ял дымчатые очки в большой роговой оправе и
спросил:
   - Могу я переговорить с Феликсом Эдмундовичем?
   Дзержинский, услыхав скрипучий, медленный голос Турчанинова, даже ложку
уронил на столик, рассыпал чай, вышел из закутка, побледнев от волнения.
   - Прежде чем мы начнем... - он помолчал, подыскивая слово, - наше
объяснение, поручик, ответьте мне на один лишь вопрос: бегство мальчика,
Анджея Штопаньского, вы организовали?
   - У меня была санкция на побег с последующим расстрелянием только
одного человека - на вас, Феликс Эдмундович. Побег Штопаньского я не
готовил. По-моему, это не провокация. Видимо, мальчику искренне помогали
люди из ППС, а кто им воспользовался из н а ш и х, не знаю.
   - Кто поручил вам убрать меня?
   - Глазов.
   - Смысл?
   - Боится вас.
   - С моими друзьями вас надо знакомить? - спросил Дзержинский.
   - Господа Уншлихт, Ганецкий и Ротштадт?
   Все переглянулись, ничего не ответили - за них сказал Дзержинский:
   - Раздевайтесь.
   Повесив аккуратно пальто с чуть блестящими боками - долго, видимо,
носил, - Турчанинов, огладив лысеющую голову, продолжил:
   - Партийные клички угодно ли?
   Ганецкий сказал:
   - Это интересно. Пожалуйста.
   - Господин Уншлихт, Иосиф Станиславович, тысяча восемьсот семьдесят
девятого года рождения, из интеллигентов, окончил техническое училище в
Варшаве, член партии с 1900 года. Клички "Техник" и "Юровский". Господин
Ганецкий-Фюрстенберг, Якуб Станиславович, рожден в Варшаве, в том же году,
отчислился из университета в связи с переходом на профессиональную
революционную работу. Получил, тем не менее, высшее образование в Берлине,
Гайдельберге и Цюрихе. Член партии с 1901 года. Два года отбыл в десятом
павильоне Цитадели. Клички "Чеслав", "Куба", "Хенрик". О господине
Ротштадте знаю меньше. Кличка - "Красный".
   - Вот так, - сказал Дзержинский и оглядел друзей потемневшими глазами.
- Так вот. Про Цадера вы тогда серьезно?
   - Вполне, - ответил Турчанинов. - Он - наша "подметка".
   Расселись, замолчали, рассматривали друг друга, напряженно наблюдая за
тем, как Дзержинский не спеша доставал из шкафчика стаканы, блюдца и
ложечки для варенья.
   - Тебе помочь? - спросил Уншлихт.
   - Возьми пару блюдцев, а то я разгрохаю, - ответил Дзержинский.
   Турчанинов аккуратно кашлянул:
   - Я могу выйти в коридор, Феликс Эдмундович, если вам надо переговорить
с друзьями.
   - Я бы сказал вам, коли нужда возникла. Не надо.
   Первый стакан "липтоновского", со странным зеленоватым отливом чая
выпили в молчании. Когда Дзержинский разлил по второму, Турчанинов,
отказавшись от сахару, посмаковал варенье, даже глаза зажмурил:
   - Альдона Эдмундовна прислала?
   - Да, - ответил Дзержинский, вспомнив сразу же, что к баночке с
малиновым вареньем была приложена записка сестры, шутливая, добрая. - Моя
корреспонденция через вас проходит?
   - Легальная - да.
   - Кто еще освещает нас в охранке?
   - Глазов так построил схему работы, что у меня в руках лишь люди из ППС
и "анархо-коммунисты" - от них я черпаю данные про вас. Те, кто занимается
ППС или эсерами, работают с агентурой, введенной в вашу партию, - меньше
возможностей для утечки информации.
   - Какова причина, толкнувшая вас прийти ко мне?
