ть - "Социализм и религия". Вы вправе спросить меня,
отчего я вычленил именно эти семь работ, Эммануил Иванович...
   Вуич поломал глазовскую въедливую монотонность:
   - Оттого, что это - программа, я достаточно внимательно слушал вас...
   - Изволите ознакомиться с выжимками?
   - Бог с ними... Ваши соображения? - несколько раздраженно спросил Вуич.
   - Соображения я высказал, Эммануил Иванович... Что же касается
предложений, то они сводятся к тому, чтобы - по возможности массово -
изъять социал-демократов большевистского направления, ликвидировать их
опорные базы...
   - Что вы, право, в большевиков уперлись, Глеб Витальевич?! Меньшевики
лучше, по-вашему? Плеханов с Аксельродом союзники нам?!
   - Плеханов с Аксельродом нам не союзники, а враги, но они устали,
Эммануил Иванович, они старые люди, прожившие жизнь в эмиграции. Им легче
принять Думу, высочайший манифест, эволюцию, предложенную государем. Они
хотят жить без филерского наблюдения, они хотят выступать с думской
трибуны, они ведь с Бебелем дружны, с д е п у т а т о м рейхстага Бебелем,
с тем Бебелем, который заседает в одном зале и с кайзером и канцлером
Бюловом.
   - Нет, нет, Глеб Витальевич, вы сами напугались и меня желаете
напугать...
   Ленин... Я понимаю - Милюков, его Россия знает, тоже ведь не сахар,
тоже против нас пописывает; Гучков, хоть и наш, а кусается; понимаю -
Чернов с Гоцем:
   террор, плащ и кинжал, студенты хлопают. Но Ленин? Нет, Глеб
Витальевич, нет!
   - Позвольте не согласиться, Эммануил Иванович... Мы эдак уподобимся
тем, кто Чехова чуть не до смерти к юмористам приписывал, а Горького
рассматривал как салонное украшение, босяцкого хама. Мы, увы, считаемся
лишь с теми, кого сами же и создаем... А коли с о з д а л о с ь само по
себе, без нашей помощи? Мы слишком подчиняем себя очевидностям,
сиюминутности, а ну - вдаль заглянуть в завтра?
   - Поэты смотрят "в завтра", Глеб Витальевич, нам бы "сегодня" охватить,
вот бы сейчас управиться...
   - Мне, видимо, разумнее согласиться, дабы не потерять вашего ко мне
постоянного благорасположения, однако позволю заметить: я одинок, я не
тревожусь по завтрашнему дню, а у вас семья, внучки у вас. Я поднял дела
из архива, Эмманул Иванович, двадцатилетней давности дела... Так ведь там
про Плеханова писали в положительных тонах, как про человека, который
выступает против злоумышленников от народовольческого террора... Мы ведь
тогда "Коммунистического манифеста" не страшились, полагая, что сие -
средство для шельмования "Черного передела"...
   Если не у л о в и т ь вначале - потом не охватишь, Эммануил Иванович,
потом только регистрировать придется, регистрировать и просить у премьера
войско -
 полиция не удержит.
   - Ну хорошо, составьте предложение, - сказал Вуич.
   - Предложение готово, - ответил Глазов и достал, будто фокусник, из
вороха вырезок лист бумаги с напечатанным машинописным текстом: фамилия
Глазова там не значилась, подписать документ следовало Вуичу.
   Эммануил Иванович раздраженно пробежал текст. При этом размышлял: "Все
об истории думают, о своей в ней роли... Работали б злее, не надо было б
про историю-то думать, она крутых помнит, крутых и рисковых".
   Документ тем не менее подписал и сразу же отправил с нарочным в
судебную палату, прокурору: "Немедленно арестовать Ульянова-Ленина
Владимира Ильича, осмелившегося напечатать и распространить прямой призыв
к вооруженному восстанию". Также было предписано арестовать редактора
"Молодой России"
   Лесневского.
   ...Именно поэтому филеры дежурили на вокзалах в "Вольном экономическом
обществе"
   и Технологическом институте, где особенно часто встречались большевики.
   Однако на фотографиях Ленина, розданных им, был человек с аккуратно
подстриженными усами, с маленькой бородкой, не могли же они думать, что
мастеровой, квалифицированный, судя по барашковой шали, в больших очках,
заросший рыжеватой щетиной, в ушанке, низко надвинутой на ши-шкастый,
крутой лоб, и есть тот самый государственный преступник, которого
предписано немедленно заарестовать и доставить на Гороховскую.
