Дедюлин. - Возможно, я могу
помочь вам?
   Не отрывая взгляда от ордена Святого Владимира, красовавшегося на груди
дворцового коменданта, - получил за "разоблачение заговора бомбистов на
священную особу государя императора в Царском Селе", - Герасимов подумал:
   "Разоблачил"? Не ты разоблачил несчастного Наумова, а я поставил
спектакль с виселицами... Можешь ли помочь? Конечно, можешь, как не
можешь... Порадел бы, чтоб не только тебе и Спиридовичу ордена повесили,
но и мне б по заслугам дали.
   А ведь обошли, легко обошли, на повороте! Да и погоны мои где?! Отчего
не жалуют генералом?! Эх-хе-хе, не умеют в империи ценить тех, кто верен и
умен, ценят тех, кто без мыла влазит и в ушко нашептывает..."
   - Нет, благодарю вас, в помощи не нуждаюсь... Что касается
раздражительности, то ведь сплю мало - дела... Врачи настаивают на том,
чтоб лечь в клинику или поехать на воды... Как полагаете, стоит
прислушаться к эскулапам?
   И Дедюлин дрогнул:
   - Конечно, конечно, Александр Васильевич, ваше здоровье надобно беречь,
только, бога ради, после высочайшего визита в Ревель! Не бросайте нас со
Спиридовичем, на вас надежда...
   - Да разве во мне дело? - чуть нажал Герасимов. - Трусевич - директор
департамента полиции, тайный советник, полный генерал, - огромная власть в
руках, сотрудники разбросаны по всей империи, куда мне с ним в
квалификации равняться?
   Дедюлин на это ответил, положив ладонь на левую руку Герасимова,
которой тот прижимал к столу бумаги, чтоб не смело сквозняком:
   - Я обещаю, что предприму необходимые меры - в случае, если визит в
Ревель пройдет благополучно, - для безотлагательного жалования вас
генерал-майором, Александр Васильевич.
   - Благодарю, - ответил Герасимов. - Тем не менее на поездку в замок к
Бенкендорфам я накладываю табу. Иначе не смогу гарантировать, что
высочайший визит пройдет благополучно. Лучше продолжать службу полковником
с чистой совестью, хоть и без наград, чем генералом, повинным в трагедии
империи.
   Дедюлин снял ладонь с его руки, пожал плечами, но сказать ничего не
сказал; расстались холодно.
   Вернувшись в Петербург, Герасимов сразу же вызвал Азефа.
   - Господин начальник охранного отделения, милостивый государь Евгений
Филиппович, - грустно пошутил он, приглашая провокатора к столу,
сервированному с особым изыском, - а ведь вы у нас мудрец, не чета
доверчивому Герасимову...
   Ваша взяла... Все верно - поезд. Где намерены проводить акт?
   - На пути следования. Нападение боевиков на поезд...
   - Каким образом избежим?
   - Это я уже продумал. Только оплатите пару моих счетов по картам - я
отдал две тысячи, чтобы за дружескою беседой получить от моего сановника
все, что требовалось...
   - Считайте, что получили.
   - А я уж и посчитал, - серьезно ответил Азеф. - Мне, увы, все
приходится считать... Словом, я сообщу моим людям шифрованной телеграммой
о выезде Николая ночью, за полчаса перед тем, как поезд отправится из
Петербурга. Ясно? "Я же сообщил! Не моя вина, что вы не успели провести
акт в дороге!"
   - В Ревель никто другой, кроме ваших людей, не собирается?
   - Ну, Александр Васильевич, это не ко мне вопрос. Приходите к нам на
заседание ЦК, да и спросите, - я не всесилен. На всякий случай скажите
вашим пинкертонам, чтоб присматривали за максималистами, те нам не
подчиняются, ответа за них не несу.
   - У ваших на флоте есть контакты?
   - Мои - под контролем. Стрелять и взрывать без приказа не станут. А все
другие - ваша забота. Ищите.
   В тот же день Герасимов попросился на прием к Столыпину; премьер
любезно пригласил на чай; расспрашивал о новостях, был, как всегда,
чарующе добр, но тем не менее на прямые вопросы не отвечал, предпочитал
давать обтекаемые ответы; взгляд потухший, сеть мелких морщин под глазами;
сдал, бедняга.
   - Думаю, охрана августейшей семьи будет на этот раз особенно сложной, -
задумчиво сказал Герасимов. - Я бросил на эту работу практически всех моих
людей, столица останется без охраны...