   - Я отвечу вам, Феликс Эдмундович. После манифеста государя, после
амнистии, я понял - все кончено. Теперь не спастись, теперь начнется
отрицание всего и вся, кровь и ужас. Единственной силой, с моей точки
зрения - нет, нет, не жандарма, а патриота России, - кто может удержать
страну от гибели, от развала, словом, от исчезновения с карты мира,
являетесь вы, социал-демократы, ибо у вас есть программа будущего. Другое
дело, я с этим будущим не согласен, но ведь, в конечном-то счете, давайте
жить по Тургеневу: "Россия может обойтись без любого из нас, но никто из
нас не может жить без России". Преподавания в школе вы меня не лишите,
думаю? Артиллерист - я могу учить детей математике. Словом, сейчас я
пришел к вам с предложением: во-первых, я постараюсь выяснить имена всех
"подметок", работающих среди вас, а во-вторых, сегодня вам надо поменять
явки, сегодня же, - повторил Турчанинов, - практически - все. Не потому,
что мы их знаем, мы - сейчас - бессильны предпринять что-либо серьезное,
но оттого, что Глазов прислал шифровочку Егору Саввичу Храмову, нашему
"Михаилу Архангелу"...
   Вас сегодня "народ" будет убивать, верные царевы слуги; в-третьих...
   - Погодите, - перебил его Дзержинский, - а где штаб "Архангела"? Откуда
они должны идти к нам?
   - Штаб у них на Тамке, а где именно - не знаю.
   - Узнать нельзя?
   - Можно, однако это поставит меня под удар: в полиции не любят, когда
кто-то лезет в чужую епархию.
   - В чьей епархии "архангелы"?
   - Они у подполковника Крахмальникова, а тот подчинен непосредственно
Глазову; здешнее начальство к нему не рискует подлезать.
   - "Подлезать"? - удивился Дзержинский. - Это как?
   - На жандармском жаргоне "подлезать" - означает переманивать чужого
агента более высокою платою и стараться узнать первым ту информацию,
которую собирает коллега.
   - Смешно. - Дзержинский вздохнул. - Охрана устоев построена по системе
воровского притона.
   - Советовал бы вам, Феликс Эдмундович, - медленно сказал Турчанинов,
достав из кармана несколько листков бумаги, - обратить внимание на этот
документ. Мне его по прочтении верните, он - секретный. Это мы
перехватили, горяченькое это.
   "Сов. секретно.
   Копия документа, добытого агентурным путем.
   СРЕДИ ПРОГРЕССИВНОЙ ЧАСТИ РУССКОГО ОБЩЕСТВА В ЦАРСТВЕ ПОЛЬСКОМ
СУЩЕСТВУЕТ
 ПОТРЕБНОСТЬ СПЛОТИТЬСЯ НА ПОЧВЕ СОЧУВСТВИЯ И СОДЕЙСТВИЯ ПОЛЬСКОМУ
 ОСВОБОДИТЕЛЬНОМУ ДВИЖЕНИЮ.
   В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ УЖЕ ВПОЛНЕ ЯСНО НАЧИНАЕТ СКАЗЫВАТЬСЯ РАЗЛИЧИЕ ВО
ВЗГЛЯДАХ И
 СТРЕМЛЕНИЯХ МЕЖДУ БУРЖУАЗНОЮ ЧАСТЬЮ ОБЩЕСТВА И ТРУДЯЩИМИСЯ КЛАССАМИ. В ТО
ВРЕМЯ
 КАК ПЕРВАЯ, ДАЖЕ В ЛИЦЕ ЛУЧШИХ СВОИХ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ, ОБНАРУЖИВАЕТ
СКЛОННОСТЬ
 ВСТУПИТЬ С ПРАВИТЕЛЬСТВОМ В ПЕРЕГОВОРЫ НА ПОЧВЕ ОБЕЩАНИИ БУМАЖНОЙ
КОНСТИТУЦИИ
 17-ГО ОКТЯБРЯ И ПОД УСЛОВИЕМ ИХ ВЫПОЛНЕНИЯ ГОТОВА ДАЖЕ СОТРУДНИЧАТЬ С
 ПРАВИТЕЛЬСТВОМ В ЕГО РАБОТАХ ПО "УМИРОТВОРЕНИЮ" СТРАНЫ, ДО БОРЬБЫ С
"КРАЙНИМИ
 ПАРТИЯМИ" ВКЛЮЧИТЕЛЬНО, ТРУДЯЩИЕСЯ КЛАССЫ - РАБОЧИЕ И КРЕСТЬЯНЕ -
ОТЧЕТЛИВО
 СОЗНАВАЯ, ЧТО ТОЛЬКО ПЕРЕХОД РЕАЛЬНОЙ СИЛЫ В РУКИ НАРОДА МОЖЕТ ОБЕСПЕЧИТЬ
 ДЕЙСТВИТЕЛЬНУЮ КОНСТИТУЦИЮ, РЕШИЛИ ВЕСТИ БОРЬБУ ДО ПОЛНОЙ ПОБЕДЫ И
НЕОБХОДИМЫМ
 РЕЗУЛЬТАТОМ ЭТОЙ ПОБЕДЫ ПРИЗНАЮТ СОЗЫВ УЧРЕДИТЕЛЬНОГО СОБРАНИЯ, КОТОРОЕ
ОДНО
 КОМПЕТЕНТНО РЕШИТЬ ВОПРОС О ГОСУДАРСТВЕННОМ УСТРОЙСТВЕ ОБНОВЛЕННОЙ РОССИИ.