   ...Квартиру на Надеждинской п а с л и, - наметанный глаз определил
сразу:
   "гороховые пальто" мешали дворникам, угощали папиросками, алчуще
выспрашивая сплетни.
   Ленин сменил пролетку - благо, багажа нет, портфельчик с рубашкой и
несессером, никакого подозрения у кучера, - отправился на Фонтанку: возле
газеты тоже т о п а л и.
   "Свобода, - подумал он, - прекрасная российская свобода, пожалованная
государем.
   Ничего другого не ждал, а все равно обидно. Я-то перетерплю, а вот иные
могут не выдержать; Георгий Валентинович пролетки менять не станет. А мне
еще и по проходным придется побегать, на Пантелеймоновской прекрасный
двор, любой пинкертон отстанет".
   Поднял голову, снял очки, начал ловить языком снег: пушинки были
мягкие, мгновенный холод сменялся теплом.
   "А все равно Россия! - Радость поднялась в нем неожиданно. - Все равно
дома!"
   На конспиративной квартире его встретила дочь хозяйки, приложила палец
к губам:
   - Тише, товарищ Петров, тише, там какой-то тип пришел, по виду явный
барин, но назвал пароль... Посмотрите в скважину - не шпик ли.
   Ленин на цыпочках прошел к двери, опустился на колени: у стола,
просматривая газету, сидел член ЦК Румянцев - борода расчесана у
парикмахера, костюм серый, в искорку; квадратный галстук, высокий, по
последнему венскому фасону, воротничок.
   Ленин поднялся, шепнул девушке: "Наш", распахнул дверь.
   - Дозвольте, хозяин-барин?
   Румянцев вздрогнул; не поздоровался даже, выпалил:
   - Вас начали искать, Владимир Ильич!
   - "Начали"? Мне сдается, не прекращали. Что нового, рассказывайте.
   - Нет, вы поймите: "Новая жизнь" блокирована филерами, за Красиным и
Литвиновым топают постоянно, я с трудом оторвался.
   - Но оторвались же. - Ленин начал раздражаться. - Вы ждали, что нас
будут встречать цветами?
   - Владимир Ильич, ночью арестовали Лесневского...
   Лицо Ленина сразу же изменилось, обозначились морщины.
   - Ему уже предъявлено обвинение?
   - Да.
   - Надо немедленно добиться его освобождения.
   - Подскажите как? - ответил Румянцев хмуро. - Залог полиция отказалась
принять, они, видимо, будут готовить процесс... Вообще по нынешней
обстановке следовало бы вам чуть смягчить тон выступлений...
   Ленин изумился:
   - Что значит с м я г ч и т ь? Я не совсем вас понимаю. Исключить
определения вроде "разлагающееся самодержавие"? "Черносотенцы"?
"Министр-клоун"? Тогда рабочие вывезут нас на тачке, и правильно поступят.
Смягчают дипломаты. А мы не дипломаты, мы - партия класса, нам следует
обнажать существо вопроса, мы обязаны говорить в с „ о б о в с е м.
   - Вы не оставляете ни малейшего шанса на то, чтобы сговориться.
   - А вы видите хоть проблеск желания, чтобы сговориться? Я готов
кардинальным образом пересмотреть свой стиль, если увижу хоть малейшую
надежду на мирное решение вопроса. Где эта надежда? Лесневского посадили,
наши газеты запрещают, вожди партии живут нелегально, от филеров по
проходным, словно зайцы, бегают. Я уж не говорю о двенадцатичасовом
рабочем дне, о нищете мужика - что-нибудь делается, чтобы изменить
положенно народа? Разогнали бюрократов? Посадили на скамью подсудимых
расстрельщика Дубасова? Побойтесь бога, товарищ Румянцев, о какой надежде
вы говорите?! Неужели вы и впрямь думаете, что Витте и Трепов намерены
сговариваться с нами?! Они нас и в расчет не берут! Они наивно полагают,
что комбинации в кабинете спасут положение, они совершенно игнорируют
народ, сто пятьдесят миллионов, они и г р а ю т в политику, а ее,
политику-то, делать надо, убежденно, трезво, опираясь на интересы того
нового, что определяет общество. Впрочем, что это я... Так... Лесневский
сидел до этого?
   - Нет.
   - Ай-яй-яй. Бедняга. Не развалится?
   - Трудно сказать.
   - Его обвиняют именно в том, что он меня напечатал?
   - Да.
   - Значит, коли я приду в полицию, его освободят?
   - Если вы придете в полицию - вас укокошат.
   - Ну уж так сразу и укокошат...