   - Почему "особенно сложной"? - спросил Столыпин, помешивая длинной
ложечкой крепкий чай в своем серебряном, ажурном подстаканнике.
   - Потому что террористы имеют все данные о маршрутах и плане
августейших встреч.
   - Как они к ним попали? Измена?
   Герасимов вздохнул:
   - Демократия, а не измена, Петр Аркадьевич... Эсеров снабжают
материалами британские журналисты, там ведь все открыто, не то что у нас...
   - Я попрошу Извольского снестись с нашим послом в Лондоне по этому
вопросу...
   И тут Герасимов з а п у с т и л:
   - Ах, Петр Аркадьевич, я ведь не об этом... Меня страшит иное:
поскольку все силы охраны будут передислоцированы в Ревель, северная
столица остается совершенно незащищенной... Найдись десять человек,
которые бы рискнули взять власть, - особенно если имеют связи с армией и
полицией, - она, как спелое яблоко, сама бы упала им в руки... Да
здравствует республика! Или - конституционная монархия, коли с кем из
великих князей уговорятся...
   Столыпин закаменел лицом; хотел было резко подняться, но сдержал себя
(не желает выдавать волнение, понял Герасимов; знает, что я к нему
достаточно присмотрелся, каждый его жест расписал по формулярчикам);
спросил холодно:
   - У вас есть какие-то сведения о такого рода возможности, Александр
Васильевич?
   Герасимов медленно поднял глаза на премьера, долго молчал, потом
ответил - чуть не по слогам:
   - Я ф а н т а з и р у ю, Петр Аркадьевич... Но это вполне реальная
фантазия...
   Во имя России люди ведь и на больший риск шли...
   Ну же, думал он моляще, придвинься ко мне, положи руку на колено,
открой душу!
   Ведь я вижу, как ты страдаешь! Я понимаю ужас твоего положения, как
никто другой, д а й только приказ, я все сделаю... Ладно, бог с тобой, не
приказывай - н а м е к н и хотя бы, мне и того хватит.
   Столыпин все же не выдержал, поднялся, начал мерить кабинет мелкими,
семенящими шажками, чуть косолапя, словно застенчивая женщина на людях.
   - Это правда, - глядя в его спину, проскрежетал Герасимов, - что его
высочество великий князь Николай Николаевич жаловался вам на государя:
"тот попал в плен Александры Федоровны, Россия живет без самодержца"?
   Столыпин резко остановился, словно бы кто натянул невидимые глазу
поводья, обернулся так стремительно, что не удержал равновесия, покачнулся
даже:
   - От кого к вам это пришло?!
   - От камердинера, Петр Аркадьевич... Не великий же князь мне
наблюдательные листы пишет - о себе самом...
   - Александр Васильевич, - тихо, с какой-то невыразимой, страдальческой
болью сказал Столыпин, - если я чем и горжусь в жизни, так тем лишь, что
меня в газетах называют "русским витязем". А вы слыхали, что значит
по-мадьярски слово "витязь"? Нет? "Осторожно"! Да, да, увы, это так!
"Осторожно"! Пошли к ужину, Ольга Борисовна сулила блины с творогом...
   ...А Карпович все ж таки нашел в Ревеле связи с максималистами; не зря
говорил друзьям: "С таким учителем, как Иван Азефа среди террористов],
можно свернуть горы, главное - отвага и убежденность в конечном торжестве
нашего дела".
   Имя Карповича было легендарным для всех, кто считал террор единственным
средством борьбы с самодержавием; над социал-демократами смеялись:
   "Книжные черви, балласт революции, такие никогда не смогут поднять
народ на решительный бой с деспотизмом; слово бессильно; только бомба
может всколыхнуть массы".
   От максималистов он получил явку к боевой группе, готовившей а к т
независимо от эсеровского ЦК, в глубокой тайне.
   Руководитель группы представился "Антоном", смотрел на Карповича
влюбленными глазами, сразу же угостил чаем, заваренным в матросской
металлической кружке, предложил расположиться в его мансарде: "Хозяин дома
наш друг, хорошо законспирирован, так что здесь вам будет надежно, город
полон филеров, право, оставайтесь у меня".