   НЕСОМНЕННО, ЧТО ТАМ, ГДЕ ВОЗНИКАЮТ ПОДОБНЫЕ РАЗНОГЛАСИЯ, ПРОГРЕССИВНЫЙ
СОЮЗ
 МОЖЕТ СТОЯТЬ ТОЛЬКО НА СТОРОНЕ ТРУДЯЩИХСЯ.
   НАМ, ЖИВУЩИМ В СТРАНЕ, ГДЕ ВОПРОСЫ НАЦИОНАЛЬНОГО САМООПРЕДЕЛЕНИЯ СИЛОЮ
 ОБСТОЯТЕЛЬСТВ ВЫДВИГАЮТСЯ НА ПЕРЕДНИЙ ПЛАН, НЕОБХОДИМО С ПОЛНОЙ
ОПРЕДЕЛЕННОСТЬЮ
 ВЫЯСНИТЬ СВОЕ ОТНОШЕНИЕ К НАЦИОНАЛЬНОМУ ВОПРОСУ ВООБЩЕ И К ВОПРОСУ ОБ
АВТОНОМИИ
 ПОЛЬШИ В ОСОБЕННОСТИ.
   СОЮЗ ПРИЗНАЕТ ПРИНЦИП НАЦИОНАЛЬНОГО САМООПРЕДЕЛЕНИЯ И ВЫСКАЗЫВАЕТСЯ
ПРОТИВ КАКИХ
 БЫ ТО НИ БЫЛО НАЦИОНАЛЬНЫХ И ВЕРОИСПОВЕДНЫХ ОГРАНИЧЕНИИ.
   ИСХОДЯ ИЗ ТОГО НРАВСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОГО ПРИНЦИПА, ЧТО НИКАКОЕ НАСИЛИЕ
ОДНОЙ
 НАЦИОНАЛЬНОСТИ НАД ДРУГОЙ НИЧЕМ НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ОПРАВДАНО; ЧТО НАСТОЯЩИЕ
ОТНОШЕНИЯ
 ОФИЦИАЛЬНОЙ РОССИИ К ПОЛЬШЕ ОСНОВАНЫ ИМЕННО НА ТАКОМ НАСИЛИИ: КОНСТАТИРУЯ
ДАЛЕЕ
 ТОТ ФАКТ, ЧТО ПОЛЬСКИЙ НАРОД В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ, ПОМИМО ОБЩЕЙ С РУССКИМ
НАРОДОМ
 БОРЬБЫ ЗА ПОЛИТИЧЕСКОЕ И СОЦИАЛЬНОЕ ОСВОБОЖДЕНИЕ, ВЕДЕТ ОДНОВРЕМЕННО
БОРЬБУ ЗА
 ВОССТАНОВЛЕНИЕ НАЦИОНАЛЬНЫХ СВОИХ ПРАВ И ПРЕДЪЯВЛЯЕТ ТРЕБОВАНИЕ ШИРОКОЙ
 КУЛЬТУРНОЙ, ПОЛИТИЧЕСКОЙ И ПРАВОВОЙ АВТОНОМИИ, - СОЮЗ ПРИЗНАЕТ ЭТО
ТРЕБОВАНИЕ
 БЕЗУСЛОВНО СПРАВЕДЛИВЫМ.
   ПО ПОРУЧЕНИЮ - Н. РОЗАНОВ, С. ПОНЦОВ".
   - Интересно, - откликнулся Дзержинский и передал документ товарищам. -
Видимо, инженерия?
   - Да. И ученые. Вполне состоятельные люди, хороших семей, и - за вас.
Это панику в охране вызвало, это - вне понимания: русские баре стали на
защиту польских рабочих.
   - Ученый не барин. Инженер - тоже.
   - А полицейский?
   - Полицейский есть полицейский. Это - однозначно.
   - Значит, спасения не ждать?