   - Не знай я вас, подумал бы: кокетничает Ленин. Ведь сейчас все ваши
статьи по прокламациям расходятся, вас вся Россия читает, вынесло вас,
Владимир Ильич, наверх вынесло, на всеобщее обозрение.
   Ленин поморщился:
   - Только патетики не надо бы, а? Вы же цекист, а не Гиппиус... Вот
что...
   Давайте-ка свяжемся с Красиным, подумаем, кого из серьезных адвокатов
можем отправить сегодня же, сейчас, немедля в охранку. Разговор должен
быть таким:
   "Ежели вы не выпускаете Лесневского до суда, мы начинаем кампанию,
неслыханную ранее по громкости, о том, как полиция нарушает манифест о
свободе печати.
   И это никак не поможет предвыборной кампании в Государственную думу,
это очень повредит вашим, сиречь правительственным, правым, черносотенным,
кандидатам, и на этой кампании мы вместо одного арестованного Лесневского
протащим в Думу десять левых. Хотите этого - мы готовы к драке. Коли
согласны на п а р л а м е н т с к и й исход - отпустите редактора "Молодой
России" сегодня же..." А вы говорите, что я не оставляю ни малейшего шанса
сговориться. Разве это мое предложение не шанс?
   Ленин проводил Румянцева, пошел на кухню, зажег керосинку и поставил
чайник:
   страсть как хотелось крепкого чая.
 
 
   9
 
 
   "Дорогой Юзеф!
   Я много раз собирался написать тебе, но все не было времени - много
работы в Питере и Москве, мотаюсь туда и сюда челноком. Пора горячая,
проходят выборы на "ужин", проходят весьма оживленно, если не сказать,
горячо: судя по сообщениям, поступающим из Польши, ты в курсе наших
русских дел, расхождения между б.
   и м.
   не стихают, а, наоборот, по мере развития революционного процесса
нарастают все больше.
   "Ротмистр" и "Гриша" рассказывали мне, что ты стоишь на стороне наших
"б", то есть на стороне Вл. Ил. Позволь мне быть с тобою совершенно
откровенным, Юзеф.
   Меня связывает с тобою не только наша общая печаль по безвременно
ушедшей Юленьке, меня связывает с тобой и то, что ты был первым, кто
привел меня в рабочий кружок, кто приобщил меня к сверкающему богатству
ума социал-демократии.
   Я никогда не забуду твою листовку, детскую еще, которую ты написал в
годовщину смерти нашего незабвенного учителя Фридриха Энгельса - сколько в
ней было мыслей, как она была открыта и глубока! Но если бы Юленька не
умерла и ты стал ее мужем, а моим - тут уж я боюсь напутать, не силен в
высчитывании родственных степеней - шурином или зятем, в нашей семье
произошел бы раскол такой же, как в нашей организации. Постарайся меня
понять, дорогой Юзеф; я знаю наши петербургские и московские условия
лучше, чем ты, я варюсь в нашем "парт.
   соку"
   и могу судить о происходящем не со стороны, а изнутри.
   Почему же наши расхождения столь принципиальны?
   Во-первых, потому, что Вл. Ил. резко повернул в крестьянском вопросе,
"обогнав"
   всех, даже эсеров, которые всегда у нас кричали о "крестьянском бунте",
и выдвинул лозунг эсеров "земля и воля"! Он, правда, добавил, что "земля и
воля"
   это слова, абстракция, что воли не будет без социальной революции, а
только она и может дать землю, но что и земля ничего не значит, покуда у
мужика нет плуга и зерна для посевов. Он, конечно, привлек этим лозунгом
значительную массу рабочих, все еще связанных с селом. Но теперь он стал
настаивать на повсеместной национализации земли, а это уж не лезет ни в
какие ворота! В то же время план Гр. Вал. разумен и точен. Он полагает,
что надо постепенно приучать мужика к мысли: "Ты отвечаешь за порядок в
деревне, ты отвечаешь за землю, которую выделят, ты должен принимать
решения в муниципалитете и землю эту защищать по закону". Разве это не
путь? Разве это не есть укрепление позиций соц.-дем.
   в деревне?
   А по поводу Думы? Вл. Ил. предлагает активный бойкот. А мы считаем
необходимым превратить Думу в трибуну социал-демократии.
   Возьми вопрос о Василии Васильевиче. Юзеф, дорогой мой друг, я знаю
твою горячую душу, может быть, тебе горьки будет согласиться со мной, но
разве Г р.
   Вал. не был прав, ко. гда считал, что выступать в Москве не надо было?
