ш л о время, Трепов во время игры в крокет, которую
государь очень любил (мог проводить за нею часы), завел разговор о
Столыпине.
   - Ну Петр Аркадьевич, ну железная рука, твердый глаз, - сыпал он, - как
разворачивается, а?! Все министры нонче к нему в кабинет выстраиваются, у
Горемыкина-то пустотень и тишина, истинного хозяина сразу чуют...
   Государь ничего не ответил, вроде бы даже и не слыхал треповских слов,
шары докатал, отправился кушать чай с Александрой Федоровной, а за ужином,
раскрошивая ложечкой сахар, поинтересовался:
   - Ты революционные газеты выписываешь, Трепов?
   - Как можно, ваше величество?! В святое место нечистый дух пускать! Их
у Столыпина режут на папки, умные головы читают, Рачковского с Ратаевым
для того держат! Разве сюда допустимо?! Не ровен час, кто из венценосных
принцесс увидит...
   - А ты запирай к себе в шкап, на столах не разбрасывай.
   - Не могу я на такое пойти, ваше величество, не могу, - ответил Трепов,
вспоминая при этом, не забыл ли он действительно запереть в сейф подборки
"Вперед", "Пролетария", "Червоного штандара" и "Новой жизни", сразу ведь
станет известно, все уборщики барону Фредериксу каждую мелочь докладывают,
старому дьяволу, немецкой харе...
   - Надо шитать ик гасет, - сказала государыня. - Они пишут то, што от
нас фы скрифайт.
   - Да господи, ваше величество, да ведь я на то и поставлен, чтобы ваш
покой оберегать! Разве бы я посмел доложить ("помогла, стерва, сама дала
повод!"), что их императорское величество сейчас начали сравнивать,
простите, с декорацией при ответственном министерстве?! Разве я такую
гнусь могу пропустить?
   - Но федь пропустиль, - прищурившись, сказала Александра Федоровна. -
Ты китришь, как маленький немецкий гняз, а ми, русски люди, люпим прафду ф
гляза...
   - Коли такое действительно печатают, узнал бы, от кого идет, -
согласился государь. - Или знаешь? Молчишь? Снова меня с министрами
норовишь поссорить?
   Витте тебе нехорош, съел, теперь за Горемыкина принялся?
   - Мне Горемыкин как брат! - воскликнул Трепов. - Я ему, ваше
величество, во всем верю!
   - Так кто же это такой "отфетственни министерстфо"? - спросила
Александра Федоровна. - Столыпин?
   Трепов вертелся ужом, бормотал про старость (дурак, не надо б, потом
лишь понял), постепенно перешел на солдатские анекдоты, знал, что это -
единственное спасение, государь сразу все забывал, а государыня Александра
Федоровна поперек ему ни в чем не шла, стелила мягко: не русская, чай,
баба, которая во всем норовит свое проволочь и людей не стыдится; эта
бесовка все ночью решала, на ушко, в тишине, да без свидетелей, подучит, а
сама потом молчит, любуется "либер Ники": вот, мол, какой у нас государь
мудрый и дальновидный!
   Вечер кончился сносно, Трепов ушел к себе довольный, ибо в словах
Николая -
 "узнай, от кого идет", "кто про "декорацию" распускает" - увидел
разрешение на поступок, а чего еще желать? Больше желать нечего!
   У входа в ресторан "Кюба" толкались филеры, каждого раздевали глазом, к
подозрительным прикасались бедром - нет ли бомбы? Не ровен час, взорвут
Дмитрия Федоровича, лишат жизни доброхота, который людей вокруг себя
видит, рядовым полицейским не брезгует и по-русски говорит доходчиво, не
то как иные сановники - на иностранном, чтоб свою отдельность показать,
загородиться.
   Трепов - в кабинете, обтянутом шелком, стол сервирован скромно - ждал
Павла Николаевича Милюкова: тот согласился на встречу без колебаний, хотя
Иван Мануйлов полагал, что кадетский председатель станет жеманиться.