   - Если вы пришли с д е л о м - будем думать... Как "архангелы"
относятся к "прогрессистам"?
   - Намечено бить.
   - А национал-демократы? Наши черносотенцы?
   - Те выжидают.
   - Вам неизвестны отношения между руководителями эндеков и "архангелами"?
   - Конкуренты. - Турчанинов усмехнулся. - Враждуют. За влияние
сражаются. Ваша национал-демократия, конечно, поумней. Наши мясники -
слепые фанатики.
   - Кто бы мог узнать нам их адреса? - спросил Дзержинский, возвращая
Турчанинову документ.
   - Не знаю, - ответил тот. - Это - ваша забота.
   - Узнаем, - сказал Дзержинский, посмотрев вопросительно на Ганецкого;
тот чуть кивнул головой. Турчанинов заметил это.
   - Да, разумно, - согласился он, - ваши боевые дружины смогут проследить
"архангелов", когда они пойдут на сбор. В-третьих, после того, как я
передам вам имена "подметок", вы поможете мне исчезнуть, бежать за
границу, и станете там отвечать за мою безопасность.
   - Андрей Егорович, если вам действительно дорога Россия, то путь вы
избрали не самый легкий. Однако уходить за границу сейчас, когда ситуация
так сложна, когда против нас выстраивается объединенный фронт, - никак
негоже. Вы будете очень нужны России на своем посту. А место в самой
хорошей гимназии - после революции - я вам гарантирую.
   - Я даю обещание только в том случае, ежели могу его выполнить. Я не
могу обещать вам, Феликс Эдмундович, продолжать работу в морге.
   - Вы отказываете окончательно?
   - Окончательно я не отказываю.
   - Вы будете думать наедине с собою самим или решите
проконсультироваться с кем-либо?
   - Феликс Эдмундович, я не гетера: если я пришел к вам, то не оттого
ведь, что адреса товарищей эсеров или ППС мне неизвестны. Я пришел к вам
потому, что более не к кому идти. Сейчас - во всяком случае. Я должен
подумать - единственно, что я могу повторить. Запомните, пожалуйста, мой
телефон: 19-75. Как вы понимаете, девицы на телефонной станции обо всякого
рода подозрительных разговорах сообщают нам. Когда вы смените квартиру,
позвоните мне и скажите, что вы от Яна Яновича, привезли лекарство для
моего отца, хотите передать немедленно; назовете адрес, я подойду. Жду
вашего звонка через неделю.
   Поднявшись, Турчанинов поклонился всем, в дверях уже задержался:
   - Во время первомайской демонстрации, Феликс Эдмундович, среди шедших в
первом ряду, рядом с вами, был глазовский агент. Кличка - "Прыщик". Однако
агент этот о вашем выступлении четвертого мая, когда войска уже были
бессильны, не знал. Или - не сообщил, не успел; так могло быть тоже.
   Дзержинский легко вспомнил: Первого мая рядом с ним был Людвиг, Софья
Тшедецка, покойный Генрих, Юзеф Красный и Вацлав, отвечающий в партии за
безопасность явок...
   Когда Турчанинов ушел, Дзержинский сказал:
   - Иосиф, спать не придется, хотя - вижу, как ты устал. Срочно
подыскивай запасные квартиры - это за тобою. Юзеф, установи - через
комитеты - наблюдения за каждым шагом Турчанинова. Якуб налаживает контакт
с боевиками: мы ударим по Тамке первыми. Надо встретиться с людьми из
"Русского прогрессивного союза" - пригласим их к шельмованию "черных
сотен": это важно с точки зрения национальной политики. Вообще с ними
завяжем связи: уж если русский - интеллигент, он до последней капли крови
интеллигент, и стойкости ему не занимать.
   - Я встречусь, - сказал Ганецкий.
   - Успеешь?
   - Да.
   - Хорошо. А я беру на себя склад с оружием - надо раздать всем
участникам налета наганы и бомбы; видимо, предстоит серьезный бой, причем
провести его надо молниеносно, пока не подоспеет полиция.
   В четыре часа в редакции легальной газеты, где Дзержинский порою бывал,
ему передали записку: "Ф. Э.! Звонил из отеля Бристоль (Краковское
предместье, 42-44) некий г. Николаев Кирилл Прок. Ожидает вашего ответа".
   Дзержинский прикинул - до сбора боевиков оставалось три часа.