Сколько жертв, Юзеф, сколько товарищей в тюрьмах! Почему мы были
разгромлены? Потому что еще не настало время: в политических решениях -
особенно такого значения - лучше, опоздать, чем переторопиться. Гр. Вал.
прекрасно написал об этом в "Рождественской открытке".
   Юзеф, все мы знаем твою роль в СДКПиЛ. От тебя зависит, куда ты
повернешь комитеты партии в Варшаве, Лодзи, Петракове, в Домбровском
бассейне.
   Польские пролетарии - партийцы, объединенные с русскими товарищами,
членами РСДРП, огромная сила. Ты бы очень помог нам наставить на ум Вл.
Ил. и его друзей - он наверняка посчитается с позицией партии, целой
партии польских с.-д.
   Л. М. и Ф. Д. - ты их должен помнить по Женеве - шлют тебе приветы. Да,
забыл сказать: Лева взял теперь себе новый псевдоним - ты этого, верно, не
знаешь еще.
   Нас теперь Гр. Вал. шутливо называет "братья Л. А.". Лева нашел
фотографию Юленьки, где мы сняты втроем: Юленька, Лева и я. Такой у тебя
нет. Подарю на "ужине". Был бы очень рад твоей весточке: во-первых, дошло
ли это письмо, во-вторых, согласен ли с моими доводами и, в-третьих, можем
ли надеяться на твою поддержку?
   С товарищеским приветом Михаил".
   "Дорогой Миша!
   Письмо твое вручил мне славный парень, Яцек; он сказал, что ему передал
в Белостоке "Николай". Так что, видимо, связь работает хорошо.
   Миша, я должен ответить тебе определенно, без всякой дипломатии: ты
ведь знаешь, я не умею разводить "цирлих-манирлих" и все, что думаю,
выкладываю открыто, может быть, резко, но худо, коли бы мы в отношениях
друг с другом вели себя иначе.
   Ты говоришь, что я могу "повернуть" партию. Это глубокое, заблуждение.
   Партию "поворачивает" Луи Наполеон или Кромвель; в наше время, в нашей
партии никто никого "повернуть" не может. Партия сама определяет движение,
и эта устремленность складывается из открыто выраженного коллективного
мнения ее членов, - только так и никак иначе. Общее настроение СДКПиЛ - ты
прав - близко к позиции "б", к той части РСДРП, которая разделяет
политическую платформу Вл. Ил.
   Как же я могу "повернуть" наших товарищей, если они единодушны в
поддержке Вл.
   Ил.?
   Ты говоришь, что товарищи из "м" стоят на точке зрения реальной,
исследуют положение таким, какое оно есть, а не которое желалось бы.
   Ты пишешь, что Гр. Вал. хочет приучить мужика к тому, чтобы тот через
муниципалитет отвечал за порядок в деревне, за землю. А разве у мужика
есть земля? Аграрный вопрос смыкается с вопросом о Думе. Кто пройдет в
Думу?
   Помещики. Богатые крестьяне. То есть Дума будет кадетской. И ты
полагаешь, что кадеты так легко и просто отдадут помещичью землю мужику?
   Вся Польская социал-демократия против Думы, все стоят за активный
бойкот.
   Почему? Да потому, что Дума, которая вырвана борьбой рабочего класса,
кровью фабричных, для них закрыта. Представь себе, что СДКПиЛ выдвинет
своего депутата, и допустим, им стану я, Миша. Что случится дальше? Я буду
арестован. Разве нет?
   А Варшавский? Он ведь тоже гос. преступник. Ты можешь допустить мысль,
что в Думу пройдет Вл. Ил.? Неужели туда бы пустили Ивана, Збышка,
Дмитрия, Левина, Гиршла? И ты предлагаешь голосовать, то есть п о д д е р
ж и в а т ь такого рода дискриминационную Думу? Пусть она заявит себя -
тогда посмотрим. Согласен с тобою - переторопиться тут негоже.
   Ты повторяешь за Гр. Вал., что Василий Васильевич пришел преждевременно.
   Это ошибка, Миша, и эта твоя ошибка смыкается со словами о том, что я
могу "повернуть" партию. Разве можно в ы в е с т и народ на баррикады,
если он не хочет этого? Разве можно начать борьбу, если в стране царит мир
и спокойствие?
   Не идти на восстание значило опорочить себя в глазах класса, наивно
уповать на отсутствующий парламентаризм, значило заявить себя хвостистами.