   "Ванюша, детская душа, - сказал тогда Трепов, - он к кому угодно
придет, ты словам-то не очень верь, слово для того и дадено, чтоб им
пользоваться соответственно обстоятельствам! Он х о ч е т прийти, милый!
Мечтает! Ему во дворец хочется, Ваня!"
   Милюков, как и приличествовало председателю ЦК, опоздал на три минуты,
вошел настороженный, скованный в движении, отчего особенно явным делался
его маленький рост.
   - Рад личному знакомству, Павел Николаевич, от всей души рад, и милости
прошу к столу, - заворковал Трепов. (За речью следил особенно тщательно -
профессор знает язык по-настоящему, с ним никак нельзя опускаться до
уровня, столь угодного Царскому Селу.) - П„рхепс вилл спик инглиш
английском? (англ.)]?
   - спросил Трепов, глянув на половых, что замерли у черной, мореного
дерева, инкрустированной двери. - Ор ю префер френч предпочитаете
французский? (англ.)]?
   - Я люблю и английский и французский, - ответил Милюков, - но живу
русским, Дмитрий Федорович.
   - Прекрасный ответ! Любому нашему квасному патриоту - образец
некичливого русского достоинства...
   Половых Трепов отпустил, сам налил Милюкову рюмку мадеры.
   - Специально привез из Царского, - пояснил он. - Любимое вино государя,
попробуйте.
   Милюков пригубил, осторожно поставил рюмку на скатерть, выкрахмаленную
до металлической твердости, заметил:
   - Отдаю дань прекрасному вкусу монарха.
   - Святой, мудрый и красивый человек, - вздохнул Трепов. - Сколько же
пишут всякого рода гнусности о нем?! Как можно?!
   - Видимо, вы не могли не заметить, Дмитрий Федорович, что наша партия
всегда и везде подчеркивала свою преданность идее конституционной монархии
под скипетром просвещенного государя императора...
   - Поэтому-то и просил вас, Павел Николаевич, согласиться на дружескую
встречу...
   Я исповедую открытость в беседе с кем бы то ни было - с другом ли, с
противником, - а поэтому позволю сразу поставить главный вопрос: как бы вы
отнеслись к идее "министерства доверия"?
   - Которое придет на смену "ответственному министерству"?
   - А вы действительно считаете нынешнее - "ответственным"?
   - Вы нет?
   - Мы не туда пошли, Павел Николаевич, не туда. Извольте салату, я
истосковался по зелени, государь ограничивает себя в еде, спартанская
обстановка, поразительная скромность, воистину аристократическая...
Оливковое масло изволите или наше, подсолнечное?
   - Оливковое, благодарю вас... А куда надобно идти, Дмитрий Федорович?
   - Ко взаимному доверию. Следовательно, к честному обмену мнениями. Я
приглашаю вас сформировать министерство доверия, Павел Николаевич.
   Такого Милюков не ждал, вилка в руке дрогнула.
   - Как вас понять?
   - Так, как я сказал... Ваша аграрная программа, по которой часть земель
будет отчуждена крестьянам - с выкупом, понятное дело, помещикам, - меня
не пугает.
   Это, как я понимаю, главный пункт расхождений между вами и Горемыкиным,
не так ли?
   - Горемыкин - пустое место, Дмитрий Федорович, разве вы его в расчет
берете?
   - А кого вы берете в расчет?
   - Того же, кого и вы.
   Трепов решил настоять на своем, добиться ответа прямого, поэтому
настойчиво спросил:
   - А кого, с вашей точки зрения, мы берем в расчет?
   - Столыпина, - ответил наконец Милюков. - Разве вы не его имели в виду?
   Добившись ответа, Трепов продолжил, словно бы Милюков п р о б р о с и л
мелочь:
   - Согласны ли вы, Павел Николаевич, чтобы облегчение крестьянской
участи, то есть передача части земель мужику, было провозглашено
государем, или полагаете, что только Дума вправе принять такой закон?
   - Я полагаю, что милость, данная крестьянству из рук государя, поможет
успокоению страны, Дмитрий Федорович.