Турчанинов сказал правду: разведка боевиков заметила на Тамке особое
оживление: дворники, лотошники, купеческие сынки, обыватели, кто с
достатком, тянулись к дому Ильинкова, счетовода мукомольной фабрики Егора
Храмова. Показываться в тех местах, где собирались черносотенцы, нельзя,
ненароком потащишь хвост - амнистия амнистией, а смотрят в оба; провалишь
тогда и боевиков, которые законспирированы прекрасно, ни одного ареста еще
не было, да и вся операция окажется под угрозой.
   На эту операцию Дзержинский возлагал серьезные надежды: во-первых,
ликвидировать банду погромщиков, терроризирующих город, а во-вторых, делом
доказать левым в ППС, которые все более и более отходили от практики
Пилсудского и Плохацкого, что социал-демократы умеют не только агитировать
за революцию, но - при необходимости - стать на ее защиту, и не шальным
выстрелом в полицейского чина, а организованным вооруженным выступлением.
   Напряжение было таким сильным, что Дзержинский сначала наново просчитал
время, оставшееся до операции, а потом лишь еще раз перечитал записку,
чтобы по-настоящему уяснить себе смысл содержащихся в ней слов.
   "Какой Николаев? - раздраженно подумал он. - Или это Турчанинов
играет?! Нет, подожди-ка, - остановил он сам себя, - это же Кирилл!"
   Дзержинский позвонил Николаеву, сказал, что будет у него через полчаса,
что очень рад его приезду и что везет ему подарок.
   Он спустился на второй этаж, зашел к главному редактору:
   - Пан Голомбек, мне нужна тысяча четыреста рублей.
   - Господи, почему так много и зачем эдакая срочность?
   - Вот расписка, Максимилиан, - сказал Дзержинский, - если я по
каким-либо причинам завтра не смогу вернуть эти деньги в кассу - вернет
Ганецкий.
   Максимилиан Голомбек был "подставным" главным редактором. Не состоящий
в рядах партии, но сочувствующий ей, он был человеком довольно
состоятельным, сделавшим карьеру на книжной торговле.
   "Мне хорошо при любом обществе, - любил он повторять, - кроме
первобытного: там не было письменности. Пусти меня в рабовладельческое
царство - я бы и там фараонам - с выгодой для себя - всучил Ожешко и Ежа с
золотым обрезом".
   В случае ареста Голомбек был бы выпущен под залог; золото (симпатии -
симпатиями, а свои деньги за арест он платить намерен не был) в размере
полутора тысяч рублей были внесены на его счет в банке- Главным правлением
партии.
   - Но у меня сейчас только пятьсот, - ответил Голомбек. - Больше нет.
   - А в кассе?
   - Тоже.
   - А в твоем левом кармане?
   - Семьсот.
   - Триста тебе хватит на кутежи и все им сопутствующее, - заметил
Дзержинский. - Ты же поляк, Максимилиан, ты должен понять: для меня эти
проклятые деньги - вопрос чести.
   - Играешь? Карты? Рулетка? - удивился Голомбек, доставая из кармана
пиджака толстую пачку денег - тысячи полторы, не меньше. - Разве это не
запрещено вашим пуританским кодексом?
   - Запрещено. Я играю тайком. Я маньяк, понимаешь?
   - Зачем же я даю тебе деньги? Меня погубит доброта, дети вступят в вашу
партию, оттого что им нечего будет есть, мать умрет в приюте, а жена
отправится на панель. Иди в кассу, я позвоню Рышарду. Расписку оставь ему.
   ...Дзержинский посмотрел на пачку денег, пересчитанных Рышардом,
обслюненных им, перепеленатых разноцветными бумажками нежно и
требовательно (кассир обращался с купюрами с таким же отрешенным, втуне
сокрытым чувством горделивой собственности, как мать - с ребенком; именно
так, подумал Дзержинский, Альдона купает детей - у нее такие же властные,
но в то же время трепетные движения рук).
   - Пересчитайте, - попросил кассир.
   - Я верю вам.
   - Вы не следили, когда я считал, - я же видел.
   - Я вам верю, Рышард, - повторил Дзержинский и начал рассовывать деньги
по карманам. - Это, по-моему, унизительно - перепроверять работу.
   - Да, но я мог ошибиться ненароком, пан Юзеф. А при моем заработке -
это катастрофа: в том случае, коли я ошибся в вашу пользу.
   - Я верну, если вы ошиблись.