   Однако, когда Карпович спросил, что и где планируют провести
максималисты, Антон замкнулся:
   - Вы должны понять меня... Я видел вас с товарищем Иваном, поэтому
принял вас, как брата... Приди кто другой, кого я не знаю, пришлось бы
убрать. Акт будет осуществлять другой товарищ, не я, к сожалению. Я не
вправе рисковать его жизнью до той минуты, пока он не приведет приговор
над тираном в исполнение...
   - Словом, не доверяете, товарищ Антон?
   - Вы брат мне, товарищ Карпович! Как же я могу вам не доверять? Но если
бы я спросил, где ваши друзья, которые ждут на улицах того часа, когда
поедет Николай Кровавый, чтобы взорвать его, вы бы мне ответили?
   - Нет, - согласился Карпович. - Я бы не ответил ни в коем случае. Но
мне кажется, что наш опыт несколько больше вашего, товарищ Антон. Я не
претендую на то, чтобы влезать в ваше дело. Я думаю, что совместное
обсуждение . вашего плана, его детальное исследование может помочь вам.
Все же согласитесь, мы обладаем большей информацией, чем вы...
   - Ваши товарищи намерены проводить акт в Ревеле? - спросил Антон в упор.
   Карпович оглядел его юное лицо, пшеничные усы, добрые, чуть близорукие
голубые глаза и, сопротивляясь себе самому, тем не менее ответил:
   - Да.
   - Где это должно произойти?
   - Я не могу ответить на ваш вопрос. Антон удовлетворенно кивнул:
   - Верно. Я не в обиде. Теперь вам будет ясно, отчего и я вынужден
молчать.
   - Такое недоверие друг к другу может принести нам много бед, - заметил
Карпович.
   - Мы можем пересечься. Тогда провал ждет и вас, и нас.
   - Вы же знаете, как много сейчас говорят о провокации в вашем ЦК,
товарищ Карпович...
   - Вы заметили, я не спросил ваше настоящее имя... Так что и вы
переходите-ка на "Вадима", ладно?
   - Да, да, конечно, - сразу же согласился Антон, - я должен был в первую
же минуту поинтересоваться, как мне следует вас называть, простите.
   - Что же касается провокации, о которой распускает слухи охранка, дабы
нанести удар престижу партии социалистов-революционеров, то в первую
очередь удар направлен против Ивана, вам это прекрасно известно. Нас сие
не удивляет, удар против товарища Ивана пытаются нанести уже не первый
год. Это понятно, товарищ Антон, враг всегда норовит бить по вершинам. Не
верьте бормотанью Бурцева, им играет охранка. Точнее: я хочу думать, что
им играют. Если же мы убедимся в осознанной провокации Бурцева, я убью
его. Вот так.
   - Коли вы скажете, где намерены произвести акт, - задумчиво сказал
Антон, -
 тогда и я отвечу на ваш вопрос.
   - Хорошо, - после долгой паузы откликнулся Карпович. - Акт будет
поставлен на улицах, во время проезда царского кортежа к порту.
   - Они же придут сюда на "Штандарте", - удивился Антон. - Они и в
городе-то вряд ли появятся.
   - Они приедут сюда по чугунке, - сказал Карпович. - Вот в чем дело,
товарищ Антон.
   - Информация надежна?
   - Вполне.
   - В таком случае я скажу, что мы ставим акт на царском фрегате. Наш
человек застрелит царя на борту.
   - Я могу с ним увидеться?
   - А я смогу увидеться с тем, кто будет казнить императора на ревельских
улицах?
   - Можете, - ответил Карпович. - Я один из них. "Антон" взглянул на
собеседника своими ясными, детскими, сияющими глазами, вздохнул:
   - Чем будет работать товарищ? Бомба или револьвер?
   - Револьвер.
   - Это рискованно. Оружие могут выбить из рук, особенно если акт
приурочен к обходу строя. Надежнее обмотать себя динамитом, полная
гарантия успеха.
   - На военном корабле динамит не спрячешь, товарищ Вадим. И шнуры тоже,
нереально.
   - Револьвер опробован?
   - Да.
   - Я оставлю вам свой адрес, товарищ Антон. Если человек, взявший на
себя счастье покончить с тираном, появится в городе - найдите меня, хорошо?
   - Я сделаю это.
   Азеф выслушал Карповича, гуляя по ночному Ревелю; когда тот кончил,
сыграл рассеянность; он не должен помнить всего, что ему рассказал
адъютант; в случае удачи максималистов он будет в стороне:
   - Прости, я задумался о своем, все пропустил мимо ушей... Пусть
молодежь делает, что хочет, я ставлю на боевую организацию, пойдем
встречать наших: я отправил телеграмму, они должны приехать вечерним
поездом.