   Трепов откинулся на спинку кресла: Милюков в кармане. Хорош либерал!
Ишь, глазами сияет, недоносок, видит себя в Зимнем, не иначе! Дай только
время, я тебе покажу кадетскую свободу! На Акатуе у меня сгниешь!
   Трепов налил мадеры до краев.
   - За вас, Павел Николаевич, за то, что вы принесли с собою русскому
обществу!
   Ваш ответ высокопатриотичен и продиктован заботой о будущем нашей
отчизны.
   Благодарю вас!
   Чокнулись, помочили губы.
   - А теперь мой вопрос, Дмитрий Федорович.
   - К вашим услугам.
   - Угодно ли будет государю даровать всеобщее избирательное право?
   - Бесспорно.
   - За вас, - поднял бокал Милюков. - За то, что вы приносите с собой
русскому обществу! Чокнулись. Губ не мочили.
   - Народ ждет конституции, Дмитрий Федорович. Можно надеяться на то, что
государь подпишет основной закон, представленный на его благоусмотрение
Думою?
   - Сначала нужно составить такой закон, Павел Николаевич. Составить в
новых условиях, в обстановке всеобщего доверия.
   - Значит, самая идея конституции не отвергается?
   - Приветствуется. Государь готов даровать конституцию подданным.
   - Амнистия?
   - Нет. Государь никогда не простит цареубийц. Это позволит
революционерам творить свое мерзкое дело безнаказанно!
   - Дмитрий Федорович, вы не правы! Амнистия, дарованная государем, лишь
укрепит престиж монархии! Народ возблагодарит за это царя. У кого
поднимется рука на освободителя?!
   - Александра Второго, освободителя, убили, Павел Николаевич.
   - Но то было иное время! Сейчас народ измучен революцией! Культурные
слои хотят спокойствия и тишины! Поймите, именно престиж самодержавия
поможет нам, нашей партии вести работу по изоляции крайних групп, мы
откроем пропагандистскую кампанию в Думе, я обещаю вам это, я держу в
руках третью часть всех депутатов, то есть относительное большинство.
Уговорите государя, Дмитрий Федорович!
   - Я не могу этого сделать, хотя ваши доводы искренни и лично я могу вас
понять.
   Я тем не менее реально мыслю, Павел Николаевич, я не хочу сулить
невозможного...
   - Отмена военного положения?
   - Сложный вопрос. Совладаете с эсерами? С социал-демократами? От этого
будет зависеть все.
   - С социал-демократами я смогу договориться. Плеханов занял вполне
благоразумную позицию, он пользуется в партии авторитетом, он повернет
своих единомышленников на верный путь. Я уже писал об этом, я с похвалой
отозвался о его нынешней позиции.
   Трепов ничего не сказал, загадочно улыбнулся, достал из кармана
записную книжечку, пометил что-то, вырвал листок и протянул Милюкову:
   - Как вам?
   Павел Николаевич прочитал:
   "Состав министерства доверия:
   Премьер - член ЦК к. д. партии Муромцев.
   Министр внутренних дел - Милюков или Петрункевич.
   Министр юстиции - Набоков или Караваев.
   Министр иностранных дел - Милюков или Извольский.
   Министр финансов - Герценштейн.
   Государственный контролер - Шипов.
   Военный, морской и министр двора - по усмотрению Е. И. Величества".
   Милюков ответил не сразу, должен был справиться с охватившим его
волнением.
   Достал свой карандаш, следом за фамилией "Шипов" каллиграфически вывел
"Гучков", протянул Трепову.
   - Сработаетесь? - удивился Дмитрий Федорович так, словно кабинет уже
утвержден.
   - Он ведь со Столыпиным, во всем с Петром Аркадьевичем.
   - Ради вхождения в кабинет Гучков поменяет ориентацию.
   - Полагаете? Отчего?
   - Слишком молодой политик, слишком эмоциональный человек, слишком
проломистый купец. Трепов рассмеялся:
   - Исчерпывающая характеристика!
   Трепов написал Милюкову свой личный телефон, в спальню, и просил
звонить в любое время дня и ночи.