Да, жертвы, велики. Они были велики и у нас в Лодзи и Варшаве. Но разве мы
не знали, на что шли? Разве память о погибших не запала навсегда в память
народа?! А память -
 категория поразительная, Миша. Что ни делали в Париже, дабы память о
Марате и Робеспьере исчезла! Сколько было предпринято попыток представить
их кровожадными убийцами, слепыми фанатиками, инквизиторами от революции?
Те, кто пытался уничтожить их память - забыты, а Марат и Робеспьер в наших
сердцах.
   Сколько приложил усилий Николай Палкин, чтобы вытравить память о
Пестеле и Рылееве, о героях Сенатской площади! Как пытались заставить нас
забыть Костюшку, Ульянова, Перовскую, Кибальчича! Нет, Миша, память -
взрывоопасна, это страшнее бомбы, ибо это - на века.
   Ты и Лева дороги мне, как братья любимой моей Юленьки. Но уж так я
устроен, что личное отходит на второй план перед общим. Поэтому мне будет
горько, если вы останетесь на своей позиции и не согласитесь с мнением
большинства рабочего класса.
   Я испытываю глубочайшее уважение и к Гр. Вал. и к П. Б., они были з а ч
и н а т е л я м и того учения, солдатами которого мы являемся. Я был у Гр.
Вал. в Женеве и навсегда запомню его блестящий ум, остроту, знание. Я
никогда еще не видел Вл.
   Ил. Так что я не имею никаких личных причин к нему тяготеть. Я к нему
тяготею лишь потому, что он выражает мнение громадного большинства.
   Спасибо Леве за фотографию. Я собираю все, что могу, о Юленьке. Недавно
был в Вильне на "вернисаже", ходил полночи по нашим с нею местам. Чем
дальше, тем горше и безысходнее я чувствую ее отсутствие подле нас всех.
   Передай привет М. и Д.
   Поклонись Леве.
   Не сердись.
   С товарищеским приветом Юзеф".
   "Милостивый Государь Эммануил Иванович!
   Посылаю Вам перлюстрацию переписки между одним из ведущих руководителей
СДКПиЛ Ф. Дзержинским-Доманским ("Юзеф") и Михаилом Гольдманом
("Либером"), имеющим влияние в кругах Бунда и РСДРП меньшевистского
направления. Перлюстрация переписки, полученная агентурным путем, лишний
раз свидетельствует, что поляки готовы к объединению с большинством РСДРП.
   Смею заметить, милостивый государь Эммануил Иванович, что эта новость
чрезвычайно тревожна, ибо служит подкреплением позиции Ленина, который
добивается объединения всех социал-демократических сил Империи, невзирая
на их национальные особенности. Получение Лениным голосов поляков может
повернуть съезд в весьма опасное для нас русло большинства.
   Посему полагал бы необходимым приложить максимум усилий к тому, чтобы
предпринять л ю б ы е акции, дабы помешать организационному акту, который
имеет далеко идущие последствия. Одним из возможных шагов к этому считаю
немедленное заарестование Дзержинского, о чем мною отдано соответствующее
распоряжение Варшавскому охранному отделению.
   Прилагаю расшифровку открытых псевдонимов и терминов: Гр. Вал. - Г. В.
   Плеханов.
   "Ужин" - предстоящий съезд РСДРП, "б" и "м" - большевики и меньшевики.
   "Рождественская открытка" - нелегальная типография меньшевиков,
расположенная на Рождественской, в д. 7. По соображениям ОПЕРАЦИИ
ликвидировать в настоящее время нецелесообразно. Вл. Ил. - Н. Ленин.
   Василий Васильевич - вооруженное восстание. Ю. М. - Юлий Мартов
(Цедербаум), с.-дем., имеющий вес в РСДРП, фракция меньшинства. Ф. Д. -
Федор Гурвич (Дан), с.-дем., имеющий вес в РСДРП, фракция меньшинства,
"брат Лева" - Лев Гольдман (Акимский) - с.-д., имеющий вес в Бунде и среди
меньшевистских кругов.
   Юлия - Ю. Гольдман, невеста Дзержинского, которая умерла в Женеве от
чахотки в 1904 г., родная сестра "Либера" и "Акимского".
   "Николай" - неустановленный курьер РСДРП. "Яцек" - состоит секретным
сотрудником Варшавского охранного отделения.
   "Вернисаж" - заседание Виленского Комитета СДКПиЛ, состоявшееся, по
сведениям агентуры, 16.1.1906 г.
   П. Б. - П. Б. Аксельрод, второй после Плеханова по стажу пребывания в
с.-дем.
   движении.
   С истинным почтением, Вашего Превосходительства покорнейший слуга
Полковник Г