   Никто конечно же не приехал, поскольку боевики получили сообщение Азефа
за десять минут перед отправлением поезда в Ревель и за час перед тем, как
из Петербурга вышел царский состав. Поэтому путешествие на "чугунке"
прошло спокойно; в Ревель Герасимов привез с собой двести филеров; сто
человек обеспечила местная охранка; армия выстроила шпалеры солдат по
дорогам следования августейшей семьи; вся ревельская полиция была на
улицах, сдерживая спинами жаркую толпу зевак; мальчики и девочки, одетые в
белые платья, махали трехцветными флажками; хористы рвали горло, исполняя
"Властный державный"; когда государь ступил на борт катера, Герасимов
облегченно вздохнул: конец - делу венец, на море царя никто не достанет.
   С этим он отправился в отель и провалился в сон, тяжелый и какой-то
душный; проснулся в ужасе: увидел государя голым, к болезни; бросился в
ванную комнату, пустил воду, смыл дурь с кончиков пальцев; в эту примету
верил свято, - если после пригрезившегося кошмара смыть кончики пальцев
водой, сон не сделается явью, сколько раз так бывало и всегда кончалось
добром...
   Вернувшись в широкую двуспальную кровать, тяжело затянулся папиросой,
подумав:
   "Был бы Столыпин покрепче, не стал бы я пальцы водою смывать, да
здравствует республика и ее создатель Александр Герасимов!"
   А между тем директор департамента полиции Максимилиан Иванович
Трусевич, поселившийся в "штабной" гостинице вместе с "тихоней" -
товарищем министра внутренних дел Александром Александровичем Макаровым
(старый друг Петра Аркадьевича - еще с тех пор, как Столыпин был
саратовским губернатором, а он, Макаров, председателем судебной палаты,
поэтому и тащил за собою повсюду), генералом Курловым (змей, грязный
человек, навязан департаменту, пользуется поддержкой дворцового коменданта
Дедюлина), получив в руки депешу, залитую сургучом, "строго секретно,
вручить лично", отправился к себе в номер, сломал сургуч, достал сводку
наружного наблюдения, поставленного им за Герасимовым (без занесения в
делопроизводство; работали свои, самые доверенные люди) и углубился в
чтение.
   Из пяти страниц, написанных убористым почерком от руки (машинке такое
не доверишь, у Герасимова всюду свои люди, не исключено, что и в
стенографическом бюро департамента кого заагентурил), Трусевич подчеркнул
лишь несколько строк:"
   Сероглазый" (так филеры обозначили Герасимова) в 13.32 зашел в кафе и
занял столик в глубине зала. В 13.40 к нему присел "Урод" (так был
обозначен Азеф). В течение двадцати пяти минут они, заказав две чашки кофе
со сливками, беседовали о чем-то; ввиду указания "не пугать", попыток
прослушать собеседование не предпринималось.
   В 14.05 "Урод" вышел из кафе и, взяв пролетку, отправился в центр
города.
   В 14.11 "Сероглазый" вышел из кафе и, сев в ожидавший его экипаж,
поехал в военную гавань, где встретился с "Толстым" (такую кличку филеры
департамента дали дворцовому коменданту Дедюлину) и "Рыжим" (так был
обозначен начальник личной охраны государя генерал Спиридович).
   В 14.42 все трое на боте отправились на военный корабль.
   В 14.57 "Урод" встретился в ресторане "Золотая корона" с "Черным" (так
был обозначен Карпович).
   В 15.08 "Черный", расставшись с "Уродом", который стал обедать,
отправился в район Нымме, дом семь, собственность шкипера Густава Юрна.
   В 15.53 "Черный" вышел из дома и, тщательно проверяясь, отправился в
центр, в ресторан "Золотая корона", где "Урод", не входивший ни с кем в
контакт, заканчивал обед кофеем. "Черный" присел за столик "Урода" и
беседовал с ним в течение пятнадцати минут. После этого они расстались,
"Урод" отправился на вокзал и, взяв билет на петербургский поезд, зашел к
начальнику железнодорожной станции "Ревель". Через окно было видно, что он
спросил разрешения позвонить по телефонному аппарату. Такое разрешение ему
было дано.