   - Я верю, что кабинет будет утвержден на этих днях, ждите от меня
вестей.
   - Что-то я в добрые вести разучился верить, - откликнулся Милюков. -
Тем не менее жду. Мой телефон записать?
   - Ну, вас найти нетрудно, вы теперь фигура, это я в тени, - улыбнулся
Трепов. - Я ваш телефон знаю, Павел Николаевич, он в справочной книге уже
распубликован...
   На прощание Милюков сказал:
   - Я, увы, привык к нашим опозданиям, привык к тому, что мы всегда
пропускаем нужный момент, размышляючи вместо того, чтобы действовать, и
посему оптимизм ваш и убежденность в скором решении н а ш е г о дела -
сущий бальзам на сердце.
   - Когда дом горит, приходится с пятого этажа прыгать, - ответил Трепов.
- Время, отпущенное на рассуждения, кончилось, Павел Николаевич, это
теперь понимают все.
   Слово последнее произнес так, что и дурню было ясно - Царь.
   Вечером того же дня Трепов вызвал корреспондента агентства "Рейтер",
прозванного "безносым Лоэнгрином" за боксерскую физиономию, верного
приятеля Мануйлова-Манусевича, человека, служившего Лондону так же, как и
Петербургу, сформулировал вместе с ним вопросы к себе и вместе же составил
ответы.
   "Р е й т е р". - Чем, по-вашему, господин генерал, отличается ситуация
сегодняшнего дня от прошлых пяти месяцев!
   Т р е п о в. - Положение по-прежнему сложное. Ни ответственное, ни
коалиционное, ни любое другое министерство, организованное вне Думы, не
принесет успокоения стране.
   "Р е й т е р". - Какое же министерство может привести страну к
нормальному состоянию!
   Т р е п о в. - Кадетское. Министерство доверия. Кадеты сейчас -
сильнейшая партия в Думе, им и надлежит повести страну по тому пути,
который избран значительной частью населения после того, как был
опубликован всемилостивейший манифест государя. Сейчас кадеты вынуждены
считаться с частью левых групп.
   Если же они образуют министерство, то, понятно, все левые будут
отринуты - политика не для левых, им угоден лишь безответственный шум и
свара.
   "Р е й т е р". - Усматриваете ли вы риск в том, что именно к. д. партия
возглавит кабинет!
   Т р е п о в. - Определенный риск, бесспорно, есть. Однако положение
таково, что необходима предпринимать шаги, время дискуссий кончилось,
народ ожидает действий".
   Трепов интервью спрятал в сейф, сказал "Лоэнгрину", чтоб тот никуда из
столицы не отлучался, оставлял, если отъедет надолго, телефон в бюро или
дома.
   - На этих днях ждите вызова, надо будет срочно передать текст в Лондон.
   - Такой бы текст сейчас, сэр! Гвоздь, сенсация особенно хорошо стоит:
   "Диктатор выступает в пользу бывших противников"!
   - Сенсация - это когда ко времени, а сейчас рано, - ответил Трепов без
обычных своих прибауточек - волновался, ибо шел к царю доложить разговор с
Милюковым и передать в собственные его величества руки список кабинета
министров, исправленный доверчивым и тщеславным карандашом кадетского
лидера.
   Государь список спрятал в карман своего полковничьего, без крестов и
аксельбантов, френча, погладил Трепова по плечу:
   - Устал?
   - И-эх, ваше величество, помру - отосплюся! Главнее, чтоб дело вышло:
   чужим дрыном да по иху же тыну! Ишь на что замахнулись, министерство им
подавай!
   Была кадетская Дума - и нет, новую подберем так, чтоб шла-играла
босиком!
   - А подберешь? - поинтересовался государь.
   - Подберу, ваше величество, подберу! - ликуя отозвался Трепов, не поняв
даже, что этим своим обещанием поставил на себе как на п р е т е н д е н т
е крест, ибо Николай не любил людей, которые полагали возможным делать
хоть что-нибудь, не заручившись его, самодержца, предварительн