   - Можно уследить за любовницей, правительством, шулером - за деньгами
уследить нельзя, пан Юзеф, они тают, как снег под солнцем, особенно коли
несчитанные да к тому еще сразу обрушились.
   Дзержинский, сдерживая нетерпение - минуты, казалось, жили в нем сами
по себе, реализуясь в обостренное, незнакомое ему ранее ощущение "толчков
ушедшего", пересчитал деньги, заметил алчущий взгляд кассира, протянул ему
рубль и, не слушая почтительной благодарности, выскочил на улицу, зашел в
первое же почтовое отделение, быстро заполнил бланк телеграммы:
   "ФРИЦ ЗАЙДЕЛЬ НИБЕЛУНГЕНШТРАССЕ 27 БЕРЛИН. ПРОШУ ПРИЕХАТЬ ВАРШАВУ ЗВОНИ
ТЕЛЕФОНУ
 41-65 ПРОФЕССОРУ КРАСОВСКОМУ НЕОБХОДИМА ТВОЯ ПОМОЩЬ ЮЗЕФ".
   (Зайдель проведет работу по выяснению истинности намерений Турчанинова
- сегодняшняя операция лишь первый шаг; если поручик сказал правду, тогда
от его содействия будет зависеть многое - во всяком случае, возможность
провокации уменьшится в значительной мере.)
   В книжном магазине Вульфа, на Новом Святе, Дзержинский подошел к полке
антиквариата, где стояли два заветных тома: "История французской
революции".
   Дзержинский в свое время просидел на этой стремянке много часов, делая
выписки.
   Купить, конечно, книги не мог, не по карману: семь рублей; четвертая
часть тех средств, которые партия отпускала ему на жизнь. Еще до ареста,
правда, Главное правление прислало шифрованное письмо - сообщало, что
после того, как в кассу партии стали поступать значительные денежные
средства, поскольку раскупают литературу, издаваемую социал-демократами, -
представляется возможным увеличить оплату его расходов на пять рублей;
разрешалось также постоянно снимать в пансионате вторую комнату, на случай
провала основной явки. Дзержинский от пяти рублей отказался, приняв с
благодарностью санкцию на найм дополнительной, подстраховочной квартиры, -
это было необходимо сейчас, ибо возрос объем работы; странное,
"подвешенное", полулегальное положение заставляло жить иначе, не так, как
раньше; расширился круг знакомых; встречи порой приходилось проводить в
библиотеках и редакциях; полиции было велено удерживать, но привычных
санкций "дадено" не было, поэтому царила неразбериха полнейшая: сажали в
цитадель только в том случае, если было оружие; за с л о в о сажать
перестали. Дзержинский понимал, что эта "весна либерализма" - явление
временное, и пользовался каждым днем, чтобы узнать как можно большее
количество людей, представляющих разные социальные прослойки общества;
нельзя понять развитие, основываясь в своих умопостроениях лишь на воле
одного класса, ибо изолированность мнений, надежд, неприятий чревата
перекосом, несет в себе порок замкнутости и эгоистической ограниченности -
рабочий народ невозможно рассматривать вне положения крестьянства, как и
недопустимо игнорировать тех, кто организует производство - инженеров;
готовит кадры - учительства и профессуры; лечит народ - докторов; пытается
барахтаться в нитях царского "права" - присяжных поверенных; вносящих
лепту в сокровищницу мировой культуры - художников, литераторов, актеров.
   - Ну что, пан Эдмунд, доставать стремянку? - спросил Адам Вольф, увидав
Дзержинского. - Засядете читать?
   - Стремянку достать придется - читать, увы, нет.
   - Хотите купить? Правильно поступите. Лучшее вложение денег - книги и
майсенский фарфор. Большинство несчастных мечтают надеть новые боретки или
шляпку. Это же тлен, это подвластно моли! Мебель? Ее пожрет тля.
Бриллианты? Их проглотит ваш сын и прокакает в канализацию. Золото? Во
время войны хлеб будет стоить дороже золота. А вот книга хранит в себе
знание, за которое платят. Пусть кладут золоторублевики в миску из Майсена
- мысль нуждается в том золоте, которое можно обратить в хлеб и кислое
вино. А что еще нужно мыслителю, пан Эдмунд?
   - Мыслителям всегда недоставало времени, - ответил Дзержинский,
отсчитывая семь рублей, - и любви.
   - Чьи это слова? - поинтересовался Вульф на стремянке. -