   Опросом барышни с телефонной станции вокзала удалось выяснить, что из
кабинета начальника действительно звонили в город, назвав номер отеля
"Люкс".
   Точного содержания разговора телефонистка не помнит, но смысл сводился
к тому, что "кризис заболевания прошел, ничего опасного для организма
более нет, только нельзя допускать максимальной температуры, следует сразу
же применять хирургические меры". Это послание просили передать некоему
"Александру Васильевичу".
   Между тем в 15.45 из дома шкипера Юрна вышел неизвестный, примерно
двадцати трех лет, высокий блондин с пшеничными усами, нос прямой, глаза
голубые, круглой формы, сам очень высокий, примерно двух метров росту,
одетый в форму мичмана военного флота, и отправился к военной гавани, где
сел на парапет, ожидая кого-то в течение часа, не сходя ни с кем в
контакт. После этого вернулся домой и более никуда не выходил и никого из
неизвестных не принимал; присвоена кличка "Усатый".
   Трусевич позвонил доверенному сотруднику особого отдела, ведавшему
агентурой, и попросил немедленно прийти, захватив привезенные дубликаты
фотографий боевиков-максималистов; з а г о в о р против себя понял сразу
же, прочитав строчку по поводу "максимальной" температуры. "Урод" своих
боевиков, понятно, от дела отвел, служит Герасимову не за страх, а за
совесть, но ведь если охрана в е д е т социалистов-революционеров, то
проклятые максималисты на нем висят, на Трусевиче, будь они неладны! Сам
Азеф от контактов с ними воздерживался, но чует мое сердце, этот "Усатый"
в Ревеле неспроста, и то, что Азеф сам с ним не встретился, а послал к
нему своего "Черного", весьма симптоматично.
   Разложив на столе пятнадцать фотографических портретов, Трусевич
пригласил Василия Саввича Опарышкина, который возглавлял филерскую
"летучую группу"
   (на пенсии уже, приглашен на ш т у ч н у ю работу, с правом набрать
себе семь филеров с поденной оплатой), подчиненную одному ему, директору
департамента, Максимилиан Иванович попросил глянуть, нет ли среди
предложенных к опознанию "Черного" или "Усатого".
   Опарышкин лишь только глянул на стол, где были разложены фотографии,
так сразу и ткнул пальцем в ту, что лежала с самого края, возле
перламутрового, переливчатого телефонного аппарата:
   - Это "Усатый", ваше превосходительство.
   Трусевич перевернул фотографию; каллиграфическими буквами было выведено:
   "Иван Савельевич Грачев, 1886 года рождения, дворянин, быв. студент
физико-математического факультета Спб. университета, стажировался у
профессора Баха, член ЦК соц.-рев.; после казни Зильберберга, Никитенко,
Сулятицкого и Стуре руководит боевым отрядом максималистов; состоит в
розыскных листах ДП".
   Трусевич сердечно, но при этом в обычной своей суховатой манере
поблагодарил Опарышкина и, протянув старику четвертной билет, заметил:
   - Пригласи своих сотрудников в трактир и хорошенько угости, но более
двух четвертей не пить, завтра будет хлопотная работа. Если информация о
сегодняшнем дне уйдет на сторону - сгною всех вас в каземате. За "Усатым"
сейчас кто смотрит?
   - Нушкин и Гандыба.
   - Хохол?
   - Да.
   - Зачем хохла взял в дело? Что, русских мало?
   - Он - наш хохол, ваше превосходительство, проверенный, да и его дед по
матери великоросс...
   - Смотри, под твою ответственность... А "Черного" кто водит?
   - Пашков и Каныгин.
   - Когда увидишь, что сотрудники и офицеры департамента окружили дом
"Усатого", своих сними. Чтоб все тихо было и культурно. Ясно?
   - Ясно, ваше превосходительство.
   - "Черного" продолжайте пасти сами, его никому .не отдавать.
   - Юркий больно, двое могут не уследить, профессионал высокого класса.
   - За то и деньги плачу, чтоб профессионала пасли. Придурки меня не
интересуют.
   "Антона" взяли ночью вместе со шкипером Юрна; оставили в доме засаду;
на допросах, которые продолжались всю ночь, ни тот, ни другой не
произнесли ни слова; а ведь завтра приходит фрегат "Виктория и Альберт" с
королем Англии на борту, спаси господи, сохрани и помилуй.
   Трусевич